Текст книги "Немыслимое: путешествие по самым странным мозгам в мире. Неврологическая революция от Оливера Сакса до наших дней"

Хелен Томсон
Немыслимое: путешествие по самым странным мозгам в мире. Неврологическая революция от Оливера Сакса до наших дней

Маме

© 2018 by Helen Thomson

© Перевод на русский язык ООО Издательство «Питер», 2019

© Издание на русском языке, ООО Издательство «Питер», 2019

© Серия «Сам себе психолог», 2019

© Чебучева Е. П., перевод на русский язык, 2019

Введение
Странная жизнь мозга

Человеческая голова на столе: увидев такое впервые, запомнишь надолго. Хуже всего неистребимая вонь формальдегида – органического соединения, применяемого для дубления и консервации биологических материалов. Этот запах забивает ноздри и пропитывает собой все вокруг.

В комнате была не одна, а шесть голов, и все отделены по-разному. Конкретно эта голова была отрублена под самым подбородком, а затем разделена надвое от центра носа. Она принадлежала пожилому господину: глубокие морщины на лбу хранили следы долгой жизни. Медленно обходя вокруг стола, я увидела седые волоски, торчащие из благородного носа, непокорную бровь и маленький фиолетовый синяк прямо над скулой. А затем неожиданно его – человеческий мозг, сидящий между толстых костяных стенок черепа.

Он был серовато-желтым по цвету, а текстурой и блеском напоминал панна котту. Извилистый внешний слой выглядел как грецкий орех. В нем чередовались шишки и впадины, некоторые участки походили на пережеванную курятину, а один, сзади, – на скукоженную цветную капусту. Мне захотелось провести пальцем по муаровым бугоркам, но прикасаться к мозгу строго воспрещалось. Я ограничилась тем, что встала рядом и наклонилась, щека к щеке, гадая, какую жизнь прожил этот господин. Я нарекла его Клайвом.

Мне всегда было интересно, как живут люди. Возможно, именно поэтому мне пришлось изучать человеческий мозг в университете. В конце концов, связь между одним и другим неразрывна: всем, что чувствуем, переживаем или говорим, мы обязаны полуторакилограммовому куску мамалыги в наших котелках.

Сегодня это очевидно, но так было не всегда. Первое упоминание о мозге мы находим у древних египтян в так называемом хирургическом папирусе Эдвина Смита. Там написано, как можно найти мозг: «…ощупай рану в голове, посмотри, не пульсирует ли она, не бьется ли у тебя под пальцами»[1]1
  The Edwin Smith Surgical Papyrus, Case 1 (1, 1–12).


[Закрыть]. Однако сам этот орган, по всей видимости, большого интереса не вызывал. На рану в голове просто лили масло, а у пациента проверяли пульс с целью «измерить работу сердца… чтобы получить знание, которое оно дает». В то время не мозг, а сердце считалось вместилищем разума. Когда человек умирал, сердце оставляли в груди, чтобы он без труда перешел в загробный мир, а мозг по кусочкам выуживали через нос.

Только около 300 года до н. э., когда Платон начал развивать мысль о том, что мозг – местонахождение бессмертной человеческой души, в медицине ему стали уделять больше внимания. Однако хотя впоследствии философия Платона повлияла на многих ученых, современников он не убедил. Даже его лучший ученик Аристотель настаивал, что душа заключена в сердце. Тогдашние врачи неохотно вскрывали человеческие трупы, боясь, что помешают собственной душе перейти в загробный мир, и поэтому основывались главным образом на результатах вскрытия животных, а у многих из них мозг не наблюдается вовсе. Разве такой орган может играть жизненно важную роль?

Аристотель утверждал, что в сердце осуществляется разумение души, несущее жизнь остальным частям тела. Мозг выступал в роли системы охлаждения, умеряя «жар и кипение» сердца[2]2
  Clarke E., O’Malley C.D. The Human Brain and Spinal Cord // American Journal of Medical Sciences. 1968. 17. Р. 467–469.


[Закрыть].

(Позднее мы увидим, что в словах обоих философов есть истина: в процессе мышления и чувствования сердце и мозг взаимодействуют.)

Первыми иссекли человеческий мозг греческие анатомы Герофил и Эразистрат в 322 году до н. э. Мало интересуясь, есть ли там душа, они сосредоточились на общей физиологии и открыли сеть волокон, которые идут от мозга к позвоночнику, а оттуда расходятся по всему телу, – то, что мы называем нервной системой.

По-настоящему мозгу отдали должное на гладиаторских боях. Римский закон запрещал врачу, философу и писателю Клавдию Галену вскрывать человеческий мозг самостоятельно; вместо этого он отправлялся на запыленную арену, где проводил блиц-исследования анатомии мозга, занимаясь лечением раненых, черепа которых были повреждены во время поединка.

Но сенсацию вызвали его эксперименты на живых свиньях. На глазах у большой толпы Гален перерезал гортанный нерв визжащей свиньи, соединяющий гортань с мозгом, и животное лишалось голоса. Люди раскрывали рты от удивления: Гален впервые наглядно продемонстрировал, что не сердце, а разум контролирует наше поведение.

Кроме того, он обнаружил в человеческом мозге четыре полости, которые позже назвали желудочками. Сейчас мы знаем, что в желудочках содержится жидкость, защищающая мозг от ударов и болезней, а Гален придерживался мнения, что между ними плавают части бессмертной души, переходящие в «жизненный дух», разливающийся по всему телу. Это объяснение вполне устраивало христианское церковное руководство, которому всё меньше нравилась идея мозга как физической основы души: разве столь хрупкая плоть может содержать бессмертную сущность? Намного удобнее поместить душу в «пустоты».

Галеново учение о мозге доминировало пятнадцать веков, и те, кто строил на нем собственные теории, продолжали испытывать влияние религии. Например, Рене Декарт, как известно, утверждал, что разум и тело разделены, – сейчас это называют философией дуализма. Разум нематериален и не подчиняется законам физики. Он отдает приказы через эпифиз – маленькую шишковидную железу в центре мозга, которая высвобождает тот или иной жизненный дух в соответствии с потребностями души. Показывая это различие, Декарт имел целью дать отпор «безверным» – людям, не желавшим верить в бессмертие души без научного доказательства.

Самое интересное началось в XVII веке, на грязных и дымных улицах Оксфорда: в недрах университета многообещающий молодой врач Томас Уиллис уже затачивал скальпель.

Собрав большую аудиторию – анатомов, философов и просто любознательных, – он резал тело и мозг человека, демонстрируя желающим их затейливое строение. Сам король Карл I дал разрешение вскрывать труп любого казненного в городе преступника. В результате Уиллис сделал подробнейшие зарисовки человеческого мозга; о нем говорили, что он «пристрастился… к вскрытию голов»[3]3
  Caron L. Thomas Willis, the Restoration and the First Works of Neurology // Medical History. 2015. 59 (4). Р. 525–553.


[Закрыть].

Я упоминаю об Уиллисе, поскольку с него началось воцарение идеи, что человеческая индивидуальность связана с мозгом. Именно он начал сопоставлять особенности поведения, которое наблюдал у пациентов, с деформациями, обнаруженными после их смерти, во время аутопсии. Например, Уиллис заметил, что у людей, жаловавшихся на боли в затылке, в районе мозжечка, болело сердце. Чтобы доказать взаимосвязь этих органов, он вскрыл живую собаку и пережал соединявшие их нервы – сердце остановилось, и животное почти тотчас умерло. Далее, Уиллис исследовал, как химия мозга стимулирует воображение, сны и воспоминания. Эти свои занятия он назвал «неврологией».

Еще больше приблизился к современному представлению о мозге немецкий анатом XIX века Франц Йозеф Галль, предложивший теорию локализации. Мозг, считал Галль, состоит из отделений, ответственных за фундаментальные способности или наклонности человека, вплоть до поэтического дара и инстинкта убийцы. Более того, форма черепа, по его мнению, определяла личность. У Галля был друг, обладатель больших выпуклых глаз, а также потрясающей памяти и таланта к изучению языков. Это навело Галля на мысль, что участки мозга, ответственные за данные способности, располагаются позади глаз, а у его друга приняли такие размеры, что вытолкнули глаза вперед. Хотя френология не получила признания как наука, Галль оказался прозорлив, характеризуя мозг как совокупность участков и даже верно указав их назначение. Скажем, он поместил «орган радости» в районе лба, над глазами; позднее неврологи научились стимулировать эту зону, что заставляло человека смеяться.

Наблюдения Галля возвестили новую эру изучения мозга: в прежние века оно было частью философии, а теперь отмежевалось от нее. Позднее атомная теория вещества и электричество позволили распрощаться с «жизненными духами» прошлого. Нервы – уже не полые провода, передающие желания души, а клетки, потрескивающие от электрических импульсов.

Если ученые XIX века в основном пытались выяснить, какой участок мозга какую функцию выполняет, используя электростимуляцию (без сомнения, их воодушевляла возможность дать свое имя кусочку мозга), в середине и конце ХХ века больше внимания уделяли способам сообщения между этими зонами. Взаимодействие участков мозга влияет на общее поведение человека больше, чем действие каждого из них в отдельности. Методы функциональной диагностики – ЭЭГ, КТ, МРТ – позволили нам рассмотреть мозг в мельчайших деталях и даже изучить его активность во время усердной работы.

Благодаря этим инструментам мы знаем, что в полутора килограммах ткани, которая вибрирует и пульсирует в наших черепах, 180 участков. А теперь вернемся в анатомическую лабораторию Бристольского университета, где мне предстояло тесное знакомство с каждым из них.

Проще всего было идентифицировать самый узнаваемый участок – кору головного мозга. Она образует внешнюю оболочку, состоящую из двух почти одинаковых полушарий. Каждую сторону коры принято делить на четыре доли, которые все вместе отвечают за самые интересные психические функции. Лобные доли позволяют нам принимать решения, контролируют эмоции и помогают понимать действия других. От них зависят разные аспекты личности: целеустремленность, дальновидность, нравственные стандарты. Височные доли помогают понимать значение слов и речи и дают способность узнавать лица. Теменные доли определяют многие наши чувства и некоторые аспекты языковой деятельности. Затылочные доли главным образом отвечают за зрение.

Спустившись пониже, мы найдем в задней части мозга еще один, тот самый кочанчик цветной капусты, – мозжечок. Без него мы не могли бы двигаться, держать осанку и равновесие.

Наконец, аккуратно разняв полушария (словно персик, чтобы извлечь косточку), мы увидели бы ствол мозга, контролирующий каждый наш вздох и удар сердца, а также таламус, играющий роль центрального узла обмена информацией между другими участками мозга.

Хотя невооруженным взглядом их не увидишь, в мозге полно крохотных клеток-нейронов. Эти клетки работают как провода старых телефонов, передавая сообщения в виде электрических импульсов от одной стороны мозга к другой. Нейроны ветвятся подобно деревьям, и все соединены друг с другом. Соединений так много, что если бы вы стали считать их по одному в секунду, это заняло бы три миллиона лет.

Итак, мы знаем, что разум является результатом определенного физического состояния нейронов в тот или иной момент времени. Именно из этой хаотической деятельности рождаются наши эмоции и формируются наши личности, она раскручивает наше воображение. Пожалуй, это одно из самых сложных и таинственных явлений из тех, что нам известны.

Неудивительно, что иногда все идет наперекосяк.

Джек и Беверли Уилгес, любители винтажной фотографии, уже не помнят, как им в руки попал снимок XIX века, запечатлевший мужчину с красивым, но покалеченным лицом. Они прозвали его «Китобой», приняв шест у него в руке за часть гарпуна. Левый глаз мужчины был закрыт, и они вообразили борьбу со свирепым китом, в результате которой он перестал открываться. Позже выяснилось, что гарпун – на самом деле железный лом, и перед ними единственный снимок человека по имени Финеас Гейдж, сделанный за всю его жизнь.

В 1848 году двадцатипятилетний Финеас Гейдж работал на строительстве железной дороги. Однажды, отвлекшись на какой-то шум за спиной, парень обернулся, и толстый лом, которым он утрамбовывал взрывчатку, ударился о камень и высек искру. Порох взорвался. Лом воткнулся в челюсть Гейджа, прошел за глазницей, пересек левую часть мозга и выскочил с другой стороны. Гейдж чудом выжил, но его характер круто изменился: некогда жизнерадостный и добрый молодой человек превратился в агрессивного грубияна, разражавшегося бранью в самые неподходящие моменты.

Алонзо Клемонс перенес серьезную травму головы еще малышом, когда упал на полу в ванной. После этого у него наблюдались большие проблемы с обучением и низкий IQ, он не мог научиться читать и писать. Зато с того самого дня у него обнаружились поразительные способности в лепке. Лепил он из чего угодно – пластилина, мыла, смолы – и мог отлично изобразить любое животное, даже если видел его краем глаза. У Клемонса диагностировали приобретенный синдром саванта – редкое комплексное нарушение развития, которое может быть следствием мозговой травмы, повышает творческие способности и улучшает память.

Женщине, которую в научном мире знают как СМ, однажды грозили пистолетом и дважды – ножом, однако ни разу она не испугалась. Болезнь Урбаха – Вите постепенно привела к обызвествлению миндалевидных тел, расположенных глубоко в центре мозга и отвечающих за реакцию страха. Не зная, что такое страх, СМ, движимая природным любопытством, без колебаний подходит к ядовитым паукам и беседует с уличными грабителями, нимало не заботясь о собственной безопасности. Обнаружив у себя в саду ядовитую змею, она просто поднимает ее и выбрасывает вон.

Ближе к защите диплома мне стало ясно, что несчастные случаи, чудесные операции, болезни и генетические мутации часто раскрывают механизмы действия разных кусочков мозга. Благодаря Гейджу мы узнали, как тесно связана личность человека с лобными долями его мозга. Изучение людей с аутизмом и синдромом саван-та, подобных Клемонсу, обогатило наше понимание способности к творчеству. Что касается СМ, ученые и по сей день пытаются ее испугать, надеясь изобрести способ лечения тех, кто боится слишком сильно. Самые странные, исключительные мозги говорят больше всего о нашем собственном – эта мысль меня завораживает.

Конечно, еще не так давно за необычность мозга вас могли упечь в сумасшедший дом. Понятие психического заболевания вошло в употребление лишь двести лет назад, а до того любое отклонение в поведении списывали на сумасшествие и объясняли чем угодно, начиная проклятием и бесами и заканчивая нарушением баланса жидкостей в организме[4]4
  В древности греческие и римские врачи полагали, что в теле человека текут четыре жидкости: черная желчь, желтая желчь, кровь и флегма. Гиппократ учил, что избыток или недостаток той или иной жидкости отражается на здоровье. Этой идеей европейские врачи руководствовались много веков.


[Закрыть]. Будь вы таким безумцем в Англии, попали бы в Бетлемскую больницу, известную в народе как Бедлам. Майк Джей в своей книге «Путь к безумию» описывает Бетлем как обычный сумасшедший дом в XVIII веке, приют для душевнобольных в XIX и образцовую психиатрическую лечебницу в XXI[5]5
  Jay M. This Way Madness Lies: The Asylum and Beyond. Thames & Hudson, 2016.


[Закрыть]. По тому, как менялась больница, можно проследить радикальные трансформации в подходе к лечению необычного мозга. В первое время она предназначалась для того, чтобы очистить улицы от так называемых лунатиков. Ее постояльцами были те, кто буйствовал и бредил, потерял память, речь или рассудок. Их держали в заключении вместе с бродягами, попрошайками и мелкими преступниками.

Пациентов лечили универсальными средствами, ориентированными на восстановление общего здоровья: кровопусканием, холодным душем, а также рвотными, чтобы удалить предполагаемую пробку в пищеварительном тракте. Отношение к таким больным изменилось во многом благодаря недугу Георга III. Король подхватил желудочный вирус, но потом у него начала идти пена изо рта и появились признаки помешательства. Позвали священника Фрэнсиса Уиллиса, прославившегося исцелением как раз таких больных. Метод Уиллиса был незамысловат: он заставил Георга работать в поле и делать упражнения, хорошо одевал его и поддерживал в хорошем настроении. Через три месяца и психическое, и физическое здоровье Георга улучшилось. В медицинском сообществе начала укореняться идея, что безумие поддается коррекции. На протяжении XIX века постепенно рационализировалось объяснение принципов работы мозга, в соответствии с этим менялись и условия в приютах для душевнобольных. Не все шло гладко: обычной практикой было применение смирительных рубашек и варварских, по нынешним меркам, методов терапии; однако доктора стали думать над тем, какую помощь пациентам может оказать общение, как установить связи с внешним миром, какие лекарства могут облегчить боль и подавить тревогу. В начале ХХ века «помешательство» переименовали в «психическое заболевание», и врачи задумались о биологической природе душевных расстройств. Как и предсказывал Томас Уиллис, они стали внимательно изучать мозг и научились определять, какие изменения соотносятся со странностями поведения и восприятия.

Сегодня мы понимаем, что психическое заболевание, а по сути – любая психическая аномалия, может быть следствием небольших нарушений электрической активности, гормонального дисбаланса, телесных повреждений, опухолей или генетических мутаций. Одни поддаются лечению, другие нет, третьи мы вовсе перестали считать проблемой.

До понимания мозга в целом еще очень и очень далеко. У нас нет удовлетворительного объяснения ни одной из его высших функций – памяти, принятия решений, творчества, сознания. Например, мы можем вызвать галлюцинацию у любого человека с помощью обычного шарика для пинг-понга (позже я покажу как), но знаем мало способов справиться с галлюцинациями, характерными для шизофрении.

Однако мы точно знаем, что мозг со странностями дает исключительный шанс проникнуть в тайны так называемого нормального мозга, открывая удивительные способности, заключенные в каждом из нас и ждущие случая проявиться. Он дает нам понять, что восприятие мира не у всех одинаковое, и буквально навязывает вопрос: так ли нормален наш мозг, как ему хочется, чтобы мы думали?

Окончив обучение по специальности «неврология», я решила стать научным журналистом, посчитав, что это лучший путь узнавать новое о таинственных процессах в мозге и одновременно удовлетворить свою страсть собирания историй разных людей, а также их увлекательного рассказывания. Я получила степень магистра в сфере научной коммуникации в Имперском колледже Лондона и поднялась до новостного редактора журнала «Нью Сайентист».

Сейчас я независимый журналист и работаю для ряда СМИ, в том числе Би-би-си и «Гардиан». И хотя я пишу обо всем, что касается здоровья, меня всегда притягивает тема странного мозга. Я посещаю неврологические конференции, взахлеб читаю научные статьи и складирую у себя заумные медицинские журналы, где хотя бы вскользь упоминаются его исследования. Ничто другое не увлекает меня и вполовину так сильно.

Это непростая работа. Уже не принято типичное для ученых XVIII и XIX веков описание конкретных случаев – яркие истории, в красках живописующие все, что известно о жизни пациентов. Сегодняшнее описание объективно, сухо и безлично. Пациенты названы только по инициалам, черты характеров потеряны, о жизни не говорится ни слова. Предмет неврологии – владелец исследуемого мозга – мало интересует науку, которая развивается вокруг него.

Однажды, засидевшись в офисе допоздна, я наткнулась на статью, не похожую на прочие. В ней было описано нарушение, впервые засвидетельствованное в 1878 году в лесных дебрях штата Мэн. В небольшом поселении лесорубов обнаружили загадочную особенность поведения, изучить которую попросили американского невролога Джорджа Миллера Бирда. Увиденное им казалось невероятным. В этом поселении было несколько человек, которых Бирд позднее назвал «прыгающие французы штата Мэн». Если такому человеку резко дать короткую устную команду, он моментально подчинится и выполнит ее независимо от последствий. Прикажи ему бросить нож, и он бросит. Прикажи плясать – запляшет.

Не менее сильное впечатление, чем само описание расстройства, на меня произвела иллюстрация на второй странице: женщина с поднятой ногой в момент рефлекса. Снимок был сделан у нее дома. Впервые за много лет я увидела фотографию пациента в научной статье, описывающей конкретный случай заболевания.

Бирд провел много недель в лесах и гостиницах, где лесорубы работали в несезонное время, общался с семьями и друзьями, вел записи о взаимоотношениях и интересах. Он попытался узнать их мозг, изучая их жизнь, и получилась захватывающая история.

Не отрывая взгляда от картинки, я подумала: что будет, если пойти по стопам Бирда и заняться изучением самых необыкновенных особенностей мозга, общаясь с людьми, которые ими обладают?

Мне вспомнились слова Оливера Сакса: чтобы понять человека по-настоящему, получить хотя бы намек на то, что он скрывает, нужно подавить в себе желание протестировать его и вместо этого изучать открыто и спокойно, подчинившись ритму его жизни и мыслей. Именно так, говорил Сакс, можно увидеть тайну в процессе ее осуществления.

Я взглянула на стопку журналов перед собой – коллекцию удивительных нарушений работы мозга, собранную за десять лет.

В большинстве статей даны лишь инициалы, возраст и пол пациента. Аккуратно сняв стопку со стола, я разложила журналы на полу, уселась в центре и стала читать. Так прошли часы. По всему миру с нормальными людьми происходили ненормальные вещи. Что за жизнь они ведут, спрашивала я себя, и позволят ли мне поведать о ней?

Следующие два с лишним года я путешествовала по миру и общалась с обладателями самых необычных мозгов. Их уже обследовали, протестировали и разложили по полочкам многочисленные доктора и ученые, но им редко доводилось – если вообще доводилось – публично распространяться о своей жизни. Нечто подобное можно найти у Сакса, прежде всего в книге 1985 года «Человек, который принял жену за шляпу», где он называет пациентов «путешественниками в невообразимые страны»[6]6
  Sacks O. The Man Who Mistook His Wife for a Hat. Touchstone, 1985.


[Закрыть]. По его словам, если бы не их истории, мы никогда не узнали бы, что можно так воспринимать мир.

Я почувствовала: пора вернуться к этой мысли и проверить, что нового обнаружено за тридцать лет неврологической революции. Еще мне хотелось сделать что-нибудь такое, чего не делал Сакс: вырвать людей из больничной среды, увезти подальше от всевидящего ока невролога и посмотреть на них глазами друга, стать частью их мира. Задавать вопросы, которых избегают ученые. Слушать, как они росли, как нашли свою любовь и как находят свой путь в этом мире, который воспринимают иначе, чем остальные. Мне хотелось понять, чем их жизнь отличается от моей – и насколько необычным в принципе бывает мозг.

Начала я с Америки, где познакомилась с телепродюсером, помнящим каждый день своей жизни, и женщиной, которая постоянно теряет дорогу, даже в собственном доме. В Великобритании я встретилась с учительницей, которой кажется, что у нее чужие воспоминания, и с семьей экс-уголовника, чей характер изменился в одночасье. Я слетала в Европу и на Ближний Восток ради встречи с человеком, который превращается в тигра; с женщиной, которая живет с непрерывной галлюцинацией, и с молодым журналистом, видящим цвета, которых нет в природе. Наконец, меня ждал Грэм, в течение трех лет считавший себя умершим.

Одни люди за много лет примирились со своим странным мозгом, другие до сих пор никому о нем не рассказывают. В процессе работы я знакомилась с учеными, исследования которых лежат в маргинальных областях науки, с теми, кто ищет ответы на вопросы о природе реального, существовании аур, границах памяти. А в конце путешествия я встретила, между прочим, доктора, обладавшего таким необычайным мозгом, что мое представление о том, что значит быть человеком, в корне изменилось.

В начале странствий я задавалась вопросом, смогу ли понять исключительные взаимоотношения этих людей с миром. Позже, сопоставив их истории, я обнаружила, что могу составить картину работы мозга для всех. С помощью новых знакомых я прояснила загадку влияния мозга на нашу жизнь, порой неожиданного, иногда очень эффектного и волнующего. А еще они показали мне, как создавать нестираемые воспоминания и не терять дорогу, а также раскрыли чувства, испытываемые при умирании. Меня учили становиться радостной за долю секунды, галлюцинировать, принимать верные решения. Я узнала, как отрастить чужеродную конечность, подняться над собственной реальностью и даже как подтвердить, что я жива.

Трудно сказать наверняка, когда это произошло – когда я стала видеть несуществующих людей или когда обнаружила способ слышать движение своих глазных яблок в глазницах? Как бы то ни было, где-то между бостонской метелью и пыльным верблюжьим трактом в Абу-Даби я вдруг осознала, что не просто получаю информацию о самых необыкновенных мозгах в мире, но и раскрываю секреты своего личного мозга.

Завязка моих историй иногда лежит в недавнем прошлом, а иногда – в столетиях позади. Поэтому мы начинаем путешествие не в XXI веке, а с Античности. Идет пир, но через несколько мгновений случится страшная трагедия…