Текст книги "Страх и отвращение предвыборной гонки – 72"

– Что? Вы назвали меня скотиной?

– Не я, – сказал он. – Но в этом мире полно клеветников.

Оставшуюся часть полета мы провели, споря о политике. Он ставит на Маски, и, пока он говорил, у меня возникло ощущение, что он думает, будто уже оказался в той точке, где рано или поздно будем мы все.

– Эд – хороший человек, – сказал он, – честный. Я уважаю этого парня.

Тут он два или три раза стукнул по подлокотнику сиденья, разделявшему нас, указательным пальцем.

– Но главная причина, по которой я работаю на него, – продолжил он, – то, что он единственный, кто может победить Никсона. – Уильямс снова постучал пальцем. – Если Никсон опять победит, это будет настоящая беда. – Он взял свой стакан, затем увидел, что тот пуст, и поставил его на место. – Но на этот раз это действительно проблема, – сказал он, – победить Никсона. Трудно даже представить, сколько вреда нанесут эти ублюдки, если пройдут еще на четыре года[21]21
  Как выяснилось, еще одним отчаянным фанатом «Редскинз» в том году был Ричард Никсон, несмотря на его политические разногласия с руководством команды. Его непрошеный совет тренеру Джорджу Аллену привел к катастрофическому перехвату, покончившему с последними надеждами «Редскинз» на казавшуюся такой близкой победу в плей-офф 1971 года. Они проиграли – матч завершился со счетом 24:20. Две недели спустя Никсон объявил, что ставит на «Майами» против «Далласа» в Суперкубке. На этот раз он даже присутствовал на игре, которая в очередной раз закончилась катастрофическим поражением. «Майами» проиграли 24:3. Сглаз Никсона продолжал преследовать «Редскинз» на Суперкубке 1973 года, несмотря на широко цитируемое заявление квотербека Билла Килмера, что на этот раз он предпочел бы обойтись без тактических советов президента. На этот раз «Редскинз» поначалу вели в счете, выигрывая у «Долфинс» три очка, но, поскольку на их стороне был Никсон, команду в буквальном смысле смело со стадиона, и они завершили игру довольно болезненным поражением со счетом 14:7.


[Закрыть].

Я кивнул. Нечто подобное я уже слышал. Я даже сам так думал, но теперь в таком подходе мне все больше виделось что-то порочное. Как много еще этих чертовых выборов мы собираемся записать в явно увечные, но «к сожалению, необходимые»? И через сколько еще таких убогих аттракционов нам предстоит пройти, прежде чем мы наберемся смелости провести национальные выборы, на которых у меня и по крайней мере еще у 20 млн человек будет шанс проголосовать за что-то реальное, а не встать в очередной раз перед уже знакомым, навязшим в зубах выбором меньшего из двух зол?

К тому моменту я уже прошел через трое президентских выборов, но минуло 12 лет с той поры, когда я мог заглянуть в бюллетень и увидеть там имя, за которое я хотел бы отдать свой голос. В 1964 году я отказался голосовать вообще, а в 1968-м провел половину утра в здании окружного суда, уклонившись от участия в выборах, на которых собирался голосовать назло всем за Дика Грегори.

Теперь, в преддверии очередной фиктивной крупной разборки, перспектива которой маячит перед нами, я уже чувствую зловоние очередного облома. Как и многие другие, я понимаю, что главная задача в этом году – победить Никсона. Но, как я помню, это же было самым главным и 12 лет назад, в 1960 году, и, насколько я могу судить, с тех пор мы проделали путь от плохого к еще худшему, дошли до совсем уж гнилого, и перспективы у нас все те же.

Даже Джеймс Рестон[22]22
  Джеймс Рестон – американский журналист. Многие годы работал в New York Times. – Прим. ред.


[Закрыть], этот воинствующий кальвинист, не говорит, что видит в 1972-м свет в конце тоннеля. Первый большой выстрел года по Рестону – это зловещий «меморандум», написанный бывшим стратегом Джона Кеннеди Фредом Даттоном, который сейчас работает адвокатом в Вашингтоне.

Если верить Рестону / Даттону, проблески надежды есть, но не в ближайшие четыре года. Вот их вывод: «Выборы 1972 года, вероятно, обречены остаться в истории как морально устаревшие, своего рода раритет, принадлежащий скорее прошлому, чем будущему с его новой тенденцией трех– или четырехпартийности».

По каким-то причинам Рестон то ли проигнорировал, то ли не заметил того, что Джин Маккарти, похоже, и есть предвестник той самой «независимой третьей силы в американской политике», которую и Рестон, и Даттон видят главной тенденцией будущего.

Еще хуже то, что Рестон отказывает в каких-либо перспективах Эду Маски, единственному человеку, по мнению Эдварда Уильямса, в чьих силах спасти нас от еще нескольких лет правления Никсона. И как будто на бедного Маски вылили еще недостаточно дерьма, в высшей степени разумный и прекрасный старый либеральный журнал Washington Post назвал его официальную речь на тему «новое начало / я теперь кандидат», показанную по национальному телевидению, бессмысленным перепевом старой чепухи и несвежих клише, позаимствованных из прежних выступлений… да… Ричарда Никсона собственной персоной.

Другими словами, почитав такие толковые издания, как New York Times и Washington Post, понимаешь, что нас всех, похоже, поимели. Маски – настоящий тупица, крадущий свои лучшие строки из старых речей Никсона. Макговерн обречен, потому что все, кто знает его, испытывают к нему такое уважение, что не могут заставить себя унизить бедного ублюдка, толкнув его баллотироваться на пост президента… Джон Линдси – кретин, Джин Маккарти – безумец, Хамфри обречен и бесполезен, Джексон должен был бы оставаться в постели… Ну, вот почти и весь расклад на будущее, верно?

Не вполне, но я чувствую приближение cтраха, и единственное лекарство от него – это жевать толстый черный кусок убийственного опиума размером с небольшую фрикадельку, а затем вызвать такси и рвануть в этот рассадник кинотеатров для взрослых – на 14-ю улицу… Удолбайте свой мозг – пусть им завладеет опиум – и погрузитесь в жесткое порно.

Что касается политики, то я думаю, что Арт Бухвальд[23]23
  Арт Бухвальд – американский журналист и писатель-сатирик, колумнист The Washington Post, лауреат Пулитцеровской премии. – Прим. ред.


[Закрыть] уже сказал все в прошлом месяце в своем «Письме поклонника Никсону»: «Я всегда хотел попасть в политику, но никогда не был достаточно сообразительным, чтобы собрать команду».

Февраль

Страх и отвращение в Нью-Гэмпшире… Предвыборная поездка в Манчестер, Кин и на рыбоводный завод Бута… Гарольд Хьюз – ваш друг… Странные воспоминания о 1968-м: приватная беседа с Ричардом Никсоном… Осудят ли «Ковбоя» за «дурь»?.. Первый cерьезный вывод относительно Джорджа Макговерна… Слабая надежда на удар молота и ни малейшей надежды на кудесников прессы…

Незадолго до полуночи я покинул Кембридж и направился на север по 93-й магистрали в Манчестер, сидя за рулем взятого напрокат большого зеленого «ягуара» с автоматической коробкой передач – одного из тех, что накрываются уже через 29 секунд поездки и извергают черные выхлопы на протяжении всего пути на первой или второй передаче… Жуткий скрежет тормозов на окраине Бостона в направлении на Нью-Гэмпшир, предвыборная поездка… Я, как обычно, опаздываю: левая рука на руле, правая – на ручке радиоприемника, ищет музыку, а из стакана на каждом повороте мне на штаны выплескивается виски.

Сегодня ночью почти не видно луны, но небо полно звезд. Снаружи подморозило, на дороге лед, а на холмах лежит снег… Я несусь вперед на скорости 120–130 км/ч сквозь пейзаж, состоящий из застывших голых деревьев и каменных изгородей. Шоссе пусто, и в придорожных фермах ни огонька. Люди в Новой Англии ложатся спать рано.

Четыре года назад я мчался по этой дороге на другой машине, «меркури», но тогда за рулем большого желтого седана был не я, а полицейский, одетый в штатское. Рядом с полицейским сидели двое лучших спичрайтеров Никсона: Рэй Прайс и Пат Бьюкенен. А сзади разместились двое: я и Ричард Никсон, и мы самым серьезным образом обсуждали футбол. Было уже поздно – тогда тоже была почти полночь, – и полицейский удерживал большой «мерк» на скорости 105 км/ч, пока мы неслись по шоссе, держа путь из небольшого городка где-то рядом с Нашуа, где Никсон только что выступил с речью в зале Американского легиона, в аэропорт Манчестера, где кандидата в президенты и его «мозговой трест»[24]24
  Термин употребляется в отношении группы экспертов, тесно сотрудничающих, как правило, в неофициальном качестве, с тем или иным политическим деятелем, кандидатом на политический пост, президентом страны или администрацией. – Прим. ред.


[Закрыть] ждал самолет «Лир Джет», чтобы перебросить в Ки-Бискейн, где должно было пройти совещание.

Это была очень странная поездка – и, вероятно, одна из самых странных вещей, которые я когда-либо делал, – но особенно странным было то, что Никсон и я получали от нее удовольствие. У нас состоялся хороший разговор, и, когда мы добрались до аэропорта, я стоял рядом с Диком и остальными у «Лир Джета», очень расслабленно беседуя о том, насколько успешно прошло его турне по Нью-Гэмпширу… А когда он поднимался в самолет, показалось естественным поблагодарить его за поездку и пожать друг другу руки…

Но вдруг меня кто-то схватил сзади и отшвырнул от самолета. «Господи боже, – подумал я, отлетая назад, – Вот мы и приплыли»… «Берегись! – крикнул кто-то. – Хватайте сигарету!» Показавшаяся из темноты рука вырвала сигарету из моего рта, а другие руки удержали меня от падения, и я узнал голос Ника Руэ, главного доверенного человека Никсона в Нью-Гэмпшире, кричащего: «Черт возьми, твою мать, Хантер, ты чуть не взорвал самолет!»

Меня передернуло. Он был прав. Я стоял над топливным баком с горящим бычком во рту. Никсон улыбнулся и протянул руку, чтобы снова обменяться рукопожатием, в то время как Руэ что-то мрачно пробормотал, а остальные уставились в асфальт.

Самолет взлетел, и я поехал обратно в гостиницу «Холидей Инн» с Ником Руэ. Мы посмеялись по поводу происшествия с сигаретой, но он по-прежнему пребывал в задумчивости.

– Что беспокоит меня, – заявил он, – так это то, что никто этого не заметил. Господи, ведь этим ребятам платят за то, чтобы они защищали босса…

– Хреново, – заметил я, – особенно если вспомнить, что я выкурил штуки три «Мальборо», пока мы там стояли. Черт, да я бросал окурки и прикуривал снова… Вам, люди, повезло, что я нахожусь в здравом уме и что я ответственный журналист, а то я мог бы швырнуть мою горящую «Зиппо» в топливный бак.

– Только не ты, – сказал он. – Эгоманьяки так не делают. – Он улыбнулся. – Ты же не можешь сделать ничего такого, о чем потом не сможешь написать, потому что погибнешь, ведь так?

– Возможно, ты прав, – ответил я. – Камикадзе – это не мой стиль. Я предпочитаю более сдержанный подход, потому что, в конце концов, я профессионал.

– Мы знаем. Поэтому ты и здесь.

На самом деле причина была иной: я оказался в тот вечер единственным в корпусе прессы, кто так же любил профессиональный футбол, как Никсон. Правда, впридачу к этому я был единственным искренним, открыто принадлежащим к неприятельскому лагерю противником войны; единственным, кто был одет в старые «левисы» и лыжную куртку, единственным (хотя нет, был еще один), кто курил травку в большом автобусе для прессы, и, уж конечно, единственным, кто считал кандидата в президенты болваном.

Так что надо отдать должное ублюдку за то, что у него есть яйца и он набрался смелости и остановил свой выбор на мне – среди 15 или 20 скучных и правильных типов из прессы, которые около двух или трех недель молили его хотя бы о пятиминутном интервью – как на человеке, который должен будет составить ему компанию на заднем сиденье машины во время его финальной поездки по Нью-Гэмпширу.

Но был, конечно, один подвох. Я вынужден был согласиться не говорить ни о чем, кроме футбола.

– Мы хотим, чтобы шеф расслабился, – сказал мне Рэй Прайс, – но он не сможет расслабиться, если вы начнете орать о Вьетнаме, расовых беспорядках или наркотиках. Он хочет поехать с кем-то, с кем можно поговорить о футболе.

Прайс бросил мрачный взгляд на дюжину или около того репортеров, ожидающих посадки на автобус для прессы, затем печально покачал головой:

– Я проверил всех, – сказал он. – Однако остальные безнадежны, поэтому я полагаю, что вы именно тот, кто нам нужен.

– Замечательно, – сказал я. – Давайте так и сделаем.

Мы хорошо провели время. Я наслаждался этой беседой, что немного вывело меня из равновесия, потому что я полагал, что Никсон знает о футболе не больше, чем об окончании войны во Вьетнаме. Он много раз упоминал «пробежку по краю»[25]25
  Обманный маневр в американском футболе, при котором игрок с мячом обходит крайнего линии защиты. – Прим. ред.


[Закрыть] и «силовую поддержку»[26]26
  В американском футболе поддержка игрока с мячом, совершающего пробежку по краю, одним или несколькими игроками той же команды, чтобы не позволить игрокам команды-соперника остановить его. – Прим. ред.


[Закрыть] во время своей агитационной поездки, но мне никогда не приходило в голову, что он на самом деле знает о футболе гораздо больше, чем о «Грэйтфул Дэд».

Но я ошибался. Что бы ни было еще сказано о Никсоне – а у меня есть серьезные сомнения относительно того, можно ли вообще считать его человеком, – он чертов упертый фанат профессионального футбола. В какой-то момент я упомянул в нашем разговоре нокаутирующий пас – в последние секунды розыгрыша Суперкубка 1967 года во время матча между «Грин Бэй» и «Оклендом», совершенно не подходившими друг другу по стилю игры, – малоизвестному запасному принимающему «Окленда» по имени Билл Миллер, который запомнился мне своей меткостью.

Никсон на мгновение задумался, а потом хлопнул меня по бедру и засмеялся: «Точно! Тот мальчик из Майами!»

Я был ошеломлен. Он не только вспомнил саму игру, но и знал, где Миллер играл в колледже.

Это было четыре года назад. Нашим президентом был Линдон Джонсон, и тогда, зимой 1968-го, не было и намека на то, что впоследствии произошло. Джонсон казался столь же неуязвимым, каким кажется сегодня Никсон… И меня немного нервирует воспоминание о том, что Ричард Никсон в тот момент имел, казалось, примерно столько же шансов быть избранным в Белый дом, сколько, судя по всему, имеет сейчас, в феврале 1972-го, Хьюберт Хамфри.

Когда Никсон отправился в Нью-Гэмпшир, профессионалы воспринимали его как просто еще одного из этих упрямых имбецилов из правого крыла, которым нечем больше заняться. Опросы показывали, что он уверенно опережает Джорджа Ромни, но, по мнению большинства представителей прессы, которые шатались в то время вокруг Манчестера, гонка Никсон – Ромни была только разминкой, которая закончится сразу же, как только на сцене появится Нельсон Рокфеллер, чтобы разделаться с ними обоими. Бар в гостинице «Вэйфеарер Мотор Инн» был своего рода неофициальной штаб-квартирой прессы, где пишущий народ зависал в нервном ожидании, когда Рокфеллер объявит о своем выдвижении, что, как было сказано, могло «произойти в любой момент».

Так что я не слишком первозбудился, получив приглашение провести час наедине с Ричардом Никсоном. В конце концов, он был Прирожденным Неудачником, и даже если каким-то образом ему удалось бы выдвинуться на пост президента от Республиканской партии, я полагал, что у него не было ни малейшего шанса победить на выборах Линдона Джонсона.

Как и все остальные в том году, я грешил тем, что воспринимал кампанию Маккарти как заведомо обреченное на провал упражнение в тщетном благородстве. Мы много говорили об этом – не только в баре «Вэйфеарер», но и в баре «Холидэй Инн», где остановился Никсон, – и заключение прессы было таково, что единственным республиканцем, который мог победить Джонсона, был Нельсон Рокфеллер… А единственным другим потенциальным победителем был Бобби Кеннеди, который уже четко дал понять – как публично, так и в частном порядке, – что он определенно не собирается выдвигаться на пост президента в 1968 году.

Я вспоминал все это, когда снова мчался на большом зеленом «ягуаре» по 93-й магистрали четыре года спустя, чтобы освещать еще одни из этих чудных предварительных выборов в Нью-Гэмпшире. Электорат в этом штате, как известно, порочен и непредсказуем. Например, в 1964-м именно грандиозная победа на предварительных выборах в Нью-Гэмпшире позволила паровому катку Генри Лоджа начать бурный старт… А в 1968-м Джин Маккарти проснулся утром в день выборов и прочитал в газетах о том, что опросы последней минуты почти единодушно давали ему от шести до восьми процентов голосов… И, я думаю, даже он был ошеломлен, когда, проснувшись 24 часа спустя, узнал, что финишировал с 42 процентами.

Странные здесь края… Судя по всему, Нью-Гэмпшир и Вермонт – это своего рода ответ Востока на Колорадо и Нью-Мексико. Одинокие холмы, проселочные дороги и старые дома, где люди живут сами по себе. Замкнутость старожилов, заботящихся о неприкосновенности своей частной жизни и придерживающихся суровой политики правого крыла, странным образом сочетается с замкнутостью новоприбывших молодых маргиналов и бывших левых активистов – таких, как Энди Копкайнд и Рэй Манго, соучредитель Информационного агентства освобождения. Эти люди активно перебираются сюда с конца 1960-х. Автостопщики, которых вы видите на этих узких пересекающихся шоссе, похожи на людей, которых можно встретить на дорогах вокруг Боулдера и Аспена или Таоса.

* * *

Девушка, которая едет со мной сегодня вечером, ищет старого друга, переехавшего из Бостона и живущего сейчас, по ее словам, в курятнике, в своего рода неформальной коммуне возле Гринвилля. На улице пять или шесть градусов выше нуля, а у нее нет даже одеяла или спального мешка, но это не слишком ее тревожит. «Я думаю, это звучит безумно, – объясняет она. – Мы даже не спим вместе. Он просто друг. Но я счастлива, когда нахожусь с ним, потому что он заставляет меня чувствовать себя собой».

«Господи, – подумал я. – Мы породили целое поколение абсолютно безнадежных калек. Ей 22, у нее степень по журналистике, полученная в Бостонском университете, и вот – спустя полгода после выпуска – она обреченно и путано рассказывает о том, что мечтает провести несколько ночей в замерзшем курятнике с каким-то бедным ублюдком, который даже не знает о том, что она приедет».

«Необходимость любить себя» – это понятие в эпоху ЛСД впало в немилость, но тогда никто не догадывался, что этот эксперимент может обернуться такого рода похмельем: целой субкультурой испуганных неучей, не верящих ни во что.

Девушку не интересовало, что я направлялся в Манчестер, чтобы несколько дней наблюдать за кампанией Макговерна. В ее планы не входило голосовать на каких-либо выборах вообще – за президента или кого-либо еще.

Она пыталась быть вежливой, но через две-три минуты стало очевидно, что она не понимает, о чем я, черт возьми, говорю, и что ее это совершенно не заботит. Это скучно; просто очередные сомнительные махинации в мире, полном уродов, которые начинают крутиться вокруг тебя, стоит прекратить движение.

Таких, как ее экс-бойфренд. Сначала он все время был только обкурен, но теперь стал колоться герычем и вести себя как сумасшедший. Он мог позвонить и сказать, что уже едет к ней, а потом не появляться три дня, к тому же у него совершенно сорвало крышу, и он орал на нее без всякого повода.

«Это уже перебор», – сказала она. Она любила его, но этого парня, казалось, уносило прочь. Мы остановились в Мальборо купить пончиков, и я увидел, что она плачет, и почувствовал себя чудовищем, потому что до этого довольно жестко высказался на тему всех этих «джанки», «психов» и «обреченных фриков».

* * *

После того как вам дали возможность десять лет вести распутную жизнь, как какому-нибудь королю хулиганов, вы склонны то и дело забывать, что около половины людей, которых вы встречаете, живут от одного дня до другого в состоянии такого страха и неопределенности, что примерно половину своего времени искренне сомневаются в собственной вменяемости.

Эти люди не должны обременять себя тяжкими раздумьями о политике. Они не готовы к этому. Их лодки так раскачиваются, что все, чего они хотят, – это выровнять курс и избежать следующего кошмара.

Та девушка, которую я вез до курятника, была как раз из таких людей. Она пребывала в ужасе почти от всего, в том числе и от меня, и это выводило из равновесия.

Мы никак не могли найти коммуну. Указания были слишком расплывчатыми. «Поехать на тот тусклый желтый свет, затем направо у большого дерева… Добраться до развилки, а затем затормозить у того места, где дорога блестит…»

Через два часа этих поисков я почти осатанел. Мы безуспешно мотались туда-сюда по одним и тем же проселочным дорогам… Но в конце концов мы нашли его – очень мирного вида местечко на холме в лесу. Она зашла внутрь главного здания, затем вернулась и сказала мне, что все в порядке.

Я пожал плечами… Мне было немного грустно, потому что я чувствовал, что на самом деле все не в порядке. Мне очень хотелось взять ее с собой в Манчестер, но я понимал, что это только усложнит жизнь нам обоим… Зарегистрироваться в «Вэйфеарер» в 3:30, затем встать в семь на завтрак и на целый день засесть в автобус для прессы, чтобы наблюдать, как Макговерн пожимает людям руки у заводских ворот.

Смогла бы она выдержать это безумие? Наверное, нет. И даже если бы смогла, зачем так поступать? Политическая кампания – тщательно выверенный обряд, где не приветствуется ничего странного. Я и сам по себе доставляю достаточно неприятностей. Они не потерпят, если я нарисуюсь там с нервной нимфеткой-блондинкой, которая думает, что политика – это какая-то игра, в которую играют старики, что-то типа бриджа.

Нет, так бы я никогда не поступил. Но на пути в Манчестер, пока я вел машину, как зомби, мне пришло в голову, что, может быть, я не совсем в здравом уме, как всегда думал. Все-таки странно представлять себе человека, который, находясь в здравом уме и твердой памяти, покинул свой мирный дом в горах Колорадо и в исступлении, словно какой-то наэлектризованный гриф-индейка, полетел в дальние края, чтобы, как над куском мяса, три или четыре дня кружить над самыми гнусными районами Новой Англии, наблюдая за другим человеком, утверждающим, будто он хочет стать президентом, и смущающим множество других людей, заставляя их на рассвете пожимать ему руку у заводских ворот.

* * *

Ранее тем вечером в Кембридже – за обедом в фальшивом мексиканском ресторане, которым управляют итальянские наркоманы, – несколько человек спросили меня, почему я трачу свое время на «такую ерунду»: Макговерна, Маски, Линдси или даже Джина Маккарти. Я только что вернулся, проведя долгий день на Массачусетском форуме радикал-либералов в Вустере, заявленном как встреча в масштабе штата, на которой предстояло решить, какого кандидата от Демократической партии поддержать на предварительных выборах в Массачусетсе 25 апреля.

Идея, как сообщили организаторы, состояла в том, чтобы объединиться и избежать разделения голосов, которое раскололо бы левых между Макговерном, Линдси и Маккарти и обеспечило бы легкую победу Маски. Об организаторах форума говорили как о давних сторонниках Маккарти, которые и устроили эту встречу как своего рода стартовую площадку для предвыборной кампании Джина в 1972-м… Маккарти, казалось, согласился. Он был единственным кандидатом, который посетил форум лично, и его появление вызвало продолжительную овацию, что выглядело явным признаком грядущей победы.

Накануне вечером на многолюдной встрече в Студенческом центре Хогана в колледже Святого Креста на вопрос, является ли он «на самом деле серьезным кандидатом», Маккарти ответил следующее: «Вы сможете увидеть, насколько я серьезен, после завтрашнего форума».

Толпа в колледже Святого Креста разразилась овацией. Средний возраст присутствовавших там был где-то около 19 лет, и Маккарти вел себя впечатляюще уверенно, вызывая все новые взрывы аплодисментов своими спокойными и жестокими нападками на Никсона, Хамфри и Маски. Я стоял в дверях зрительного зала, глядя на сцену сквозь толпу, и всё это снова и снова напоминало мне 1968 год. Это было драматично – снова видеть Маккарти на коне, отправляющимся в очередной крестовый поход.

Но подъем не продлился долго. Субботний форум проходил на другом конце города, в спортзале колледжа Успения Девы Марии, и толпа там была совершенно другой. Средний возраст собравшихся составлял 33 года, и результаты первого тура голосования нанесли сокрушительный удар по новоявленному крестовому походу Маккарти.

Макговерн изрядно преуспел, побив его почти три к одному. Когда после более чем восьмичасовой борьбы подошло время окончательного подсчета голосов, оказалось, что низовые организаторы Макговерна сумели привлечь на его сторону 62 процента, а Маккарти осталось разделить оставшееся более или менее поровну с Ширли Чисхолм. Маски и Линдси попытались проигнорировать результат, заявив, что форум был «направлен» против них, и в итоге ни тот ни другой не получили достаточно голосов, чтобы об этом стоило хотя бы упомянуть.

Исход Массачусетского форума радикал-либералов стал неожиданностью почти для всех, кроме сторонников Макговерна, которые прибыли туда автобусами, чтобы впервые размять мыщцы на публике. Маккарти, который рано покинул собрание, чтобы улететь обратно в Вашингтон и на следующий день появиться на встрече с прессой, такое поражение потрясло. Это было видно на следующее утро по телевизору: он был похож на комок нервов, когда оказался под перекрестным огнем враждебно настроенных Роджера Мадда и Джорджа Хермана. Он был явно выведен из равновесия, это была бледная тень того уверенного в себе, наносящего сокрушительные удары победителя, каким он был в пятницу вечером на встрече в колледже Святого Креста. Что еще хуже, одним из главных организаторов форума был Джерри Гроссман, богатый производитель упаковочных материалов из Ньютона, что в пригороде Бостона, и ключевой сборщик средств во время кампании Маккарти в 1968-м… Но после форума Гроссман совершенно разочаровался в своем выборе, как и Мадд с Херманом, убедившись, что с Маккарти все кончено.

Он сразу же поддержал кандидатуру Макговерна, заявив, что «массачусетские либералы больше не верят в лидерский потенциал Маккарти». В переводе на язык политиков и журналистов это означало, что «Маккарти больше не получит от Гроссмана денег».

Гроссман не заметил того очевидного факта, что сбившая с толку его и других промаккартиевских тяжеловесов неожиданная поддержка масс была хорошо подготовлена Джоном Ройтером, племянником Уолтера, покойного президента UAW. Я провел большую часть того дня, блуждая по спортивному залу, слушая разговоры и наблюдая за самим действом, и, как только началось голосование, мне стало абсолютно ясно, что все это организовал Ройтер.

Куда бы я ни пошел, там оказывался дежурный администратор Макговерна, который организовывал людей в очередь, объяснял им, что происходит и что, вероятно, будет происходить дальше, в то время как силы Маккарти во главе с ветераном «эпохи Камелота» (времен Кеннеди) фельдмаршалом Ричардом Гудвином стремительно утрачивали боевой дух, угодив в клещи, где с правого фланга на них давил удивительно хорошо организованный блок Макговерна, а с левого – неожиданно взлетевшая вверх Чисхолм с ее горящими глазами.

Сила Чисхолм потрясла всех. Она была всего лишь одним из 12 имен в избирательном бюллетене, который включал почти всех мыслимых кандидатов от демократов от Хьюберта Хамфри до Пэтси Минк, Уилбура Миллса и Сэма Йорти, но после того, как Маски и Линдси слились, форум повсеместно позиционировался как состязание между Макговерном и Маккарти. Ни в прессе, ни где-либо еще ни словом не упоминалось о том, что какая-то неизвестная чернокожая женщина из Бруклина может всерьез бросить вызов этим знаменитым либеральным тяжеловесам на их собственном поле… Но после подведения итогов голосования оказалось, что Ширли Чисхолм побила Джина Маккарти, который с небольшим отставанием финишировал третьим.

Идея выдвинуть Чисхолм возникла в последнюю минуту и принадлежала горстке молодых чернокожих политиков и представителей женщин-либералов, но к шести вечера эта горстка уже трансформировалась в серьезный политический блок. То, что начиналось как символический вызов, после первого тура голосования превратилось в полноценное движение – среди этой в подавляющем большинстве белой, либеральной, богатой и хорошо образованной аудитории за 30, когда почти половина ее представителей не стала голосовать за Джорджа Макговерна, потому что он казался «слишком традиционным», как пояснил мне один длинноволосый парень в лыжной парке.

Они ничего не имели против Макговерна, они были согласны почти со всем, что он говорил, но хотели большего. Интересно представить, что могло бы произойти, если те же люди, что пришли на митинг Маккарти в колледже Святого Креста в пятницу вечером, появились бы в колледже Успения Девы Марии.

На форуме было не так много представителей молодежи и фриков – пожалуй, один из пяти, а скорее, и этого не наберется. Большая часть толпы походила на профессоров и их жен из Амхерста. Одной из проблем, по словам молодого, волосатого, радикально настроенного нестудента из Бостона, стало то, что, прежде чем получить возможность проголосовать, надо было заплатить «регистрационный взнос» в два доллара.

– Дерьмо! – сказал он. – Я не могу заплатить, поэтому не буду голосовать. – Он пожал плечами. – Но этот форум в любом случае ничего не значит. Это просто сборище старых либералов, швыряющихся бабками.

Манчестер, штат Нью-Гэмпшир, – это унылый фабричный город на реке Мэрримек, с агрессивной Торговой палатой и худшей в Америке газетой. Что еще о нем можно сказать? Только то, что по сравнению с Вашингтоном, округ Колумбия, он являет собой хоть какое-то разнообразие.

Я зарегистрировался в «Вэйфеарер» как раз перед рассветом и попытался поймать какую-нибудь музыкальную радиостанцию на моем водонепроницаемом Sony, но так и не нашел ничего, что стоило бы послушать. Даже из Бостона и Кембриджа передавали какую-то ерунду. Так что я немного поспал, а потом присоединился к каравану Макговерна, который отправлялся на рыбоводный завод Бута в Портсмуте.

Это было замечательно. Мы стояли под заводскими часами, и, когда заканчивалась очередная рабочая смена, Макговерн занимался тем, что пожимал всем руки. Обойти его было невозможно, поэтому рабочим оставалось только толпиться рядом с ним и стараться быть вежливыми. Макговерн блокировал подходы к фонтанчику с питьевой водой, над которым висела табличка с надписью «Продизенфицируйте руки, прежде чем вернуться к работе».

Это место напоминало большой авиационный ангар, но полный рыбы. В воздухе висела странная холодная газовая дымка, и раздавалось шипение и жужжание рыбоупаковочных машин на конвейере. Я всегда любил морепродукты, но, проведя там полчаса, потерял к ним интерес.

Следующим номером программы было официальное открытие новой штаб-квартиры Макговерна в Довере, где встречать кандидата собралась большая толпа юнцов и либералов из среднего класса. На всех публичных выступлениях Макговерна, казалось, преобладали две возрастные группы: толпа всегда состояла из людей либо до 20, либо за 40. Я не обращал на это внимания, пока не просмотрел свои заметки и не увидел, что так было везде… Даже на Массачусетском форуме радикалов-либералов, когда я решил, что средний возраст присутствующих составлял 33 года, эта цифра была лишь средней величиной. В обоих штатах – и в Массачусетсе, и в Нью-Гэмпшире – в толпе избирателей Макговерна/Маккарти не было видно людей в возрасте от 25 до 35.

Следующее после Довера выступление должно было состояться в главной аудитории Академии Филлипса в Эксетере – престижной частной старшей школе для мальчиков, расположенной в 40 км выше по дороге. В графике значился двухчасовой перерыв на обед в «Эксетер Инн», где сопровождавшая Макговерна пресса заняла около половины обеденного зала.

Но я не могу порекомендовать местное меню, потому что поесть мне не дали. Единственным, кого еще не допустили в обеденный зал тем вечером, был Тим Краус из отделения Rolling Stone в Бостоне. Мы не были одеты, как подобает, – так нам сказали: ни галстуков, ни пиджаков «в елочку», – так что нам пришлось остаться в баре с Джеймсом Килпатриком, известным газетным обозревателем, тайно симпатизирующим нацистам. Он не пытался подсесть к нам, но не преминул убедиться в том, что все вокруг знают, кто он такой. При этом он все время называл бармена Джимом, хотя его звали совсем не так, и тот, все больше и больше нервничая, начал обращаться к Килпатрику как к «мистеру Рейнольдсу».