Текст книги "Место для нас"

Но нет. Appel international. Международный звонок.

– Алло?

Растерянный голос:

– Кэт?.. О, привет, Кэт!

Кэт помедлила с ответом. По городскому телефону мадам Пулен ей никогда не звонили.

– Кто это?

– Люси! Ну, слава богу! Твой мобильный выключен. Я даже не знала, дозвонюсь ли тебе по этому номеру. Прости, ты чем-то занята?

Кэт отложила книжку и осторожно произнесла:

– Нет. Рада тебя слышать. Как… как твои дела?

– Хорошо, хорошо. – Люси словно бы немного растерялась. – Знаешь, похоже, у меня за углом живет Человек-Пчела. Я отчасти поэтому тебе и позвонила.

– Не может быть.

– Может. У него и футболка есть, и все прочее.

– Неужели черно-желтая?

– Именно.

Человек-Пчела был неотъемлемой частью их отдыха на море в Дорсете. Он появлялся на пляже ближе к середине дня, неизменно одетый в черные трикотажные штаны, черную бейсболку, в черную с желтым полосатую футболку и большущие черные очки. Веса в нем было порядка трех сотен фунтов, и он очень медленно прогуливался по променаду. Однажды Люси сказала Кэт, что видела, как Человек-Пчела помочился на привязанную к столбу собаку, но Кэт в это не поверила. Люси была немножко фантазерка.

Кэт забралась в кресло поглубже.

– Фантастика. И где же ты его увидела?

– По дороге на работу. У него огромные наушники. Слушает Бон Джови и «Guns & Roses» на полной громкости.

Кэт не смогла удержаться от смеха. Ком, сдавивший горло, начал мало-помалу рассасываться.

– Пожалуйста, пожалуйста, сфотографируй его! – попросила она. – Ты должна его сфотографировать!

– Постараюсь сделать это незаметно. Обычно он проходит мимо меня, когда я иду по Кингслэнд-Роуд.

– Далстон? Что ты там делаешь, Люс?

– Ну… живу, – ответила Люси. – Тут очень мило.

– Уезжай оттуда. Далстон был самым криминальным районом, когда я училась в Лондоне.

– А ты когда отсюда уехала? – с упреком спросила Люси. – Восемь лет назад? Далстон теперь что-то… что-то наподобие нового Хокстона.

– Да, похоже, я сморозила глупость.

Последовала пауза.

– Послушай, – сказала Люси немного смущенно, – я не задержу тебя надолго. Просто хотела узнать, собираешься ли ты приехать на праздник к бабуле в следующем месяце.

– Гм… Надеюсь, – ответила Кэт.

– О…

Кэт услышала в голосе Люси разочарование. Она понимала, что Люси просто так не позвонила бы, что сестра соскучилась по ней, поэтому поспешно добавила:

– Приеду, да. Точно. Просто мне нужно забронировать билет и… ну, и еще кое-что по мелочам.

– О, здорово!

Люси искренне обрадовалась, и Кэт стало тепло.

– Это так здорово, – повторила Люси.

– Спасибо тебе! – воскликнула Кэт и с любопытством добавила: – Кстати, ты не догадываешься, что означают странности в этом приглашении?

– Понятия не имею.

Возникла небольшая пауза. Кэт жалела о том, что нет такой кнопки, которую можно было бы нажать и перенестись в ту радость, которую она когда-то делила с Люси, в легкость, которая возникала между ними всякий раз, когда они встречались в дни школьных каникул, в банковские выходные, на Рождество. Клер, мать Люси, часто уезжала, и тогда Билл забирал дочку в Винтерфолд. А кроме того, каждое лето девочек увозили в Дорсет, и там они жили в коттедже старого друга бабушки и дедушки на берегу залива Стадленд-Бей. Хотя между ними была разница в несколько лет, им нравилось общаться, и какое-то время они скорее были родными сестрами, нежели кузинами. Люси, дерзкая и наделенная богатым воображением, придумывала пьесы и песенки. Мастеровитая Кэт могла сделать руками что угодно – прически для пьесы про греческих богов и пушистые хвосты для пьесы по книжке «Лев, колдунья и платяной шкаф», а однажды она попала в большую беду – тем летом, когда разрезала платья своей матери, чтобы сшить одежду для кукол.

Марта вышла из себя, когда после начала школьных каникул застала Кэт и Люси за тем, что они изготавливали платьица для кукол из лоскутов платьев Дейзи, скрепляя их между собой с помощью здоровенного степлера. Никогда раньше Кэт не видела свою бабушку такой сердитой. Морщины на красивом нежном лице Марты превратились в гримасу гнева, краешки ноздрей покраснели, тонкие брови выгнулись дугами. Она даже зубы оскалила и стала похожей на рассвирепевшую кошку.

– Это комната Дейзи! Она оставила эти платья для тебя, Кэт! Когда уезжала. Ты помнишь?

– Как я могу помнить? Мне был всего один месяц.

– Не дерзи!

Кэт была почти уверена, что бабушка даст ей пощечину.

– Она сказала, чтобы их никому не отдавали, и уж точно она не хотела, чтобы ты их испортила. Как… как ты могла? – Марта взяла в руки бесформенные лоскуты, и они, выскользнув из ее пальцев, упали на пол. – Только это, только это она подарила тебе! Она хотела, чтобы эти платья были твоими, а ты их уничтожила. Я не могу… нет, не могу…

В ее глазах набрякли прозрачные лужицы слез. Она отвернулась и вышла.

Кэт было велено до утра не выходить из своей комнаты, а Люси положили спать на полу в комнате отца. Цветастые длинные платья от Лоры Эшли, какие могла бы носить средневековая принцесса, и скромное фиолетовое бархатное, и белое кружевное для конфирмации, и шелковые сарафаны с принтом – все, что было порезано на мелкие кусочки, куда-то унесли, и больше Кэт никогда не видела этих покалеченных вещей. Каникулы потянулись своим чередом, завертелась непрерывная карусель глупых голосов, смешных танцев, спрятанных сокровищ и песенок. Но все уже было не так, как раньше. После несчастья с испорченными платьями Кэт никогда не говорила с бабушкой о своей матери.

– Если по-честному, – сказала Люси, нарушив молчание, – там все довольно странно. И приглашение – только часть этих странностей.

От страха у Кэт противно засосало под ложечкой.

– Вот и мне показалось, что приглашение как-то необычно написано.

– Похоже, бабушка решила что-то всем нам сообщить…

– У нее все хорошо?

– Думаю, да. В смысле ей вот-вот исполнится восемьдесят. – Люси шумно вдохнула. – Левша немного сдал.

– Правда? Откуда ты знаешь? Что с ним? Что он…

Слова, что называется, умерли во рту у Кэт. Поезжай домой, сама все увидишь.

– Дело не в нем.

– А в ком? – спросила Кэт.

Она не могла понять, на что намекает кузина, но почувствовала страх. Люси для нее была чем-то наподобие ворот в Винтерфолд, в мир, который Кэт пришлось для себя закрыть.

Люси вновь шумно и хрипло вдохнула.

– Ох, даже не знаю… Чем больше я думаю обо всем этом… Может, не стоит говорить.

– Слушай, Люс, – промолвила Кэт. – Если не хочешь – не говори.

– Это касается моего отца. Его и Карен. Я волнуюсь за него. Вернее, за нее.

– То есть?

– Что-то происходит. – Люси поцокала языком. – Полагаю… В последний раз, когда я была там, я слышала, как она разговаривала с кем-то по телефону. Я уверена: у нее роман.

– О нет, Люс! – Кэт поставила на столик бокал с вином. – Правда? Разве она не могла разговаривать с твоим отцом?

– Папа был в ванной. И распевал что-то из «Гондольеров»[64]64
  Мюзикл Гилберта и Салливана.


[Закрыть]. Я точно знаю, она говорила не с ним. Это было… понятно. – Голос Люси зазвучал отстраненно. – Причем с таким волнением… Она была счастлива. Я давным-давно не слышала у нее такого радостного голоса. О, бедный мой папа. Я так и знала, что она его огорчит! – сердито выплюнула Люси. – Черт побери, стоило ее лишь увидеть…

– А мне Карен нравилась, – сказала Кэт. – Может быть, ты что-то неправильно поняла? Ты не догадываешься с кем?

– Нет, – ответила Люси. – Я подумала, что, может, с Риком, тем типом с ее работы, она то и дело о нем щебечет.

– Кто он такой?

– Ее босс. И она обмолвилась, что не хочет создавать ему проблемы с персоналом… чтобы у него не было неприятностей из-за нее. И все это таким жутким кокетливым голоском. Тошнотворно. Но вообще… Ох, не знаю. – Стало слышно, как Люси сглатывает слюну. – Просто… я понятия не имею, что делать. Думаю, не поговорить ли с папой, не попробовать ли осторожно объяснить ему…

– Иногда ничего поделать нельзя, Люс, – сказала Кэт. – Ты всегда слишком сильно переживала за отца. Все у него будет хорошо.

Как часто случается с высказанной вслух правдой, слова повисли в воздухе, словно были написаны самолетом для воздушной рекламы. Люси и Кэт какое-то время молчали.

– Ты права, – промолвила Люси. – Ты уж меня прости, я не за тем тебе позвонила, чтобы поплакаться. Хотела спросить, поедешь ты домой или нет. Ну и просто твой голос услышать. Как… – Она явно растерялась. – Как твоя жизнь?

– Хорошо. А у тебя как дела?

– Нормально. Жаловаться не могу. – Люси стала говорить немного скованно. – Мне повезло, что есть работа, я то и дело это себе твержу. Ах да, вот еще что. В квартире, где я живу, завелись мыши, а здешний кот их не ловит. Плюс в личной жизни катастрофа. Ну разве что только… в местном пабе новый парень, он бы тебе понравился. Я уже влюбилась по уши.

Кэт знала, что Люси становится болтливой, когда нервничает.

– Он работает в пабе в Далстоне? Хипстер? Усатый? Брюки подворачивает?

– Да нет, Кэт! Паб «Дуб» в Винтер-Стоук! Джо, новый шеф-повар. Раньше у него была мишленовская звезда. Он потрясающий. И… стеснительный. Такой стеснительный, что слова лишнего не вытянешь. И у него такие чудесные синие глаза, и он смотрит, как будто…

Кэт прервала ее:

– «Дуб»? Самый занюханный паб в мире? Почему же он там работает?

– Там все полностью переделано. Но вот что грустно – никто туда не ходит. Я сказала Джо, что уговорю Джеребоума Тагендхэта посетить «Дуб» и написать о пабе. Он отличный ресторанный критик в «Daily News». И старый извращенец, обожающий звать на ужин молоденьких девиц. Я обещала, что схожу с ним на ужин в начала декабря – у него это единственное «окошко». А если начнет руки распускать, пожалуюсь отцу, он его быстро на место поставит.

Кэт улыбнулась, хотя никак не могла представить себе своего милого дядю Билла врывающимся в паб и дающим кому-нибудь по морде.

– Собираешься назначить Джо свидание?

Люси изумленно вскрикнула:

– Нет, что ты! Он на меня не клюнет. Ну, то есть… он со мной ведет себя любезно и всякое такое, но он очень грустен. Скучает по сыну. У него есть сын. Джо такой молчун, что просто беда. Ну да ладно, хватит о нем, я буду держать тебя в курсе. Может, мне и стоит позвать его куда-нибудь, не знаю… А все-таки, у тебя как дела, Кэт? – спросила она, не переводя дыхание. – Жаль, что я тебе раньше не звонила. Давно мы не разговаривали. Представь…

– О, все хорошо, – поспешно вставила Кэт, – спасибо. – Она умела переводить разговор на другую тему. Надо выдавать ровно столько информации о себе, чтобы собеседнику и в голову не пришло расспрашивать о главном: о том, что она хранила в тайне. – Тут еще довольно тепло. Я люблю Париж в это время года. Туристов меньше, да и мадам Пулен становится лучше, когда заканчивается лето.

– Ты и эта безумная старушонка – странная компания. Никогда не могла этого понять.

– Я обожаю окружать себя тайнами, Люс. На самом деле я шпионка.

– Ха! Смешно… То есть смешно, что ты так говоришь. Потому что мне нужно кое о чем спросить тебя для статьи.

– Так ты пишешь для газеты? Замечательно!

– Ну, только планирую. – Люси помолчала. – Наверное, мне лучше подождать до нашей встречи в следующем месяце. Ты ведь занята.

Кэт сделала глоток вина.

– Да нет, продолжай. Ничем я не занята сейчас.

– Тогда ладно. Я хотела спросить тебя кое о чем насчет твоей мамы.

Кэт удивилась:

– О чем насчет моей мамы?

Стало тихо. Люси, которая никогда не была скупа на слова, явно соображала, как сформулировать просьбу.

– Даже не знаю, стоит ли об этом говорить по телефону.

«Она еще такая юная, – подумала Кэт. – Неужели она всего на три с половиной года младше меня? Я чувствую себя настоящей старухой».

– Я пишу статью о Дейзи, и… Ой, прости, у меня второй телефон звонит…

Послышалось шуршание. Кэт пристально уставилась в одну точку на противоположной стене, нервно сжимая и разжимая пальцы ног. Она словно ожидала, что может что-то произойти, как будто звучание имени ее матери способно вызвать некий дух. «Прекрати», – скомандовала она себе, сделав вдох-выдох через боль, через напряжение долгого дня, через постоянные старания примирить тело и душу, через битву за себя, за Люка. Но сейчас Кэт не могла думать о своем сыне. Не могла думать, как сильно боится того, что повторяет ошибки прошлого, что она – в точности мать, что она стала тем самым человеком, как предсказала Дейзи.

– Ты здесь? – заговорила Люси. – Айрин звонила. Господи, от нее с ума сойти можно! Моя соседка, мы с ней вместе квартиру снимаем, у нее этот кот, и…

Кэт не дала Люси закончить.

– Ты пишешь статью о моей… маме?

Кэт виделась с матерью всего четыре раза в жизни и никогда толком не понимала, как ее называть. «Мать» – чересчур по-викториански, а «мама» слишком… слишком похоже на ту, которая для тебя настоящая мама, каковой Дейзи определенно не являлась.

– В общем, такое дело… Я предложила написать что-нибудь о Левше в связи с его предстоящей выставкой, а тут они услышали про Дейзи и очень заинтересовались. Всей этой историей насчет Уилбура и Дейзи, и куда она подевалась. И… вот я и решила спросить тебя, что ты об этом думаешь, прежде чем я двинусь дальше. Если ты согласна поговорить…

Кэт не раз слышала от добросердечных учителей и друзей семьи, как ей повезло, что она живет в таком красивом доме со своими бабушкой и дедушкой, в окружении любящих людей. Но мамы у нее не было. В корне неверна поговорка «Нельзя скучать по тому, чего у тебя нет», – ибо Кэт скучала. Скучала все время, по мелочам. Например, ей стало ужасно тоскливо, когда она увидела, как после Дня спорта Тамсин Уоллис целует ее мать. На церковном поле, которым викарий разрешал пользоваться. Кэт ясно помнила тот день: они с Тамсин, взявшись за руки, бегут к ее маме. А мать Тамсин, с улыбкой от уха до уха, со светлыми волосами торчком и качающимися зелеными сережками, расставила руки так широко, что могла бы обнять пятнадцать дочек. Однако обняла только одну, свою. И подхватила на руки. Кэт осталась стоять в стороне, тяжело дыша, а Джулия Уоллис крепко обняла дочку, отбросила волосы с ее лица и поцеловала в лоб – так, словно Тамсин была самой большой драгоценностью в мире.

Теперь Кэт все понимала. А тогда это ее просто удивило; она подошла к Джулии Уоллис и попросила, чтобы та ее тоже поцеловала. Джулия грустно посмотрела на нее и чмокнула в щеку. «Конечно, Кэт».

– Так что ты думаешь?

Только сейчас Кэт заметила, что телефонная трубка выпала у нее из руки. Она сидела в кресле и смотрела в окно, за которым уже стало темно. Открылась дверь подъезда и с щелчком закрылась.

– Что я думаю о чем?

– Тебе не интересно, где она? – громко прозвучал голос Люси на фоне потрескивания статики в телефонной трубке. – И как странно, что она почти не возвращается домой?

Было слышно, как поднимается по лестнице мадам Пулен.

– Какой глупый вопрос, – проговорила Кэт намного грубее, чем хотела. – Она была моей матерью… Она и есть моя мать. Изменить я ничего не могу, но это не значит, что я о ней не думаю. Или что я желаю говорить с тобой, чтобы ты написала об этом для какой-то там газеты.

– О, Кэт. Послушай, я ведь только…

Кэт протестующе подняла руку – так, словно кузина могла ее сейчас увидеть. Гнев бушевал в ее сердце.

– А ты, оказывается, настоящая маленькая проныра, да? Суешь нос не в свои дела. Ты столько времени не звонила, тебя не интересовало, что со мной, а тут появляешься, такая вся дружелюбная, потому что тебе от меня что-то нужно.

– Глупости, Кэт! Ты сама мне даже мейлов не шлешь! – Голос Люси задрожал. – Ты нас всех от себя отрезала – совсем как твоя мама, так что не делай из меня предательницу, ладно?

– У меня есть причина не приезжать домой. Ты не понимаешь…

Дверь квартиры с громким стуком открылась. Мадам Пулен швырнула на пол свой старый лиловый зонт.

– Идиоты! – выругалась она.

Кэт заметила, что сильно дрожит.

– Повзрослей, Люси, – сказала она, и ей было все равно, насколько грубо это звучит. – Просто повзрослей. А теперь уже мне некогда. Пока.

Она резко опустила трубку телефона на базу, тут же пожалела о своих словах и отвернулась от аппарата, стараясь унять горючие слезы, набрякшие в уголках глаз.

– Можно мне чая, Катрин? – Мадам Пулен швырнула пальто на пол и плюхнулась в кресло. – Не бери эти бокалы, я боюсь, что ты их разобьешь. Чаю можно? Большое спасибо.

Кэт расправила плечи и быстро потерла глаза.

– Конечно, мадам. Надеюсь, вы хорошо провели вечер?

Она посмотрела на наручные часы. Еще минут десять притворного разговора, а потом можно будет подняться к себе, лечь в кровать и смотреть на Люка, на его теплое и мягкое тело на кушетке рядом с ее диванчиком, на то, как он дышит. Лежать и ждать, когда навалится сон, а потом в комнату прокрадется серое утро и все начнется заново.

Готовя чай, Кэт молилась о том, чтобы ей не приснилась мать. Такие сны порой случались: Дейзи бежит к ней по пляжу в Дорсете, и ее волосы развеваются за спиной. А потом она крепко прижимает к себе Кэт и шепчет ей на ухо: «Прости меня. Теперь я вернулась и больше никогда не уеду. Ты моя малышка, и больше ничья». Кэт даже знала, где они станут жить – в крошечном коттедже директора школы рядом с церковью, пряничном домике с соломенной крышей и розами у входной двери. Этого домика хватило бы только для двоих.

Марта

Марта всегда любила подготовку к Хэллоуину, хотя теперь праздновать его было почти не с кем. Мало кто сейчас мог постучать в дверь и прокричать «Сласти или страсти!», не говоря уже о том, что свои дети выросли, а в деревне мало кто жил постоянно. Когда дети были маленькими, на Хэллоуин в Винтерфолде устраивали легендарное празднество. В те годы Хэллоуин был в новинку, а сейчас праздник, импортированный из Америки, стал повсеместным. Была у Марты «Комната ужасов», куда детей заводили с завязанными глазами. Там они могли прикоснуться к разным жутковатым сокровищам – например, к куску лимона, вставленному в бутылочное горлышко. Если любопытный посетитель «Комнаты ужасов» совал палец в горлышко бутылки, то впечатление у него было в точности такое, как если бы он потрогал глазницу мертвеца. А еще там были стоны призраков, и шорохи, создаваемые мятой газетой, и самый настоящий скелет, приобретенный Дэвидом для рисования с натуры. Скелет подвешивали на пути жертв «Комнаты ужасов» так, чтобы они могли прикоснуться руками к костям.

Дети всегда вскрикивали, порой плакали, а потом с аппетитом уплетали огромные порции чили с мясом. Это блюдо подавали украшенным верхушкой из золотистой кукурузной муки, с запеченным картофелем и сыром. Ожидание праздника царило в деревне несколько месяцев – какой новый ужас в этом году придумает миссис Винтер? Когда она приходила в Винтер-Стоук, ее сразу окружали восьмилетние ребятишки. «Миссис Винтер, а правда, что вы нашли голову, наколотую на копье?», «А правда, что у вас есть мертвый волк и вы собираетесь сделать из него чучело?», «А правда, что вы поймали привидение и держите его в комнате наверху?».

«Да», – отвечала Марта на любые вопросы. Дети визжали от восторга и разбегались. «Ой, в этом году будет еще страшней!»

Марта продолжала устраивать праздники, пока подрастали Кэт и Люси. Люси их обожала, а Кэт по-настоящему боялась. Дейзи много лет назад, конечно же, любила Хэллоуин.

Сегодня все было иначе, но Марта до сих пор ставила у двери старый пластиковый «котелок ведьмы», набитый конфетами, – на всякий случай, вдруг кто-то придет. И в этом году она была вознаграждена: около шести часов вечера пришли Поппи и Зак, дети викария Кэти[65]65
  В англиканской церкви викариями (приходскими священниками) могут быть женщины.


[Закрыть]; Поппи в костюме Гермионы Грейнджер[66]66
  Персонаж цикла романов о Гарри Поттере.


[Закрыть], а Зак в образе ужасного зомби. Красная краска и серебрянка у него на лице расплылись под дождем, и кое-где проглядывала кожа. Марта немного удивилась: когда прежний викарий, словно бы выходец из Викторианской эпохи, только переехал в эти края, он не разрешал своим внукам праздновать Хэллоуин – дескать, это языческий праздник, совершенно не годящийся для тихой патриархальной деревни. А детям Кэти праздники у Марты очень нравились. Они были хорошо воспитаны, радовались приключениям и очень любезно поблагодарили Марту за сласти – еще бы, ведь Марта никогда не жадничала.

Как только она выпустила Поппи и Зака на улицу, дождь полил снова, и Марта улыбнулась, слыша, как дети вопят от радости. Они побежали к поджидавшему их отцу, а Марта поежилась и вернулась в гостиную. Наклонилась и подбросила полено в камин. Затрещала смола, вверх подскочил шарик золотых искр, которые рассыпались над большим очагом. Марта от неожиданности отшатнулась и едва не упала. Она немного постояла неподвижно, прислушиваясь к стихающим крикам детей на извилистой темной аллее, к потрескиванию дров в камине, к вою ветра за окнами. В прошлое воскресенье часы перевели на час назад. Осень выдалась непогожая: мокрая, ветреная, с резкими и неожиданными заморозками. «Ну да, – подумала Марта, – ты еще скажи: «Сезон туманов». Вот ведь сентиментальная идиотка!»

Ее старый преподаватель в колледже искусств, мистер Макинтайр, зимой водил студентов на этюды и говорил, что мрачность в природе для творческих людей полезна. Он любил поэзию и велел им читать разных поэтов, а сам частенько цитировал Джона Донна. «Whither, as to the bed's-feet, life is shrunk»[67]67
  «Избыт на смертном ложе жизни срок». Строчка из стихотворения Джона Донна «Вечерня в День святой Люции, самый короткий день в году». Перевод Д. Щедровицкого.


[Закрыть]. Да, срок жизни избыт. Что ж, если так суждено, то так тому и быть. Теперь ей нечего бояться, она то и дело напоминала себе об этом. Та ноша, которую она так долго несла на своих плечах, скоро исчезнет.

Марта старалась думать только о хорошем: соберется вся семья. Приедут Флоренс, Карен, Билл и Люси и, конечно, ее обожаемая Кэт, которая не приезжала почти четыре года.

Именно после того притворно радостного ланча с Кэт в прошлом году в Париже Марта осознала, что обязана что-то изменить. Кэт нуждалась в ней, и Билл тоже, и Флоренс, и Люси, и… Да все они в ней нуждались. Когда они были близки между собой, она держала их вместе, словно невидимая шелковая нить; она соединяла себя с ними, обвивала их. Но прошли годы и изменили их, и только Марта способна все исправить, для чего и задумала этот семейный обед. Что там, в будущем, за двадцать четвертым ноября?

Она не заметила, как впала в раздумья, глядя в самую сердцевину пылающего в камине пламени, однако донесшийся из комнаты за прихожей звук заставил ее очнуться и вздрогнуть. Это был крик боли.

– Дэвид? – Марта поспешила в кабинет.

– Нет-нет, ничего…

Ее муж низко наклонился к столу. Одним кулаком он придавил груду скомканной бумаги и стоял в очень странной позе.

– Что случилось? – крикнула Марта с порога, не зная, хочет Дэвид, чтобы она вошла, или нет.

– Проклятье, – выговорил Дэвид.

В профиль он выглядел ужасно: около губ и на лбу залегли глубокие морщины – гримаса боли. Он стоял в странной позе, повернувшись лицом к стене, и у Марты больно кольнуло сердце от испуга – как он исхудал, как сильно поседел.

– Ничего такого, – повторил Дэвид. – Опять треклятые руки… Я очень быстро устаю, дорогая. Прости меня.

– Они ужасно распухли. – Марта посмотрела мужу в глаза. – Хуже еще не бывало. Ох, милый.

– Я не могу, – проговорил Дэвид и чуть ли не всхлипнул. – Им что-то нужно к пятнице. И я сказал, что завтра отправлю.

– Ничего страшного. Поймут.

– Не поймут. – Дэвид медленно закрыл глаза. – Все кончено, Эм. А статья, которую просят у Люси… Это просто удар в спину. Ищут любую причину, только бы избавиться от меня.

– Милый, она не будет писать эту статью. Я попросила ее, а она сказала, что разговаривала с Кэт и сама решила, что такое писать не очень-то тактично. Так что не переживай.

– Бедная Люс, она заслуживает продвижения.

Марта не смогла удержаться от смеха.

– Любовь моя, ты слишком добр. Забудь о стервятниках из газеты. Не обращай на них внимания. – Она бросила взгляд на торопливый набросок на листе бумаги и посмотрела в добрые темные глаза мужа, наполненные болью. – Нельзя убивать себя, выдавая им по два комикса в неделю. Это несправедливо. Это не…

– Пожалуйста, Эм, – сказал Дэвид. – Еще один раз, и все.

Что-то было необычное в голосе мужа и в гипнотическом шуме дождя за окнами, заключающем его и Марту в круг света зеленой лампы, под которой лежал листок кремово-белой бумаги, светящейся в темноте кабинета.

Марта сглотнула подступивший к горлу ком.

– Ладно, в последний раз, милый. Это слишком долго тянулось. И это нечестно по отношению к тебе. Ты себя загоняешь.

– Все равно я умираю, – хрипло произнес Дэвид.

– Нет. Не умираешь, пока я не скажу!

Он улыбнулся.

– Работа не дает мне сойти с ума.

Марта склонила голову, села за письменный стол, взяла авторучку со стальным пером и начала рисовать. Ей не пришлось спрашивать у мужа, что он задумал; они были женаты более пятидесяти лет, так что он мог ничего ей не говорить.

Дэвид сел в кресло рядом с женой и стал через ее плечо смотреть, как она делает наброски быстрыми уверенными штрихами.

– Спасибо тебе, – сказал он. – Моя дорогая. Я бы без тебя пропал.

– И тебе спасибо, Дэвид. – Марта оторвала взгляд от рисунка. – Посмотри, сколько ты всего сделал для меня.

– Если бы люди знали…

– Думаю, это касается большинства семей, – покачала головой Марта. – У всех есть свои тайны. У нас есть дом. Мы есть друг у друга, у нас есть дети…

– Эм, тебе не кажется, что в этом-то и беда?

Марта в испуге посмотрела на Дэвида.

– Мы так долго твердили, что оно того стоит, а я… я уже не уверен, что оно того стоило. – С огромным усилием Дэвид встал из глубокого кресла и подошел к окну. Серебристый дождь занавесом опускался на голые плети глицинии. – Все эти годы ты держала нас вместе, моя дорогая, а я не делал ничего. Ничего кроме…

– Прекрати. – Голос Марты прозвучал громче, чем ей хотелось. – Прекрати так говорить, Дэвид. Конечно, все это стоило наших стараний! Ты вытащил себя из той жизни, ты спас себя, и Кэсси… ты привез меня сюда. Ты зарабатывал деньги. Ты подарил мне наших детей. Я благодарна тебе за каждый день нашей жизни.

– Кэсси… – промолвил Дэвид, не отводя взгляд от окна. – Она не желает меня видеть. И всех нас.

– Что?

Дэвид не обернулся.

– Посмотри, как все обернулось. Как много мы лгали. Посмотри на нас – мы несчастны.

– Вовсе нет! – Марта хлопнула ладонью по столу. – Мы с тобой старые, мы устали, сейчас зима, нам просто нужно справиться с хандрой. Скоро Рождество, все плохое забудется. Ты снова будешь счастлив, обещаю тебе.

– Не знаю.

Дэвид внезапно состарился. У Марты болело сердце, когда она смотрела на него.

– Дэвид, ты подарил мне столько счастья! И подарил радость миллионам людей. Не я это сделала. – Она отложила ручку, потерла кончиками пальцев переносицу и вдохнула поглубже. – У меня не получается действовать спонтанно, беззаботно, творить беспорядок и не переживать о том, что будет потом. Это ты мастер на такое. Ты всегда таким был. Вот за что тебя любят люди.

В кабинете стало очень тихо. Доносился только шум дождя да стонал камин за спиной у Марты.

– У тебя были другие дела. – Лицо Дэвида приобрело землистый оттенок. – Ты делала все остальное. – Последнее слово прозвучало как рыдание. – Милая, дорогая моя девочка. Не знаю, как бы я без тебя…

Марта наклонилась и протянула руку, чтобы прикоснуться к мужу. Его распухшие, утратившие гибкость пальцы лежали неподвижно в ее маленькой теплой руке. Они посмотрели друг на друга. Через пару мгновений Марта снова взяла ручку и принялась рисовать.

– Ты им скажешь про Дейзи, да?

На рисунке оживали фигурки: маленькая танцующая девочка и безалаберный веселый пес.

– Марта?

– Да, – отозвалась она. – Я им скажу.

– Что она умерла? Все расскажешь?

Ручка споткнулась на невидимом бугорке, едва заметно надорвав бумагу. По листу растеклись синие чернила.

– Не все, – сказала Марта после паузы и продолжила работу.