Текст книги "Немыслимое: путешествие по самым странным мозгам в мире. Неврологическая революция от Оливера Сакса до наших дней"

Магуайр задалась вопросом, можно ли с помощью таких таксистов, как Джефф, обладающих великолепным умением ориентироваться, выяснить, что помогает другим людям хорошо чувствовать местность. Обследование мозга показало, что у таксистов задняя часть гиппокампа больше, чем у остальных[27]27
  Maguire E. A. et al. Navigation-Related Structural Change in the Hippocampi of Taxi Drivers // PNAS. 2000. 97 (8). Р. 4398–4403.


[Закрыть]. Это следствие работы таксистом или, наоборот, у людей с большим гиппокампом больше шансов водить такси? В течение четырех лет Магуайр провела несколько обследований мозга 79 стажеров, с того момента, как они начали готовиться к экзамену на знание Лондона. У тех, кто сдал его успешно, задняя часть гиппокампа за время подготовки увеличилась. У водителей, не прошедших испытание, а также у 31 человека примерно того же возраста, уровня образования и интеллекта, что и водители (но никогда не пытавшегося выучить материал «Знания»), гиппокамп не изменился[28]28
  Woollett K., Maguire E. A. Acquiring “the Knowledge” of London’s Layout Drives Structural Brain Changes // Current Biology. 2011. 21 (24). Р. 2109–2114.


[Закрыть]. Ясно, что гиппокампы росли вместе со способностью ориентироваться. Возникает вопрос: как они помогают нам добираться из пункта А в пункт Б?

Идею о том, что секрет нормального ориентирования кроется в гиппокампе, в 1960-х начал проверять британский невролог Джон О’Киф, тоже сотрудник Университетского колледжа Лондона. О’Киф наблюдал работу мозга крыс, которые бегали по большому помещению. Его целью было узнать, какие нейроны активны, когда грызуны исследуют местность. Он подвел к их гиппокампам тонкие электроды, способные записать маленькие электрические импульсы при передаче информации между соседними нейронами.

Используя этот метод, О’Киф обнаружил тип нейрона, активировавшийся, только когда животное находилось в определенном месте. Стоило крысе пройти через этот участок – хлоп! – нейрон давал разряд. Соседний нейрон реагировал на другое место. Хлоп! Крыса прошла – нейрон дал разряд. Следующий нейрон реагировал на свой участок, и так далее. Хлоп, хлоп, хлоп! Комбинации возбуждений множества нейронов фиксировали местоположение крысы в пределах 5 квадратных сантиметров. О’Киф ввел термин «нейроны места» и показал, что все вместе они говорят мозгу: «В данный момент я нахожусь в этой точке местности»[29]29
  O’Keefe J. A Review of the Hippocampal Place Cells // Progress in Neurobiology. 1979. 13 (4). Р. 419–439.


[Закрыть].

Через несколько десятилетий ученые открыли, что нейроны места выполняют эту функцию не в одиночку, а получают информацию от трех других типов нейронов в соседней области – энторинальной коре.

Один из трех типов – нейроны решетки – открыли Май-Бритт Мозер и Эдвард Мозер, некогда муж и жена, оба уроженцы отдаленных островов у западного побережья Норвегии. Они поняли, что наша способность ориентироваться отчасти зависит от способности осмыслить, как мы двигаемся и откуда идем. Представьте, что выходите из машины и направляетесь к билетному терминалу на парковке, а затем прокрутите свои движения назад. Мозеры обнаружили, что нейроны решетки отвечают за встраивание этой информации в когнитивную карту[30]30
  Hafting T. et al. Microstructure of a Spatial Map in the Entorhinal Cortex // Nature. 2005. 436. Р. 801–806.


[Закрыть].

Чтобы понять, как работают нейроны решетки, представьте, что бегаете по ковру, накрытому сеткой из пересекающихся шестиугольников, похожей на пчелиные соты. Когда вы оказываетесь в углу любого шестиугольника, выстреливает нейрон, всегда один и тот же. Теперь передвиньте сетку чуть-чуть вперед по ковру – на ваше появление в углу шестиугольника будет отвечать другой нейрон. И так далее. Нейроны формируют динамическую карту пространства, передавая постоянно обновляемую информацию о вашем местонахождении и об относительном расстоянии между значимыми объектами.

Энторинальная кора также включает нейроны границы. Они определяют ваше местоположение относительно стен и прочих границ. Причем один нейрон возбуждается, если стена, к которой вы приближаетесь, находится с южной стороны от вас, другой – когда вы на полпути от одной стены к другой или, скажем, на краю обрыва.

Наконец, нейроны границы делят кров с нейронами направления головы. По их названию понятно, что они возбуждаются в соответствии с направлением головы живого существа.

Согласно широко распространенной теории, мы находим дорогу, потому что мозг хранит паттерны активности нейронов места в той или иной точке пути, благодаря чему они могут указывать дорогу назад. Представьте, что после долгой ходьбы по магазинам ищете свою машину на парковке. Нейроны места выстреливают один за другим, следуя направлению вашей головы, движениям тела и окружающей обстановке. Они ведут вас, пока паттерн текущей активности не совпадет с сохраненным, и оп! – вы нашли машину.

Однако на этом история не заканчивается. Наш внутренний компас еще не собран. Не хватает очень важного кусочка навигационной головоломки – настолько важного, что его утрата может стоить жизни.

* * *

«Когда вы найдете мое тело, позвоните моему мужу Джорджу и дочери Керри. Для них будет огромным облегчением узнать о том, что я умерла, и о том, где вы меня нашли – неважно, сколько лет спустя».

66-летняя Джеральдин Ларги отправилась в поход по Аппалачской тропе. Отклонившись немного в сторону, чтобы где-нибудь справить нужду, она и представить не могла, что у нее не получится найти дорогу назад. Бывшая медицинская сестра ВВС, Джерри, как называли ее друзья, уже ходила по длинным маршрутам в родном Теннесси. Она прослушала специальный курс о том, как пройти всю Аппалачскую тропу, тянущуюся более чем на 3,5 тысячи километров по территориям четырнадцати штатов, и на шестой месяц путешествия преодолела более 1,6 тысячи километров.

22 июля 2013 года Джерри попыталась написать смс мужу, который ждал у ближайшего промежуточного пункта, готовый снабдить ее всем необходимым для следующего этапа: «Проблема. Сошла с дороги и потерялась. Позв в турклуб, мб они вышлют за мной кого-то. К северу от лесной тропы. Ц». Но по отсутствию сигнала Джерри поняла, что сообщение не отправлено, и встала на ночевку.

Поиски начались на следующий день. Неделю за неделей спасатели прочесывали лес.

В октябре 2015 года сотрудник ВМС, лесник, обнаружил спальный мешок, а в нем – человеческий череп. Как сообщает «Нью-Йорк Таймс»[31]31
  Geraldine Largay’s Wrong Turn: Death On The Appalachian Trail // New York Times. 26 May 2016.


[Закрыть], неподалеку лежали развернутая палатка и зеленый рюкзак с пожитками Джерри, аккуратно упакованными в пакеты на молнии. Рядом нашли покрытую мхом записную книжку с надписью: «Джордж, прочти, пожалуйста. Целую». В ней Джерри объясняла, что пыталась выйти к Аппалачской тропе два дня, а затем, как ее учили на курсах, разбила лагерь в надежде, что ее найдут. Последняя запись была датирована 18 августа 2013 года.

Трудно сказать, могла ли Джерри избежать трагической судьбы, но ее дезориентация, несомненно, усугублялась тем фактом, что она сошла с тропы на одном из самых сложных участков. Наверняка довольно скоро она оказалась в гуще плотного кустарника и неотличимых друг от друга елей, стоящих так тесно, что вычислить, где дорога, стало невозможно. Все направления выглядели одинаково. А значит, у Джерри не было ни одной зацепки для памяти.

Вы можете не осознавать, что помните почтовый ящик в конце своей улицы или автобусную остановку перед офисом, между тем способность распознавать и встраивать неизменные приметы местности во внутреннюю карту мира жизненно важна. Мы постоянно заполняем свои когнитивные карты значимыми для нас вещами. Вот вы объясняете кому-то дорогу от ближайшей станции до вашего дома. Какие опознавательные знаки вы используете, чтобы человек не сбился с пути? Я бы упомянула соседний паб в стиле ар-деко, музей, где выставлено пухлое чучело кита, и хорошо заметный треугольный холм, под которым погребены жертвы чумы.

Способность узнавать знакомые приметы настолько важна, что ею ведает особая часть мозга – ретроспленальная кора, и если ее повредить, у вас будут серьезные проблемы с ориентированием.

Когда наша пространственная память работает как полагается, она прекрасно развита. Может ли использование технологий – GPS, спутникового навигатора, карт в мобильных приложениях – лишить нас способности ориентироваться? Между прочим, из-за калькуляторов у многих людей слабеет навык арифметического счета. Бывший президент Королевского института навигации Роджер Маккинли, комментируя проблему для журнала «Нейче», подтверждает: «Если полагаться главным образом на гаджеты и не заботиться о врожденной способности ориентироваться в пространстве, она резко ухудшится».

Природные навыки ориентирования действительно могут блокироваться из-за применения технологий. Как показали исследования, людям, которые находят дорогу благодаря подсказкам GPS, труднее сообразить, как они шли, чем тем, кто использует обычные бумажные карты. И так с большинством умений нашего мозга: используй или потеряешь. В тесте на ориентирование, проведенном Магуайр и ее коллегами в 2009 году, таксисты, незадолго до того вышедшие на пенсию, показали худшие результаты, чем их ровесники, по-прежнему возившие пассажиров по столице[32]32
  Woollett K. et al. Talent in the Taxi: A Model System for Exploring Expertise // Philosophical Transactions of the Royal Society B. 2009. 364. Р. 1407–1416.


[Закрыть].

Неизвестно, разрушат ли когда-нибудь технологические костыли нашу природную систему навигации. Гораздо актуальнее другая проблема: иногда мы не замечаем, что программа ведет нас не туда, куда нужно. В 2013 году пожилая бельгийка поехала к себе домой в Брюссель, до которого было 60 километров. Однако по недоразумению она ввела в GPS неверный адрес и через два дня очутилась в Загребе, проделав 1450 километров. Есть и трагические случаи. В 2015 году на бразильском пляже застрелили женщину, которую мобильный навигатор повел через гангстерские фавелы. Даже самые передовые системы навигации, зная, где вы находитесь, могут не знать оптимального маршрута.

Существует ли угроза утратить навык ориентирования? Доверие к спутниковой навигации редко приводит к столь катастрофическим последствиям и вряд ли полностью лишит нас врожденной способности. Однако важно помнить, что вы повсюду носите с собой внутреннюю карту, которая – пока – мощнее самого умного GPS.

* * *

Мы отправились обедать в ресторан недалеко от дома Шерон. Я хотела сесть за руль, но она убедила меня, что знает дорогу и доедет без проблем. Ее слова звучали уверенно. Но можно ли женщине, которая с трудом находит собственную кухню, водить машину?

Я внимательно наблюдала за Шерон, когда она показывала мне свой дом. Не знаю, чего я ожидала, – возможно, что она внезапно запутается и уткнется в стену или что-то в этом роде. Но ничего необычного не произошло, поэтому на пассажирское сиденье я забралась спокойно.

Мы проехали пару круговых развязок, несколько регулируемых перекрестков, повернули налево, затем направо – всё без малейшей заминки. Затем благополучно вырулили на шоссе, бегущее через город. На западе маячили заснеженные холмы у подножья Скалистых гор.

Иногда, говорит Шерон, кивая на них, на обратном пути она вдруг замечает, что горы оказались на севере, и понимает, что ее мир снова перевернулся. Прежде чем я успела переварить этот комментарий, мы приблизились к ресторану – и пронеслись мимо входа. «Я не могу туда заехать, там широкая извилистая дорога», – объясняет Шерон, будто это в порядке вещей.

Пока мы паркуемся, я поднимаю глаза на горы, прочные и незыблемые. Как они могут взять и передвинуться на север?

Мы садимся в «Сальса Брава», заказываем по стакану чая со льдом, и я прошу Шерон вернуться к сути: «Вы можете точно описать, что видите, когда ваш мир переворачивается?»

Подумав секунду, она предлагает мне представить людную лондонскую улицу с кучей магазинов. Я выбираю Оксфорд-Сёркес – нескончаемые потоки народа и колышущееся море голов. «Вы целый день бегали по магазинам, теперь выходите из последнего и идете налево к метро». Я мысленно рисую себе ситуацию. «Внезапно вы осознаете, что метро справа, потому что вы были в магазине на другой стороне улицы, а не на той, где думали. В этот короткий момент вы чувствуете, что на секунду потеряли ориентацию, потому что метро, которое должно быть на востоке, оказывается на западе. Ваш мир не перевернулся, в прямом смысле, но ваше мировосприятие изменилось».

У большинства людей в таких случаях мозг проявляет удивительную отходчивость: запутавшись, он за тысячные доли секунды переворачивает все вокруг и переориентируется. Но то, что мы чувствуем в мгновение, когда когнитивная карта не совпадает с реальным расположением вещей, Шерон чувствует всегда, когда ее мир опрокидывается. И если горы вдруг вырастают на севере, это значит, их переместила ее когнитивная карта, хотя физически они не сдвинулись ни на сантиметр.

«Я просто не умею разворачивать мир обратно, как умеете вы, – говорит Шерон. – Помогает только эффект Чудо-женщины».

Я спрашиваю, почему нам пришлось объехать ресторан. Шерон объясняет, что на извилистых дорогах ее мир переворачивается. Из-за этого ей стоило большого труда найти работу между двадцатью и тридцатью годами. На каждом собеседовании она заранее выясняла, где расположено здание и не ведет ли к нему извилистая дорога. Если в самом здании было много извилистых коридоров, от работы приходилось отказываться.

Мне хочется больше узнать о том, как выглядит альтернативный мир Шерон, ведь она узнаёт достаточно объектов окружающей действительности, чтобы сообразить, куда поворачивать.

«Трудно объяснить. Вообразите, что перед вами дверь в ванную комнату, и она с другой стороны зеркальная. Откройте ее и посмотрите на комнату в зеркало. Вы знаете, что это ваша ванная, но все вещи будто не на своих местах. И потом, вы нервничаете, оттого что все выглядит не так. Это тяжело переносить».

Если ночью Шерон нужно пойти в туалет или утром она торопится и не успевает проделать фокус с вращением, у нее возникает чувство, будто она совсем в другом здании. Когда ее дети были маленькими и начинали плакать ночью, она шла на их плач и так находила детскую.

«Если это случается дома, я знаю, что я у себя на кухне, но не могу сказать, что лежит в шкафчиках и ящиках, потому что теряю всякую связь с ними. Я должна сказать себе: „Считай, что ты в своей реальной кухне” – тогда я вспомню, что, например, ложки лежат в ящике справа от холодильника. Я смотрю на холодильник в этой „другой” кухне и говорю себе: „Ага, ложки там”».

Все школьные годы Шерон скрывала свою особенность от родных и друзей. Несомненно, свою роль сыграл материнский выговор, полученный в раннем возрасте. Меня накрывает волна сочувствия: Шерон такая обаятельная – приветливая, умная, с чувством юмора. Удивительно, как долго ей удавалось держать проблему в себе.

Секрет раскрылся, когда ей было почти 30 лет. Однажды брат позвонил и попросил отвезти его в больницу: он страдал болезнью Крона и плохо себя почувствовал. Шерон в панике прыгнула в машину и помчалась к дому брата, который жил недалеко, но где-то на полпути ее мир опрокинулся, и она заблудилась. Пришлось заехать на автозаправку и позвонить оттуда. «Я не могу найти твой дом», – сказала она брату и описала станцию. Брат недоумевал: «Ты в двух кварталах от меня – как это ты не знаешь, где находишься?» Когда они вместе вернулись из больницы, он спросил, что стряслось.

«Я так сильно переживала, что едва выдавливала из себя слова».

Шерон заговорила о своем расстройстве впервые с пятилетнего возраста.

«Когда я передала брату мамины слова, он пришел в ярость, но понял, почему я молчала: у нас были не лучшие родители и не лучшее детство».

Брат рассказал о случае Шерон своему врачу, который организовал консультацию невролога. Отныне ей предстояло самой ходить к врачу, и она была вынуждена признаться во всем своему тогда еще мужу. Вплоть до того момента она успешно скрывала от него свою тайну.

«Я очень редко водила машину, и всегда только по ближайшим окрестностям. Я составила маршруты по прямым улицам, поэтому не терялась».

Я была не совсем не права, когда представляла, что Шерон может натыкаться на предметы. В молодости она страшно боялась, что в критической ситуации не сможет спасти детей. Когда ей приходилось бежать в детскую в темноте, выпрыгнув из кровати, она почти всегда врезалась в стену. Муж думал, что она просто неуклюжая.

«Я предпочитала оставить его в заблуждении, чем пытаться объяснить. Ужасно глупо себя чувствовала».

Когда после восьми лет брака она открыла ему правду, он сказал лишь: «Поэтому ты все время спрашиваешь меня в машине, куда мы едем?»

«По-моему, ему было все равно».

Невролог Шерон высказал догадку, что, поскольку ее состояние длилось много лет, причиной могла быть доброкачественная опухоль или эпилепсия. В любом случае, пообещал он, «мы положим вас в больницу, проведем множество обследований и попробуем устранить проблему».

Верный своему слову, он организовал шквал обследований, стремясь найти признаки нестандартной активности мозга, которая позволила бы предположить эпилепсию или анатомическое повреждение, теоретически способное привести к потере ориентации в пространстве.

«Я только думала: Боже, пусть они найдут что-нибудь такое, что могут вылечить», – говорит Шерон.

Но ни эпилепсии, ни повреждений не обнаружили. Мозг Шерон выглядел совершенно здоровым.

«Они сказали, что мне нужно показаться психиатру – думали, я сумасшедшая». Выслушав такой диагноз, Шерон испытала приступ жестокой депрессии. «Мне хотелось умереть. Ведь я слишком надеялась, что доктора найдут причину и все исправят».

Более года Шерон ходила к психологу, и хотя он помог ей справиться с депрессией, избавить от дезориентации был не в силах. Он посоветовал ей раз в несколько лет проверяться у невролога – вдруг научное сообщество откроет что-нибудь новое: «Я, правда, считаю, что в вашем мозге происходят процессы, о которых мы пока просто ничего не знаем».

Только в 40 лет Шерон собралась с духом и последовала его совету. Она записалась к неврологу в той же больнице, где работала помощником по административным вопросам. Однако, оказавшись в кабинете и сев, она почувствовала себя неуютно.

«Эта докторша достала блокнотик, лист бумаги и спросила, что со мной происходит. Я постаралась объяснить, как можно проще – что мой мир подымается, переворачивается и опускается на место, и я не знаю, куда в нем идти. Она посмотрела на меня так, будто я нарочно все сочинила, и спросила, как я выхожу из положения. Я рассказала про свои вращения. Она говорит: „Покажите, как вы это делаете”».

Шерон была застигнута врасплох. Она еще никогда не кружилась в чьем-то присутствии. Сейчас ее передергивает при одном воспоминании об этом.

«Я проглотила свою гордость, встала и закрыла глаза. Было ужасно неловко. Я кружилась, пока не поняла, что мир перевернулся».

Доктор спросила Шерон, что она видит.

«Я говорю: „Ну, теперь я в другой комнате. Рассудком я понимаю, что нет, но комната выглядит не так, как прежде, когда я вошла”».

Шерон покружилась снова и села. Доктор взяла блокнот и ручку и сказала: «Вам раньше говорили, что у вас может быть диссоциативное расстройство личности?»

Шерон почувствовала себя уязвленной.

«Я поделилась своей проблемой, а мне, по сути, опять сказали, что я ненормальная. Я не могла больше терпеть. Взяла сумочку и вышла».

Прошло еще десять лет, прежде чем Шерон сделала очередную попытку понять, что не так с ее мозгом. Кто-то из друзей прочел несколько книг невролога Оливера Сакса и посоветовал Шерон написать ему о своих симптомах. Сакс ответил через несколько недель. Письмо начиналось извинениями за то, что он никогда не слышал о подобных случаях. Однако он вспомнил истории, которые рассказывали ему космонавты, – что в космосе им иногда кажется, будто все «выглядит не так», перевернуто вверх ногами или под другим углом, но вещи становятся на свои места, когда некая зацепка, как правило тактильное ощущение, восстанавливает чувство пространства. Далее Сакс написал, что неузнавание знакомой обстановки может быть похоже на другое нарушение – прозопагнозию, когда люди теряют способность узнавать знакомые лица.

Шерон зашла в Гугл и набрала слово «прозопагнозия». Среди результатов поиска она увидела сайт, предлагавший протестировать способность узнавать лица. За тестом следовал вопросник. Шерон стала отвечать на вопросы, но один из них заставил ее вздрогнуть: «Вы когда-нибудь оказывались в месте, которое должны были бы знать, но не узнавали?»

«Я такая, твою ж мать! – продолжает Шерон, пока озадаченный официант ставит наш обед на стол. – В поле для комментариев я написала все о своем состоянии, как можно более кратко и емко».

Шерон прерывает рассказ и поворачивается к официанту: «Она пишет книгу о психах. Я одна из них!» Смеется и без дальнейших объяснений возвращается к своей истории.

«Через неделю мне позвонил Брэд Дюшейн из Университетского колледжа Лондона».

Дюшейн создал тот самый онлайн-тест, который прошла Шерон, как часть проекта по изучению механизмов мозга, позволяющих нам узнавать родных и друзей.

«Такой приятный человек. Он поверил каждому моему слову и сказал, что рано или поздно кто-то наверняка займется моей проблемой».

«Обещаю вам, – сказал Дюшейн, – когда я узнаю, кто это и где живет, я с вами свяжусь».

«Он буквально вытащил меня из депресняка, – говорит Шерон. – Дал надежду, что я не психопатка и не ведьма, и моя проблема имеет решение».

Дюшейн написал ей в том же году и принес хорошие вести: есть один итальянский исследователь, который переезжает в Ванкувер и собирается изучать то самое состояние, которое она описала. Это был Джузеппе Ярья, через короткое время он связался с Шерон и пригласил к себе в лабораторию.

«Помню, как Джузеппе позвонил впервые. Я сидела на кухне за столом и рассказывала ему все-все. Он такой добрый человек, даже чуть не расплакался, когда я дошла до ведьмы».

Ярья поделился с Шерон своей гипотезой: возможно, дело в том, как сообщаются друг с другом нейроны разных типов, отвечающие за ориентирование в пространстве. Следующие пять лет он проверял свою теорию.

Он начал с того, что обследовал мозг здоровых людей, наблюдая, как разные участки, играющие роль в ориентировании и передвижении, сообщаются друг с другом и как это сообщение соотносится с умением ориентироваться в пространстве. Его группа пришла к заключению, что лучшие «штурманы» – те, у кого сильнее развито сообщение между соответствующими участками мозга.

Эта концепция получила название «теория сетей», она лежит в основе многих аспектов поведения человека. Суть в том, что связи, посредством которых разные участки мозга говорят друг с другом, могут иметь большее значение, чем качество работы самих участков. Представьте квартет лучших трубачей мира: каждый в отдельности извлекает чудесную мелодию, но если четверо не сыгрались, музыка превращается в пытку для ушей.

Далее группа Ярьи обследовала мозг людей с тем же расстройством, что у Шерон. Ученые выявили отличия в активности правого гиппокампа и частей лобной доли коры – области, позволяющей свести воедино все навигационные данные и сделать вывод на их основе. Кроме того, она играет роль в логическом мышлении и общем интеллекте. Поскольку у пациентов Ярьи не было трудностей ни с памятью, ни с логическим мышлением, он пришел к умозаключению, что причиной их расстройства должно быть скорее неэффективное сообщение между двумя участками, чем дефект в каждом из них.

«Этим частям мозга недостаточно уметь говорить по отдельности, – объяснял он мне. – Им нужно иметь высокую способность к диалогу».

Позднее Ярья и его коллеги зафиксировали, что мозг Шерон, как и мозг Клэр, анатомически выглядит нормально, но некоторые зоны, отвечающие за пространственное ориентирование, плохо сообщаются друг с другом. Я понимала, почему это мешает Шерон генерировать когнитивную карту окружающего мира, но мне было непонятно, почему в каких-то ситуациях она ориентируется прекрасно. «Что провоцирует резкий кувырок ее мира?» – спросила я Ярью.

«У некоторых людей способность генерировать когнитивную карту не то чтобы совсем отсутствует, но в процессе составления этого пазла скапливаются ошибки, информация выпадает и карта внезапно сдвигается», – пояснил он.

По всей видимости, у этого расстройства есть разные степени тяжести. Мир одной из пациенток Ярьи двигается из стороны в сторону каждую минуту. «Сейчас мозг говорит ей, что ванная слева, а в следующий момент – что справа. Это буквально свело ее с ума».

Я спросила, что Ярья думает о методе вращения, найденном Шерон. Ему известны люди, ответил он, способные восстановить когнитивную карту; обычно они сосредоточиваются на конкретных вещах, которые их окружают. Но метод Шерон, насколько он знает, уникален[33]33
  По словам Шерон, она недавно встретила людей с развивающейся топографической дезориентацией, которые, как и она, кружатся, чтобы перезагрузить свою когнитивную карту. Они связались с Шерон, прослушав подкаст, где она рассказывала о своем случае. Одна из них тоже открыла метод вращения в детстве и с тех пор неизменно им пользуется.


[Закрыть].

«Должен признаться, я не имею не малейшего представления, почему он работает. С ее вестибулярной системой все в порядке – у нее не бывает тошноты или проблем с равновесием, – тем не менее по какой-то причине сотрясение этой системы в результате вращений перезагружает когнитивную карту».

Ярья вздохнул.

«Я могу проникнуть в ее мозг, но не в ее разум».

* * *

Недавно Ярья испытал свою теорию о том, что развивающаяся топографическая дезориентация имеет генетическую связь[34]34
  Barclay S. F. et al. Familial Aggregation in Developmental Topographical Disorientation (DTD) // Cognitive Neuropsychology. 2016. 6. Р. 1–10.


[Закрыть]. Из всех пациентов, которым он поставил этот диагноз (почти 200 человек), примерно у трети был по крайней мере один член семьи с аналогичной проблемой. Чтобы подтвердить свои подозрения, Ярья и его коллеги секвенировали полный геном каждого из пациентов. Они идентифицировали набор генов, потенциально являющихся причиной этого расстройства. «Мы довольно близко подошли к точной идентификации генов, ответственных за его возникновение», – сказал Ярья.

Это огромный шаг вперед: подобные исследования позволят докторам секвенировать гены детей, у которых в семье кто-то страдает расстройством способности ориентироваться, и предсказать, возникнет ли у них та же проблема. Вряд в ближайшем будущем появится способ заменять поврежденные гены, но не исключена возможность вмешаться в развитие расстройства посредством упражнений, тренирующих мозг, благодаря которым дети научатся использовать для ориентирования другие части мозга.

«Чем раньше мы выявим проблему, тем вероятнее сможем тем или иным способом научить ребенка особым навыкам ориентирования, которые от природы могут не развиться».

Я поинтересовалась, могут ли остальные совершенствовать свои навыки ориентирования или во взрослом возрасте поздно об этом задумываться. «Конечно, могут, – сказал Ярья. – Когда вы оказываетесь в новом месте, чаще возвращайтесь в одну точку – дом, где поселились, – это поможет вам построить более точную когнитивную карту». А еще, по его мнению, полезно обращать больше внимания на окрестности, фиксировать заметные объекты и осознавать их взаимное расположение. «И не забывайте время от времени поворачиваться кругом или оборачиваться: этот трюк используют животные, чтобы найти дорогу домой».

* * *

По пути из ресторана я спрашиваю Шерон, есть ли признаки того же расстройства у ее дочери, сына или внуков.

«Слава богу, нет – они все прекрасно ориентируются», – отвечает она.

Мы делаем несколько шагов в молчании. Интересно, у Шерон оно возникло само по себе или перешло по наследству?

«А как вы думаете…» – начала я.

«Моя мама? – догадалась Шерон. – Думаю, у нее оно было. Если оглянуться назад, это многое объясняет. Может, она не говорила отцу о моем состоянии, потому что не говорила и о своем. Она никогда не отводила нас в школу и не забирала откуда бы то ни было, разве что в компании. Из дома она выходила только с отцом (и машину вел он) или просто к соседям на нашей же улице. И никогда никуда не отправлялась одна – никогда».

Хотя помочь Шерон, похоже, уже нельзя, сам факт, что кто-то пытается понять ее состояние, перевернул ее жизнь.

«Я всегда старалась казаться смешной и глупой, чтобы отвлечь других от своего секрета. Все говорили: „У тебя всегда такое хорошее настроение!“ – не зная, что вечером я вернусь домой и буду плакать. Теперь мне это не нужно: все мои друзья знают, что со мной и почему вне дома я иногда ухожу, чтобы проделать свой вращательный фокус».

Это не значит, что дезориентация больше не доставляет проблем. Недавно Шерон заблудилась в универмаге. Она опаздывала на вечеринку, и ей нужно было где-то срочно покрутиться, чтобы найти дорогу к машине. Схватив пару шортов, она побежала в примерочную. И лишь там обнаружила, что взяла крохотные детские шорты. С высоко поднятой головой она вышла из примерочной и сказала продавцу: «Простите, оказались маловаты».

Пока мы ехали домой (мне удалось узнать несколько поворотов), я думала: может ли мозг Шерон полностью отличаться от моего или он стоит на другом конце общего для всех диапазона навигационных навыков? Позже я задала этот вопрос Ярье. Он ответил, что, безусловно, у дезориентации есть разные степени тяжести, однако те знания, которыми мы располагаем сегодня, не дают оснований заключить, в конце диапазона или вне его находится Шерон.

«Приведу пример. Если взять сто человек и переместить их в новый город, одни изучат местность за считаные дни, у других это займет недели, у третьих – месяцы. Через год все они будут ориентироваться с разной степенью уверенности. Но переместите туда человека с тем же расстройством, что у Шерон, – он никогда не сможет указать вам направление, ни через год, ни через десять лет. Он сам будет ежедневно забывать дорогу. В его мозге работают те же механизмы, но на каком-то этапе происходит то, чего не случается ни с вами, ни со мной».

Мы с Шерон заходим в дом, и она кивает в направлении кухни – на этот раз там стоит тарелка с банановым кексом, который она испекла мне в обратный путь. Мы снова перед холодильником и соображаем, сколько кусков я могу легально пронести в самолет. Шерон настаивает, чтобы я забрала всё. Я принимаю компромиссное решение и аккуратно заворачиваю в лист фольги три куска. Она еще пришлет мне сообщения по телефону и почте, проверяя, как я добралась домой.

Я говорю Шерон, что поражена, насколько она приятна в общении и адекватна – при том, что ей пришлось пережить. Я знаю, она не обидится на мои слова.

Она бросает взгляд в сторону холодильника. «Вы видите меня такой благодаря Джузеппе. До встречи с ним я была другой – испуганной девочкой. Правда-правда, мне кажется, я выросла и стала взрослой женщиной только десять лет назад. Сейчас я счастливый человек и понимаю: чтобы состояться как личность, я должна научиться любить себя и принимать такой, какая есть».

Она улыбается. «Теперь у меня на холодильнике Чудо-женщина. Я правда горжусь тем, кем стала».

Уже на пороге я снова смотрю на украшение ее лужайки – огромного лобстера, который машет мне клешней.

«Я знаю, он жуткий, – говорит Шерон, провожая меня до машины. – Но у него даже есть имя – Луи».

Она оборачивается и смотрит на свой дом.

«Вдруг я заблужусь, тут все здания одинаковые. А увижу Луи – и сразу пойму, что вернулась домой».

* * *

В самолете я рассматриваю фотографию: Шерон и я в ресторане. От ярко-рыжих волос и сверкающей улыбки Шерон буквально исходит свет. Со стороны никогда не скажешь, что она видит мир не так, как мы. Между тем ее горы скачут из стороны в сторону, а знакомый дом может измениться в один миг.