Текст книги "Не говори никому. Беглец"

Глава 18

– Пока ничего, – сообщил Эрик Ву. – Бек пытается войти и получает предупреждение об ошибке.

Гэндл открыл было рот, но, услышав шум подъезжающего лифта, захлопнул его и взглянул на часы.

Ребекка Шейес вернулась точно по расписанию.

Ву отвернулся от компьютера и посмотрел на Гэндла своими змеиными глазами. Гэндл достал пистолет, на этот раз девятимиллиметрового калибра. Ву метнулся к двери и выключил свет.

Оба замерли в темноте.

Секунд через двадцать лифт остановился.

* * *

Ребекка почти не вспоминала Элизабет и Дэвида, как-никак восемь лет прошло. И все же утренний разговор всколыхнул забытые подозрения. Неприятные, надо сказать, подозрения.

Бек наконец-то спросил про «автокатастрофу».

Восемь лет назад она не смогла рассказать ему правду, ведь он не отвечал на звонки. А потом арестовали Киллроя, и ее рассказ уже не казался столь необходимым – зачем ворошить прошлое и лишний раз травмировать Бека? Ведь преступник уже в тюрьме.

Однако неприятное чувство – чувство, что синяки Элизабет каким-то образом стали прелюдией к ее гибели, – крепло, несмотря на отсутствие доказательств. Более того, Ребекке начало казаться, что, если бы она тогда настояла на выяснении истинных обстоятельств «автомобильной аварии», ей бы удалось спасти подругу.

Впрочем, годы шли, прошлое отступало, душевные раны затягивались. Да, Элизабет была ее лучшим другом, но даже смерть друга можно пережить. А три года назад в жизнь Ребекки ворвался Гэри Лэмонт и изменил абсолютно все. Да-да, Ребекка Шейес, богемный фотограф из Гринвич-Виллидж влюбилась в биржевую акулу с Уолл-стрит, они поженились и переехали в фешенебельную квартиру в Вест-Сайде.

Странные шутки играет жизнь.

Ребекка вошла в грузовой лифт и закрыла дверь. Лампочка не горела, что, впрочем, случалось довольно часто. Лифт тяжело, с рычанием, поехал наверх. Пахло сеном и лошадьми. Иногда, в ночи, до Ребекки доносилось ржание, однако сегодня было тихо.

Ей нравилось бывать здесь вечерами, смесь одиночества и ночных звуков большого города приносила Ребекке вдохновение.

Мысли скользнули в сторону, вспомнился вчерашний разговор с Гэри. Он хотел оставить Нью-Йорк и перебраться в просторный особняк на Лонг-Айленде, где родился и вырос. Сама идея переезда в пригород пугала Ребекку: ей не хотелось окончательно терять богемную свободу и превращаться в копию своей мамы и бабушки.

Лифт остановился, Ребекка открыла дверь и вышла. И здесь темно. Она откинула волосы, собрала их в хвост на затылке и взглянула на часы. Почти девять. В это время здание окончательно пустеет, остаются лишь она и лошади.

Каблуки процокали по цементному полу. На самом деле – Ребекка боялась признаться в этом даже себе самой: она ведь богемная дама и всякое такое – чем больше она думала о переезде, тем яснее понимала, что хочет детей, а растить их в городе нехорошо. Детям нужен двор, чтобы играть, и качели, и свежий воздух, и…

К тому моменту, как Ребекка вставила ключ в замочную скважину, она приняла решение, которое, несомненно, заставит содрогнуться ее делового мужа Гэри. Войдя, она включила свет…

…и увидела неизвестно откуда взявшегося человека с восточной внешностью и странной, квадратной фигурой.

Ребекка застыла под леденящим взглядом азиата. А он подошел поближе и врезал кулаком ей по спине.

Будто кувалдой по почкам.

Ребекка упала на колени, человек взял ее шею двумя пальцами и сжал, казалось, совсем чуть-чуть. Перед глазами вспыхнули яркие искры. Пальцы второй руки азиат запустил глубоко под ребра. Какая боль! Глаза полезли на лоб, Ребекка попыталась закричать, да только с губ слетел лишь придушенный стон.

– Где Элизабет? – донесся голос с другого конца комнаты.

В первый раз.

Но далеко не в последний.

Глава 19

Я жадно отхлебнул из стакана и со злостью уставился на экран. В течение последнего часа я пытался войти на сайт десятком различных способов. Перезагружал страницы, чистил память, даже менял провайдера.

Ответом мне была все та же надпись об ошибке.

В десять часов в комнату вернулась Шона. Она явно не теряла времени даром: щеки раскраснелись от выпитого, впрочем, как и мои.

– Ну что?

– Поезжай-ка домой.

– Поеду, пожалуй, – кивнула Шона.

Лимузин прибыл через пять минут. Мы вышли из дома и побрели по тротуару, спотыкаясь и пошатываясь.

Открыв дверцу машины, Шона вдруг повернулась ко мне и спросила:

– Ты когда-нибудь гулял налево? Я имею в виду, уже после свадьбы?

– Нет, – ответил я.

Шона укоризненно покачала головой:

– Ничего ты не понимаешь в семейной жизни.

Я чмокнул ее на прощание и вернулся домой: пялиться в экран, где не появлялось ничего нового.

Подошла Хлоя, ткнулась мне в руку прохладным носом. Сквозь спутанную шерсть собака понимающе смотрела на меня. Я далек от того, чтобы приписывать животным человеческие чувства (тем более что такое очеловечивание – награда сомнительная), и все же уверен: домашние питомцы очень точно угадывают настроение «братьев своих больших». Говорят, собаки чуют страх. Почему бы им в таком случае не чуять радость, злобу или горе?

Я улыбнулся Хлое и потрепал ее мохнатые уши. Она тут же положила лапу мне на колено.

– Гулять хочешь?

Хлоя лохматым ураганом заметалась по комнате. Славные создания эти собаки.

Ночной воздух обжег легкие. Я пытался думать только о Хлое – как она бежит впереди, помахивая хвостом, – и не мог. Меня словно растерзали, распяли. Я не часто употребляю высокие слова, но на этот раз другие просто не шли в голову.

Я не то чтобы не поверил в версию Шоны с цифровыми фокусами. Наверное, это действительно возможно: изменить фотографии, состряпать из них нечто вроде коротенького видеофильма. И даже заставить губы двигаться. Про «час поцелуя» тоже могли узнать посторонние. А тоска по Элизабет помогла мне поверить в реальность записи.

А главное, в этой версии гораздо больше здравого смысла, чем в явлении с того света.

И все же что-то мешало уверовать в нее до конца. Во-первых, меня не так-то просто надуть, я не мечтатель и не романтик, я на редкость скучный и приземленный доктор. А во-вторых, тоска, конечно, могла сыграть свою роль, да и компьютерная фотография творит чудеса, но глаза…

Ее глаза. Глаза Элизабет. Не может быть, чтобы их просто перенесли на компьютер со старых фотографий. Это глаза моей жены. Конечно, я не был уверен на все сто, я не дурак, однако идея Шоны тоже объясняла далеко не все. Видимо, сообщения были все-таки от Элизабет. Правда, теперь я все равно не знаю, что делать… Может, еще выпить?

Хлоя усердно что-то вынюхивала. Я терпеливо ждал, стоя под фонарем и глядя на cвою удлинившуюся тень.

Час поцелуя.

Невдалеке кто-то зашуршал. Хлоя залаяла, из кустов выскочила и помчалась через дорогу белка, собака рванулась за ней. Внезапно зверек развернулся и бросился нам навстречу. Хлоя тут же сделала вид, что, если б не короткий поводок, она бы белке показала! На самом деле не стала бы, конечно. Она добропорядочная леди, наша Хлоя.

Час поцелуя.

Я наклонил голову прямо как Хлоя, когда она чего-нибудь не понимает. Кто-то приложил немало усилий, чтобы присланные мне сообщения остались тайной для других. В первом упоминался «час поцелуя», во втором – имя и пароль.

Они следят.

Кто-то явно опасался чужих глаз.

Час поцелуя.

Если кто-то… Хорошо, если Элизабет хотела дать о себе знать, почему не прислала обычное сообщение? Зачем заставлять меня распутывать головоломки? Я казался себе цирковой собачкой, которая никак не может проскочить через обруч.

Ответ очевиден: секретность. Кто-то – не могу я говорить «Элизабет» – хочет сохранить все в строжайшей тайне.

Теперь: если мой «кто-то» что-то прячет, значит есть от кого прятать. От кого-то, кто пытается все разузнать, разнюхать, разведать. Или же мой отправитель просто параноик…

Они следят…

Кто следит? За кем следит? ФБР? Тогда они никак не могут быть авторами этих писем. Зачем им предупреждать меня о своей собственной слежке?

Час поцелуя…

Я похолодел. Хлоя насторожилась.

Господи, как же я мог быть таким тупым?

* * *

Скотч не понадобился.

Ребекка Шейес лежала на столе и вздрагивала, будто издыхающая собака на обочине дороги. Время от времени с ее губ слетали бессвязные слова. Она уже не плакала и не молила о пощаде. Рассудок помутился, зрачки расширились и ничего больше не видели.

Удивительно, как это Ву не оставил на теле женщины ни одного следа. Ни единого. Только выглядела она теперь лет на двадцать старше.

Ребекка ничего не знала. Бек спрашивал ее о давней аварии, которая вовсе не была аварией. Еще говорил о каких-то фотографиях, которые она якобы сделала. А она и не делала.

Холодок, возникший в душе Ларри Гэндла после находки на озере, продолжал расти. Что-то они прохлопали в ту ночь. Гэндл с ужасом спрашивал себя, что именно.

Да, надо выяснить как можно скорее.

Он связался со своими людьми и узнал, что Бек вывел собаку на прогулку. Один. Прекрасно. Если верить последней информации Эрика, ФБР ухватится за отсутствие алиби и Бек ничего не сможет доказать.

Ларри подошел к столу. Ребекка взглянула на него и издала нечто среднее между поскуливанием и истерическим смехом, звук абсолютно нечеловеческий.

Гэндл прижал пистолет к ее лбу, звук повторился. Он выстрелил дважды, и мир погрузился в тишину.

* * *

Я бросился к дому и остановился, вспомнив предупреждение.

Они следят.

Почему бы не пойти в «Кинко»?[8]8
  «Кинко» – глобальная сеть копировальных центров.


[Закрыть] Эта контора открыта двадцать четыре часа в сутки, и, добравшись туда, я понял почему. Полночь, а народу битком. В основном усталые бизнесмены с бумагами и пленками.

Я встал в причудливо изогнутую очередь, похожую на те, что собирались в банках до появления банкоматов. Передо мной стояла женщина в деловом костюме – это в полночь-то! – и с такими усталыми глазами, будто она не спала по крайней мере неделю. За мной – кудрявый мужчина в спортивной куртке. Не теряя времени даром, он терзал сотовый телефон.

– Сэр?

Рядом вырос работник «Кинко».

– Мы не можем пустить вас с собакой.

Я чуть не ответил, что они нас уже пустили, но сдержался. Дама в костюме даже не обернулась. Кудрявый сочувственно пожал плечами. Я выскочил наружу, привязал Хлою к одному из парковочных столбиков и вернулся. Кудрявый безропотно пустил меня на прежнее место. Вежливый.

Через десять минут подошла моя очередь. Молодой и чересчур восторженный менеджер проводил меня к терминалу и долго объяснял все тонкости поминутного тарифа.

Я кивал, делая вид, что слушаю, и не мог дождаться, когда же он отойдет.

Час поцелуя.

Вот где ключ к загадке. В первом сообщении говорилось о «часе поцелуя», не о шести пятнадцати вечера. Почему? А потому, что это был шифр на тот случай, если неведомые мне соглядатаи перехватят письмо. Кто бы ни послал его, он знал, что такая угроза существует. Кто бы это ни был, он знал, что о «часе поцелуя» известно только мне.

И здесь то же самое.

Во-первых, имя пользователя: Бэт Стрит. В детстве по дороге на бейсбольное поле мы часто проносились на велосипедах по Мовуд-стрит. Там, в облезлом желтом доме, жила одна вредная старуха. Она любила тишину и одиночество, а потому страшно ругалась, когда мы со звоном летели мимо. Наверное, в каждом городе есть такие мымры, и везде дети придумывают им клички. Нашу, к примеру, мы прозвали Бэтледи.

Я снова зашел на Bigfoot.com и набил в окошке: «Мовуд».

Справа молодой восторженный менеджер повторял привычную скороговорку моему кудрявому соседу. Я переместил курсор в окошко пароля.

С этим было легче. Как-то, в старших классах школы, Джордан Голдман шепнул нам по секрету, что нашел отцовские кассеты с порнушкой. Мы всей гурьбой завалились к Джордану в пятницу вечером. Никто из нас не видел ничего подобного раньше. Неловко хихикая, мы комментировали происходящее и казались себе жутко крутыми. Позже, когда нам надо было придумать имя нашей футбольной команде, Джордан предложил взять название одного из дурацких фильмов.

«Тинейджеры-секспудели».

Я напечатал пароль: «Секспудели».

Нажал на клавишу «Вход» и опасливо оглянулся на соседа, но тот, казалось, целиком погрузился в работу с поисковиком «Yahoo!». Напротив меня дама в костюме нетерпеливо слушала слишком бодрого для глубокой ночи работника «Кинко».

Я ждал предупреждения об ошибке. Вместо этого экран поприветствовал меня надписью:

Привет, Мовуд!

А пониже:

В вашем почтовом ящике одно сообщение.

Сердце забилось, как пойманная птица.

Я нажал клавишу «Показать сообщение» и почувствовал, как нога опять заплясала. И нет Шоны, чтоб ее остановить. За окном тосковала Хлоя; поймав мой взгляд, она залаяла. Я прижал палец к губам, приказывая псине замолчать.

Наконец-то сообщение!

Вашингтон-сквер-парк, юго-восточная часть.

Завтра в пять часов.

Остерегайся слежки.

А внизу:

Что бы ни случилось, я люблю тебя.

Надежда, которая, как известно, умирает последней, яростно вырвалась на свободу. Я откинулся на спинку стула. Глаза наполнились слезами, но я улыбался, впервые за много дней.

Моя Элизабет! Она по-прежнему умнее всех.

Глава 20

В два часа ночи я упал наконец в постель и растянулся на спине. Потолок надо мной заходил ходуном, намекая на излишек выпитого. Пришлось схватиться руками за края кровати, чтобы справиться с качкой.

Шона спросила, не погуливал ли я. И добавила: «После свадьбы», потому что мою «досвадебную» жизнь знала назубок. Включая тот случай.

Тот самый, когда я однажды изменил Элизабет, хотя не уверен, подходит ли сюда это слово. Такое понятие, как измена, предполагает, что твоя половина обижена, а в моем случае, я уверен, Элизабет не пострадала. Вышло так, что в первые дни учебы в колледже я принял участие в своего рода посвящении в студенты, известном как «оргия первокурсников». Из чистого любопытства, разумеется, – просто захотелось попробовать. Не понравилось. Обойдусь без банальностей типа «секс без любви неприятен». Приятен. Но чем легче переспать с тем, кого ты по-настоящему не любишь, тем тяжелее остаться с ним потом. Страсть неразборчива, а вот когда… как бы сказать… когда разрядка позади, очень хочется сбежать куда подальше. Секс может быть с любой, наслаждение – только с любимой.

Неплохо завернул, правда?

Кстати, Элизабет тоже могла выкинуть что-нибудь в этом роде. Отправляясь в колледж, мы договорились, что имеем право встречаться с другими, не уточнив, что именно значит глагол «встречаться», и оставив себе таким образом лазейку для маленьких экспериментов. Позже, в разговорах, она клялась, что ничего подобного не было. Так ведь и я утверждал то же самое…

Кровать все штормило, а я лежал и размышлял, что делать дальше.

С одной стороны, можно просто дождаться пяти часов завтрашнего дня. Хотя снова сидеть и ждать… Я был сыт по горло ничегонеделанием. На самом деле, пусть мне трудно было признаться в этом даже себе самому, там, на озере, я растерялся. Струсил. Вылез из воды и встал как столб, позволив похитителям оглушить себя. И даже после первого удара можно было ответить; на худой конец, уклониться от второго. Броситься на обидчика или просто замахать кулаками. А я упал. Сдался и не сумел отбить у захватчика свою женщину.

Больше это не повторится.

Что, если снова поговорить с Хойтом? Боюсь, он был не слишком откровенен во время нашей последней беседы. С другой стороны, что это даст? Хойт или врет, или… или не знаю что. Однако в сообщении было четко сказано: «Не говори никому». Единственный шанс вызвать тестя на откровенность – рассказать, кого я увидел на экране. А к этому я еще не готов.

Я встал с кровати, снова включил компьютер и бродил в Сети до самого утра. К рассвету у меня созрело что-то вроде плана.

* * *

Гэри Лэмонт, муж Ребекки, заволновался не сразу. Жена часто работала допоздна и иногда проводила остаток ночи на кушетке в углу студии. Поэтому в четыре часа утра он был озабочен, но не напуган.

Или пытался себя в этом убедить.

Гэри позвонил в студию и нарвался на автоответчик. И такое случалось. Ребекка ненавидела, когда ей мешали работать. В фотолаборатории даже не было телефона. Гэри оставил сообщение и вернулся в постель.

Он то задремывал, то просыпался. Пытался отвлечься, хотя все мысли были только о Ребекке. Жена была вольной птицей, и если что и омрачало их нежные отношения, так это его склонность к «мещанскому образу жизни, подрезающему ей крылья». Ее слова.

Гэри сдался и дал Ребекке свободу. Не трогал крылья, или что там у нее.

К семи часам озабоченность сменилась паникой. Гэри поднял с постели Артуро Рамиреса, тощего черноволосого ассистента Ребекки.

– Я только лег, – заныл Артуро, но Гэри объяснил ситуацию, и ассистент, который спал не раздеваясь, вскочил и ринулся к двери. Они договорились встретиться в студии.

Артуро добрался туда первым и нашел студию незапертой.

– Ребекка?

Никто не ответил. Артуро позвал еще раз. Безрезультатно. Он вошел и принялся осматривать помещение. Никого. Он отворил дверь в лабораторию. Привычный острый запах проявителя мешался с чем-то новым, незнакомым и почему-то пугающим. Чем-то очень человеческим. Артуро почувствовал, как волосы поднимаются дыбом.

Выходящий из лифта Гэри услышал его дикий крик.

Глава 21

Утром я наскоро сжевал бейгл и выехал в западном направлении по Восьмидесятой автостраде. Путь занял три четверти часа. Восьмидесятая автострада в Нью-Джерси ничем особым не радует. Стоит миновать Сэддл-Брук, и дома как будто испаряются. Ты едешь между двумя рядами деревьев, пейзаж оживляют лишь дорожные знаки.

Повернув в сторону городка под названием Гарденсвилл, я сбросил скорость и с замиранием сердца вгляделся в высокую траву на обочинах. Я никогда здесь не был – последние восемь лет избегал даже упоминания об этом пятачке земли, – но знал: именно тут, недалеко от шоссе, нашли когда-то тело Элизабет.

Проехав по маршруту, намеченному ночью, я отыскал офис коронера округа Сассекс. Здание оказалось мрачным кирпичным кубом без какой-либо вывески (хотя, с другой стороны, чего еще можно ожидать от морга?). Было около половины девятого, рабочий день пока не начался. Прекрасно.

Ярко-желтый «кадиллак-севилья» припарковался у надписи «Тимоти Харпер, медэксперт округа». Сперва из машины вылетел окурок – удивительно, сколько медэкспертов курит, – а потом вылез сам Тимоти Харпер, примерно моего роста (чуть ниже ста восьмидесяти), с оливковой кожей и курчавой седой шевелюрой. Увидев меня у дверей, он тут же принял скорбный вид. И верно, не за хорошими вестями приходят люди к моргу ранним утром.

– Чем могу быть полезен? – спросил, подходя, Харпер.

– Доктор Харпер?

– Совершенно верно.

– Я доктор Дэвид Бек. – Намек на то, что мы коллеги. – Разрешите отвлечь вас ненадолго?

Намек не сработал. Харпер молча вытащил ключ и отпер дверь.

– Пройдемте в кабинет.

Мы двинулись по коридору. Харпер нажал на выключатель, и флуоресцентные лампы осветили стены и потертый линолеум на полу до самого конца коридора. Как в обычном медицинском учреждении, а отнюдь не в доме скорби. Может, это и к лучшему. Шаги щелкали по коридору в такт жужжанию лампочек. Харпер перебирал на ходу пачку писем.

В кабинете тоже не оказалось ничего страшного. Обычный письменный стол, как у преподавателя начальной школы, два старых полированных стула. На одной из стен висело несколько дипломов. Смотрите-ка, Харпер, как и я, окончил Колумбийский университет, только двадцатью годами раньше. Никаких семейных фотографий, спортивных наград, ничего личного. Здешним посетителям не до приятных бесед и портретов смеющихся внучат.

Харпер сел и положил руки перед собой на стол.

– Слушаю вас, доктор Бек.

– Восемь лет назад, – начал я, – к вам привезли тело моей жены. Она оказалась очередной жертвой серийного маньяка по кличке Киллрой.

Я плохо читаю по лицам. Глаза для меня отнюдь не зеркало души, а жесты не выдают собеседника. Да только реакция Харпера насторожила бы любого: что могло заставить медицинского эксперта, патологоанатома с огромным стажем, так побледнеть?

– Я помню, – тихо ответил он.

– Вскрытие проводили вы?

– Да. Во всяком случае, частично.

– Как это понять – частично?

– ФБР подключило своих людей. Мы работали в связке, хотя у них не было медэкспертов, и руководил все-таки я.

– А при первом осмотре тела ничего не бросилось вам в глаза?

Харпер заерзал на стуле.

– Могу я спросить, для чего вам эти сведения?

– Я – безутешный супруг.

– Восемь лет прошло!

– Каждый страдает по-своему, доктор.

– Возможно, вы правы, но…

– Что «но»?

– Хотелось бы знать, что именно вас интересует.

Я решил сыграть в открытую.

– Вы фотографируете все попавшие к вам тела?

Харпер не смог скрыть замешательства и понял, что я это заметил.

– Да. Сейчас мы используем цифровые фотоаппараты. Удобно хранить данные в компьютере – и для диагностики, и для поиска.

Я равнодушно кивнул. Харпер явно пытался увести разговор в сторону. Видя, что он не собирается продолжать, я задал следующий вопрос:

– Вы сфотографировали и мою жену?

– Да, конечно. Сколько лет назад, вы говорите, это было?

– Восемь.

– Тогда у нас был «поляроид».

– И где теперь эти снимки, доктор?

– В архиве.

Я взглянул на высокий шкаф, стоящий у стенки, как часовой на посту.

– Не здесь, – быстро сказал Харпер. – Дело вашей жены закрыто, убийца пойман и осужден. Кроме того, это случилось более пяти лет назад.

– Тогда где они?

– В архиве, в Лейтоне.

– Можно мне их увидеть?

Что-то упало со стола, Харпер проводил листок бумаги задумчивым взглядом.

– Я узнаю, что можно сделать.

– Доктор, – позвал я.

Он поднял глаза.

– Вы помните мою жену?

– Более или менее. В наших краях не так уж много случается убийств. А уж такого уровня…

– В каком состоянии было тело, сказать можете?

– Боюсь, что нет. Детали быстро забываются.

– А кто ее опознал?

– Разве не вы?

– Нет.

Харпер поскреб макушку:

– Тогда, по-моему, отец убитой.

– Не припомните, ему это быстро удалось?

– В смысле?

– Он сразу ее опознал или сомневался? И сколько сомневался? Пять минут? Десять?

– Не могу сказать. Честно.

– То есть забыли.

– Да, прошу прощения.

– А ведь вы сказали, что это было громкое дело…

– Да.

– Может быть, самое громкое в вашей практике?

– Несколько лет назад еще убили разносчика пиццы, – сказал, подумав, Харпер. – Хотя с убийством вашей жены его, конечно, не сравнить.

– И вы даже не помните, как прошло опознание?

– Доктор Бек, при всем моем уважении, я не могу понять, куда вы клоните, – ощетинился Харпер.

– Что ж, повторю: я – безутешный супруг. И задаю очень простые вопросы.

– Очень неприятным тоном.

– Имею право.

– Да чего вы от меня хотите?

– Почему вы решили, что Элизабет – жертва Киллроя?

– Это не я решил.

– Хорошо, почему так решили фэбээровцы?

– Из-за клейма.

– Буква «К»?

– Она самая.

Я почувствовал себя на верном пути.

– Итак, полицейские доставили тело сюда. Вы начали его осматривать. Увидели клеймо «К» и…

– Нет, они осмотрели ее первыми. ФБР, я имею в виду.

– Они появились до того, как привезли тело?

Харпер уставился в потолок, то ли вспоминая, то ли придумывая ответ.

– Да. Или сразу после этого, я точно не помню.

– Как же они узнали о находке так быстро?

– Понятия не имею.

– Не имеете?

Харпер сложил руки на груди:

– Могу предположить, что полицейские, вызванные на место происшествия, заметили клеймо и вызвали ФБР. Повторяю: это всего лишь моя догадка.

В боковом кармане завибрировал пейджер. Я достал его: срочный вызов из клиники.

– Сочувствую вашей потере, – деловым тоном заявил Харпер, – и разделяю вашу боль, но сегодня у меня на редкость плотное расписание. Возможно, через несколько дней…

– Когда вы сможете достать из архива дело моей жены? – прервал его я.

– Я не уверен, что вообще смогу это сделать. Я собираюсь только узнать…

– Закон о свободе информации.

– Простите?

– Я просмотрел его сегодня утром. Дело Элизабет закрыто, и я имею право его увидеть.

Харпер наверняка знал об этом – скорее всего, не я первый запрашивал дело из архива – и поэтому закивал с энтузиазмом:

– Конечно, конечно. Вы должны будете собрать необходимые документы, заполнить некоторые бумаги.

– Вы издеваетесь? – спросил я.

– Извините?

– Моя жена стала жертвой ужасного преступления.

– Знаю.

– И у меня есть право увидеть все документы. Если начнете тянуть резину, я сочту это подозрительным. Я никогда не говорил с журналистами о Элизабет и ее убийце. Может быть, мне начать? Я попрошу их объяснить, почему окружной медэксперт отказывает в элементарной просьбе.

– Звучит как угроза.

Я поднялся на ноги:

– Буду здесь завтра утром. Приготовьте, пожалуйста, документы по делу моей жены.

Наконец-то я действовал. Да, это оказалось чертовски приятно.