Текст книги "The Beatles. Единственная на свете авторизованная биография"

Гарольд Харрисон, естественно, был доволен, что Джордж в школе вроде бы взялся за ум. Из трех сыновей только Джордж ходил в среднюю школу, и Гарольд надеялся, что у сына все пойдет хорошо. Усердный, педантичный профсоюзный деятель, он жалел, что ему самому не выпало в жизни таких шансов.

Подобно тете Джона Мими и отцу Пола Джиму, Гарольд считал, что образование – единственная возможность не только развиться, но и добиться уважения и успеха.

Хорошая надежная работа – вот чего хотят большинство родителей для своих детей, и особенно это касается поколения Гарольда Харрисона. Гарольд пережил ужасное время Депрессии тридцатых, подолгу сидел без работы и кормил семью на скудное пособие.

По-видимому, независимость и пренебрежение к авторитетам Джордж унаследовал не от отца. Суровая жизнь, вероятно, внушила Гарольду потребность в стабильности. А вот мать всегда была Джорджу союзницей. Она хотела, чтобы все ее дети были счастливы. Ее не заботило, что именно их занимает, – лишь бы они получали удовольствие.

Даже когда Джордж увлекся очевидной ерундой – хобби, из которого явно не выйдет ни надежной работы, ни респектабельности, мать все равно его поддержала.

Миссис Харрисон не просто весела и открыта. На свой манер она, в отличие от других родителей битлов, любит жизнь во всех ее проявлениях.

6
Джордж и The Quarrymen

Миссис Харрисон всегда любила музыку и танцы. Вместе с мужем она почти десять лет вела класс танцев – в основном бальных – в Клубе водителей и кондукторов на Финч-лейн.

Джорджа, насколько помнят родители, в детстве музыка не интересовала. «Но он никогда не упускал случая устроить представление, – говорит миссис Харрисон. – Прятался за спинкой кресла и показывал кукольный театр».

Только на четырнадцатом году жизни Джордж вдруг принялся рисовать гитары на любом клочке бумаги. «Однажды он сказал мне: „Один парень в школе купил гитару за пять фунтов, но мне отдаст за три. Может, купишь?“ Я сказала: хорошо, сынок, если правда хочешь – я куплю. У меня тогда был кое-какой заработок. Я снова устроилась в овощную лавку, как до замужества».

Первым воображение Джорджа поразил Лонни Донеган. «Прежде я знал поп-певцов – Фрэнки Лейна, Джонни Рэя, – но они меня не интересовали. Может, считал, что не дорос. А вот Лонни Донеган и скиффл пришлись мне в самый раз».

Гитара, которую купила мать, три месяца провалялась с шкафу, всеми забытая. «Гриф крепился к корпусу винтом, – объясняет Джордж. – Я попытался поиграть, снял гриф и не смог поставить назад. Ну и закинул гитару в шкаф. Потом опять про нее вспомнил, и Пит мне ее починил».

«Джордж хотел выучиться сам, – рассказывает миссис Харрисон, – но у него не очень-то получалось. Говорил: „Я никогда этому не научусь“. Я отвечала: „Научишься, сынок, научишься. Ты только не бросай“. И он играл, пока не стирал пальцы в кровь. А я твердила: „Научишься, сынок, научишься…“ Сидела с ним до двух, до трех часов ночи. Каждый раз, когда он говорил: „Я не смогу“, я отвечала: „Сможешь, сынок, сможешь…“ Сама не пойму, почему так его подбадривала. Он хотел научиться, и мне этого было достаточно. Может, подсознательно я вспоминала, как в детстве много чего хотела уметь, а никто меня не поддерживал.

Поэтому, когда на Джорджа нашло это увлечение, я помогала чем могла. В конце концов он так продвинулся, что я уже не могла оценить его успехи. Как-то раз он говорит: „Мам, ты совсем не разбираешься в гитарах, да?“ Нет, говорю, не разбираюсь, но ты продолжай, я уверена, у тебя все получится. Не бросай. А он мне: да нет, я не то имел в виду, просто хотел попросить новую гитару, получше. С гитарой, говорит, как с губной гармошкой. Некоторые ноты на ней просто не возьмешь – нет такой возможности. Ну, естественно, с гитарой за три фунта этот момент рано или поздно должен был настать.

Я сказала: конечно куплю тебе новую гитару. Стоила она тридцать фунтов. Электрическая, что ли.

Питер тоже занялся гитарой. И я вот сейчас думаю – у него, кажется, гитара появилась раньше. Купил сломанную за пять шиллингов. Склеил, натянул струны, отличная вышла гитара».

«Да, мама поддерживала меня, – вспоминает Джордж. – А главное, никогда не пыталась отбить мне охоту чем-нибудь заниматься. Вот за это ей и отцу спасибо. Если детям запрещать, они же все равно сделают по-своему – так что пусть уж делают. Мне разрешали поздно приходить домой, если охота, разрешали выпить, когда охота. Ночные гулянки и выпивки закончились у меня тогда, когда у других только начались. Наверное, я поэтому сейчас и не пью. Я к десяти годам уже все попробовал».

«Однажды Джордж пришел домой и сказал, что у него прослушивание в клубе Британского легиона в Спике, – рассказывает миссис Харрисон. – Ты что, говорю, сбрендил? У тебя ведь даже группы нет. Но Джордж ответил: не переживай, группу я найду».

К этому важному дню Джордж собрал группу – его брат Питер и друг Артур Келли на гитарах, еще двое – на губной гармошке и ящике из-под чая. Сам он взял гитару. Все потихоньку вышли из дому черным ходом. Джордж не хотел, чтобы любопытные соседи были в курсе.

В зале выяснилось, что настоящие музыканты не явились. Вместо прослушивания они вышли прямиком на сцену и играли весь вечер.

«Вернулись в жутком возбуждении и кричали все разом, ничего было не понять, – вспоминает миссис Харрисон. – Показали мне деньги – по десять шиллингов на нос, гонорар за первое профессиональное выступление. Бедняга, игравший на ящике из-под чая, выглядел ужасно: пальцы стерты, ящик весь в крови. В тот вечер они назвались The Rebels[53]53
  «Бунтари» (англ.).


[Закрыть]. Написали это красными буквами».

Нормальной группы у Джорджа не было, временами он играл то с одной, то с другой, пока Пол не привел его в The Quarrymen.

Первый раз он разговорился с Полом вскоре после поступления в институт. Они сталкивались в автобусе. Джордж запомнил, как однажды его мать заплатила за них обоих. Теснее они сдружились, когда началось повальное увлечение скиффлом и обоим купили гитары.

«Как-то Пол зашел вечером к нам домой, глянуть на самоучитель игры на гитаре, в котором так и не разобрался. Гитара еще валялась в шкафу. Мы разучили пару аккордов и на двух аккордах слабали „Don’t You Rock Me Daddy О“[54]54
  «Don’t You Rock Me Daddy О» (1956) – песня Билла Варли и Уолли Уайтона (вариация на тему народной песни «Sail Away Ladies»), в 1956 г. записанная The Vipers Skiffle Group, одним из самых известных в тот период скиффл-коллективов; сингл продюсировал Джордж Мартин в «Парлофоне», и пластинка попала на 10-е место в чартах.


[Закрыть]. Играли мы самостоятельно, без группы, слушали друг друга и тырили приемы у всех, кто умел больше».

Они стали проводить вместе кучу времени, даже в каникулы. Началось это задолго до того, как Пол познакомился с Джоном и его группой.

Похоже, Пол стал играть с The Quarrymen по крайней мере на год раньше Джорджа – тот, кажется, пришел только в начале 1958 года. Никто не помнит точно, но Джордж, наверное, членом группы стал не сразу. Он же все-таки был очень юный, хотя и овладевал гитарой все лучше и очень часто играл с другими группами.

«Впервые я увидел The Quarrymen в „Уилсон-холле“ в Гарстоне. С ними играл Пол – он сказал, надо бы мне прийти на них посмотреть. Я бы, наверное, все равно пошел – проветриться или, может, в какую-нибудь группу вписаться. А там уже Пол познакомил меня с Джоном… В „Уилсон-холле“ был еще другой гитарист с группой, Эдди Клейтон. Он был отличный. Джон сказал: сможешь сыграть не хуже – возьму тебя в группу. Я сыграл „Raunchy“[55]55
  «Raunchy» (1957) – инструментал американского рок-н-ролльного музыканта Билла Джастиса и Сидни Мэнкера с альбома Джастиса «Cloud 9».


[Закрыть], и Джон меня взял. Я потом только и делал, что играл „Raunchy“. Бывало, с гитарами едем куда-нибудь в автобусе, на втором этаже, и Джон кричит: „Давай «Raunchy», Джордж!“»

«Джордж никогда не считал, что хорошо играет, – говорит миссис Харрисон. – Вечно об этом твердил, рассказывал о тех, кто играет гораздо лучше. Я говорила: ты тоже так сможешь, только старайся».

Джон вспоминает, что позвал Джорджа не сразу, потому что считал его слишком молодым. «Это было чересчур, абсолютно чересчур. Джордж был слишком маленький. Сначала я и слышать не хотел. Он все болтался рядом – сущий ребенок. Как-то раз позвал меня в кино, но я прикинулся, будто занят. Я в него не врубался, пока не узнал получше… Мими говорила, что у него ливерпульский выговор, ужасный просто. Поддевала меня: „Ну, Джон, тебя всегда тянуло к простонародью…“ Мы позвали Джорджа в группу, потому что он знал много аккордов – намного больше, чем мы. Мы многое у него почерпнули. Как ни разучим новый аккорд, сочиняем под него песню… Прогуливали школу – шли к Джорджу и торчали там до вечера. Джордж выглядел еще младше Пола, а Пол со своей детской физиономией смотрелся лет на десять».

Джордж вспоминает, что, наверное, специально ходил за Джоном по пятам. Тот тогда поступил в Художественный колледж, но вел себя нарочито агрессивно и, вопреки воспитанию Мими, изображал типичного работягу.

«Джон поразил мое воображение, – признается Джордж. – Наверное, даже сильнее, чем Пол, – ну или с Джоном я это выказывал больше. Я влюбился в его синие джинсы, лиловые рубашки и баки. Видимо, мне нравились ребята из Художественного колледжа. Джон язвил, вечно подкалывал, но я не обращал внимания или платил ему тем же, и это помогало».

«Встреча с Полом – это как любая встреча двух людей, – говорит Джон. – Не любовь, ничего такого. Просто двое людей. Так это и шло, и шло неплохо. А тут нас стало трое, и мы думали одинаково».

В The Quarrymen играли и другие ребята, они приходили и уходили – кто-то не выдерживал насмешек Джона, кому-то становилось скучно. Эти другие люди требовались на концертах – даже в то время трех гитар для группы было маловато. И отчаянно был нужен ударник, но даже самые бесталанные в группе не задерживались.

Постепенно группа переросла увлечение скиффлом. Ящики из-под чая и стиральные доски – это как-то несерьезно. И к тому же все они предпочитали рок-н-ролл и Элвиса, пытались копировать этот стиль – слушали пластинки и радио, а потом подбирали аккорды и мелодии.

Джон, лидер группы, добивался ангажементов у всяких менеджеров-одиночек из тех, что всплыли на волне всеобщего помешательства вокруг рок-н-ролла. Но получать постоянные приглашения было очень трудно. Групп развелось слишком много, и большинство играли гораздо лучше The Quarrymen.

Зато теперь в их распоряжении было два дома: почти всегда можно было пойти к Джорджу или к Полу – правда, лучше, когда не было его отца, – и там репетировать, сочинять музыку или просто рисовать и валять дурака. Мими, разумеется, не собиралась пускать к себе в дом каких-то «тедди» из рок-группы.

«Пол подходил к дверям, – рассказывает Мими, – прислонял велосипед к забору, смотрел на меня своими телячьими глазами и спрашивал: „Здрасте, Мими. Можно войти?“ Но я отвечала: „Разумеется, нет“».

Джордж, когда Мими впервые о нем услышала, тоже не вызвал у нее теплых чувств.

«Джон все распространялся, какой Джордж замечательный да как он мне понравится. Все приставал ко мне со своим Джорджем. Говорил: „Джордж сделает для тебя все, что угодно…“» В конце концов я разрешила привести Джорджа. Тот явился остриженный под „ежик“ и в розовой рубашке. Это, знаете ли, слишком. Возможно, я немного старомодна, но школьники так не одеваются. За Джоном я до шестнадцати лет следила, чтоб носил школьную форму».

Так что обычно Джон с Полом репетировали у Джорджа на Аптон-Грин. В один прекрасный день Харрисоны узрели сына в невероятно узких джинсах.

«Гарольд просто остолбенел, – рассказывает миссис Харрисон. – Как увидел эти штаны – с катушек слетел. Джордж сказал, что это ему Джон подарил. И давай скакать по комнате. „Какие же бальные танцы без узких джинсов?“ – спрашивал он, танцуя. В конце концов мы засмеялись. Джордж никогда не дерзил, но всегда умудрялся настоять на своем».

Когда Джордж впервые привел Джона к себе домой, миссис Харрисон была на кухне. «Джордж крикнул: „Это Джон“. Джон сказал: „Здрасте, миссис Харрисон“, – и подошел пожать мне руку. Я не поняла, что случилось потом, но он почему-то упал, повалился прямо на меня, и мы оба оказались на диване. Тут вошел Гарольд. Надо было видеть его лицо, когда он увидел на мне Джона! „Это что у вас тут творится?!“ А Джордж ему: „Ничего страшного, пап. Это просто Джон…“ Джон всегда был малость ненормальный. И никогда не унывал, совсем как я».

7
Джон в Художественном колледже

Осенью 1957 года Джон приступил к занятиям в Художественном колледже – явился в самых узких своих джинсах и самой длинной черной куртке. От Мими он прятался так: надевал поверх джинсов обычные штаны, а потом снимал их на автобусной остановке.

«В Художественном колледже все решили, что я „тедди“. Потом я немного пообтесался, как и остальные, но все равно одевался как „тедди“, в дудочки и черное. Один преподаватель, Артур Баллард, сказал, что хорошо бы мне слегка поменять гардероб, носить штаны чуть пошире. Он был парень что надо, этот Артур Баллард, помог мне, не выгнал, когда другие хотели меня вышвырнуть.

Но вообще-то, я был не „тедди“, а просто рокер. Я только притворялся „тедди“. Если б повстречал взаправдашнего „тедди“, с настоящей бандой и цепью наперевес, я бы со страху обделался.

Я стал увереннее и уже не обращал внимания на Мими. Уходил из дому и пропадал целыми днями. Носил что хотел. Вечно подзуживал Пола: мол, не слушай отца, одевайся как хочешь.

Я никогда не любил работать. Иллюстрации или там живопись – это интересно. А я угодил в группу шрифтовиков. Что-то там проворонил, и меня запихнули туда. А там все вонючие аккуратисты. С тем же успехом можно было в парашютную секцию меня записать. Все экзамены я завалил.

В колледже я остался, потому что лучше так, чем идти работать. Я болтался там, чтобы не ходить на работу.

Но я всегда знал, что добьюсь своего. Временами одолевали сомнения, но я знал, что в итоге что-нибудь произойдет. Мими выбрасывала мои рисунки и записи, а я говорил: „Когда стану знаменитым, ты об этом пожалеешь“, на полном серьезе.

Я не знал, кем хочу стать, – разве что эксцентричным миллионером. Хотел жениться на какой-нибудь миллионерше.

Я непременно должен был стать миллионером. Не получится честным путем – значит, придется бесчестным. К этому я был вполне готов: ясно было, что за картины мне платить не станут. Но я был трусом – преступник из меня бы не вышел. Мы с одним парнем задумали ограбить магазин – нормально ограбить, не просто с прилавка что-нибудь стащить. По ночам присматривались к разным магазинам, но так и не решились».

Его мать Джулия, с которой Джон проводил все больше времени, его образ жизни по-прежнему одобряла. Она уже почти вытеснила Мими. Джон ей доверял: они говорили на одном языке, ей нравилось то же, что ему, она ненавидела тех же людей, что и он.

«Я остался на выходные у Джулии и Дерганого, – вспоминает Джон. – Пришел полицейский, сказал, что произошла авария. Все прямо по сценарию, точно как в кино. Спросил, являюсь ли я ее сыном, все такое. А потом сказал, зачем пришел, и мы оба побледнели.

Ничего хуже со мной не случалось. За несколько лет мы с Джулией столько наверстали. Мы могли общаться. Мы ладили. Она была клевая.

Я сижу и думаю: „Черт, черт, черт. Ну все, кранты. Я больше никому ничем не обязан“.

Дерганому пришлось еще хуже. А потом он говорит: „Кто же теперь позаботится о детях?“ И я его возненавидел. Эгоист проклятый.

Мы поехали на такси в больницу Сефтона, куда ее отвезли. Я не хотел на нее смотреть. Пока ехали, я в истерике болтал с водителем, нес какую-то ахинею – ну, сам понимаешь. Таксист только хмыкал. Я отказался идти и смотреть на нее. А Дерганый пошел. И рыдал потом».

Джулия погибла 15 июля 1958 года. Катастрофа произошла возле дома Мими.

«Я всегда провожала ее до автобусной остановки, – говорит Мими. – А в тот вечер она ушла пораньше, без двадцати десять. И одна. Через минуту послышался ужасный скрежет. Я выскочила – а она мертва, ее сбила машина прямо у моего дома. Я никогда не показывала нашим, где именно. Они часто ходили мимо – им было бы больно… Но для меня Джулия как будто не умирала. Жива по-прежнему. Я никогда не была ни на ее могиле, ни на маминой. Для меня они обе живы. Я их очень любила. Джулия была прекрасным человеком».

Смерть Джулии, несомненно, стала тяжелым ударом для Джона. «Но он никогда не показывал, как ему плохо, – говорит Пит Шоттон. – Как в школе, когда его секли учителя. Никогда не подавал виду. По лицу не поймешь, что у него на душе».

Друзья Джона узнали о катастрофе сразу. Последним, кто говорил с Джулией, когда она вышла от Мими и собралась идти через дорогу на остановку, был приятель Джона Найджел Уэлли.

«Джон никогда не говорил о Джулии или о своих переживаниях, – вспоминает Пит. – Но он отыгрывался на своих девчонках. Вот им приходилось туго. Помню, одна на него орала: „Если у тебя мать умерла, нечего срывать злость на мне!“»

Миссис Харрисон помнит, как подействовала смерть Джулии на Джона. Они помногу репетировали у Джорджа, в доме, где их всегда встречали гостеприимством и поддержкой.

«Помню, как-то вечером я им приготовила фасоль и тосты. Это было за несколько месяцев до смерти матери Джона, он как раз с ней очень сблизился. Я услышала, как он сказал Полу: „Не понимаю – вот ты сидишь тут такой как ни в чем не бывало, а у тебя же мать умерла. Если б со мной такое случилось, я бы спятил…“ Когда мать Джона умерла, он не спятил, просто перестал выходить из дому. Я велела Джорджу пойти его проведать, чтобы Джон играл в группе, не торчал дома в тоске… Ребята многое вместе пережили уже тогда, в самом начале, и всегда помогали друг другу. Джордж был в ужасе – боялся, что теперь умру я. Глаз с меня не спускал. Я сказала: не дури. Не собираюсь я умирать».

После смерти матери Джон еще больше сблизился с Полом. Теперь их объединяло и это. Однако однокашники Джона из Художественного колледжа считают, что он изменился к худшему – стал безразличнее к чужим чувствам, а шутки его сделались безжалостнее.

Среди его подруг тех времен была Телма Пиклз – ничего серьезного, просто были в одной компании. Она говорит, большинство перед ним преклонялись – их восхищало его отношение к жизни, они никогда не встречали таких личностей.

«Джон вечно был на мели. Настоящий попрошайка: постоянно у всех одалживал, стрелял сигареты, вымогал выпивку или чипсы. Наверняка до сих пор еще многим должен. Но он притягивал людей, и ему всегда удавалось выуживать у них деньги. Вел он себя возмутительно, говорил такое, что многие постеснялись бы произнести. Иногда бывал очень жесток. Мог на улице рявкнуть в лицо какому-нибудь старику – напугать до смерти. А если видел калеку или обезображенного, громко отпускал замечания, типа: „Чего не сделаешь, чтобы не пойти в армию“.

У него было много жестоких рисунков. Я считала, они великолепны. На одном женщины ворковали над младенцами – мол, ах, какие красавцы. А дети были страшные уроды. Очень жестоко. В день смерти папы римского он нарисовал кучу карикатур – ужасных. На одной папа стоял перед огромной колоннадой у входа в рай, тряс ворота и пытался войти. А внизу подпись: „Да говорю же вам, я – папа римский“.

Для Джона не было ничего святого. Но его всегда слушали открыв рот. Одна девица сходила по нему с ума. Плакала из-за него.

Он очень стеснялся очков и не надевал их даже в кино. Мы пошли на „Короля Креола“ с Элвисом[56]56
  «Король Креол» (King Creole, 1958) – музыкальная драма американского режиссера Майкла Кёртиса; Элвис Пресли сыграл главную роль – Дэнни Фишера, чья непростая судьба разворачивается в декорациях Нового Орлеана, – и называл это своей любимой киноролью.


[Закрыть], но Джон сидел без очков. Там была пикантная реклама нейлоновых чулок, и Джон ее тоже не видел, мне пришлось ему пересказывать.

Его музыку я никогда не воспринимала всерьез. Он говорил, что написал новую песню, а я думала: надо же, потрясающе, кто-то умеет писать музыку, но я не понимала, хорошая она или плохая. Ясно же, что пробиться куда-то, сочиняя музыку, – это просто чудо из чудес; ну и что тогда толку?

Я знала, что он мог стать кем-то знаменитым, только не знала, кем именно. Он был очень оригинален, ни на кого не похож. Но чем он мог прославиться, я не знала. Думала, может, он станет комиком».

Джон подтверждает достоверность большинства воспоминаний Телмы о его учебе в Художественном колледже. Сам он рассказывает об этом сухо, без ностальгии, без смеха. Что было, то было. «Приходилось брать взаймы или воровать, потому что в колледже я сидел без гроша», – говорит он. Мими утверждает, что выдавала ему по 30 шиллингов в неделю, и не понимает, на что он их просаживал. «Я постоянно тянул деньги с подхалимов – вот с Телмы, например… Пожалуй, мои шутки и впрямь были жестокими. Началось еще в школе. Однажды мы возвращались из школы и немного выпили по дороге… В Ливерпуле полным-полно увечных, как и в Глазго, – трехфутовые люди, торговавшие газетами. Раньше я их как-то не замечал, а в тот день они нам попадались на каждом шагу. И это нас все сильнее смешило, мы ржали – остановиться не могли. Видимо, это такой способ скрывать чувства, маскировать их. Я бы никогда не обидел калеку. Просто у нас были такие шутки, такой образ жизни».

В Художественном колледже в жизни Джона появились два новых человека. Первым был Стюарт Сатклифф. Они учились на одном курсе, но в отличие от Джона Стю взаправду подавал большие надежды и обладал мастерством. Стю был хрупким и стройным, артистичным и вспыльчивым, а во взглядах своих – очень яростным и самостоятельным. Они с Джоном мигом подружились. Стю восхищался тем, как Джон одевается, как он царит среди людей, как эта сильная личность творит вокруг себя собственную атмосферу. Джон в свою очередь восхищался обширными познаниями и вкусом Стю, а также его художественным талантом, который превосходил его собственные способности.

Стю ни на чем не умел играть и мало что знал о поп-музыке, но был потрясен, услышав, как Джон с группой играют в Художественном колледже в обеденные перерывы. Постоянно твердил, до чего группа хороша, даже когда больше никто этого мнения не разделял.

Похоже, Джордж и Пол слегка ревновали Джона к Стю, хотя мало кто догадывался, до чего Джон им восхищается. Джон его вечно подкалывал, не упускал случая обидеть. По его примеру Пол тоже стал подкалывать Стю, хотя интересовался живописью и, как и Джон, много чего перенял у Стю в смысле идей и моды.

В Художественном колледже у Джона завелся еще один важный друг – Синтия Пауэлл, ныне его жена.

«Синтия была тихоней, – говорит Телма. – Совершенно на нас не походила. Жила за рекой, в богатом квартале, где окопался средний класс. Носила „двойки“. Очень приятная девушка, но у меня в голове не укладывалось, что она может быть с Джоном. Он вечно распространялся, какая она прекрасная. Я этого не понимала… Потом я на год ушла из колледжа, и мне рассказали, что они встречаются. Я думала, теперь он угомонится, остепенится, но не тут-то было».

Синтия Пауэлл училась с Джоном на одном курсе, в той же шрифтовой группе. Весь первый курс они друг друга не замечали и вращались в разных кругах: она – утонченная застенчивая девушка из респектабельной семьи, он – горластый ливерпульский «тедди».

«Я от него была в ужасе. Помню, впервые я обратила на него внимание на лекции – Хелен Андерсон сидела позади него и гладила его по волосам. И во мне что-то проснулось. Я сначала подумала – неприязнь. А потом сообразила, что это ревность. Но мы никогда с ним не общались – разве что он таскал у меня линейки или кисти… Выглядел он тогда чудовищно. Длинное твидовое пальто дяди Джорджа, набриолиненные волосы зачесаны назад. Он мне совсем не нравился. Он был неряха. Но у меня все равно не было возможности узнать его поближе. Я не входила в его окружение. Я была вся такая благовоспитанная – ну, мне так казалось».

«Она была воображалой, – говорит Джон. – Снобка чистой воды. Мы с приятелем Джеффом Мохамедом вечно подшучивали над ней, поднимали на смех. „Тише, пожалуйста! – кричали мы. – Никаких непристойностей. К нам пожаловала Синтия“».

Впервые они разговорились на занятии по шрифтам. «Оказалось, мы оба близорукие. Поговорили про это. Джон этого совсем не помнит. Весьма прискорбно. Зато я помню. После этого я стала приходить пораньше, чтобы сесть рядом с ним. А после занятий слонялась перед колледжем, надеялась с ним столкнуться… Я к нему не клеилась. Просто я что-то чувствовала, а Джон об этом не догадывался. Я не давила. Я бы не смогла. По-моему, он и сейчас не представляет, сколько времени я тратила, чтобы увидеть его».

По-настоящему они познакомились на втором курсе, под Рождество 1958 года.

«На курсе устроили танцы, – говорит Джон. – Я был пьян и пригласил ее танцевать. Джефф Мохамед мне все уши прожужжал: „Между прочим, Синтия к тебе неравнодушна…“ Когда танцевали, я ее позвал завтра на вечеринку. Она сказала, что не может. Она помолвлена».

«Я была помолвлена, – говорит Синтия. – Ну, почти. Я три года встречалась с парнем, и мы вот-вот должны были обручиться. Джон разозлился, когда я отказалась. Он сказал: ладно, пошли тогда после танцев в „Крэк“, выпьем. Я сначала отказалась, а потом пошла. Я, вообще-то, очень долго ждала этого приглашения».

«Я торжествовал, – вспоминает Джон. – Я ее все-таки уломал. Мы выпили и пошли к Стю, по дороге купили рыбы с картошкой».

После этого они встречались каждый вечер, нередко днем вместо лекций ходили в кино.

«Я боялась его. Он был такой грубиян. Никогда не уступал. Мы постоянно ссорились. Я думала: если уступлю сейчас, то так оно и пойдет. А он меня просто испытывал. Я не имею в виду секс – он просто проверял, можно ли мне доверять, ждал, когда я докажу, что можно».

«Я просто был в истерике, – говорит Джон. – В этом загвоздка. Я ревновал ее ко всем подряд. Требовал от нее безоговорочного доверия, потому что его не заслуживал. Я был неврастеник, вымещал на ней свое раздражение… Один раз она от меня ушла. Это было ужасно».

«Я была сыта по горло, – говорит Синтия. – Сил уже никаких не было. Он взял и стал целоваться с другой девушкой».

«Но я без нее не мог. И я ей позвонил».

«Я сидела у телефона и ждала его звонка».

Знакомить Джона со своей матерью Синтия не торопилась. Хотела подготовить мать к этому потрясению. «Джон был не очень-то обходителен, на вид ужасный неряха. Мама и бровью не повела. Она вообще молодец, хотя наверняка надеялась, что вся эта история как-нибудь прекратится сама собой. Но мама никогда не вмешивалась… Учителя меня предупреждали: будешь встречаться с Джоном – с учебой можешь попрощаться. Учеба действительно пошла прахом, и они вечно меня пилили. Уборщица Молли однажды увидела, как Джон меня ударил, прямо затрещину отвесил. Дурочка, сказала, зачем ты с ним связалась?»

«Я два года провел в каком-то исступлении, – говорит Джон. – Либо пил, либо дрался. С другими девушками вел себя так же. Что-то со мной было не в порядке».

«Я все надеялась, он перебесится, но не знала, хватит ли у меня терпения дождаться. Я винила его окружение, семью, Мими и колледж. Джону было не место в колледже. Учебные заведения не для него».