Текст книги "Всё сложно. Как спасти отношения, если вы рассержены, обижены или в отчаянии"

Невозможный треугольник

Когда мой отец женился, ситуация усугубилась. Роуз, обладавшая приветливым нравом и хорошо ладившая со всеми, возненавидела мать Арчи. Она обвиняла ее в том, что та испортила характер сына, избаловала его и что она слишком властная. Пока напряжение между двумя главными женщинами в жизни отца нарастало, он совершенно не мог понять, как определить свою роль в этом треугольнике. Его мать просила: «Пришли денег!» Роуз заявляла: «Мы не отправим деньги. Нам самим не хватает». Его мать говорила: «Вы должны переехать в Калифорнию, чтобы помогать мне». Роуз отвечала: «Мы не уедем из Бруклина». Арчи, не умевший разговаривать ни с одной женщиной в элементарнейших обстоятельствах, разрывался между преданностью обеим, и это парализовало его. Оказавшись в таком интенсивном эмоциональном поле, он не мог понять, каково же его собственное мнение. Мысль об отчуждении либо от матери, либо от жены была невыносимой, но он чувствовал, что должен выбрать между ними. Он «решал» проблему, говоря «да» обеим (или, по крайней мере, не говоря «нет»), а затем потихоньку пытался успокоить каждую из них.

Например, когда наша семья гостила у его матери в Лос-Анджелесе, та настаивала, чтобы Арчи искал там работу, потому что хотела, чтобы он жил рядом с ней на Западном побережье. Каждое утро он надевал парадный костюм и говорил ей, что отправляется на поиски работы. На самом же деле он садился в автобус, ехал в парк и возвращался уже вечером. Моя мама была так расстроена этим фарсом и так злилась на свекровь, которую винила в поведении Арчи, что собрала чемодан и полетела в Сиэтл – пожить у подруги. Мне тогда было всего четыре года, но я помню это ужасное напряжение между ними. Моделью поведения Арчи стало притворство, а не выражение личного мнения. Он вступил в конфронтацию с обеими женщинами своей жизни, не делая этого напрямую. И поступая так, потерял самоуважение.

Цена предательства: его и ее

Отношения требуют взаимных уступок, но, когда один из партнеров в браке или семье уступает сверх справедливой доли, возникает проблема. Если роль подстраивающегося партнера берет на себя женщина, она иногда очень страдает и в конечном итоге приходит в кабинет психотерапевта со словами: «Что со мной не так?» (а не «Что не так с этими отношениями?»). Но она не думает о том, что значит быть женщиной. Она делает то, что принято в культуре, даже если в наше время это иногда выглядит как карикатура на женственность. По этой причине цена молчания и предательства своего «я», отказа от разговора, действия или ясного формулирования мыслей, от отстаивания своей позиции – этих актов самопожертвования – может на текущий момент ощущаться не так уж остро. Будучи миротворцем, умеющим приспособиться к обстоятельствам, более устойчивой из двух раскачиваемых штормом лодок, она просто делает то, что всегда делали женщины.

Со временем, однако, цена растет. Когда женщина утрачивает решимость говорить и твердо стоять на своем, она часто начинает страдать от депрессии, тревоги, головных болей, хронической озлобленности и горечи. Иногда эти симптомы отражают подсознательный поиск истины, заставляя честнее оценить саму себя, в том числе и то, в какой степени она определяет свои истинные ценности и желания и живет в согласии с ними. Писательница Кэт Дафф говорит: «Иногда мне кажется, что мы окончательно потеряли бы свое “я”, если бы не наши упрямые, неудержимые симптомы, заставляющие нас, требующие, чтобы мы вспомнили настоящих себя и переориентировались в жизни». Мы должны внимательно прислушиваться к своим мудрым симптомам и пытаться расшифровать их, потому что некоторые из нас научились соглашаться, замолкать, отрицать, что существуют или имеют значение несправедливые обстоятельства, а потом называют эту череду компромиссов «жизнью». Но наш организм, наши глубокие бессознательные «я» по-прежнему не так просто обмануть.

В отличие от тихой подстраивающейся женщины, мужчина, чувствующий себя не в силах воспользоваться своим голосом, поступает вопреки самой идее о том, что значит быть мужчиной. Следовательно, он подчас стремится доказать свою мужественность самыми проблематичными способами: жесткостью и агрессивностью, капризностью и притворством или эмоциональным самоустранением из отношений. Он может состоять в отношениях, где никто не будет говорить ему, что делать, а это означает, что он не позволит партнерше оказывать на себя влияние или хотя бы разжалобить. Таковы распространенные реакции мужчин на ощущение полной беспомощности вместо того, чтобы попытаться исправить ситуацию посредством разговора или ясного, мощного и решительного выражения своих мыслей.

Отец совершенно не позволял звучать собственному голосу, всячески избегая его демонстрации. Мы можем примерить на себя проблемы, с которыми он столкнулся. Иногда мы просто подстраиваемся вместо того, чтобы обсудить проблему с партнером или членом семьи, уговаривая себя: «Это не стоит того, чтобы ссориться». Иногда мы отгораживаем, словно забором, ту часть своей личности, которая, как нам кажется, будет мешать отношениям. Мы защищаемся, предпочитая дистанцию настоящей близости. И попадаем в эмоционально напряженный семейный треугольник. А потом не можем оправиться от скрытых потерь. Нас может охватывать невысказанная тоска, о которой никто не говорит, в том числе из-за иммиграции наших предков или других травмирующих событий. Наконец, на нас иногда оказывается сильное давление, чтобы мы забыли уроки о необходимости молчания и о разговорах, усвоенные в семье, где мы родились, – источнике наших первых знаний о том, как вести себя в отношениях с близкими.

Глава 3
Наша первая семья, где мы учимся говорить (или молчать)

С самого начала жизни мы – сыновья или дочери. Наши отношения в первой семье оказывают наибольшее влияние на дальнейшую жизнь и никогда не бывают простыми. Здесь мы впервые узнаем, какие мысли и чувства можно выражать вслух или даже отстаивать как собственные.

В семье моего отца, очевидно, имелся серьезный изъян в части выспрашивания и выслушивания домочадцев. Даже став взрослыми, он и его сестры так и не набрались смелости спросить мать, есть ли у нее сестры или братья или как звали ее родителей. Тревожный климат в семье усмирял их любопытство, сужал восприятие и учил следовать политике «не спрашивай, не говори», царившей в доме. На глубинном, подсознательном уровне все дети чувствуют, чего им не следует говорить и даже помнить. Их полная эмоциональная и финансовая зависимость требует жесткой, бессознательной преданности негласным правилам семьи. Став взрослыми, они могут замкнуться и молчать или пытаться строить отношения, выдумывая псевдо-«я».

У всех нас есть представление об идеальной семье – прибежище безусловной любви, где мы можем говорить о самом сокровенном, и остальные члены семьи внимательно слушают нас, абсолютно понимая и разделяя наши чувства. Давайте подробнее рассмотрим, как выглядят такие семьи, по крайней мере в теории. Сформулировав представление об идеале, мы еще отчетливее осознаем все отрицательные стороны реальной семьи, которой нас наградила судьба.

Краткое определение идеальной семьи

В идеальной семье поощряется развитие настоящего, подлинного голоса у каждого, при этом формируется чувство единства и принадлежности к единому целому («мы») и уважение особенности и самостоятельности каждого («я»). Родители спокойно устанавливают правила, которыми ребенок должен руководствоваться, но не пытаются регулировать его эмоции или мысли. Таким образом, они создают безопасное пространство, где дети могут свободно высказываться и быть самими собой.

Члены семьи комфортно себя чувствуют, честно делясь мыслями и чувствами даже на самые болезненные темы, не переживая по поводу расхождения взглядов. Информацией обмениваются свободно, разные точки зрения уважаются, а трудные вопросы обсуждаются открыто. Эмоциональная атмосфера семейной жизни теплая и непринужденная, поэтому дети не стесняются задавать прямые вопросы обо всем, что их касается. Дети верят, что их родители расскажут им правду о важных вопросах или при необходимости пояснят, что некоторые вещи – интимные и о них не говорят. Детей воспринимают объективно такими, какие они есть, а не сквозь искажающую призму того, какими их желает или боится видеть родитель или какими они ему нужны.

Родители тесно связаны друг с другом и с собственными семьями, где они родились, и вместе они формируют яркое, равноправное партнерство, в котором к конфликту можно подойти нестандартно и решить его. Оба родителя могут высказывать свои мысли и улаживать разногласия. Время от времени случается знатная ссора (только неблагополучные родители никогда не ругаются), но затем взрослые берут под контроль эмоции и приносят искренние извинения, когда это уместно. Никому из членов семьи не приходится отрицать или замалчивать важный аспект своей личности, и другие принимают и слышат его.

Поскольку я описываю здесь гипотетический идеал, почему бы не добавить, что Вселенная, несомненно, улыбается такой семье и благословляет ее большой удачей? Ничего по-настоящему плохого никогда ни с кем не случается. Или, если что-то неприятное происходит, члены семьи собираются вместе, спокойно оценивают факты, а затем мобилизуют разнообразные ресурсы как в самой семье, так и вне ее и справляются с кризисом, превращая его в опыт позитивного роста.

Назад в реальность

Вы почувствуете облегчение, узнав, что такой идеальной семьи не существует. В своей многолетней клинической практике я не встречала семей, которые хоть приблизительно соответствовали бы этому. Конечно, я знакома не со всеми семьями на свете. Но я знаю, что семья – чувствительная система, реагирующая на предсказуемые стрессы жизненного цикла (например, рождение и воспитание детей) и на непредвиденные (например, хронические болезни, безвременную кончину близких или безработицу). Кроме того, задолго до нашего появления на свет в нашей семье происходят многие болезненные вещи, и, когда проблемы остаются не решенными в одном поколении, они часто воспроизводятся в следующем. Наконец, на атмосферу семейной жизни оказывают серьезное влияние такие мощные факторы, как расизм, бедность, гомофобия и гендерное неравенство.

В реальной жизни ни один родитель не способен создать для любых разговоров и для формирования нашего истинного голоса идеальный эмоциональный климат, схожий с оранжереей. У каждой семьи есть свои уязвимые места, о которых нельзя говорить продуктивно или даже упоминать – из-за напряженности в настоящем или прошлом. Кроме того, родители много проецируют, путая своих детей с собой и с другими членами семьи. Проекция становится историей («Кевин всегда ведет себя безответственно, как и его отец»), затем предписанием и, наконец, реализующимся прогнозом. Кевин, возможно, действительно испытывает трудности с ответственным поведением, но приклеивание ярлыка («безответственный») и активное фокусирование на его проблеме могут привести к тому, что мальчик станет именно той своей узкой интерпретацией себя, про которую все о нем рассказывают, оттесняя другие истории и возможности.

Одна из приходивших ко мне женщин была в своей семье «веселой девочкой», и эта роль ей жестко навязывалась. Когда она демонстрировала какие-то признаки грусти, ее мать говорила: «Кто эта грустная девочка? Это не моя Беа! У моей Беа на лице всегда довольная улыбка! Пусть эта печальная маленькая девочка уйдет, а моя настоящая Беа вернется». Мать Беа приходила в ужас от одного вида малейших признаков депрессии у дочери, потому что ее собственная мать постоянно пребывала во всепоглощающей тоске, и она так и не смогла пережить это. Когда Беа выглядела грустной, ее мать прилагала всевозможные усилия, пытаясь подбодрить ее и заставить «думать счастливые мысли». Став взрослой, Беа столкнулась с тем, что ей трудно делиться своими печалью и депрессией с людьми, которым она небезразлична. Вместо этого она замалчивала и подавляла в себе эти важные переживания.

Обострение конфликта противоположностей

Родители не специально подавляют голос ребенка или ощущение им различных вариантов развития событий. Но когда уровень тревоги высок и продолжительность ее велика, даже самые находчивые взрослые могут поступать неверно. Они реагируют слишком остро или, наоборот, вяло, отстраняются или уделяют этим вопросам чересчур много внимания, замалчивают проблему или излишне много говорят о ней. Когда вы наблюдаете любую систему в условиях хронического стресса, вы видите крайности: родители жесткие и авторитарные или, наоборот, семья функционирует как сгусток протоплазмы, без четкого руководства и границ. Линии общения или перекрываются, или все перетекает через край, и дети недостаточно защищены от тревог взрослых. Родители действуют так, будто обладают одинаковым мозгом и происхождением, или сердито занимают полярные позиции и не могут прийти к единому мнению о том, как поступить с их сложным ребенком. Брак заходит в тупик, столкнувшись со слишком большой дистанцией между партнерами или запредельно высоким накалом страстей. Я могла бы продолжать, но идея, которую я пытаюсь донести, заключается в том, что тревога обнажает противоположности и доводит нас до крайностей, и членам семьи становится труднее спокойно говорить на любые темы, кроме спорта и погоды, хотя даже о спорте не всегда…

Кому-то повезло родиться в семье, где у обоих родителей высокий уровень зрелости, тесные связи с их собственными семьями и друг с другом и много везения. Это помогает создать спокойную эмоциональную среду, в которой все могут говорить откровенно. Но любая семья может стать «неблагополучной» (за неимением лучшего определения), если навалятся проблемы, а рядом не окажется неравнодушных людей, готовых оказать необходимую финансовую и социальную поддержку. В семейной жизни случается много стрессовых ситуаций, разрушающих взаимосвязи, блокирующих искреннее участие и затрудняющих непринужденное и полноценное общение членов семьи либо вообще какое-либо общение. Когда эмоциональная обстановка напряженная, порой невозможно даже оставаться самим собой изо дня в день, что уже говорит о семейном единении.

Сложность реальных семей

Возможно, вы сейчас немного подавлены, потому что по 10-балльной шкале здоровья семья, где вы выросли, заслуживает в лучшем случае всего 2–3 балла. Возможно, у вас было немножко свободы самовыражения. Ну не грустите! Вам наверняка станет легче, если вы будете помнить, что другие семьи, которые, как вы совершенно уверены, заслуживают 9 или 10 баллов, лишь снаружи выглядят намного лучше. Я склонна согласиться с писательницей Мэри Карр, определившей неблагополучную семью как «любую семью, где больше одного человека». Все дело в большей или меньшей степени, хотя, по общему признанию, эта разница может стать принципиальной.

Предлагаю вам вообще забыть об оценочных шкалах. Они не могут адекватно оценить наш опыт; реальная жизнь сложнее, запутаннее, она не поддается исчислению, зависит от контекстов, полна парадоксов и противоречий. Мой отец, например, был до крайности закрытым человеком. Но удивительное чувство юмора и абсолютная невозмутимость (обратная сторона отрицания), которые сформировались в напряженной обстановке семьи, где он рос, способствовали созданию своеобразного эмоционального климата в нашем доме. Как сказала моя сестра Сьюзен на его поминках, «у всех нас столько счастливых воспоминаний о хороших временах, когда мы вчетвером сидели за обеденным столом, рассказывали анекдоты и разные истории и хохотали, пока слезы не брызгали из глаз. Ужин удавался, если маму доводили до полной беззвучной истерики».

За нашим столом в Бруклине беседа текла свободно. Да, мы ни разу не упомянули о мамином диагнозе или чем-нибудь подобном. Но мы не были чопорными. Сьюзен (которая стала ученым) потчевала семью, скажем, малоприятными подробностями препарирования лягушек; или мы как завороженные слушали увлекательную историю об одном ките, в чьем двухметровом пенисе была кость, которая вполне могла бы сойти за трость. Это было в период всеобщего замалчивания 1950-х годов, но мы были прогрессивной семьей. Я до сих пор живо помню безмолвный шок, воцарившийся в доме одной подруги, когда, будучи пятиклассницей, повторила интересные истории своей сестры за их обеденным столом. Меня к ним больше не приглашали.

Арчи умел понимать шутки, даже дурацкие. Однажды в День смеха, когда мне было десять, а Сьюзен пять, мы проснулись рано и насыпали в банку для сахара соль. Отец выплюнул свой первый глоток утреннего кофе обратно в чашку с таким пылом, что мама решила, что он сошел с ума. Тогда она сделала глоток из своей чашки и отреагировала точно так же, когда наша маленькая хитрость раскрылась, все мы вчетвером хохотали до колик. Постоянная готовность к юмору и подтруниванию в нашей семье помогла мне начинать трудные разговоры с Арчи, когда, уже став взрослой, я решила бросить вызов многолетней истории молчания и дистанции в наших отношениях.

У каждого члена семьи есть свои сильные и слабые стороны, как и у каждой формы семьи – с одним родителем, с отчимом или мачехой, семей геев и лесбиянок. Семьи и люди, их составляющие, всегда гораздо сложнее, чем те истории, что мы можем о них рассказать, и те ярлыки, что мы используем для их описания.

Каково наследие вашей семьи?

Как правило, запретные темы существуют в семьях, состоящих из представителей разных культурных и этнических групп. У всех нас есть семейное наследие, которое складывается на протяжении многих поколений и диктует, хорошо или плохо хвастаться, жаловаться, просить помощи, громко протестовать, проявлять эмоции, находиться в центре внимания, ставить себя на первое место, прощать обидчиков.

Интересно подумать о том, как культурное наследие формирует наш голос, – хорошо это или плохо. Рассмотрим, например, англосаксонский протестантский упор на оптимизм, веселый стоицизм, самостоятельность, инициативу индивидуума и решение проблем. Как отмечает семейный врач Моника Макголдрик, члены таких семей чувствуют себя хорошо до тех пор, пока им удается добиваться желаемого при помощи своей компетентности и настойчивости. Но эти же достоинства становятся обузой, когда возникает кризис, который невозможно «уладить», например хроническая болезнь или скоропостижная потеря близкого человека. В такой ситуации членам семьи может оказаться трудно выразить свою боль и уязвимость, принять помощь, признать взаимозависимость и поддерживать друг друга в горе. Из-за отношения к эмоциональности в духе «не буди лихо, пока оно тихо» члены семьи могут быть изолированы друг от друга, молчать и застыть в развитии.

Для сравнения давайте рассмотрим ситуацию, когда огромное значение придается единению, эмоциональной выразительности и «заботе о своих», характерной для многих итало-американских семей. Преданность семье и взаимосвязанность ее членов – традиции, составляющие предмет гордости и восхищения. Но давайте посмотрим, как те же самые силы способны затруднить для отдельных членов семьи определение границ своей личной жизни.

Преданность семье: слишком хорошо – тоже плохо

Сразу после того как Мария, домохозяйка и мать двоих детей, отметила свое сорокалетие, ее муж перевез к ним свою пожилую мать. По долгу службы он часто бывал в разъездах, а его большая итало-американская семья расселилась по разным городам и весям, и Мария осталась главным, если не единственным, человеком, кто ухаживал за его матерью. Мария стала ощущать такое напряжение, что уже не могла с ним справиться, но поскольку она считала, что должна суметь преодолеть это, она чувствовала себя не вправе протестовать. Кроме того, она была убеждена, что муж не сможет сказать своей матери, что нынешняя схема неосуществима, и даже не допускала мысли о том, чтобы поставить его в такое невозможное положение.

Когда Мария стала все сильнее уставать, она начала жаловаться мужу. Но эти сетования оказались тщетными, и он игнорировал ее проблемы. Обнаружив, что реализует своим поведением стереотип ноющей и ворчащей жены, Мария чувствовала себя еще более неадекватной и неумелой. В действительности она защищала своего мужа, не сумев занять собственную твердую, незыблемую позицию. Она не сказала ему: «Я люблю твою маму, но я так устала и так измотана, что не могу дальше ухаживать за ней в нашем доме». Или: «Я хочу быть полезной твоей маме, но я не могу делать все одна. Мы должны созвать семейный совет и рассмотреть другие варианты».

В итоге свекровь Марии все-таки была перевезена в дом престарелых, где ей оказывалась необходимая помощь, но только после того, как сама Мария ненадолго попала в психиатрическую больницу в результате стресса, вызванного тем, что ей одной приходилось ухаживать за больным человеком. Во время нашего первого сеанса терапии она сказала мне: «Слава богу, психиатр, определивший меня в больницу, объяснил моему мужу, что я не могу больше ухаживать за его матерью. Сама я никогда этого не произнесла бы». Конечно, она все-таки нашла способ дать понять мужу и свекрови, что ее возможности по уходу исчерпаны. Но эта сильная женщина смогла установить свои границы, только потеряв их, то есть исключительно после того, как сама ненадолго заболела душевной болезнью. В семье, где за пожилыми родителями всегда ухаживала дома женщина, Мария была не в состоянии сказать прямо в лицо мужу: «Я больше не могу этим заниматься».