Текст книги "Любовник ее высочества"

Филипп примиряюще улыбнулся.

– А теперь вставайте, Анна-Мария. Что я могу сделать, чтобы прогнать с вашего лица это печальное, обиженное выражение? Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы вернуть себе вашу благосклонность.

– Отвезите меня домой. – Высказав эту неожиданную просьбу, она сразу успокоилась. Да, она не сможет соревноваться с принцессой здесь, в Париже, но быть хозяйкой в своем доме в деревне – это как раз для нее. Она будет жить, как хочет, без света.

Он нахмурился:

– В мой дом в Париже? Но Жак и Сюзанна уже все закрыли и упаковали для поездки. И, мне казалось, вам так хотелось увидеть океан…

– Нет, не в городской дом. Я хочу домой, в Мезон де Корбей.

Филипп не мог скрыть изумления:

– Я не ослышался?

Энни не знала, отчего ее так умиротворяла мысль отправиться в дом, который она даже никогда не видела. Но ее слова прозвучали как молитва:

– Увезите меня домой в Мезон де Корбей. Пожалуйста!

14

Филипп, пока открытая карета неторопливо двигалась к городским воротам, невидящими глазами смотрел на проплывающие мимо дома и лавки. Какого черта он позволил заманить себя в ловушку, приготовленную принцессой? Эта оплошность заставила его согласиться на трепетную просьбу, почти мольбу Анны-Марии увезти ее «домой», в Мезон де Корбей.

В тот момент эта идея показалась ему находкой. Он будет избавлен от бдительного наблюдения принцессы и, хотелось бы верить, от ее козней, но вместе с тем будет достаточно близко, чтобы выяснить, всерьез ли она угрожала ему. За последние пять лет у него были интимные связи с несколькими придворными дамами из ее окружения, которые не испытывали к ней симпатии. Они с радостью предупредят его, если принцесса подаст жалобу и его должны будут изгнать из общества. Да, в Шевре ему будет проще защитить себя.

Он сидел хмурый, не обращая внимания на нежный ветерок с запада, который вместо обычного городского зловония приносил аромат распустившихся в полях цветов. Филипп обернулся, чтобы удостовериться, что телега с багажом и следящая за ним Сюзанна двигаются вслед за каретой. Убедившись, что это так, он удовлетворенно откинулся и взглянул на свою молодую жену.

Если бы только она не проснулась и не обнаружила, что его нет… Но это произошло, и проклятым женским чутьем она почувствовала, что за его объяснениями что-то скрывается. Вот так из ягненка делают козла отпущения.

Борясь со сном, Филипп перевел взгляд на Мари, пристроившуюся подле своей госпожи. Его раздражение возросло. Жена настояла, чтобы Мари ехала с ней – словно ей нужна была защита от Филиппа. Служанка должна ехать в телеге, а не сидеть рядом с госпожой, как компаньонка.

Филипп поглубже надвинул шляпу, прячась под ее широкими полями от утреннего солнца, и прикрыл глаза.

Иметь дело с этими проклятыми женщинами хуже, чем быть на войне. Чума возьми его жену и ее служанку. И принцессу. Чума возьми всех женщин на свете!

До тех пор, пока экипаж не миновал развилку, где была надпись «Шевре», Энни боялась, что Филипп нарушит обещание и они свернут на север к Гавру, где их ждет корабль. Первые десять миль она то опасалась, что он изменит свои планы, то гневно вспыхивала при воспоминании о случившемся. Однако сейчас она уже ничего не чувствовала. Ушли даже остатки тупой утренней боли.

Жизнь оказалась суровым учителем, и она не скоро забудет ее урок: любовь и верность в браке – одни иллюзии, идеалам нет места в реальном мире.

Однако в цинизме была и доля освобождения. Стать герцогиней де Корбей, вероятно, не так уж плохо. При всем своем вероломстве Филипп не был жестоким человеком. И знал, конечно, как доставить удовольствие в постели.

Сердце Энни вздрогнуло, стоило ей вспомнить его прикосновение к ее обнаженному телу.

Как можно стереть из памяти столь сильный взрыв страсти и столь позорное унижение.

В одном она была убеждена: если когда-нибудь она снова окажется с Филиппом в одной постели, это будет на ее условиях.

Когда нагромождение жалких домов окраин уступило место простору свежевспаханных полей, Энни откинулась назад и задумалась о том, что ждет ее впереди. Всю жизнь она страстно мечтала о месте, которое бы действительно принадлежало ей. Брак с Филиппом по крайней мере ей это дал. Он, может быть, и владелец поместья, но и она будет хозяйкой Мезон де Корбей. Неважно, что ждет ее там, усадьба станет ее домом. А там посмотрим.

На широкой проселочной дороге карета замедлила ход, а потом и вовсе остановилась у заржавевших ворот, окованных железом. Энни вглядывалась сквозь заросшие решетки, и ее охватило неприятное предчувствие.

Ей приходило на ум, что дом Филиппа может быть не столь величественным, как имение д'Харкуртов, но она никак не предполагала, что он окажется таким заброшенным.

Кучер слез с козел, отворил скрипящие ворота, и перед ними открылась изрытая проезжая дорога, которая, петляя, уходила в тень переплетающихся ветвей старых каштанов. Маленький караван двинулся вперед, неестественная тишина и мрачная тень от деревьев только усугубляли страхи Энни. Однако она не показывала вида, пока, раскачиваясь на ухабах, карета ехала еще чуть не целую милю. Наконец деревья расступились, приведя к огромной лужайке, усыпанной дикими цветами. Посреди этой лужайки – ее, видимо, когда-то величественное оформление превратилось в разноцветное запущенное буйство, – стоял дом.

Все страхи Энни улетучились вместе с остатками гнева. Она вскочила на ноги.

– О, Филипп! Тут прекрасно!

Ее взгляд скользил с остроконечных крыш на цилиндрическую въездную башню, замечая и окна с балконами, и резные каменные украшения, и полуразрушенные печные трубы. Но тут их карета попала в очередную выбоину на дороге, и Энни отнюдь не грациозно плюхнулась обратно на сиденье.

В поместье Корбей не было ничего величественного или элегантного; в сравнении с огромными домами Парижа он даже казался не особенно большим. Когда-то побеленные стены теперь были усеяны пятнами, напоминая изрытое оспой лицо, их вид скрашивали лишь квадраты окон и изящные вазоны с тюльпанами, нарциссами и анютиными глазками. На застекленных башенках, украшавших вход, кое-где недоставало черепицы, и сквозь разбитые верхние окна западного крыла проглядывало голубое небо, но каким-то непонятным образом старый дом умудрялся сохранять вид безмятежности и покоя и вызывал теплые чувства. Возможно, поэтому она сразу и искренне полюбила его.

– Скорее бы посмотреть, как там внутри.

Брови Филиппа взметнулись в изумлении.

– А я думал, вы будете разочарованы.

– Разочарована? – Энни покачала головой. – Нет. Я сразу в него влюбилась.

Экипаж остановился перед каменными ступенями входа, и они увидели на крыльце Жака. Он вышел во двор их поприветствовать.

– Добро пожаловать в дом, ваши милости. – Он открыл дверцу, как настоящий лакей, и, опуская лесенку, обратился к своему господину: – Мадам Плери чуть не хватил удар, когда я сообщил, что ваша милость едет прямо за мной. Она отправила сына в деревню за провизией, а сама принялась снимать чехлы с мебели. Так что внутри вы ничего не увидите за той пылью, которую она подняла.

Жак растворил тяжелые дубовые двери, и Энни шагнула в прихожую. Слева от нее шла вверх узкая винтовая лестница. Сквозь лестничную площадку проглядывали два причудливых прохода в виде арок, а высоко над головой виднелись резные стропила, поддерживающие коническую крышу, на потолке оставались еще слабые следы красно-синей росписи.

Энни даже не замечала следов от потеков воды на стенах и потолках. Она почти не обратила внимания, что края гобеленов, висящих между высокими окнами, обтрепаны. Интересно, сколько же поколений детей выдумывали свои истории о прекрасных дамах и отважных рыцарях, глядя на рисунки старинных тканей.

– Пойдемте, мой милый муж, покажите мне наш дом, – обратилась она к Филиппу, стоявшему в дверях.

Экскурсия была недолгой. Только несколько комнат усадьбы Корбей были пригодными для жилья. К тому времени, как они пришли в просторную спальню с окнами на восток на втором этаже, Энни уже поняла, как много труда потребуется, чтобы вернуть этому дому его былое великолепие.

К этой задаче она была готова. Впервые с тех пор, как она покинула монастырь, у нее появилась в жизни реальная цель.

Филипп распахнул дверь спальни.

– Ваша гардеробная соединяется с моей, моя выходит к фасаду дома. Думаю, вы предпочтете эту спальню. Она светлее и выходит окнами в сад – так здесь называют эти заросли.

Собственная комната. Может быть, в ней она будет счастлива.

Энни улыбнулась, но с опаской взглянула на дверь гардеробной. На ней не было никакого запора. И на двери, что вела в комнату Филиппа, также не было ничего похожего на замок. Бросив смущенный взгляд на высокую кровать с балдахином, она сказала:

– Мне очень нравится эта комната. – Она удержалась и не сказала, что комната понравилась бы ей еще больше, если бы дверь запиралась изнутри. Впрочем, это довольно легко исправить.

Энни прошла по выцветшему цветочному узору ковра и открыла стеклянные двери, ведущие на залитый солнцем балкон. Глядя на беспорядочные заросли в южной стороне за домом, она невольно прижала руки к груди в восхищении.

– Я рада, что мы сюда приехали. Все вокруг кажется таким мирным. Я чувствую себя в полной безопасности, так далеко от… всех придворных интриг.

Филипп улыбнулся:

– Если это делает вас счастливой, то я рад, что мы сюда приехали. Но мы не сможем оставаться тут вечно. По воле бога, я должен буду вернуться ко двору и к своей службе в Париже.

Энни испуганно замерла:

– И я должна буду поехать с вами?

Он, нахмурившись, чуть закусил губу.

– Давайте не будем пока думать об этом. У нас впереди несколько недель.

Был ли он огорчен или обрадован ее желанием остаться? Энни не могла сказать.

– А вы хотите вернуться?

– Я должен вернуться на свой пост в гвардии. Это мой долг. – Он прищурился от солнца, не отводя глаз от линии горизонта. – Солдат, получив приказ, идет туда, куда его посылают. Я не хочу сейчас думать об этом.

Чем вызвана горечь в его голосе? Отчужденное, замкнутое выражение лица Филиппа напомнило Энни, как мало, в сущности, она знает своего мужа. Она спросила:

– Вы сами выбрали жребий солдата или это решили за вас?

Он повернулся к ней, взметнув одну бровь, и что-то сродни удивлению читалось в выражении его лица и легкой улыбке.

– Вы всегда так в лоб задаете личные вопросы?

Ее ответный взгляд был достаточно уверенным.

– Мы муж и жена, Филипп. Разве плохо, что я хочу знать о вас как можно больше?

– Я второй сын в знатной семье. Военная служба была единственным приличным для меня занятием, вот я ее и выбрал. – Он резко поднял подбородок, словно готовился к защите.

После секундного молчания Энни необдуманно спросила:

– Ну и как, нравится вам солдатская служба?

И вновь черты его лица ожесточила горечь.

– Солдат никогда не задает себе этого вопроса.

Энни воспринимала Филиппа как приятного спутника, воспитанного придворного и члена семьи Харкурт, но совершенно не представляла его в роли солдата. Почти по-детски она представляла себе его жизнь только в той мере, в какой она была связана с ней. И теперь, понимая, насколько эгоистичными были ее взгляды, она рассердилась на себя и заговорила мягче:

– Последние пять лет, наверное, были очень трудными, ведь между походами в Испанию все время шла борьба с Фрондой.

Филипп скрестил руки на груди. От его слов веяло усталостью.

– За последние шесть лет сейчас я только второй раз в отпуске.

Восстание и война с Испанией всегда казались Энни чем-то отдаленным, нереальным – политическими играми, в которые играют неведомые персонажи. Но теперь загнанное выражение в глазах ее мужа показывало, что это касается и ее дома.

– Отец Жюль рассказывал, что вы проявили великую доблесть в четырех кампаниях против Испании, прежде чем вас перевели в королевскую гвардию.

При упоминании о гвардии лицо Филиппа стало еще более замкнутым, однако он не произнес ни слова.

Его скрытность только подогрела ее любопытство.

– Фронда расколола многие знатные семьи. Как случилось, что вы предпочли служить королеве-регентше?

От явной дерзости вопроса Филипп заморгал, но затем улыбнулся. Он отвечал, как бы подшучивая над собой:

– Как я уже говорил, имей я возможность жить по своему желанию, я бы выбирал, что мне предпочитать. Однако мы слишком много говорим обо мне. Как вы находите наш сад?

Энни поняла, что ей лучше прекратить расспросы.

– Когда-то, должно быть, он был прекрасен.

Сквозь деревья виднелась крыша какого-то строения, должно быть, конюшни. Южнее, на дальней границе, был виден неторопливый ручей, впадающий в пруд. Неподстриженные темно-зеленые самшиты образовывали аккуратный узор. Розы так буйно разрослись, что их ветки образовали причудливую арку поверх полевых цветов и сорняков. В самом центре из зарослей высокой травы выступали выщербленные ветром и дождями кудри мраморного херувима.

Энни осмелилась спросить:

– С небольшой помощью все можно восстановить. Есть ли в штате прислуги садовники?

Глаза Филиппа раздраженно сузились.

– Кроме Жака, Сюзанны и Мари, штат, как вы выразились, состоит из Поля, мадам Плери и ее сына Пьера.

– На такой дом их явно недостаточно. Неудивительно, что все выглядит таким запущенным, – сказала она и тут же заметила, что ее высказывание заставило его уязвленно насупиться.

Неужели все мужчины так чувствительны, когда речь заходит о том, как они управляются с домашним хозяйством?

Не обращая внимания на его обидчивость, она позволила себе увлечься мыслями о том, каким прекрасным можно сделать сад.

– Здесь будет не так уж много работы, Филипп. А я люблю приводить все в порядок. Немного терпения, и это место станет прекрасным, вот увидите. А пока я буду присматривать за его обновлением, вы сможете отдыхать. Читать. Охотиться. Я позабочусь обо всем. Через несколько недель Мезон де Корбей станет настоящим уютным домом.

15

Прошло две недели.

Филипп оторвался от полки с книгами в библиотеке Мезон де Корбей, подошел к двери и, открыв ее, громко позвал:

– Жак, иди сюда!

Его голос был почти не слышен из-за шума строительства и болтовни служанок, которые чистили люстру, опущенную почти до самого пола.

– Как добиться хоть капельки внимания от собственного камердинера? – обратился он к безмолвию библиотеки. Скорее всего Жак все еще наблюдает за работой в саду, который захватила Анна-Мария больше недели назад. «Только на несколько дней», – уверяла она. Ничего себе, несколько дней!

Филипп вернулся к книгам, все еще возмущаясь. Черт побери, должен же мужчина требовать хоть какое-то уважение к себе, тем более в своем собственном доме, и иметь покой не только в одной-единственной комнате!

Сумрачный свет, просачивающийся через высокие строгие окна, делал его кабинет похожим на келью. Он почувствовал неожиданный прилив благодарности за то, что эту комнату привели в порядок в первую очередь. Коричневые полки из орехового дерева с каскадами резных узоров, изображающих фрукты, отполированы до блеска. Книги на них заботливо обтерты от пыли. Многие нашла его жена, когда устроила решительную чистку чердаков и подвалов. Первые несколько дней в Мезон де Корбей Филипп провел с удовольствием, читая эти книги, добавив их к коллекции, которая у него уже была.

А потом появились плотники. И кровельщики!

И теперь с рассвета до заката в доме не было ни минуты покоя.

Он не мог спастись от этого даже прогулкой верхом, охотой или рыбной ловлей, потому что Жак был занят. После того, что случилось тогда ночью в Тюильри, Филипп понимал, как было бы глупо рисковать бродить здесь одному, и Жак стал единственным слугой, которому он доверял сопровождать себя. Последние восемь дней он зарывался в книги и прятался в библиотеке, как в норе, но не мог спокойно почитать и пяти минут – на него обязательно обрушивался какой-нибудь очередной шум.

И еще его раздражала бездеятельность. Она оставляла слишком много времени для размышлений – о бесконечных придирках на службе, о злобной зависти офицеров и о несчастных французских парнях, убитых им в этом проклятом восстании. Больше года он был настолько занят, что не успевал взглянуть в лицо жестокой реальности. Но теперь она не отпускала его.

К тому же его женитьба тоже вызвала новые трудности. Анна-Мария не только поставила под удар его положение при дворе, но и перевернула вверх дном всю его жизнь.

Филипп подошел к камину, раздраженно глядя на очищенные от копоти камни. Когда он позволил жене взяться за восстановление усадьбы, он думал, что это займет ее и даст ему свободу. Вместо этого она разрушила и покой, и порядок в Мезон де Корбей.

Правда, следует отметить, что еда стала значительно лучше. Мадам Плери охотно уступила свои обязанности по кухне двум приходящим поварам. Хотя приготовленные ими блюда были не слишком изысканными, все же сейчас Филипп сидел во главе стола, как приличествует хозяину поместья. Да и прислуживать за столом стали более умело. Но эти улучшения не возмещали ту суматоху, которую внесла Анна-Мария в его всегда спокойный дом.

Какой смысл в этой проклятой суете? Анна-Мария безо всякой необходимости загоняла себя и работников. Каждый день, кроме воскресенья, она поднималась до рассвета и трудилась целый день как одержимая. Она так изматывалась, что с трудом просыпалась. С тех пор, как они приехали сюда, Анна-Мария избегала оставаться с ним наедине. Они встречались за обедом и ненадолго вечером, когда она сообщала ему о сделанной за день работе. Их разговоры в основном сводились к обсуждению всяких мелочей по ремонту дома. После ужина, ссылаясь на усталость, Анна-Мария удалялась в свою спальню одна.

Невозможно было даже предположить, что их медовый месяц окажется таким. Филипп понимал, что в конце концов Анна-Мария устанет тратить все силы на восстановление дома, но ему надоело ждать. Память об их близости до сих пор заставляла его вздрагивать. Почему он должен мучиться в пустой постели?

Забавно. Он наивно считал, что медовый месяц обеспечит ему постоянное и легкодоступное сексуальное удовлетворение. Но вышло не так. Никогда еще он не оставался так долго без женщины с тех самых пор, как ушел из отцовского дома в семнадцать лет. Открыв книгу, Филипп попытался продолжить чтение, но его настроение мешало ему на чем-либо сосредоточиться. Он уговаривал себя, что его раздражительность вызвана надоевшим бездельем и постоянной суматохой в доме. Он решительно отказывался признаться себе, что холодность Анны-Марии так задевает его.

Подойдя к окну, Филипп увидел прямо за стеклом веселую физиономию маляра. Эта картина окончательно разозлила его, и он рявкнул:

– Работай где-нибудь в другом месте, когда я здесь!

Маляр не расслышал его и, кивнув головой, продолжал работу.

Проклятье! Не иначе как Анна-Мария пообещала этому дураку награду за досрочное окончание работы. Она слишком хорошо обращается с работниками. Такая фамильярность не подобает женщине ее положения. Он говорил ей об этом, но без толку.

Филипп грустно вздохнул, усаживаясь за отполированный письменный стол. Его ждали разные бумаги от местных поставщиков, портных, ремесленников, от парижских купцов. Он внимательно проверял счета на ковры, мебель, постельное белье, ткани, хозяйственные мелочи, кровельное железо, гвозди, овес, зерно, садовую рассаду – не считая строительного леса, кирпичей, известкового раствора и щебенки. Если его жена и дальше будет так сорить деньгами, через несколько месяцев от ее приданого ничего не останется. Филипп не хотел снова влезать в долги, он достаточно настрадался от кредиторов.

– Я сам породил это чудовище. – Филипп, бессильно свесив руки, опустился в тяжелое старинное кресло.

Раздался громкий стук, и в дверь заглянул Жак.

– Вы меня звали, ваша милость?

Встрепанный, покрытый грязью, он остановился у двери, стараясь не запачкать пол.

– Да, я звал тебя! Что случилось с кухней? Я четыре раза звонил туда, но никто не пришел.

Жак сморщил лоб, соображая.

– Ее милость велела снять все звонки, чтобы их починить.

– Слава богу, хоть этот звонок работает прекрасно. Скажи это мастерам.

Слуга согнулся в поклоне.

– Сейчас же передам. Это все, ваша милость?

– Нет, не все. Где герцогиня? Я хочу поговорить с ней.

– Скорее всего ее милость в западном крыле.

– Что она там делает?

– Торгуется, – неохотно пробурчал Жак, – с купцами из Парижа.

Филипп перестал шуршать счетами.

– Торгуется? Ты сказал – «торгуется»?

Жак с тоской смотрел на дверь, явно предпочитая жару и грязную работу в саду неприятному разговору.

– Ну да, торгуется, ваша милость. – Он опустил голову и уныло уткнулся взглядом в пол. – Спорит.

– Что?! – Это была последняя капля. Филипп коротко кивнул. – Ты можешь возвращаться к своим делам, Жак. Я сам в этом разберусь. – Он решительно прошел мимо застывшего Жака и вышел из библиотеки. Подумать только, хозяйка Мезон де Корбей спорит с купцами, как простая служанка!

Возмущенный, Филипп направился к западному крылу. Пол танцевального зала только что засыпали песком. Деревянный помост загораживал дорогу.

– Проклятье! Человек не может спокойно ходить в собственном доме!

Наверху главный мастер остановил работы и поклонился ему.

– Просим прощения за беспокойство, ваша милость.

Когда Филипп поднял голову, сверху свалился небольшой кусочек штукатурки и попал ему прямо в лоб. Смахнув его со лба, Филипп сердито крикнул:

– Где герцогиня?

Работник протянул руку по направлению к террасе.

– Кажется, она где-то там, ваша милость.

Окончательно разозленный, Филипп с трудом пробрался через путаницу столбов, поддерживающих помост, и наконец выскочил на террасу. Через стекло он увидел жену, копающуюся в рулонах тканей, беспорядочной грудой наваленных в повозке. Двое торговцев с удовольствием разглядывали ее колышущуюся нижнюю юбку и обтянутые чулками лодыжки.

Филипп вскипел от негодования. Можно подумать, она не слышала его упреков. Эта женщина безнадежна. Она не понимает своего положения!

Мощным ударом кулака он высадил дверь террасы, вдребезги разбив стекло, и бросился к повозке.

Торговцы торопливо отскочили в сторону, Филипп скатился с террасы и схватил в охапку свою изумленную жену.

– Филипп! Что случилось?

Ничего не ответив, он поставил ее на ноги и, повернувшись к побледневшим торговцам, с холодным спокойствием сказал:

– Как вы смели так небрежно показывать герцогине свои товары? Сейчас же убирайтесь отсюда. И если любой из вас будет болтать об этом недостойном случае, я убью его. Все ясно?

Торопливо кланяясь, старший из двух толкнул второго на сиденье повозки, прыгнул к нему, уселся рядом и огрел кнутом лошадей. Повозка бешено загрохотала, огибая дом.

Энни стояла, положив руки на бедра. Он что, спятил?

– Силы небесные! Что я такого сделала? Всего-навсего подбирала ткань для занавесей в вашей библиотеке, подходящую по цвету к ковру. Теперь придется посылать в Париж за другим торговцем. На это уйдет не один день.

Филипп еле удержался от потока ругани.

– Это неважно. Очевидно, вы не понимаете главного.

Энни видела, что он изо всех сил пытается успокоиться.

– Это моя библиотека, и вы возились с ней вполне достаточно. Мне не нужны никакие занавеси.

Энни терпеливо объяснила:

– Там должны быть занавеси, без них зимой в комнате будет холодно, как в могиле.

Несколько садовников, пропалывающих поблизости газон, стали работать медленнее, явно прислушиваясь к разговору.

Филипп прорычал сквозь зубы:

– Мадам, вы столь же неугомонны, сколь и настойчивы, но еще больше упрямы. Я не буду стоять здесь перед слугами и спорить с вами.

Он схватил ее за руку и почти потащил вдоль покрытой гравием дорожки к павильону возле пруда.

– Пойдемте туда. Мы должны все выяснить наедине.

Энни с трудом удержалась на ногах. Когда Филипп втолкнул ее внутрь колоннады павильона, она решила, что с нее достаточно.

– Позвольте мне уйти. Как вы смеете унижать меня, обращаясь со мной, как с непослушным ребенком?

– Я?! Унижаю вас? – Он явно сдерживал себя, пытаясь смягчить выражения. – Как вы смеете так унижать меня. Вы, как простая крестьянка, влезаете в повозку и выставляете на обозрение всему свету ваши ноги и вашу нижнюю юбку. – Филипп угрожающе махал пальцем прямо перед ее носом. – Мадам, я многое старался не замечать с момента нашей встречи, но я не позволю вам ронять честь моего дома. Я ваш муж, а не воспитатель, но я неоднократно предупреждал, что вы не должны работать вместе со слугами и мастерами. Если вы сами не измените свое поведение, я буду вынужден… я… я уволю большинство из них и положу этому конец. Вам ясно мое решение?

Энни держалась очень хладнокровно, хотя ей очень хотелось укусить его указующий палец. Она спокойно ответила:

– Что касается моего общения с торговцами, то я всего лишь заботилась об экономии. Они всегда назначают цену, которую потом снижают. Просто сейчас это происходило в поместье. И вам надо было так выгнать этих бедняг.

Филипп стиснул зубы, зло прищурив глаза.

– Я еще раз напоминаю, мадам, о вашем ранге и положении в этом доме. Вы должны нанять какого-нибудь знающего человека, чтобы он вел дела с торговцами и работниками. Заниматься этим вам самой неприлично.

Энни, преодолев возмущение, попыталась убедить его с помощью логики:

– Вы прекрасно знаете, сир, что я стараюсь найти управляющего. Вы знаете также, что здесь во всей округе не найти человека, который согласился бы так возиться с ремонтом дома. И, пока мы никого не найдем, придется самим за всем следить. Необходимость заставляет меня заботиться об этих низких мелочах.

Филипп вспыхнул.

– Если вам так неприятно мое поведение, предлагаю вам вернуться в Париж. Не сомневаюсь, там вы найдете приятные развлечения, – тень прошлой обиды промелькнула в ее глазах, и она добавила: – И, конечно, вас там ждет общество, вполне подходящее для жизни, к которой вы привыкли.

Филипп сжал зубы. Сколько она еще будет играть в несправедливо обиженную женщину, наказывая его отказом разделить с ним постель?

Его терпение лопнуло. Он приблизился к ней вплотную.

– Мадам, вы умеете плавать?

– Прошу прощения?..

– Вы умеете плавать?

Она покачала головой:

– Нет, я…

Прежде чем она успела закончить, Филипп, обхватив ее, поднял на руки и легко, словно сноп пшеницы, понес через павильон.

– Неважно. Пруд совсем неглубокий.

Он поднял ее над деревянной оградой и бросил в воду.

Энни появилась на поверхности воды, задыхаясь и фыркая.

– Это подло! Я не умею плавать! Вы хотите меня утопить?

Ее муж, усмехаясь, прислонился к одной из колонн.

– Я рад, что удалось снять с вас маску святой невинности, – сказал он, скрестив руки на груди. – Ах, моя дорогая, если бы вы могли видеть это зрелище!

Она трахнула кулаком по воде, пытаясь уберечь шелк платья, всплывший вместе с мутью, поднявшейся со дна.

– Вы хам! Пусть вы мой муж, но вы не имеете пра… – Гневная тирада Энни была прервана прикосновением к ее груди чего-то холодного и шевелящегося. Она пронзительно взвизгнула.

Увидев, что причиной ее испуга был всего лишь маленький лягушонок, Филипп расхохотался.

Это окончательно разозлило Энни.

– Как вы, высокомерный, невыносимый… – Она попыталась двинуться, но ил на дне прочно всосал ее обувь, не давая сделать ни шага.

Ее бессмысленное дерганье только рассмешило Филиппа еще больше.

В бешенстве Энни колотила одной свободной ногой с такой силой, что, теряя равновесие, погружалась в воду с головой. Пытаясь вытащить другую ногу, она добилась только того, что всплывшая наверх юбка облепила ее лицо мокрым и грязным комом. Энни пыталась хоть что-то увидеть сквозь покрытую грязью, облепленную тиной и травой ткань, старалась освободиться, но ее все время тянули вниз отяжелевшие складки юбки.

Совершенно обезумев, она рвалась из вязкой тины. Внезапно ей показалось, что пути наверх вообще нет. Чем больше она боролась, тем больше запутывалась. Смертельно испуганная, Энни попыталась вздохнуть, хлебнула воды и отчаянно закашлялась. Раздался всплеск.

Две крепких руки вытащили ее на солнечный свет.

Но этого оказалось недостаточно. Энни судорожно била ногами и кашляла, выплевывая грязную воду прямо в бледное лицо Филиппа. Он повернул ее вниз лицом и железными пальцами сдавливал ее грудь и живот, стараясь выжать воду из легких.

Какой-то первобытный ужас заставлял ее сопротивляться. Филипп давил резко и ритмично, до тех пор, пока из легких не полилась вода и не очистился от грязи желудок. Энни расслабилась и вдохнула наконец благословенный воздух полной грудью.

– Анна-Мария? Вы слышите меня? Все в порядке?

Все в порядке? Он еще спрашивает после того, как чуть не утопил ее!

Энни повернулась, села и выдрала из земли несколько больших комьев вместе с травой.

– Вы вероломный, надутый, жадный, напыщенный, бестолковый, самодовольный, безбожный грубиян!

Он увернулся от первого кома земли, которым она швырнула в него, но второй попал прямо ему в лицо. Грязь размазалась по влажной коже, осыпав его черными веснушками. Протирая глаза и выплевывая грязь, он усмехнулся:

– Я всегда подозревал, что под скромным видом монахини скрывается буйный характер. Но вашей монастырской образованности для подобных случаев недостаточно. Напомните позже, я вас научу некоторым выражениям, которыми пользуются в казармах.

– Как, как вы… – Он еще и издевается!

Губы Энни задрожали, и она ринулась вперед, чтобы стереть с его лица эту мерзкую ухмылку. Несмотря на намокшие юбки, она с такой скоростью обрушилась на него, что он свалился как подкошенный.

Прежде чем он успел подняться, она села ему на ноги и кулаками размазала по его лицу ком земли, стараясь нажимать побольнее.

– Как смели вы смеяться надо мной, вы, недотепа? Ваша миленькая шутка чуть не убила меня!

Филипп покорно переносил все, но, когда она костяшками пальцев ударила его под глаз, заставив вскрикнуть от боли, он легко, словно надоевшего котенка, отбросил ее на спину.

– Довольно! – Грязными пальцами он осторожно ощупал место удара. – Дьявол! Я одним глазом ничего не вижу!

Энни растирала костяшки пальцев.

– Какая жалость, я надеялась – не видят оба. – Отнюдь не смирившись, она вскочила на ноги и двинулась к нему. – Ну, сир! Покажите, что вы сможете со мной сделать здесь, на сухом берегу. Я не боюсь вас!

После взаимного обмена легкими ударами они стали кружить по траве, он – настороженно наблюдая, она – с откровенной агрессивностью. Вскоре Филипп почувствовал, что его напряжение спало и в горле заклокотал смех.

Руки Энни снова сжались в кулаки.

– Негодяй! Вы считаете забавным унижать собственную жену?

Филипп покачал головой:

– Нет, мадам. Но взгляните на нас. Как вам это нравится?

Негодование Энни утихло, когда она посмотрела на себя. Она попыталась расправить грязные складки своей юбки.