Текст книги "Хроники Заводной Птицы"

5. Страсть к лимонным карамелькам
Птица, которая не могла летать, и высохший колодец

Покончив с завтраком, я сел на велосипед и направился к станции, в химчистку. Хозяин – тощий человек лет пятидесяти, с глубокими морщинами на лбу – слушал оркестр Перси Фэйта, что звучал из стоявшего на полке музыкального центра. Это был большой «Джей-ви-си» с дополнительными выносными динамиками. Рядом высилась целая гора кассет. Оркестр во всем блеске звучания струнных выводил «Тему Тары». Хозяин, насвистывая под музыку, в глубине заведения энергично разглаживал сорочку паровым утюгом. Я подошел к прилавку и, извинившись, объяснил, что в конце прошлого года мы сдали в чистку галстук и забыли получить его. Мое появление в полдесятого утра в этом спокойном мирке было равносильно прибытию гонца с дурными вестями в греческой трагедии.

– Квитанции, конечно, у вас нет? – произнес хозяин каким-то бестелесным голосом, обращаясь не ко мне, а к календарю, висевшему рядом с прилавком. На июньском листе календаря красовался альпийский пейзаж – зеленая долина с привольно пасущимся стадом коров и контрастные белые облака, плывущие на фоне Монблана, Маттерхорна или какой-то другой вершины. Затем хозяин перевел взгляд на меня. При этом на его лице будто было написано: «Лучше бы ты не вспоминал о своем чертовом галстуке!» Взгляд был очень прямой и красноречивый.

– Говорите, в конце года? Ну и ну! Ведь полгода уже прошло. Ладно, пойду поищу, но за результат не отвечаю.

Он выключил утюг, водрузил его на подставку и, насвистывая мелодию из фильма «Лето в местечке», зашуршал чем-то в подсобке.

«Лето в местечке» я смотрел в школе вместе с подружкой. Там играли Трой Донахью и Сандра Ди. Был сеанс повторных фильмов – вместе с «Летом в местечке» показывали «Погоню за мальчишками» с Конни Фрэнсис. Фильм был так себе, но, услышав тринадцать лет спустя в химчистке эту музыку, я понял, что вспоминаю то время с удовольствием.

– Так вы говорите: синий в горошек? – спросил хозяин химчистки. – Фамилия – Окада?

– Да-да, – ответил я.

– Вам повезло.

Вернувшись домой, я сразу позвонил на работу Кумико.

– Галстук нашелся.

– С ума сойти! Вот молодец! – послышалось в ответ.

Прозвучало ненатурально – как у матери, расхваливающей сына за хорошие отметки, – и оставило какой-то неприятный осадок. Надо было позвонить во время обеда.

– Я очень рада. Ты извини, но у меня сейчас на линии один человек. Позвони попозже, в обед.

– Хорошо, – сказал я.

Положив трубку, я взял газету и вышел на веранду. Как обычно, улегся на живот, развернул страницу с объявлениями о работе и не торопясь прочел от корки до корки столбцы, сопровождавшиеся непонятными кодами и значками. Каких только профессий в мире нет! Все в аккуратных рамочках расставлены по своим местам – как могилы на схеме нового кладбища. Но, как мне показалось, отыскать там подходящую работу практически невозможно. В рамочки заключены сведения и факты, правда, отрывочные. Насколько то, что там написано, не противоречит вашим представлениям? Ряды фамилий, знаков и цифр мелко рассыпались по страницам и напоминали развалившийся скелет неизвестного животного, уже не подлежащий восстановлению.

Всякий раз, когда я долго рассматривал страницы с объявлениями, на меня нападало какое-то оцепенение. Что, собственно говоря, мне нужно, куда теперь идти или куда не идти? Ответы на эти вопросы давались все труднее и труднее.

По обыкновению, с верхушки какого-то дерева раздался крик Заводной Птицы. Кр-р-р-ри-и-и… Я отложил газету, поднялся и, облокотившись на перила веранды, посмотрел в сад. Спустя какое-то время птица вновь подала свой скрипучий голос с верхушки соседской сосны. Я всматривался в ветви дерева, стараясь обнаружить птицу, но разглядеть ее так и не смог. На ее присутствие намекали только крики. Это повторялось из раза в раз. Пружина жизни на новый день была заведена.

Еще не было десяти часов, когда начался дождь. Такой мелкий, что понять, есть дождь или нет, можно было, только как следует присмотревшись. Мир существует в двух состояниях: когда идет дождь и когда нет. Где-то между ними пролегает граница. Я еще немного посидел на веранде, настойчиво пытаясь разглядеть эту линию, – она должна проходить где-то здесь.

Непонятно, чем занять время, оставшееся до ленча: то ли пойти поплавать в наш муниципальный бассейн, то ли отправиться на дорожку искать кота. Глядя на моросящий в саду дождь, я раздумывал, какой из вариантов выбрать.

Бассейн или кот?

В итоге победил кот. Мальта Кано заявила, что в наших местах его больше нет. Но в то утро у меня возникло непреодолимое желание отправиться на поиски снова. Охота за котом уже стала частью моей повседневной жизни. Кроме того, если Кумико узнает, что я опять его разыскивал, она будет довольна. Я надел тонкий плащ, решив обойтись без зонтика. Влез в теннисные тапочки, положил в карман плаща ключи от дома и горсть лимонных карамелек и вышел на улицу. Пройдя через сад, я уже положил руку на стену, собираясь перелезть, как услышал телефонный звонок. Застыв в этой позе, прислушался, но не смог разобрать, где звонят – у нас или у соседей. По моим наблюдениям, стоит выйти из дома, как все телефоны начинают звучать одинаково. Я махнул рукой, перебрался через преграду из блоков и очутился на дорожке.

Через тонкие подошвы теннисных тапочек я чувствовал, какая мягкая под ногами трава. Стояла необычная тишина. Я замер, сдерживая дыхание и прислушиваясь, – но никаких звуков не доносилось. Телефонные звонки прекратились. Ни птичьего крика, ни шума улицы. Небо сплошь затянуто серым цветом. В такие дни облака, казалось, поглощают звуки на поверхности земли. И не только звуки, но и многое другое. Например, чувства и ощущения.

Засунув руки в карманы плаща, я по узкой дорожке добрался до заброшенного дома. Он по-прежнему стоял на месте, вокруг было тихо. Двухэтажный дом с наглухо заколоченными ставнями мрачно возвышался под нависавшими серыми тучами. Он напоминал грузовое судно, наскочившее в бурю на скалы и брошенное экипажем. Если б не подросшая со времени моего последнего визита трава, можно было бы предположить, что время остановилось здесь по какой-то неведомой причине. Трава ярко зеленела после лившего несколько дней дождя, источая первобытные запахи, роднящие все, что пускает в землю корни. В самой середине этого травяного моря в той же позе, что и в прошлый раз, стояла каменная птица, раскинув готовые к полету крылья. Но в воздух ей, конечно, не подняться. Это было ясно и мне, и ей. Птица обречена стоять тут и ждать, пока ее не увезут куда-нибудь или не разобьют на куски. Другой возможности покинуть сад у нее нет. Здесь лишь порхала над травой маленькая белая бабочка, появившаяся на свет с опозданием, когда сезон бабочек уже прошел. Своими неуверенными движениями она напоминала человека, забывшего, что ищет. После пяти минут бесплодных поисков бабочка куда-то сгинула.

Посасывая лимонную карамельку, я оперся о проволочную сетку и поглядел в сад. Никаких признаков кота. Вообще никаких признаков чьего бы то ни было присутствия. Место напоминало застоявшийся водоем, течение в котором остановила какая-то могучая сила.

Вдруг показалось, что за спиной у меня кто-то есть. Я обернулся, но никого не обнаружил. На другой стороне дорожки виднелась лишь ограда и маленькая калитка, у которой в прошлый раз стояла девушка. Но теперь калитка оказалась закрытой, и участок за забором был пуст. Сыро и тихо, пахнет травой и дождем. А еще – моим плащом. Под языком перекатывалась наполовину растаявшая лимонная карамелька. Я глубоко вздохнул, и все запахи соединились в один. Еще раз огляделся – вокруг по-прежнему никого. Хорошенько прислушавшись, я разобрал доносившийся издалека глухой рокот вертолета. Кто-то летал над облаками. Звук удалялся, и скоро над округой снова повисла тишина.

В проволочную сетку, окружавшую участок опустевшего дома, была вделана калитка, тоже из сетки. Я толкнул ее, и она легко отворилась, словно приглашая войти. «Ничего страшного, все очень просто, заходи – и все», – зазывала калитка. Однако вторжение на чужой участок, даже если на нем стоит лишь пустой дом, – нарушение закона. Чтобы понять это, нет нужды обращаться к познаниям в юриспруденции, которые я накопил за восемь лет. Если кто-нибудь из соседей заметит меня в заброшенном доме и, заподозрив в нехороших намерениях, сообщит в полицию, те тут же примчатся и учинят мне допрос. Я скажу, что разыскиваю кота; он пропал, и за ним приходится рыскать по всей округе. Полицейские станут выяснять мой адрес, чем я занимаюсь. Придется признаться, что я безработный. Это наверняка вызовет у них подозрения. В последнее время полицейские стали страшно нервными из-за террористов-леваков. Они втемяшили себе в голову, что по всему Токио разбросаны подпольные склады, где леваки прячут винтовки и самодельные бомбы. Может статься, начнут звонить на работу жене, чтобы проверить мои слова. Если дойдет до этого, Кумико, боюсь, страшно расстроится.

И все-таки я вошел в калитку. Вошел и быстро затворил ее за собой. Была не была! Будь что будет. Если что-то хочет произойти, пусть произойдет. Мне все равно.

Я пересек участок, внимательно оглядываясь по сторонам. Мои теннисные туфли неслышно ступали по траве. В саду росло несколько невысоких фруктовых деревьев, названий которых я не знал, и был разбит довольно большой газон. Но сейчас здесь все так заросло травой, что ничего нельзя было разобрать. Уродливый плющ мертвой хваткой заключил в свои объятия пару чахлых фруктовых деревьев, казалось, скончавшихся от удушья. Кусты османтуса вдоль забора сплошь покрывала какая-то отвратительная белесая плесень. У самого моего уха назойливо зудела крошечная мушка.

Пройдя мимо каменного изваяния, я подошел к белым пластиковым стульям, составленным под карнизом. Самый верхний в этой пирамиде был покрыт толстым слоем пыли, но стоявший под ним оказался не таким запачканным. Я вытер его рукой и сел. Место, где я обосновался, укрывали от дорожки буйно разросшиеся сорняки, и увидеть меня оттуда было нельзя. От дождя защищал козырек крыши. Я сидел, смотрел на участок, впитывавший в себя мелкий дождь, тихонько насвистывал и не сразу сообразил, что вывожу увертюру из «Сороки-воровки» – ту самую, что слушал, когда странная женщина своим телефонным звонком помешала мне варить спагетти.

Я сидел в саду, где кругом не было ни души, глядел на траву и каменную птицу, свистел, безбожно фальшивя, и мне казалось, будто снова наступило детство. Никто не знал о моем укрытии и не мог меня здесь увидеть. Убедившись в этом, я совершенно успокоился.

Поставив ноги на перекладину стула и подтянув к груди колени, я облокотился на них и подпер щеки ладонями. Закрыл на минуту глаза. Вокруг по-прежнему стояла тишина. Темнота под закрытыми веками напоминала затянутое тучами небо, только серый цвет был немного темнее. Время от времени словно кто-то невидимый накладывал на этот фон новый оттенок, чуть отличавшийся от предыдущего. Серый с примесью золота, с добавками зеленого, красного. Я даже обалдел от такого обилия оттенков серого цвета. Странное создание человек: стоит минут десять посидеть с закрытыми глазами, и открывается поразительное многоцветие.

Бездумно перебирая в голове образцы серого цвета, я опять начал насвистывать.

– Эй! – раздался вдруг чей-то голос.

Я испуганно открыл глаза. Наклонившись и вытянувшись вперед, посмотрел поверх сорняков на калитку. Она была открыта. Распахнута настежь. Ясно, что следом за мной в нее кто-то вошел. Сердце сильно забилось.

– Эй! – послышалось снова, и из-за статуи появилась девчонка, загоравшая в прошлый раз в саду напротив. На ней была та же бледно-голубая майка «адидас» и шорты. Она по-прежнему слегка прихрамывала. Не было только солнечных очков.

– Что вы здесь делаете? – спросила она.

– Веду поиски кота, – ответил я.

– Правда? Что-то непохоже. Вы просто сидите и свистите с закрытыми глазами. Так котов не ищут.

Я почувствовал, что краснею.

– Мне лично все равно, – продолжала девчонка. – Но вдруг вас увидит кто-нибудь незнакомый. Подумает, что вы извращенец. А вы правда не извращенец?

– Думаю, что нет.

Девчонка подошла ко мне и после тщательного осмотра выбрала из составленных под карнизом стульев тот, что почище. Учинив ему еще одну строгую проверку, она поставила его на землю и села.

– Что это вы свистели? Совсем никакой мелодии. Вы случайно не педик?

– Да вроде нет. А почему ты так подумала?

– Я слышала, что педики свистеть не умеют. Это правда?

– Понятия не имею.

– Мне вообще-то без разницы – педик, извращенец или еще кто, – заявила девчонка. – Вас, кстати, как зовут? Трудно разговаривать, когда имени не знаешь.

– Тору Окада.

Девушка несколько раз повторила мое имя.

– Так себе имечко, да?

– Как сказать, – ответил я. – Мне всегда казалось, до войны был такой министр иностранных дел – Окада[14]14
  Герой Мураками путается в государственных деятелях – видимо, он имеет в виду Окаду Кэйсукэ (1868–1952), возглавлявшего японское правительство в середине 30‑х гг.


[Закрыть].

– Я в этом ничего не понимаю. История мне не дается. Ну ладно. А может, у вас какое-нибудь прозвище есть? Что-нибудь попроще, чем Тору Окада.

Я тщетно пытался вспомнить, было ли у меня когда-нибудь прозвище. Ничего похожего. Интересно, почему?

– Нет у меня прозвища.

– Ну, например, Медведь? Или Лягушка?

– Нет.

– Ну давайте же, – настаивала она. – Придумайте что-нибудь.

– Заводная Птица, – произнес я.

– Заводная Птица? – переспросила девчонка и уставилась на меня, раскрыв рот. – Это еще что такое?

– Заводная Птица, – сказал я. – По утрам, сидя на дереве, она подкручивает пружину нашей жизни.

Девчонка опять пристально посмотрела на меня.

– Я только что это придумал, – вздохнул я. – Эта птица каждый день прилетает к нам и кричит с соседнего дерева: Кр-р-р-ри-и-и… Но ее пока никто не видел.

– Хм! Ладно. Раз так – буду звать тебя Заводной Птицей. Тоже язык сломаешь, но все же гораздо лучше, чем Тору Окада.

– Спасибо.

Девчонка изменила позу: уселась на стул с ногами и уткнулась подбородком в колени.

– А тебя как зовут? – поинтересовался я.

– Мэй Касахара. Мэй… это от месяца май.

– Ты родилась в мае?

– Чего спрашивать? Вот было бы смеху, если б я родилась в июне, а меня вдруг назвали Мэй.

– И то правда. Как я понимаю, в школу ты так и не ходишь?

– Я долго за тобой наблюдала, Заводная Птица, – проигнорировала мой вопрос Мэй. – Из комнаты в бинокль видела, как ты вошел через калитку. У меня всегда под рукой маленький бинокль, чтобы наблюдать за дорожкой. Ты, наверное, не знаешь: здесь разные люди ходят. И не только люди. Животные тоже. А что ты здесь делал все это время, пока сидел один?

– Да ничего особенного, – сказал я. – Думал о прошедших днях, свистел.

– Ты какой-то чудной, – заявила Мэй Касахара, грызя ногти.

– Вовсе нет. Все люди так поступают.

– Может быть. Но кроме тебя, никто не ходит специально для этого к соседям, в пустой дом. Если делать нечего, то думать о прошедших днях и свистеть можно и в своем саду.

В ее рассуждениях была железная логика.

– Ну как? Нобору Ватая еще не вернулся домой? – спросила Мэй.

Я покачал головой:

– А тебе после нашей встречи он на глаза не попадался?

– Коричневый, полосатый, кончик хвоста чуть изогнут? С тех пор я тоже его ищу, но что-то не видно.

Мэй вытянула из кармана шорт пачку «Хоупа», прикурила от спички. Сделав несколько затяжек, посмотрела мне в лицо:

– Слушай, у тебя волосы не выпадают?

Я непроизвольно провел рукой по волосам.

– Да не здесь, – сказала девушка. – У лба. Тебе не кажется, что они растут чересчур высоко?

– Как-то не замечал.

– Зато я заметила. Вот здесь ты и начнешь лысеть. Волосы будут отступать все выше и выше. Вот так. – Мэй крепко схватила себя за волосы, оттянула назад и показала мне открывшийся белый лоб. – Обрати на это внимание.

Я дотронулся до волос на лбу. Вроде их действительно поубавилось. А может, только воображение. Мне стало немного не по себе.

– Ты говоришь: обрати внимание. А что, по-твоему, надо делать?

– Здесь ничего не поделаешь, – сказала Мэй. – Против облысения нет средств. Человек, которому судьба облысеть, все равно облысеет, когда придет его время. И ничем это не остановишь. Вот говорят: чтобы не было лысины, волосам нужен хороший уход. Но это все неправда. Самое настоящее вранье. Сходи на вокзал Синдзюку[15]15
  Один из крупнейших транспортных узлов Токио.


[Закрыть] и посмотри на бродяг, которые там спят. Ни одного лысого не найдешь. Думаешь, они каждый день моют голову шампунем «Клиник» или «Видал Сэссон»? Или втирают какой-нибудь лосьон? Косметические фирмы что хочешь скажут, чтобы выкачать деньги из таких, как ты.

Ее слова произвели на меня впечатление.

– Твоя правда, – сказал я. – И откуда ты столько знаешь о лысинах?

– Я уже довольно долго подрабатываю тут по соседству в одной фирме, где делают парики. В школу я не хожу, свободного времени – навалом. Заниматься приходится анкетами, опросами и прочей ерундой. Поэтому я все про лысых знаю. У меня полно об этом всякой информации.

– Хм!

– Но знаешь, – продолжала девчонка, бросив на землю окурок и наступив на него, – в этой фирме строго запрещено говорить «лысый» или «плешивый». Вместо этого нужно сказать «у человека фолликулярные проблемы». «Лысый» – это дискриминационный термин. Каково, а? Я как-то ляпнула «человек без растительности на голове», так они там чуть с ума не посходили. «Шутки здесь неуместны, девушка». Они все такие серье-е-езные. Во как. Люди вообще ужасно серьезные.

Я достал из кармана карамельку, бросил ее в рот и предложил такую же Мэй. Она покачала головой и вынула из пачки новую сигарету.

– Послушай, Заводная Птица! Ты ведь безработный? Ничего еще не нашел?

– Нет пока.

– Хочешь заняться серьезным делом?

– Конечно, – ответил я и тут же засомневался, хочу или нет. – Впрочем, не знаю. Наверное, надо подумать. Я сам толком не знаю. Понимаешь, это трудно объяснить.

Покусывая ногти, Мэй Касахара пристально посмотрела на меня и сказала:

– Знаешь, Заводная Птица, давай как-нибудь вместе сходим в эту фирму. Платят так себе, зато работа простая и график свободный. Ну как? Да ты не думай! Просто попробуй. Может, после этого легче будет разобраться в своих делах. Попробуй, хоть для смены обстановки.

«А что? Наверное, было бы неплохо», – подумал я.

– Вообще-то неплохая мысль.

– Здорово! В следующий раз я за тобой зайду. Где твой дом?

– Объяснить непросто. Надо идти по дорожке, повернуть несколько раз, пока слева не окажется дом, где припаркована красная «хонда-сивик». У нее на бампере наклейка с надписью: «За мир для всего человечества». Наш дом – рядом, но нет выхода на дорожку, поэтому надо перелезть через блочную стенку высотой пониже меня.

– Нормально. Такая высота для меня не проблема.

– Нога больше не болит?

Девушка вздохнула и выпустила струю табачного дыма.

– Ничего. Все в порядке. Я нарочно хромаю, чтобы в школу не ходить. Притворяюсь перед предками. Так и привыкла. Теперь хромаю, даже если никто не видит, когда я одна в комнате. Я вообще педантка. Как говорится, если хочешь обмануть кого-нибудь – сначала обманись сам. Ну да ладно. А ты смелый, Заводная Птица?

– По-моему, не очень, – ответил я.

– А как насчет любопытства?

– Любопытство – другое дело. Есть немного.

– А ты не думаешь, что смелость и любопытство имеют много общего? – спросила Мэй. – Где смелость, там и любопытство, где любопытство, там смелость. Скажешь, не так?

– Хм! Действительно, сходство имеется. Бывает, пожалуй, что смелость и любопытство сливаются вместе, как ты сказала.

– Например, когда тайком забираешься в чужой дом?

– Вот-вот, – сказал я, перекатывая под языком карамельку. – Похоже, что в такие минуты любопытство и смелость идут вместе. Иногда любопытство вытаскивает за собой смелость и подгоняет ее. Но обычно любопытство скоротечно и быстро проходит – в отличие от смелости. Любопытство – что-то вроде приятеля, которому не можешь полностью довериться. Лишь зажигает тебя и в какой-то момент бросает.

И после этого приходится действовать в одиночку, собрав все свое мужество.

Мэй чуть задумалась.

– Да… Можно, наверное, и так сказать. – Она поднялась со стула, отряхнула шорты и посмотрела на меня сверху вниз.

– Послушай, Заводная Птица, ты не хочешь посмотреть колодец?

– Колодец? – поинтересовался я. Какой еще колодец?

– Тут есть высохший колодец. Он мне нравится. В какой-то степени. Хочешь взглянуть?

Мы прошли через сад и, обойдя дом сбоку, оказались у колодца. Метра полтора в диаметре, он закрывался круглой крышкой из толстых досок. Сверху крышка была придавлена парой бетонных блоков. Возле колодца, стенки которого возвышались над землей примерно на метр, как часовой на посту, стояло старое дерево. Как оно называлось, я не знал. Колодец, как и все, что принадлежало этому дому, казалось, уже давно был заброшен. Здесь ощущалось нечто такое, что я бы назвал «полной потерей чувствительности». Складывалось впечатление, что стоит человеку отвести взгляд от этой картины, как изображенные на ней неодушевленные предметы станут еще неодушевленнее.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что колодец гораздо старше остальных построек. Похоже, его выкопали задолго до того, как возвели дом. Даже деревянная крышка выглядела очень старой. Стенки колодца были зацементированы, но, очевидно, цементный раствор для прочности положили на прежнюю конструкцию. Даже дерево рядом с колодцем всем своим обликом подчеркивало, что появилось на этом месте гораздо раньше соседей.

Я опустил на землю бетонный блок, снял одну из половинок дощатой крышки и, опершись руками о край, перегнулся и заглянул внутрь. Дна, однако, видно не было. Колодец, похоже, был глубокий – его нижняя часть утопала в темноте. Я принюхался – изнутри шел слабый запах плесени.

– Воды нет, – сказала Мэй. – Колодец высох.

«Птица, которая не умеет летать, колодец без воды, – думал я. – Дорожка, которая кончается тупиком. И еще…»

Девчонка подняла валявшийся под ногами обломок кирпича, бросила его в колодец. Чуть погодя оттуда донесся слабый сухой звук. И больше ничего. Звук был такой хрупкий, что его, казалось, можно искрошить в руках. Выпрямившись, я взглянул на Мэй и спросил:

– Почему здесь нет воды? Сама высохла? Или кто-то специально засыпал?

Девчонка пожала плечами:

– Если его засыпали, то должны были завалить до самого верха. Какой смысл оставлять дырку в земле? Это опасно – кто-нибудь может туда свалиться. Так ведь?

– Пожалуй, что так, – признал я. – Скорее всего колодец просто почему-то высох.

Мне вдруг вспомнились давнишние слова Хонды: «Когда нужно будет подыматься, найди самую высокую башню и заберись на верхушку. А когда нужно будет двигаться вниз, отыщи самый глубокий колодец и опустись на дно». Выходит, колодец я уже нашел.

Я снова наклонился и просто так, ни о чем не думая, посмотрел в темноту. Надо же! В таком месте, в такой день существует такая глубокая тьма. Я откашлялся и сглотнул. Мне почудилось, что прозвучавший во тьме колодца кашель исходит от кого-то другого. Во рту еще оставался привкус лимонных карамелек.

Я накрыл колодец крышкой и положил на место блок. Взглянул на часы. Почти полдвенадцатого. В обеденный перерыв надо позвонить Кумико.

– Мне нужно идти.

Мэй скорчила недовольную гримасу:

– Иди, иди, Заводная Птица. Лети домой.

Мы пересекли участок; каменная птица все так же смотрела в небо своими высохшими глазами. Небо же по-прежнему было затянуто пеленой серых туч без единого просвета, но дождь уже кончился. Мэй выдернула из земли пучок травы и подбросила вверх. Ветра не было, и травинки, рассыпавшись в воздухе, упали к ее ногам.

– До заката еще полно времени, – сказала девчонка, не глядя на меня.

– В самом деле, – откликнулся я.