Текст книги "Барракуда"

– Я совсем не так ее себе представлял. – Этер не чувствовал волнения. Внешность молодой женщины чем-то не отвечала его представлениям о матери. – А я ничуть на нее не похож, – разочарованно протянул он.

– Что меня отнюдь не огорчает, – отозвался Станнингтон-старший.

Уже тогда Этер поразительно напоминал отца: оба высокие, крепко сложенные, с карими глазами и темными кудрями Анны Суражинской.

– А все-таки надо ее найти! – не уступал мальчик.

Отец возмутился:

– Ты был еще от горшка два вершка, а уже закатывал дикие истерики из-за бабки, а потом из-за Коры. И теперь снова себя жалеешь. Бедный, несчастный сирота! Не так уж тебе не хватало матери, если ее отсутствие ты заметил только сейчас. Я тебя предупреждаю, что искать ее не буду и не дам на это ни цента. Когда ты вырастешь, сам решишь, искать ее или нет.

– Она ушла к другому мужчине?

– Ты очень впечатлителен, когда речь идет о тебе самом, но отца не щадишь… Оставим эту тему. Я устал.

– Прости, я не хотел тебя обидеть. – Этер решил, что угадал правильно.

– Разумеется, не хотел.

– Я не буду ее искать, – пообещал Этер.

Нелегким этим обещанием он хотел выразить любовь к отцу и солидарность с ним.

И снова над женщиной, которая его родила, сомкнулась бездна молчания, казалось бы навеки. Она стала еще более далекой, чем когда сын ничего о ней не знал. Этер поклялся самому себе никогда больше не стараться ее найти, забыть про Люсьен Бервилль, неверную жену и бессердечную мать.

Через три года, уезжая по делам фирмы, отец взял его с собой в Нью-Йорк. С ними не поехали ни гувернер, ни Кора.

– Без нянек! – потребовал Этер, подчеркивая свою недавно обретенную самостоятельность.

Ему уже исполнилось шестнадцать, выглядел он еще старше: спортивная фигура, чемпион школы по плаванию, хороший яхтсмен. Голос у него был низкого теплого тембра, по телефону их с отцом постоянно путали. Через год Этер заканчивал колледж. Он чувствовал себя взрослым и опытным.

– А тебе одному не будет скучно?

– В своем обществе я не скучаю, – серьезно заверил он.

В те времена Этер был о себе очень высокого мнения: мнил себя интеллектуалом.

Отец попробовал подойти с другой стороны:

– Я пришлю экскурсовода, она покажет тебе город.

– Ни в коем случае, я выкину ее за дверь! Послушай, папа, я согласился на шофера, но «гувернянек» не потерплю!

Этер понимал, что у отца пунктик на почве безопасности с тех пор, как Кейт с близнецами погибли в аварии. Чтобы отец был спокоен, Этер пообещал, что в незнакомом городе за руль не сядет. Его возил Джимми из бюро проката автомобилей.

Отец сдался и не стал приставлять к сыну опекунов. Этер же, как и пристало интеллектуалу с богатым внутренним миром, решил использовать возможности большого города для расширения кругозора.

Книжный магазин на Стренде. В самый известный магазин, где стены увешаны портретами знаменитых писателей современности, он направился в первую очередь. Вечером театры на Бродвее, днем концерты и выставочные залы.

Метрополитен-музей, комплекс зданий, заполненный коллекциями всех эпох, лабиринт погибших цивилизаций, постоянная выставка народного искусства всех рас и племен.

Музей современного искусства: arte povera – искусство бедняков. Композиции из кусочков кирпича, обломков керамики, сухих веток, тряпок.

– Жаль тратить драгоценную жизнь на такую дрянь, если каждый чокнутый может такое создать! – рассердился Этер на выставке искусства душевнобольных.

Юноша считал недемократичным, чтобы такой же человек, как он, сидел прикованный к автомобилю, пока он тут ходит по музеям, поэтому всегда брал Джимми с собой. Ограниченный, простоватый парень понуро плелся за Этером, зевал, как бегемот, но понимал, что юный гость с Запада хочет сделать как лучше. Под конец Джимми не выдержал и предложил:

– Завтра в Атлантик-Сити заканчиваются выборы Мисс Америка, есть на что посмотреть. Пятьдесят одна девочка, по числу штатов, и все отборные… В смысле девочки…

Этер знал, что каждый год в Атлантик-Сити выбирают самую красивую девушку Америки, но в его школе в те годы царила мода на интеллектуалов, и участие в подобном дешевом шоу считалось позором. Можно было потерять звание мыслящего существа!

– Мудреные картины не убегут, а конкурс закончится завтра, – искушал Джимми.

– Чтобы отвергнуть, надо познать, – решил шестнадцатилетний лицемер, благо находился вдали от школьного мирка и презрительного приговора юных умников.

– Чего-чего? – не понял Джимми.

– Поехали, говорю!

Городок неподалеку от Нью-Йорка очень напоминал склад театральных декораций. Копии всех европейских стилей были беспорядочно перемешаны. Бок о бок мирно уживались крепости шотландских танов, французские замки с берегов Сены и Луары, немецкие домики и палаццо Венеции. Все неестественное и пряничное. Этакий взрослый Диснейленд.

Атлантик-Сити предлагал гостям лошадиные и собачьи бега, прогулки в плетеных каретах, запряженных пони, луна-парки и парки ужасов, рестораны и ночные клубы.

Этер оказался на длинном бульваре, где продавали дешевые сувениры, лакомства и всякую дребедень.

– Salt water toffee[6]6
  Salt water toffee – ириски с морской солью.


[Закрыть] – Джимми вынырнул из толпы с пакетиком конфет. Все вокруг расхаживали с пластиковыми пакетами, украшенными этой надписью. – Угощайся, это здешняя достопримечательность.

Ириски оказались очень вкусными, хотя и отдавали солоноватой горечью.

Джимми, как заправский гид, рассказал Этеру байку о том, как появились эти конфеты.

Как-то морской прилив залил оставленный на набережной лоток с конфетами. Утром к продавцу прибежала девочка. У продавца были только подмоченные ириски, и он отдал их даром. Но через полчаса к нему сбежались все городские дети, требуя исключительно salt water toffee, – так им понравились горьковатые ириски. Лоточник стал миллионером.

По набережной парадным строем шли претендентки на звание Мисс Америка. Девушка, выбранная в Атлантик-Сити, не имеет права на участие в международных конкурсах. Она представляет собой идеал красоты для местных, не на экспорт, и получает около ста тысяч долларов за то, чтобы в течение следующего года разъезжать по штатам, давать интервью, улыбаться и быть счастливым талисманом страны.

Финал конкурса состоялся в казино, вечером. Джимми не без труда достал билеты, как ни странно, на ипподроме. Букмекеры перепродавали их втридорога, не брезгуя и таким заработком.

Зал был переполнен. Претендентки на звание Мисс Америка танцевали, пели, держали речи и отвечали на умные вопросы. Наконец объявили победительницу – Мисс штата Коннектикут. Зал взорвался аплодисментами, свистом и визгом.

Самая красивая девушка Америки кланялась публике. Ее золотистую головку окутало сияние бриллиантовой тиары, на груди голубой кровью пульсировал сапфир.

– «Великая герцогиня»! – прогремел мужской голос.

Так называлось украшение. Ведущий нахваливал красоту камня, прелесть колье… Назвал фирму, которая одолжила на этот вечер роскошные драгоценности для Мисс Америка.

– Давай вернемся домой!

Этер уже не слышал рекламных возгласов. Девушка на подиуме поразительно напоминала другую, с портрета в его доме. И все из-за украшения на шее. Один миг – и все, казалось бы, навеки похороненное ожило в памяти острой болью.

На следующее утро Этер поспешил к известному ювелиру.

Прежде чем фотоэлемент открыл стальные двери, компьютер убедился, что у гостя нет ни оружия, ни взрывчатки. Наконец двери открылись, и Этер, сопровождаемый здоровяком охранником, по винтовой лестнице поднялся на второй этаж. За стенами из стекла, которое нельзя ни пробить, ни расплавить, на шелке и бархате покоились драгоценные камни сказочной красоты.

– «Шахерезада», «Снежная Королева», «Капля росы», «Утренняя заря», «Венера Каллипига»… – Названия изумрудов цвета майской зелени, ледяных бриллиантовых радуг, серебристо-розовых жемчужин.

Полюбовавшись сокровищами в выставочном зале, клиент снова оказывается на первом этаже, в тихом уютном кабинете. Там он может совершить покупку. Если что-то выбрал для себя, то бросает в чрево компьютера свое удостоверение личности.

Электронный мозг мгновенно проверяет подлинность документов и передает в офис данные о владельце. В его памяти закодированы данные постоянных и потенциальных клиентов, а также тех, кого в салон пускать не следует.

«Сердечно рады видеть Вас!» – загорелось на экране компьютера, когда машина вернула водительские права Этера – единственный документ, который у него был.

Вместе с охранником он вошел в офис и поразился. На него с портрета смотрела Люсьен Бервилль.

Люсьен Бервилль, написанная другим художником, в другом стиле, из другого времени. Эта уже была одета по моде семидесятых годов, в тяжелом богатом ожерелье, в ушах серьги с крупными, с фасолину, камнями.

Эта Люсьен была гораздо старше той девушки с домашнего портрета. Сердцевидное личико стало еще выразительнее, время умелым резцом сделало его тоньше и нежнее. Голубовато-зеленые глаза на сей раз впитывали зелень берилла и загадочно мерцали. Зрелая, чуть грустная красота осени.

Постаревшая, печальная и словно уставшая от жизни Люсьен показалась Этеру ближе, чем та беззаботная девушка. Он не в силах был оторвать от портрета глаз. Ему казалось, что все, что он делал последние три года, вело его сюда, к матери.

– Собственно, я ничего не собираюсь покупать, – смущенно пробормотал он, оказавшись перед изысканной седовласой дамой, облаченной в царственное черное платье. Из украшений на ней была только нить серебристого жемчуга. Жемчужины были крупные и матовые.

– Чем могу вам служить, мистер Станнингтон?

Дама дружелюбно улыбнулась и предложила ему кофе. Она вела себя как радушная хозяйка, а не как продавщица. Элегантный салон тоже ничем не напоминал магазин.

– Портрет… там, в холле… у меня дома точно такой же, но с сапфиром, – нескладно начал Этер.

– Поищем сапфир!

Дама решила, что Этера интересуют драгоценности, и раскрыла перед ним цветной каталог уникальных камней.

– Прошу прощения, я только хотел узнать, кто та дама, на портрете с изумрудами.

– Наша модель.

У него замерло сердце.

– Ее зовут Люсьен Бервилль?

– Нет, Уна Сэлливан. Мисс Америка тысяча девятьсот сорок девятого года. С тех пор она стала нашей моделью.

– Но ведь это Люсьен Бервилль, ведь…

У него едва не вырвалось: «…ведь отец не мог ошибаться!»

– Дама с таким именем никогда не работала для нашей фирмы.

– Поразительное сходство!

Как червь, закопошилось в нем подозрение: отец солгал. Он не сохранил ни единой фотографии Люсьен Бервилль, а когда три года назад Этер стал домогаться снимка матери, обвел его вокруг пальца, показав портрет Уны Сэлливан.

В салоне знаменитого ювелира Этер навсегда расстался с доверием к отцу. Он ни словом не обмолвится ему о своем открытии, никогда не заговорит с ним о матери. Отныне он станет внимательно следить за отцом.

* * *

Через год Этер окончил колледж и сдал экзамен на экономический факультет университета Беркли. В тот день он получил от отца чековую книжку на свое имя с достаточно скромной суммой, но юноша, до сих пор не имевший ни цента, почувствовал себя свободным и богатым. Этер засобирался на свои первые самостоятельные каникулы.

– Поедем вместе в Индию, – предложил отец.

– Я хочу увидеть Америку. Я не знаю собственной страны.

Кроме той поездки в Нью-Йорк, Этер нигде больше не был. Он не сомневался, что отец не откажется от Индии, чтобы поездить с ним по Америке.

В Индии он достаточно успешно боролся со старостью, каждый год отдаваясь в руки восточных врачевателей, которые хранили тайны тысячелетней медицины. Оттуда отец возвращался действительно помолодевшим и даже подобревшим: с годами его деспотизм рос.

Стив, неразлучный спутник отца, рассказывал о таинственных клиниках, где лечили богатых стариков. Особенно его заворожил Дом Здоровья в Кая-Кальпа, где пациентов заставляли голодать, держали на растительной диете, купали в таинственных маслах, поили бальзамами и возвращали увядшим телам упругость, а усталым душам – радость жизни.

– Ты жаждешь от меня освободиться, – печально заметил отец, когда не помогли все искушения.

Этер был уже самостоятельным человеком.

Отец все еще маниакально боялся дорог, забитых автомобилями, воздушных коридоров, переполненных самолетами, даже поездов. И все-таки Станнингтон-старший отдавал себе отчет, что оградить сына от жизни он не может.

– Я буду тебе звонить, – пообещал юноша.

Его все сильнее душила эгоистичная любовь отца. Этер всегда чувствовал опеку, хотя отец пытался сделать вид, что ее не существует.

И вот Этер, ошеломленный свободой, вырвался в мир. За ним двинулся опекун – студент-старшекурсник Беркли как бы случайно познакомился по дороге со своим подопечным, и Этер, сам того не зная, путешествовал бок о бок с воплощением заботы отца.

Бостон.

Ожили на целый год упрятанные в подсознание воспоминания о Люсьен Бервилль. Юноша не только не забыл о бессердечной, но и успел задать себе множество вопросов, на которые должен был найти ответы. После того как раскрылась мистификация с портретом, вера Этера в искренность отца разбилась вдребезги. У отца была своя правда, но он, Этер, услышит, что скажет сама Люсьен, прежде чем окончательно осудит ее в своем сердце.

Единственные данные, которыми он располагал, были вписаны в его метрику. В Бостонском архиве он бросил в автомат монетку и заказал полную выписку, введя в компьютер свои данные.

До сих пор Этер не спрашивал, где именно родился. Когда отец сообщил ему, что в Бостоне, он решил, что в каком-нибудь отцовском поместье под Бостоном, в его городском доме, но никак не в клинике, пусть даже самой престижной.

Все Ангелочки, четверо братьев и сестер Этера, родились или в Роселидо, или в Лос-Анджелесе, в доме у океана. Так гласили надписи на их надгробных плитах. Только он, как оказалось, родился в клинике, названной, как гостиница: «Континенталь».

Он усмотрел в этом факте нечто унизительное. Отцовство Пендрагона Станнингтона в отношении Ангелочков следовало из самого брака, а Этера он мог и не признать. То, что признал, и немедленно, как следовало из метрики, Этер как-то упустил из виду.

Униженный казенной клиникой, он как никогда почувствовал себя сыном Люсьен Бервилль и не вспоминал о данном отцу обещании не искать ее.

Кроме фамилии, Этер не располагал никакими данными, поэтому обращаться в адресное бюро смысла не было. Электронный мозг мигал пустым экраном, не в состоянии справиться с заданием. Как последний свой козырь Этер ввел в беспомощную машину название клиники, в которой родился. Тогда машина заработала.

«Люсьен Бервилль… проживает… профессия: медсестра», – зашелестела бумажная лента.

Этер замер, обуреваемый смешанными чувствами. Огромная радость: он ведь нашел мать! Волнение перед встречей. И – разочарование. Он уже настроился на трудный тернистый путь поисков и психологически не был готов к тому, что адрес Люсьен Бервилль отыщется с такой легкостью. Вот, пожалуйста: у него в руках ее адрес.

Как слепой, Этер бродил по городу и мысленно разговаривал с матерью. Сколько ему надо было ей сказать!

Он сел, чтобы привести мысли в порядок. В парке под зелеными кронами деревьев белели статуи Ченнинга, Костюшко, Филлипса, но он уже не мог заставить себя рассматривать фигуры заслуженных деятелей Америки. Ноги сами несли его на улицу, где жила ОНА.

Он присматривался к женщинам, которые входили в здание или выходили из него, пытаясь угадать, кто из них ОНА. Он мечтал, что сердце подскажет матери, кто ждет ее у дверей, что она сама подойдет и скажет: «Сыночек!»

– Чего ты тут ищешь, парень?

На третий день патрульный полицейский обратил на Этера внимание, потому что в полицию позвонила испуганная старушка и сказала, что за домом следит странный подросток. Старушка подчеркнула, что молодой человек провожает каждую женщину каким-то сумасшедшим взглядом.

– Я приехал к матери! – ответил Этер с радостью, счастливый, что может хоть с кем-нибудь поделиться. – Я приехал к матери! – повторил он и улыбнулся. Лицо его просияло, как у святого или безумца.

– Так иди к ней, – посоветовал страж порядка.

– Я очень волнуюсь, – признался Этер все с той же блаженной улыбкой.

– Только здесь не стой, сынок, она же тебя ждет. Иди к ней, – еще раз сказал полицейский и слегка подтолкнул Этера.

«Безвредный псих!» – подумал он про себя.

Этер вошел в дом, который за три дня стал ему так же дорог и близок, как тот, в Роселидо. Его переполняли счастье и любовь. Он нес матери свою тоску, свою привязанность и прощение всего, что происходило в его жизни до сих пор. Никаких упреков!

Наконец он нажал кнопку звонка под визитной карточкой с ее фамилией. Тишина. Сдавленное мяуканье кота. Из глубины квартиры приближались шаги. Сердце Этера гулко забилось.

– Вы к кому? – спросила женщина, почти невидимая в щель приоткрытой двери.

– К Люсьен Бервилль.

Этер совсем не так представлял себе эту встречу, не эти слова хотел сказать. Свергнутый с облаков восторга, он не знал, как разговаривать с настороженным голосом за дверью.

– А кто ты?

– Этер-Карадок Станнингтон-младший. Я приехал из Калифорнии, – быстро сказал он, испугавшись, что она захлопнет дверь.

– Входи. – Женщина впустила его в прихожую, провела в гостиную и показала на кресло, обитое английским кретоном; сама уселась в другое.

Этер успел заметить белые тюлевые занавески и шелковое платье пастельных тонов, подчеркивающее полную, но стройную фигуру женщины.

– Слушаю тебя, Этер-Карадок. – На него с темно-коричневого лица внимательно смотрели угольно-черные глаза, глаза египетских фресок.

– Я хотел бы поговорить с миссис Люсьен Бервилль.

«Чего ждет эта тупая служанка?» – возмутился он про себя.

– Я тебя слушаю! – В улыбке блеснули роскошные белые зубы.

Этер тупо уставился на нее.

Он – сын черной женщины, он цветной! Это был такой удар, что Этер потерял дар речи. Одно дело протестовать против дискриминации негров, но совсем другое – вдруг оказаться одним из них!

Этер не питал предубеждений против людей с другим цветом кожи, он искренне возмущался расизмом, но теперь много бы дал, чтобы его матерью оказалась белая женщина. Он пожалел, что искал ее, устыдился этого перед самим собой и почувствовал острую неприязнь к отцу.

Если тот признал сына-мулата, то почему скрывал от ребенка его происхождение? Это из-за отца он оказался не готов к этой встрече, воспитанный белым господином…

Тут он вспомнил Гранни и все ее народы с пограничья ее прежней страны, о которой она рассказывала. Теперь он словно звал на помощь всех ячвингов, поляков, татар, русинов и евреев, от которых вел свой род, чтобы они помогли ему не запятнать себя отвращением к собственной матери только потому, что она небелая.

Этер чувствовал на себе внимательный взгляд, но не мог поднять на нее глаз. Рассматривая свои руки, он пытался отыскать на них следы негроидности, ведь они должны быть! Особенно у ногтевых лунок: они выдают даже самого светлого мулата.

– Ты моя мать, Люсьен, – выговорил он наконец. Он не смог сказать ей «мама» и презирал себя за это.

Теперь она онемела.

– Так записано в моей метрике. – Этер достал выписку, которую выдал ему компьютер. – Вот, прочти.

– А… Я поняла. Ты родился в клинике доктора Орлано Хэррокса, где я когда-то работала, к тому же совпадение фамилий… – Она пробежала глазами листок бумаги и вздохнула с облегчением, как показалось Этеру. – Я была медсестрой в «Континентале», и меня действительно зовут Люсьен Бервилль, но я не твоя мать, Этер.

– Я тебе не верю!

Противоречивые чувства обернулись любовью к черной матери. Он уже не хотел никакой другой. Этер чувствовал, что он не только нашел ее, но еще и отчасти создал.

– Послушай, Этер, зачем мне отказываться от собственного ребенка?

– Из страха перед моим отцом.

– Черные матери бесстрашны, Этер. Столетия выработали в них отвагу.

– Мой отец – человек беспринципный (впервые он отрицательно отозвался об отце перед кем-то посторонним). – Он способен сломить дух кого угодно.

– Посмотри на себя в зеркало, Этер. Ты не мулат. Это же сразу видно, хотя у тебя темные волосы и смуглая кожа.

– А почему ты ушла из «Континенталя»? – тихо спросил юноша.

Лишь сейчас до него дошло, что компьютер выдал ему адрес этой женщины только потому, что он указал в качестве дополнительных сведений название клиники «Континенталь», где она когда-то работала.

Он терзался разочарованием, обидой и стыдом за свое малодушную радость, что это все-таки не она. И вместе с тем росла обида на отца за свои вынужденные поиски.

– Я была медсестрой ночной смены. Черные работают в «Koнтинeнтaлe, только по ночам. Через несколько лет пришлось сменить ритм – здоровье не позволяло.

– Ты не помнишь мою мать?

– Я не работала в родильном отделении.

– Ты можешь назвать мне кого-нибудь из тех, кто там в то время работал?

– Нет. Но ты поговори с доктором Хэрроксом.

* * *

Доктор Орлано Хэррокс, высокий, худой человек лет шестидесяти, выглядел моложаво и держался доброжелательно. Он любезно принял молодого гостя, но у Этера сложилось впечатление, что доктора уже предупредили, с чем явится посетитель.

Из бронированного сейфа, вделанного в стену кабинета по виду отнюдь не врачебного (ковры, антикварные безделушки, картины), доктор Хэррокс достал толстую книгу, разложил ее на столе и открыл на соответствующей странице.

– Вот первая запись о твоем рождении. Тебе прочесть? – Доктор нежно поглаживал лист, заполненный каллиграфическим почерком.

– Лучше я сам. – Этер пододвинул к себе хронику клиники и мысленно с пятого на десятое перевел латинский текст на английский. Содержание записи, кроме веса новорожденного, ни в чем не расходилось с содержанием метрики.

– Вы не помните мою мать?

Этер тут же пожалел о своем вопросе. Он уже понимал, что просто теряет время. Здесь он ничего не узнает. С тем же успехом он мог разговаривать с отцом.

– Не помню. Минуло шестнадцать лет, Этер. С тех пор через «Континенталь» прошло слишком много пациентов.

– Она умерла при моем рождении? – Этер все еще надеялся поймать доктора на лжи.

Хэррокс с минуту колебался. Этер заметил, как поблескивают за толстыми стеклами глаза доктора, – тому явно хотелось солгать. Но Хэррокс вовремя спохватился.

– Кто тебе это сказал? – удивился он.

– Никто. Я просто так решил, – уклонился Этер от ответа, сообразив, что поступил наивно и глупо, открыв всю свою неосведомленность. Больше ему спрашивать не хотелось.

Он все понял. Он не получит других ответов, кроме тех, которые приказано ему давать. Ситуация была не нова, знакомым показался и этот элегантный и приятный человек. Так вели себя люди, подчиненные его отцу.

Он вышел из клиники, ощущая, что совершил промах. Не надо было сюда приходить. Он не должен был разговаривать с доктором. Хэррокс непременно сообщит отцу, когда тот вернется из Индии.

Значит, если он все-таки хочет получить то, за чем приехал, нужно действовать быстро. Немедленно. И чужими руками. В телефонной книге Этер нашел частного детектива, специалиста по гражданским делам.

– Я хочу знать фамилии матерей, которые в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году родили детей в клинике «Континенталь, – Этер назвал день и месяц своего рождения.

– Поиски родителей, установление отцовства?

– Ничего сверх того, о чем я прошу.

– Клиника элитная, там строго охраняют профессиональные тайны. Официальным путем ничего не добиться. Будут большие расходы.

– Я готов заплатить две тысячи, но ни цента больше. – Предложение прозвучало решительно, а сумма для столь простого задания была весьма солидная.

Это было все, чем располагал Этер.

Детектив взялся за дело. Этер представился вымышленной фамилией, внес аванс – четверть всей суммы и уехал в Нью-Йорк. Там он снял все деньги со счета и только потом позвонил в офис отцовской фирмы в Лос-Анджелесе.

– Я потерял деньги. У меня нет даже на обратную дорогу.

Отсутствие отца придавало Этеру уверенности в себе. Если бы отец был в Нью-Йорке, он приехал бы сам, прислал Стива или другую няньку. А эти не станут возиться, вышлют деньги, и все.

Разумеется, они сообщат отцу. Но что его наследник растяпа или мошенник, отец узнает только по возвращении из Кая-Кальпа. Такой мелочью они не станут портить ему отдых.

По телеграфу восстановили счет Этера и ограничили сумму к выплате по одному чеку.

Этер вернулся в Бостон, остановился в гостинице под той же вымышленной фамилией, которой он представился детективу, и принялся ждать.

В условленное время он сперва договорился по телефону, а потом встретился со специалистом по тайным услугам, заплатил ему и получил взамен конверт. Но вскрыть конверт при детективе не решился. Этер боялся выдать свое разочарование или триумф.

– Вы даже не хотите проверить, что внутри? – Детектив с недоумением смотрел на странного клиента.

– Я вам доверяю, – пробормотал Этер и унес добычу подальше от чужих глаз.

Только оказавшись в гостиничном номере, он прочитал четыре фамилии с лаконичными приписками.

Миссис Паскелина Эванс и миссис Элизабет Арно-Винтер (банк и медная промышленность Бостона) родили сыновей. Первая в три часа пять минут, вторая – на десять минут позже.

Люсьен Бервилль, чернокожая медсестра этой же клиники, родила мальчика в два часа восемь минут, при крещении ему дали имя Болдуин.

Ядвига Бортник-Сураджиска, уборщица нью-йоркского филиала «Стандард Ойл в три пятнадцать родила девочку. В три двадцать две ребенок умер. Девочку окрестили в воде по римско-католическому обряду и дали имя Синтия.

Этер был потрясен. Его имя в списке не значилось, хотя согласно метрике он родился в клинике Хэррокса в ту же ночь, что и эти дети. Одновременно его поразили два факта.

Время его рождения и вес новорожденного, записанные в роскошной прошнурованной и усеянной печатями книге доктора Орлано Хэррокса, совпадали до мельчайших подробностей с временем рождения и весом наследника короля медной промышленности Бостона, Дугласа Арно-Винтера.

Люсьен Бервилль отреклась от всех связей с клиникой «Континенталь» до такой степени, что даже не упомянула, что родила там сына, ровесника Этера. А уборщица из Нью-Йорка носила девичью фамилию Гранни.

Он решил найти эту женщину.