Текст книги "1Q84. Тысяча Невестьсот Восемьдесят Четыре. Книга 3. Октябрь–декабрь"

Глава 3
ТЭНГО
Все эти звери одеты по-европейски

После обеда Тэнго входил в палату отца, садился на стул у кровати, раскрывал книгу, принесенную с собой, и читал вслух. Прочитав страниц пять, отдыхал немного и продолжал. Он читал отцу что попало – рассказы, дневники, статьи по природоведению. Главное – не в содержании, а в том, чтобы превращать тексты в голос.

Тэнго не знал, слышит его отец или нет. Никакой реакции на лице старика не читалось. Истощенный и жалкий, тот просто спал. Недвижный, практически бездыханный. То есть он, конечно, дышал. Но понять это было можно, лишь приблизив ухо к его лицу или поднеся зеркальце к приоткрытым губам. Через капельницу в его тело перегонялся физиологический раствор, а через катетер из организма выводились испражнения. Визуально же то, что пациент еще жив, доказывали только жидкости, перетекавшие плавно и бесшумно в прозрачных трубках. Иногда медсестра брила старика электробритвой и маленькими скругленными ножницами выстригала седые волоски из его ушей и ноздрей, подравнивала брови. Волосы продолжали расти, даже когда их хозяин был в коме. При взгляде на отца Тэнго переставал понимать, в чем разница между человеческой жизнью и смертью. А может, этой разницы нет вообще? Может, это мы для удобства придумали, что она существует?

В три часа приходил лечащий врач и рассказывал Тэнго о состоянии больного. Рассказы его были очень коротки – и всегда об одном и том же. Изменений не наблюдалось. Пациент очень глубоко спал. Его жизненные силы понемногу уходили. Иными словами, медленно, но верно к нему приближалась смерть. В какой-либо дополнительной помощи он прямо сейчас не нуждался. Оставалось лишь позволить ему и дальше спокойно спать. Ничего больше врач сообщить не мог.

Ближе к вечеру являлись два санитара и увозили отца на обследование. В разные дни санитары были разными, но одинаково безмолвными. Возможно, из-за масок на пол-лица – оба молчали как рыбы. Один, похоже, был иностранцем. Крепко сложенный и темнокожий, он всегда улыбался Тэнго из-под маски. Это было видно по глазам. И Тэнго кивал ему, улыбаясь в ответ.

Через полчаса-час отца доставляли обратно в палату. Как именно его обследовали, Тэнго не знал. Когда отца увозили, он спускался в столовую, выпивал горячего зеленого чая и, скоротав так минут пятнадцать, возвращался в палату. Смутно надеясь, что на опустевшей кровати отца вдруг снова увидит Воздушный Кокон, а в нем – свернувшуюся калачиком Аомамэ. Но ничего подобного не случалось. В палате его ждали только запах больного да пустая примятая постель.

Тэнго вставал у подоконника и смотрел из окна наружу. За поросшим травою двориком тянулся черный сосновый бор, за которым шумели волны Тихого океана. Казалось, мириады человеческих душ собрались там, за соснами – и мрачным, зловещим шепотом рассказывали каждая свою историю. Словно призывали все остальные души на свете поскорее слиться с ними воедино. Требуя все новых и новых историй, которые нужно кому-нибудь рассказать.

До сих пор в октябре Тэнго дважды брал выходной и ездил в санаторий близ Тикуры – утром туда, вечером обратно. Садился в ранний экспресс, добирался до лечебницы, шел в палату к отцу, садился у его кровати и время от времени что-нибудь говорил. Но старик никак не реагировал на слова – просто лежал навзничь и спал крепким сном. Почти все это время, сидя с ним рядом, Тэнго разглядывал пейзаж за окном. И надеялся, что с приближением вечера опять случится что-нибудь необычное. Но ничего не происходило. День клонился к закату, палата погружалась в жиденький полумрак – и на этом все. В очередной раз отчаявшись, Тэнго вставал, покидал лечебницу, садился на последнюю электричку и возвращался в Токио.

«Может, стоит навещать отца почаще? – однажды подумал он. – Может, приезжать раз в неделю на день недостаточно, и я плохо выполняю сыновний долг?» Думать так особых причин вроде не было. Но почему-то ему так казалось.

Во второй половине октября Тэнго решил взять сразу несколько выходных подряд. На работе сказал, что тяжело болен отец, за которым нужен особый присмотр. И не соврал. Подменить себя на это время он попросил бывшего однокурсника, – одного из очень немногих старых приятелей, с кем поддерживал более-менее тесные отношения и даже после вуза перезванивался хотя бы пару-тройку раз в год. Приятель этот слыл чудаком даже у них на матфаке, богатом на чудаков всех мастей, и был действительно не от мира сего. Окончив универ, на постоянную работу устраиваться не стал, в аспирантуру не пошел; лишь иногда, если был настрой, преподавал математику в средних классах частной школы, которой заведовал его знакомый, а все остальное время жил, как душа пожелает, – читал самые разные книжки да рыбачил в горных речках. Хотя преподавателем был гениальным, Тэнго хорошо это знал. Просто махнул человек рукой на свой талант, вот и все. Родители богатые, гробиться на работе никакой нужды нет. Приятель этот уже однажды подменял Тэнго, и аспиранты тогда остались очень довольны. Тэнго позвонил ему, описал ситуацию, и тот сразу согласился.

Дальше предстояло решить, что делать с Фукаэри, которая пока жила с ним. Стоит ли оставлять столь юную и неприспособленную к жизни девушку одну в квартире? Этого Тэнго в одиночку решить не мог. Все-таки она сознательно скрывалась здесь от посторонних глаз. Поэтому он поинтересовался у нее самой: хочет ли она постеречь его жилище на время его отъезда, – или лучше переберется, пускай на время, куда-то еще?

– Куда-ты-едешь, – спросила Фукаэри, нахмурившись.

– В Кошачий город, – ответил Тэнго. – Отец не приходит в сознание. Только засыпает все глубже. Врачи говорят, ему осталось совсем немного.

О том странном вечере, когда на постели вместо отца появился Воздушный Кокон с маленькой Аомамэ, Тэнго рассказывать не стал. Как и о том, что на вид реальный Кокон до мельчайших деталей совпадает с тем, как Фукаэри описала его для книги. И уж тем более – о том, что он, Тэнго, в душе очень сильно надеется еще хоть раз увидеть это чудо своими глазами.

Пытливо щурясь и ни слова не говоря, Фукаэри долго разглядывала Тэнго в упор. Точно старалась прочесть объявление, написанное очень мелкими буквами. Тэнго даже непроизвольно поднял руку и потрогал лицо, но ощущения, будто там что-то написано, не возникло.

– Хорошо, – сказала наконец Фукаэри и несколько раз кивнула. – За-меня-не-волнуйся. Здесь-постерегу. – И, немного подумав, добавила: – Пока-опасности-нет.

– Пока опасности нет? – переспросил Тэнго.

– За-меня-не-волнуйся, – повторила она.

– Я буду звонить каждый день.

– Только-не-застрянь-в-кошачьем-городе.

– Постараюсь, – пообещал Тэнго.

Затем он сходил в супермаркет и закупил впрок побольше еды, чтобы Фукаэри не пришлось выходить за продуктами. В основном – то, что можно быстро и легко приготовить. Тэнго отлично знал, что у девчонки толком нет ни желания, ни умения заниматься чем-либо на кухне. И по возвращении через пару недель ему совсем не хотелось увидеть в холодильнике кучу некогда свежего, а ныне прокисшего или сгнившего провианта.

Вернувшись домой, он сунул в полиэтиленовый пакет туалетные принадлежности и сменное белье, несколько книг, а также ручку и блокнот для заметок. Затем, как обычно, отправился на Токийский вокзал, сел в экспресс, доехал до Татэямы, пересел на обычную электричку и через одну остановку вышел в Тикуре. На станции заглянул в уголок туристической информации и подобрал себе сравнительно недорогой рёкан[5]5
  Наряду с отелями западного образца в Японии также популярны «рёка́ны» – гостиницы в традиционном стиле, с японскими интерьером, сервисом и едой.


[Закрыть]. Курортный сезон давно закончился, и свободный номер нашелся сразу. В эту гостиницу заселялись в основном любители порыбачить. Номера тесноваты, но татами пахнут свежей травой. Из окон второго этажа виден рыбный порт. Даже с завтраками оказалось дешевле, чем он ожидал.

– Сколько пробуду – не знаю. Для начала плачу за трое суток вперед, – сообщил он управляющей за стойкой. Та согласилась.

– На ночь закрываемся в одиннадцать, гости женского пола нежелательны, – дипломатично объяснила управляющая. Тэнго не возражал.

Отдохнув немного в номере, он позвонил в санаторий. Трубку взяла медсестра (средних лет – та же, что и всегда), и он спросил, можно ли навестить отца сегодня в три.

– Можно, – ответила медсестра. – Господин Кавана по-прежнему спит.

Так началась жизнь Тэнго в «Кошачьем городе» на морском берегу. Рано утром он просыпался, гулял по взморью, смотрел на рыбаков, рассевшихся на портовых причалах, затем возвращался в гостиницу, завтракал. Еду подавали каждое утро штампованно-одинаковой: ставрида с яичницей, расчетвертованный помидор, суп-мисо с моллюсками и луком, плошка риса и листики сушеных водорослей, – но это почему-то всегда было вкусно. После завтрака Тэнго садился по-турецки за низенький стол и писал роман. После долгого перерыва вновь писать авторучкой было одно удовольствие. Как и продолжать любимое дело, даже в незнакомом месте. За окном раздавались гудки за гудками – рыбацкие шхуны возвращались в родной порт. Тэнго нравились эти звуки.

Он писал о мире, где в небе висело две луны. О реальности, в которой существовали Воздушный Кокон и LittlePeople. Сам этот мир он одолжил у Фукаэри, но все происходящее в нем полностью принадлежало его фантазии. Все время, пока он писал, его сознание находилось в том мире. А иногда оставалось там даже после того, как он откладывал ручку и отходил от стола. В такие минуты его сознание словно отделялось от тела, и он не мог сообразить, где реальность, а где фантазия. То же странное чувство наверняка посещало героя «Кошачьего города». Центр тяжести Земли незаметно смещается, проходящие электрички больше не останавливаются, и герой навсегда (скорее всего) застревает в городе кошек.

В одиннадцать нужно было уходить из номера, чтобы его прибрали. Дописав абзац, Тэнго выходил на улицу, добредал до станции, заглядывал в кафе и выпивал чашку кофе. Иногда съедал сэндвич, но чаще обходился без него. Брал с полки утреннюю газету, разворачивал и на всякий случай проверял, не пишут ли о том, что могло бы иметь к нему хоть какое-то отношение. Однако ничего подобного на глаза не попадалось. «Воздушный Кокон» давно исчез из списка бестселлеров. Нынешний лидер этого списка – диетическое пособие «Ешь что хочешь сколько хочешь, если хочешь похудеть». Отличное название для книги. Сметут с прилавков, даже если все страницы будут чистыми.

Выпив кофе и пролистав газету, Тэнго садился в автобус и ехал в лечебницу. Добирался дотуда в полпервого или чуть позже и коротал остававшиеся полчаса, болтая о чем-нибудь с сестрой в регистратуре. Теперь, когда Тэнго поселился в городке и стал навещать отца каждый день, медсестры общались с ним куда приветливее и сердечней, чем раньше. Словно семья благосклонно приняла возвратившегося блудного сына.

Одна сестра – совсем молоденькая, чуть за двадцать, – завидев Тэнго, всегда смущенно улыбалась. Словно он был ей как минимум симпатичен. Миниатюрная, краснощекая, волосы убраны в хвост на затылке, большие глаза. Но с тех пор как Тэнго увидел в Воздушном Коконе спавшую Аомамэ, думать о каких-то других женщинах у него не получалось. Все медсестры казались ему лишь призраками, иногда проплывавшими перед глазами. Сознание занимал только образ Аомамэ – и мысль о том, что где-нибудь в этом мире она существует. А возможно, даже ищет его. Именно поэтому в тот странный вечер она использовала некий особый канал, чтоб явиться сюда – и дать Тэнго понять, что не забыла о нем.

Если, конечно, то, что он видел, – не галлюцинация.

Иногда он вспоминал о своей замужней подруге. Где она, что сейчас делает? Теперь она уже потеряна, сообщил по телефону ее муж. И поэтому Тэнго больше не сможет ее увидеть. «Уже потеряна»… Эти слова никак не давали ему успокоиться. В них отчетливо слышалось что-то зловещее.

Но, как бы там ни было, замужняя подруга все реже всплывала в памяти Тэнго. Их послеобеденные встречи наедине превратились в воспоминания о чем-то далеком, давно прошедшем. Он корил себя за это забвение. Но сила тяжести Земли вдруг изменилась, стрелку на путях заклинило, и вернуться уже невозможно.

Он входил в палату отца, садился на стул у кровати, здоровался, называл себя. А затем по порядку рассказывал, чем занимался со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра. Ничего примечательного, понятно, с ним не случалось. Вернулся на автобусе в город, зашел в столовую, съел простенький ужин, выпил бутылку пива, вернулся в гостиницу, почитал книгу. В десять лег спать. Утром проснулся, погулял по городу, позавтракал, затем часа два писал роман. И так – каждый день, ничего нового. Но почему-то, обращаясь к человеку без сознания, Тэнго старался докладывать обо всем как можно подробнее. Разумеется, никакой реакции на свои слова он не ждал. И словно говорил со стеной. Все это было повседневным ритуалом, не более. Но иногда и простое повторение одних действий может значить очень немало.

После этого он читал вслух какую-нибудь из книг, что привез с собой. Какую – специально не выбирал. Ту, что читал сам, и с того места, на котором остановился. Попадись ему инструкция к газонокосилке – наверно, читал бы отцу и ее. Все слова Тэнго старался произносить внятно, с выражением и не торопясь, чтобы слушателю было легче воспринимать. Этому единственному правилу он следовал неизменно.

«Молнии сверкали все ослепительней, заливая улицу голубым светом, но грома не было. А может, он и грохотал, просто я был уже в таком состоянии, что не слышал. Дождевая вода змеевидными лужами растекалась по дороге. Прошлепав по этим лужам, в трактир заходили все новые посетители.

Мой приятель вглядывался в лица входящих. «Что это с ним?» – забеспокоился я: он по-прежнему не говорил ни слова. Стоял ужасный галдеж, и вокруг нашего столика, как и во всем заведении, стало так тесно, что не продохнуть.

То и дело слышался странный звук – то ли затяжной кашель в попытке изрыгнуть застрявшую в горле кость, то ли тяжкий полухрип, с каким собаки принюхиваются к добыче.

Очередная молния сверкнула так яростно, что озарила помещение изнутри, и наконец-то грянувший гром едва не разнес в щепки крышу. От испуга мы вскочили на ноги, и я вдруг увидел, что вся публика в битком набитом трактире смотрит на нас; у каждого вместо лица – не то собачья, не то лисья морда, и все эти звери одеты по-европейски, а некоторые уже облизывают губы длинными мокрыми языками»[6]6
  Отрывок из романа «Токийский дневник» (То: кё: Никки, 1939) японского прозаика, поэта и эссеиста Утиды Хяккэна (1889–1971).


[Закрыть].

На этом Тэнго посмотрел на отца и объявил:

– Конец.

История закончилась. Никакой реакции.

– Ну и как тебе?

Отец не ответил.

Иногда Тэнго читал отцу отрывки из романа, которые сочинились с утра. Прочитав, брал шариковую ручку, правил, где казалось нужным, – и зачитывал исправленное. А если в мелодике текста по-прежнему слышались диссонансы, правил еще, пока не зазвучит как следует.

– Ну вот, теперь вроде лучше, – говорил он отцу, будто испрашивая одобрения. Но тот, конечно, никакого мнения не высказывал. Ни «стало лучше», ни «оставь, как было», ни «что так, что эдак, все едино», – вообще никакого ответа. Отец лежал недвижно, и его ввалившиеся глаза были плотно запечатаны веками, словно запертые ставни дома, в котором никому не хотелось жить.

Время от времени Тэнго вставал со стула, разминал плечи, подходил к окну и смотрел наружу. Последние несколько дней было пасмурно, а однажды после обеда пошел дождь. Сосновая роща тут же потемнела от тяжкой влаги. В тот день рокота волн было совсем не слышно. Даже ветер не дул; просто падала вода с неба, и все. Черные птицы, собравшись в стаю, улетели куда-то сквозь этот дождь. Наверно, их души точно так же набухли и потемнели от сырости. Даже в палате все стало влажным – подушка, книги, столешница. Но при любой погоде – в сырости или ветре, в шуме ли волн – отец оставался недвижен. Паралич обволакивал его, как жалкое рубище – тело бедняка. Отдохнув немного, Тэнго читал дальше. В этой тесной сырой палате он все равно ничего больше не мог.

Когда же читать вслух совсем надоедало, он просто сидел и молча смотрел на отца, пытаясь представить, что же творится в голове старика. Во что превратилось сознание внутри этого черепа – твердого, точно старая наковальня? Или, может, никакого сознания там уже нет? И эта голова теперь – словно брошенный дом, из которого вынесли всю утварь, не оставив и духа человеческого жилья? Но даже если так, на стенах и потолке должны были осесть какие-то следы прошлого. Ведь если что-нибудь долго и в поте лица возделывать на одном месте, оно не должно так быстро кануть в небытие. И кто знает – возможно, пока отец лежит здесь, на казенной кровати в больнице у моря, в его подсознании проплывают события и картины, не видимые более никому.

Молоденькая краснощекая сестра, войдя в палату и улыбнувшись Тэнго, измерила отцу температуру, проверила капельницу и катетер. Результаты вписала в дневник состояния пациента. Ее руки двигались автоматически – видимо, в точности по инструкции. Следя за этими отлаженными движениями, Тэнго думал о том, каково этой девушке жить такой жизнью: в городишке у моря ухаживать за выжившими из ума стариками безо всякой надежды на исцеление. А ведь еще совсем молодая, здоровая. Грудь под накрахмаленным халатом не маленькая, но компактная – что называется, в самый раз. На гладкой шее поблескивал золотистый пушок. Табличка на отвороте халата сообщала фамилию: «Адати».

Что же привело эту девочку в царство старческого забытья и медленной смерти? Тэнго уже понял, что Адати – очень способная и старательная медсестра. Энергичная, умелая. Запросто ведь могла бы перейти на другую работу по специальности – туда, где больше жизни, где интересней. Отчего же выбрала такое печальное место? Что за причины и обстоятельства держат ее именно здесь? Если спросить напрямую, наверняка ответит честно. По крайней мере, впечатление честной девчонки она производит. Но Тэнго решил не спрашивать. Все-таки он в Кошачьем городе. Рано или поздно придется сесть на поезд и вернуться в обычный мир.

Выполнив все, что положено, медсестра вернула на место планшет и неловко улыбнулась Тэнго.

– Особых изменений не наблюдается, – сообщила она. – Все как всегда…

– В общем, ситуация стабильна? – уточнил Тэнго, стараясь говорить как можно жизнерадостней. – Если точнее.

Она снова улыбнулась, уже слегка виновато, наклонила голову. И заметила книгу на коленях Тэнго.

– Это вы отцу читаете?

Тэнго кивнул.

– Хоть и сомневаюсь, что он меня слышит…

– Все равно это очень полезно, – сказала сестра.

– Полезно или нет, не знаю. Просто ничего другого в голову не приходит.

– Но кроме вас, этого больше никто не делает.

– Может, потому, что все нормальные люди, в отличие от меня, заняты обычной человеческой жизнью?

Медсестра хотела что-то ответить, но запнулась и промолчала.

– Берегите себя, – только и сказала она.

– Спасибо, – отозвался Тэнго.

Когда сестра Адати вышла из палаты, он немного подумал – и стал читать дальше.

Под вечер, когда отца на койке с колесиками увезли на обследование, Тэнго спустился в столовую, прошел к телефону-автомату и позвонил Фукаэри.

– Ничего не изменилось? – сразу же спросил он.

– Ничего, – ответила она. – Все-как-всегда.

– Вот и у меня ничего. Выполняю день за днем одно и то же.

– Но-время-продвинулось.

– Это верно, – согласился Тэнго. – Время каждый день продвигается вперед на целые сутки. И назад его уже не вернешь…

– Тут-опять-ворона-прилетала, – сообщила Фукаэри. – Большая-ворона.

– Эта ворона каждый вечер прилетает на мой подоконник.

– Выполняет-день-за-днем-одно-и-то-же.

– Точно, – сказал Тэнго. – Так же, как и мы с тобой.

– Но-она-про-время-не-думает.

– Да, вороны о времени не задумываются. Понятие времени доступно только людям.

– Почему.

– Людям свойственно рассматривать время как прямую линию. Ну или как длинную палку, на которой они ставят засечку. На одном конце – прошлое, на другом – будущее. А мы сейчас посередине – вот здесь и ставим засечку. Я понятно говорю?

– Вроде-бы.

– Только на самом деле время – совсем не прямая линия. Оно никак не выглядит. Время вообще не имеет формы, ни в каком смысле. Но поскольку это никак не укладывается у нас в голове, нам удобнее представлять, что время – прямая линия. На такую подмену понятий способен только человек.

– Но-мы-можем-ошибаться.

Тэнго немного подумал.

– Ты хочешь сказать, мы можем ошибаться, думая, что время – прямая линия?

Она не ответила.

– Конечно, такое не исключается, – сказал он тогда. – Возможно, мы ошибаемся, а ворона права. Возможно, время – совсем не прямая, а какой-нибудь перекрученный пончик. Но именно с таким пониманием человек прожил уже десятки тысяч лет. Воображая, что время – бесконечная прямая линия, и исходя из этого в своих действиях. До сих пор такое представление не порождало особых неудобств или противоречий. Потому его и принято считать правильным. Принцип эмпирики.

– Принцип-эмпирики, – эхом повторила Фукаэри.

– Любое предположение считается верным, если оно периодически подтверждается на практике.

Фукаэри надолго умолкла. Поняла она слова Тэнго или нет, сказать было трудно.

– Алло? – позвал Тэнго, проверяя, на месте ли собеседник.

– Ты-там-надолго, – спросила она – как всегда, без знака вопроса.

– Надолго ли я в Тикуре?

– Да.

– Не знаю, – честно ответил он. – Побуду здесь, пока не пойму, что происходит. А непонятного пока хватает. Нужно посмотреть, как развиваются события.

Фукаэри в трубке опять замолчала. Когда она замолкала надолго, казалось, ее самой больше нет.

– Алло? – снова позвал он.

– Не-опоздай-на-поезд, – сказала она.

– Да уж, – отозвался Тэнго. – Постараюсь не опоздать. У тебя там все в порядке?

– Недавно-приходил-человек.

– Какой человек?

– Из-эн-эйч-кей.

– Сборщик взносов за телевидение?

– Сборщик-взносов, – переспросила она.

– Ты с ним разговаривала?

– Не-поняла-чего-он-хочет.

Она даже не знала, что такое «Эн-эйч-кей». Определенно, девочке не хватает фундаментальных знаний для выживания в этом мире.

– По телефону всего не объяснишь, но если коротко – это огромная организация, в которой работает целая куча людей. Их люди по всей Японии каждый месяц звонят другим людям в двери и собирают деньги. Только мы с тобой им платить ничего не должны. Потому что мы ничего от них не получаем. Но главное – ты ему не открывала, верно?

– Дверь-не-открывала. Как-ты-сказал.

– Ну и молодец.

– Он-сказал-что-я-вор.

– Не обращай внимания.

– Но-мы-ведь-ничего-не-украли.

– Разумеется. Мы ничего плохого не сделали.

Фукаэри снова умолкла.

– Алло? – позвал Тэнго.

Фукаэри долго ничего не отвечала. Похоже, разговор окончен, решил было Тэнго, но в трубке вдруг снова послышался какой-то звук.

– Алло? – опять позвал Тэнго, уже погромче.

Фукаэри чуть слышно кашлянула.

– Он-хорошо-тебя-знал.

– Кто? Сборщик взносов?

– Да. Из-эн-эйч-кей.

– И назвал тебя вором?

– Не-меня.

– Значит, меня?

Фукаэри не ответила.

– Как бы там ни было, телевизора у меня дома нет, и у корпорации «Эн-эйч-кей» я ничего не крал.

– Очень-злился-что-не-открываю.

– Ну и черт с ним. Пускай злится – ему полезно. Но кто бы что ни говорил, дверь не открывай ни в коем случае.

– Дверь-не-открою.

Сказав так, Фукаэри вдруг повесила трубку. А может, и не вдруг. Возможно, для нее бросание трубки было делом совершенно естественным и логичным. И лишь ему, Тэнго, это показалось неожиданным. В любом случае, пытаться уловить, о чем Фукаэри думает и что ощущает, – занятие бесполезное. Это он понял давно. Принцип эмпирики.

Тэнго повесил трубку и вернулся в палату к отцу.

Того пока обратно не привезли. Силуэт его тела еще угадывался на смятой постели. Но Воздушного Кокона в ней, увы, не было. В прохладных вечерних сумерках, заполнивших палату, оставалось лишь слабое ощущение человека, который был здесь совсем недавно.

Глубоко вздохнув, Тэнго опустился на стул. И, сложив руки на коленях, долго разглядывал вмятину на отцовой постели. Затем встал, подошел к окну, посмотрел наружу. Над сосновой рощей, защищавшей лечебницу от морского ветра, растянулись темные осенние облака. Такого красивого заката он не наблюдал уже очень давно.

Откуда сборщик взносов «Эн-эйч-кей» может «хорошо знать» Тэнго – непонятно, хоть убей. В последний раз такой человек приходил чуть ли не год назад. Стоя в дверях, Тэнго вежливо объяснил ему, что телевизора в квартире не держит и никаких программ, соответственно, не смотрит. Сборщика взносов это объяснение не убедило, он поворчал, но убрался восвояси.

Неужели и сегодня приходил тот же самый? Помнится, тот мужик тоже назвал Тэнго вором. Но приходить к человеку год спустя и заявлять, что «хорошо его знает», было странно даже для служащего «Эн-эйч-кей». В дом его Тэнго не впускал и поговорил с ним на пороге от силы минут пять.

Да и черт с ним, решил Тэнго. Главное, что Фукаэри ему не открыла. Повторных визитов такие типы, как правило, не наносят. Их подгоняет рабочая норма, а от ругани с теми, кто платить не хочет, они давно устали. Поэтому тех, кто им отказывает, они в дальнейшем обходят стороной, а навещают тех, кто все-таки платит.

Тэнго снова осмотрел вмятину на постели отца. И подумал, какую кучу обуви стоптал его отец, собирая эти чертовы взносы. Изо дня в день накручивая маршрут за маршрутом, он, наверное, выкидывал по нескольку пар ботинок в год. Все эти ботинки были совершенно одинаковыми. Черные, на толстой подошве, практичные и дешевые. Отец ходил в них целыми днями; подошвы стирались, каблуки скособочивались. Всякий раз, когда маленький Тэнго смотрел на эти изуродованные туфли, его сердце сжималось. Не столько от жалости к отцу, сколько от сострадания к бедной обуви. Разношенные донельзя, эти ботинки напоминали рабочую скотину, которую гоняли в хвост и в гриву, пока не изводили до смерти.

Но разве теперь сам отец не напоминает такую же загнанную до смерти рабочую скотину? И разве он не похож на ботинки, которые износил?

Тэнго снова бросил взгляд за окно, на густеющий закат. И снова вспомнил Воздушный Кокон, окутанный голубоватым сиянием, и спящую в нем маленькую Аомамэ.

Появится ли опять Воздушный Кокон?

И правда ли, что время – прямая линия?

– Кажется, я застрял, – произнес Тэнго, обращаясь к стенке. – Слишком много переменных величин. Никакому вундеркинду не разобраться.

Но стены, понятно, не отзываются. И мнения не высказывают. Просто отражают краски заката – и все.