Электронная библиотека » Хезер Димитриос » » онлайн чтение - страница 7

Текст книги "Токсичный роман"


  • Текст добавлен: 7 октября 2019, 12:00


Автор книги: Хезер Димитриос


Жанр: Зарубежные любовные романы, Любовные романы


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава 12

Раздается тихий стук в окно.

Я его ждала. Выскальзываю из кровати уже полностью одетая: на мне самое откровенное летнее платье, ведь сейчас май, и ночи теплые. Я машу, и ты улыбаешься, касаясь края шляпы, как истинный джентльмен.

Я колеблюсь у двери, старательно прислушиваясь. Тишина. Я смотрю на окно, уже почти готовая отменить это все, но ты уже ушел и ждешь меня у раздвижной двери. Мы делали это почти каждую ночь после того, как ты меня поцеловал, и потому у нас налаженная система.

«Стоит ли он того?» – спросила меня Бет по телефону, когда я рассказала ей о вылазках.

Стоишь ли ты того, чтобы попасть в неприятности? Стоишь ли домашнего ареста на остаток моей жизни?

«Да, – сказала я. – Думаю, стоит».

Никто не может понять, что мы с тобой испытываем друг к другу, какое это глубокое чувство. Совсем немного времени понадобилось, чтобы ты стал самым важным человеком в моей жизни. Самым важным. Я никому этого не говорю, особенно тебе, но я почти уверена, что ты моя родственная душа. Мне нравится представлять, как мы постареем вместе, наши руки – узловатые, в венах и пятнах и все еще держатся друг за друга. Мне нравится думать, что ты не сможешь перестать смотреть на меня, даже когда у тебя будут двухфокусные очки и катаракта.

Я выскальзываю из комнаты и на цыпочках иду по застеленному ковром коридору, осторожно переступая скрипящие места.

– Куда мы идем в этот раз? – шепчу я, когда мы с тобой отходим от дома.

Твои глаза встречаются с моими, а уголки губ поднимаются:

– Увидишь.

Мы бежим зигзагом по улице, прыгая из тени в тень. Это становится игрой – кто может прыгнуть дальше? Пять минут спустя мы стоим перед школой. Ты тянешь меня в густую темную тень возле библиотеки за секунду до того, как проезжает полицейская машина. В нашем пустынном пригороде для копов не редкость остановить любого молодо выглядящего человека на улице после десяти вечера. Вот тогда по телевизору транслируют: «Двадцать два часа. Ваши дети дома?».

Я почти хнычу от страха: страшно даже представить, как мне влетит, если меня поймают. Я испытываю свою удачу, знаю.

– Гэв, может, нам не стоит…

– Почти пришли, – шепчешь ты, сжимая мою руку.

Я отстраняюсь, качаю головой:

– Серьезно, ты не представляешь, как плохо это может обернуться для меня.

– Чего ты боишься? – говоришь ты, проводя пальцами по моему подбородку.

– Всего.

Быть с тобой – как находиться в свободном падении, и никакого места для приземления не видно.

– Вот почему нам нужно это сделать, – говоришь ты, целуя меня в лоб. – Ты не пожалеешь.

Если бы я была такой же храброй, как ты. Если бы у меня было сердце искателя приключений. Я стою неподвижно несколько секунд, думаю, стоит ли он того?

– Хорошо, – шепчу я.

– Моя умница.

Моя умница.

Я дрожу, улыбаясь, пока ты ведешь меня к открытому амфитеатру.

Сегодня ночью светит почти полная луна, и она омывает территорию школы серебряным светом. Без всех учеников и общего хаоса школа становится таинственной, даже волшебной. Мне кажется, я могла бы ставить сцену из «Сна в летнюю ночь». Я бы поставила тебя в амфитеатре на передней части сцены справа, прямо там, где лунный свет ярче всего. Ты тянешь меня именно туда.

– Так, оставайся прямо здесь, – говоришь ты и отпускаешь меня.

Ты уходишь вглубь амфитеатра и достаешь свою гитару из темного угла – акустическую гитару, которую ты назвал Розой.

Если бы я ставила пьесу о нас, я бы поставила себя дальше от края сцены, чтобы не стоять спиной к аудитории. Включила бы мягкий свет – кремовый и голубой на тебе и мне, а остальная часть сцены остается темной. Это выглядит так хорошо, что должно показываться на Бродвее.


Гэвин и Грейс смотрят друг на друга через сцену. Она скрещивает руки на груди, обхватывает себя руками, внезапно чувствуя смущение. Он улыбается, подходя ближе.


Гэвин

(настраивает гитару, поет, кричащая акустическая вокализация такая же, как у Джека Уайта):

 
Белые стены,
Черное сердце,
Мой разум разрывается
На части.
 
 
Скомканная бумага,
Темно-синие чернила,
Слова из ее сердца,
Которые уводят меня с края.
 
 
Грань душевного равновесия,
Cезон потерь.
Буду любить тебя, дорогая,
Мне не нужна причина.
 
 
Нежные поцелуи,
Теплые руки,
Она собирает
Меня по частям.
 
 
Ее слова – клей.
Она ведет меня.
Ее глаза вдохновляют,
Снова разжигают мой огонь.
 
 
Нежные поцелуи,
Теплые руки,
Она собирает
Меня по частям.
 
 
Так скажи мне, милая,
Скажи мне правду,
Чувствуешь ли ты себя
Обновленной из-за меня тоже?
 
 
Возьми мою руку,
Давай сделаем это сейчас.
Будем вместе,
Мне все равно как.
 
 
Грань душевного равновесия,
Cезон потерь.
Буду любить тебя, дорогая,
Мне не нужна причина.
 
 
Грань душевного равновесия,
Cезон потерь.
Буду любить тебя, дорогая,
Мне не нужна причина.
 
 
Мне не нужна причина.
 

Гэвин

(прекращает играть. Делает пару шагов вперед по сцене, ставит гитару на пол, а потом падает на колени):

Грейс. Будь моей девушкой.


Грейс начинает плакать, и Гэвин встает, берет ее на руки. Он кружит ее, и она откидывает голову назад, смеется.


Гэвин

(шепчет в ее губы):

Скажи мне, что это стоило риска быть пойманными.


Она наклоняет набок его шляпу и прижимает свои губы к его.


Грейс:

Это стоило того.


Неизвестный голос:

Эй!


Гэвин:

Черт.


Он ставит Грейс на землю, и они бегут, держась за руки, со сцены, а охранник светит на них фонариком. Они бегут по территории школы, мимо библиотеки и столовой. Когда они добегают до машины Гэвина, Грейс ложится на капот и смеется.


Так что мы официально вместе.

Я не витаю в облаках, я выше облаков. Это нереально, это счастье. Я боюсь, что вселенная заметит и заберет тебя у меня. Потому что это нечестно – чувствовать себя так хорошо, как я себя чувствую.

Я не представляю пока, какие жертвы ждут меня впереди. Я такая бестолковая, Гэвин. Такая чертовски бестолковая.

– Эй, – шепчешь ты, – хочу спросить кое-что.

Мы сидим в твоей машине. Прошло всего несколько часов после того, как ты спел мне песню, но небо уже светлеет. Скоро нужно идти.

Я целую тебя в нос:

– Давай.

– Теперь, когда мы вместе, мне кажется, ну, нам нужно рассказать о том, что мы делали с другими людьми.

У меня уходит минута на то, чтобы понять, о чем ты говоришь.

– Ты имеешь в виду… физические отношения?

Ты киваешь:

– Нам просто нужно раз и навсегда это выяснить, понимаешь?

Мы лежим лицом друг к другу на наших креслах, а руки переплетены над ручным тормозом.

– Не знаю, Гэв…

Твоя хватка становится сильнее.

– То есть… не то чтобы ты много этим занималась… Да?

Я слышу легкий оттенок паники в твоем голосе. Я качаю головой.

– Нет, по правде говоря, нет.

– Хорошо, тогда… – Когда я ничего не говорю, ты немного приподнимаешься. – Я хочу, чтобы бы могли рассказывать друг другу о чем угодно. Понимаешь?

Я думаю о своей маме и Великане, обо всех их секретах: всех «не-говори-маме» Великана и маминых «чего-Рой-не-знает-ему-не-навредит». Я не хочу быть похожими на них. Совсем.

– Это пустяки, – говоришь ты. Ты подносишь мою руку к губам и целуешь. – Я начну.

Ты рассказываешь мне о Саммер. Как вы занимались всем, кроме секса. Я шокирована новостью, что ты девственник. Я бы никогда не догадалась.

– Почему вы не занимались этим? – спрашиваю я. – Ну, сексом?

Ты играешь с ключами, рассматривая их.

– Она религиозная. И… просто не казалось, что это правильно. – Твои глаза встречаются с моими. – Так что…

Я делаю вдох и рассказываю тебе о трех парнях, которых я целовала. О парне постарше, которому я разрешила запустить руки под кофту и в трусы в восьмом классе.

Ты бледнеешь.

– Ты… что-то с ним делала?

Эта красивая, идеальная ночь внезапно разрушена. Я вижу битву внутри тебя. Она разворачивается в твоих глазах. Ты раздумываешь, правда ли хочешь быть со мной. Может быть, ты бросишь меня до первого урока. До него осталось всего четыре часа.

– Да, – шепчу я.

Я рассказываю тебе, что раньше не видела пенис до этого, как я держала его в руке. «Смотри, что ты со мной делаешь», – говорил старший парень.

– Я убью его, – бормочешь ты.

– Гэв. Он типа далеко.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваешь ты. – Вы что, общаетесь?

– Нет. Боже, нет. Это была летняя интрижка. В лагере. – Я протягиваю руку и сжимаю твою. – Это было очень давно. Вечность назад.

Внезапно я чувствую себя виноватой, словно изменила тебе. Ты не смотришь на меня, и кажется, что ты очень далеко, словно то, что я делала с теми парнями, возвело между нами стену. Я чувствую себя грязной, испорченной. Интересно, думаешь ли ты, что я шлюха. Без предупреждения я разражаюсь слезами.

Ты смотришь на меня, пораженный:

– Грейс! О боже, прости. Ш-ш-ш-ш. – Ты притягиваешь меня к себе, так что я теперь сижу на твоих коленях. – Не плачь, дорогая, – шепчешь ты. – Все это дерьмо в прошлом. Теперь только ты и я. Вот что имеет значение.

– Но я вижу, что я тебе отвратительна, – хнычу я.

– Отвратительна?

– Из-за того, что я занималась этим с другими парнями.

Ты поглаживаешь мои волосы:

– Ты мне не отвратительна. Я зол. И не на тебя. Мне просто противно думать, что кто-то, кроме меня, касался тебя так.

Я поднимаю глаза, и ты целуешь меня нежно и мягко. Когда ты отодвигаешься, то прижимаешь свой лоб к моему и говоришь слова, которые решат мою судьбу на следующий год:

– Боже, я люблю тебя.

Мой рот открывается, и тихий вздох срывается с губ:

– Не говори так, если не… То есть тебе не нужно стараться утешить меня.

– Грейс. Я. Люблю. Тебя. Поняла?

Твои льдисто-голубые глаза полны чувств и блестят от слез. В таком свете ты весь состоишь из угольных линий и бархатных теней. Что-то внутри меня разрывается, и слова выпадают наружу.

– Я тоже тебя люблю, – улыбаюсь я. – Ну то есть это и так понятно.

Вот так начинается худший год в моей жизни – в «Мустанге» c запотевшими стеклами, с красивым парнем в слезах.



Глава 13

Когда-то я мечтала, что меня подменили при рождении. Многие годы я фантазировала, что я дочь греческого кораблестроительного магната или принцесса маленькой, но богатой страны. Может быть, юная наследница – Вандербильт или Рокфеллер – родила, будучи подростком, и меня оставили в больнице, а женщина, которую я зову своей матерью, и мужчина, которого я зову отцом, не понимали, что я не их, а может, а может, а может…

Мой дедушка был спортсменом. Моя мама была спортсменкой. Моя сестра была спортсменкой. Футбол, теннис, волейбол. Длинные, упругие мышцы, глаза на табло со счетом – вот такие они. А я? Мягкая и гибкая, мечтательная, глаза к звездам, голова в облаках.

Я не вписываюсь.

В моей семье нет интеллектуалов. Никаких сумасшедших тетушек, живущих в Европе и рисующих картины. Мой отец никогда не играл джаз. Здесь, где я живу, нет башен из слоновой кости. Никто не использует слова «проницательность» или «экзистенциализм». Никто не носит развевающихся шарфов и не читает Брехта, не носит кольцо, купленное в Барселоне. Никто не играл в группе, пьесе, балете.

Я хочу до боли – буквально до боли – попасть на улицы Нью-Йорка, Парижа ночью, Москвы зимой, как Лара и доктор Живаго. Я мечтаю о мостовой, о тумане, вьющемся вокруг газовых уличных фонарей, о поцелуях под дождем. Такие вещи я не найду в Бирч Гров, и потому я создаю их волшебством, собирая все «другое» вокруг себя, как курица своих цыплят под крыло. Я слушаю «Песню венецианского гондольера» Мендельсона в темноте, когда единственный свет – пара свечей. От этой песни мне хочется плакать. Я тоскую о времени и месте, о которых ничего не знаю. Закрываю глаза, и вот я там. Читаю поэзию, мои глаза жадно бегают по строчкам, а сердце бьется в такт шекспировскому «Прошла зима междоусобий наших».

Когда я чувствую себя в ловушке, испуганной, одинокой, мне нужно всего лишь глянуть на небо и подумать: вот это видят люди в Марокко, когда смотрят на небо. И в Индии, Таиланде, Южной Африке. Корее, Чили и Италии. Мир, я напоминаю себе, мой, если у меня только хватит храбрости схватить его, когда мне представится возможность. «Я знаю, что это есть внутри меня, не знаю, что это, но это во мне». Уолт Уитмен сказал это давно, потому что он человек и пророк и понимает, каково это – быть мной.

Эта тайная я. Часть меня, которую я лелею, словно фиалку, сорванную с лужайки. Это та я, которая лежит в кровати без сна поздно ночью и представляет себе Верону и каково это – сказать: «Так поклянись, что любишь ты меня, и больше я не буду Капулетти». Эта я учит французский, мечтая о поездках в Париж. Je m’appelle Grace. J’ai dix-sept ans. Je veux le monde[12]12
  Меня зовут Грейс. Мне шестнадцать лет. Я хочу весь мир (франц.).


[Закрыть]
.

Впервые ты причинил мне боль, когда взял эту тайную меня и раздавил между большим и указательным пальцами, словно жука. Ты не специально, но именно так я это чувствовала.

Мы сидим возле твоего бассейна, свесив ноги в воду. На дворе середина мая – весна. Новое начало. Солнце садится, тепло дня висит в воздухе. Ты мое солнце, светишь так ярко, что я могу смотреть только искоса. Я позволяю себе думать, что, может быть, я твоя луна – светящаяся, таинственная, пока не…

– Ты не очень глубокая. – Ты произносишь эти ранящие слова задумчиво самому себе, словно удивлен. Они бьют меня под ребра.

Внутри я – «сломленная девушка, разнесенная на кусочки»: взрывы, бомбежка, внезапная, сносящая все во мне, что отважилось встать вокруг тебя. Как я и ожидала, я недостаточно знакома с искусством, чтобы держать под руку Гэвина Дэвиса.

Снаружи я – «глупая подружка»: безразличная девушка, жар горит на моих щеках, и я отворачиваюсь в сторону неглубокой части пруда. Неглубокой.

Я вспоминаю приложение со словарем на телефоне, которое все время приходится использовать, когда я читаю такие вещи, как «Мастер и Маргарита» или «Пробуждение». Или тот раз, когда я не знала слово «недоросль» в словарной викторине. Или что я не понимаю, почему девушкам нравится Джейн Остин. Ты прав: я не глубокая.

– Да, – говорю я, – знаю.

Слова причиняют боль, но Великан говорит мне то же самое уже многие годы, только вот он использует синонимы: тугоголовая, тупая, думай своей чертовой головой, Грейс.

И мама: «Лига плюща? Дорогая, будь реалистом».

Я не знала, как произносить слово «скабрёзный». Я прочитала его в книге, не могу вспомнить, в какой, и, признаю, я думала, что скабрезный, а не скабрёзный. Я знала, что в целом это значит «пошлый, непристойный», но я никогда не слышала, чтобы это слово произносили вслух. Моя семья обычно не использует книжную лексику, кроме тех моментов, когда мама говорит мне, что то, что я делаю – маразм или что я невежда. Я долгое время не знала, в чем разница между эпифанией и эпитомой. Я учу слова, когда читаю книги, так что делаю это почти каждый день, но произношу слова неправильно. Когда кто-то указывает на это, я чувствую себя глупой. Словно на мне дурацкий бумажный колпак, а все остальные в шляпах и беретах. Сложно поверить, что детей заставляли носить такие[13]13
  Ленивые ученики носили бумажные колпаки в качестве наказания – прим. пер.


[Закрыть]
. Привет, тупица. Надень это на свою голову, а мы посмеемся, какой ты глупый.

Вот что происходит прямо сейчас. Я чувствую себя голой. Тебе было не сложно пробить доспехи, которые я надеваю со всеми остальными, щит, который я строила годами из боли и смущения. Ты обладаешь силой делать мне очень больно, Гэвин. Как в «Весеннем пробуждении»: «О, меня сейчас ранят… О, ты будешь моим синяком». Может быть, единственный способ узнать, что ты действительно кого-то любишь – если они могут сломать тебя одним предложением.

Ты смотришь на написанные песни в вездесущем черном кожаном блокноте, те, которые я не поняла, когда ты прочитал их мне минуту назад. Это разочаровало тебя – вот ты тут пытаешься поделиться со мной своим сердцем, своей сущностью, а твоя девушка, та, которая должна понимать, не понимает. Я не оправдываю твоих запросов. Это разочаровывает и меня тоже. Я думала, что смогу понять слова, которые ты вытащил из своей души. Но я не знаю, что они означают.

Ты вздыхаешь и пытаешься снова:

Я один,

Ты извиваешься вокруг кровавых

Роз.

Евгеника.

Эйфория.

Евхаристия.

Что такое евгеника? И кровавая роза – значит ли это, что я вроде как нападаю на тебя с шипами? Что я сделала не так? Или это про Саммер?

Вот это я: не самая яркая лампочка. Не самый острый нож.

Ты берешь меня за руки и смотришь мне в глаза. Я изо всех сил стараюсь не плакать, потому что знаю, что парни не любят, когда девушки плачут, но слезы все равно проливаются.

– Черт, – говоришь ты. – Милая, прости… Я не имел в виду… Слушай, ты неправильно поняла…

Ты обнимаешь меня и прижимаешь к себе:

– Я просто хотел сказать, что мы разные, и мне это нравится, – шепчешь ты. – Не могу передать, как ты хороша для меня.

– Как могу я быть хороша, если не понимаю твои песни? – бормочу я. Я плачу в твою рубашку с надписью «Рок-звезда», которую купила тебе, и она немного пахнет детской присыпкой. Я закрываю глаза.

– Что мне в действительности нужно, так это кто-то, кто будет рядом несмотря ни на что, – говоришь ты. – Мне нужен кто-то, на кого можно положиться.

От этого мне не становится лучше. Это словно сказать, что я Volvo или типа того. Я не хочу быть надежной. Я хочу быть Ferrari – гладкой и быстрой, чертовски сексуальной. Ты откидываешься назад и нежно проводишь руками по моим волосам. Я хотела сделать стрижку, как у Лис, но ты сказал, что тебе нравится так, как есть. Мне нужно было отрезать их, Гэв. Нужно было сделать то, что я, блин, хотела. Но я этого не сделала, не так ли?

– Мы подходим друг другу. Как… пазл. Понимаешь? – говоришь ты.

Я думала, что никому не подхожу, но с тобой это может измениться. Может.

– Но… – Я беспомощно смотрю на тебя. – Противоположное глубокому – поверхностный. Ты думаешь, что я какая-то легкомысленная, с куриными мозгами…

– Я не имел в виду «глубокий», как в… Вот так. Я имел в виду… – Ты хмуришься и на мгновение отворачиваешься. Снимаешь свою шляпу и проводишь рукой по волосам. – Ты идеальна, Грейс. Вот что моя тупая башка пыталась сказать. Я имею в виду,

ты не измученный человек. Ты хорошая и милая, и это чертово дерьмо тебе непонятно, потому что это полная хрень. – Твои глаза затуманиваются. – Я полная хрень.

– Гэвин…

– Нет, это так. Какой парень говорит любимой девушке что-то вроде этого? Я тебя не заслуживаю.

Ты заслуживаешь кого-то получше. Вот в чем проблема. Не могу представить, как я когда-либо заслужу место рядом с тобой.

Ты встаешь и протягиваешь мне руку.

Я молча беру ее и следую за тобой в угол дворика, который не виден твоим родителям через раздвижную стеклянную дверь. Ты садишься на траву и тянешь меня сесть сверху, мои ноги по обеим сторонам твоих бедер. Когда все заканчивается, я уже не знаю, где верх, где низ, и только хочу больше, больше, больше. Я забываю, что ты думаешь, что я не глубокая, и забываю боль внутри. Ты стираешь ее поцелуями.



Глава 14

Я не могу перестать думать о том, что ты мне сказал. Целую неделю это беспокоит меня, словно иголки под кожей. «Ты не очень глубокая». Ты спрашиваешь меня, в чем дело. «Ничего, все хорошо». Улыбка, улыбка. И все хорошо. Кроме тех моментов, когда это не так.

Я ловлю себя на том, что слежу за каждым словом, которое говорю тебе, гадая, что оно говорит обо мне. Я ищу разочарование в твоих глазах, нервничаю, когда ты играешь мне свою новую песню. Я хожу по раскаленным углям уже неделю. На этих выходных ты на севере у бабушки и дедушки, так что я провожу субботу с девчонками, втайне наслаждаясь маленькой передышкой от тебя. Передышкой от меня такой, какая я с тобой.

– Пришло время для еды бедных девушек, – говорит Нат, заезжая в отдел Wendy’s для автомобилей. Она смотрит на меня.

– Меню «Всe по доллару»?

– А что, есть другие? Мне картошку фри и чили, – говорю я. – И «Фрости».

– Лис? – спрашивает она.

– То же самое.

Она делает заказ, и мы скидываемся, чтобы расплатиться, а потом отправляемся в дом Лис, который находится в дорогом квартале в нескольких милях за городом.

– Ты все еще девственница? – внезапно спрашивает Лис, наклоняясь вперед. – Пытливые умы хотят знать.

– О боже, это еще откуда? – говорю я.

– Да ладно, ты будто думала, что мы не спросим, – говорит Нат.

– Да. Все еще девственница.

– Я думала, он уже лишил тебя невинности, – говорит Лис. – Когда они встречались с Саммер, было очевидно, что она ему нравится, но с тобой он словно… одержим.

Я улыбаюсь:

– Это хорошо.

Прошлой ночью ты настоял на том, чтобы засыпать вместе, так что мы созвонились по FaceTime. Я уснула первой. А когда проснулась утром, увидела, что ты свернулся на боку, твои волосы закрывали глаза. Без футболки. Ты очень милый, когда спишь.

Я бросаю взгляд на Нат:

– Говоря об одержимых парнях… Что насчет тебя и Кайла?

– О да. Он в последнее время так и вьется вокруг тебя, – говорит Лис.

Нат не может сдержать улыбку:

– Возможно… Мы немножко целовались прошлым вечером.

Визг.

– ЧТО? Давай подробности, – говорю я.

– Хорошо, когда я сказала «целовались», я не имела в виду так, как ты с Гэвином. Просто поцелуи. Немного. И все, – говорит Нат.

– С языком? – спрашивает Лис беспристрастно.

Нат становится красной как свекла:

– Да. Немного.

– А что бы Иисус сказал по этому поводу? – дразню я.

Нат показывает мне язык:

– Я его не спрашивала об этом.

– Я хочу с кем-нибудь целоваться! – Лис театрально падает назад на автомобильное сиденье.

Я тянусь и сжимаю ее руку:

– Она где-то там, ждет тебя.

– Да. Типа в Антарктике, – бормочет подруга.

Когда мы приходим к Лис, то переодеваемся в купальники и идем сидеть в ее джакузи.

– Ты в порядке? – спрашивает Нат.

Я погрузилась в свои мысли, снова вспоминая разговор с тобой по телефону этим утром, гадая, не сказала ли что-то глупое.

– Что? Ага, все хорошо, – говорю я и опускаюсь ниже в воду.

– Нет, не хорошо, – говорит Лис. Она склоняет голову набок, изучая меня. – Что случилось?

Я не хочу быть неверной тебе, но мне нужно снять эту тяжесть с груди.

– Гэв… Сказал кое-что на прошлой неделе, что… То есть это ничего такого, но, девчонки, вы считаете, что я глубокая?

– Глубокая? – спрашивает Нат.

– Типа я могу философствовать или, не знаю, быть глубокой. Понимаете?

Глаза Нат сужаются:

– Что именно Гэвин сказал тебе?

– Ничего.

Лис указывает на меня пальцем:

– Врешь.

Я еще глубже опускаюсь в джакузи, вода бурлит вокруг меня.

– Он… сказал, что я не глубокая.

– Что. За. Хрень? – говорит Лис. – Ты серьезно?

– Он это не в плохом смысле.

Нат качает головой:

– Для такого нет хорошего смысла. Как он мог такое сказать?

Мне не стоило этим делиться.

– Девчонки, не переживайте так из-за этого. Серьезно, он просто… оговорился.

– Не оправдывай его, – парирует Лис. – Такое говорить подло.

Я знаю, что они правы. Но я ничего не могу поделать. Мы же не можем изменить прошлое. И я знаю, что ты забрал бы эти слова назад, если бы мог.

Нат тянется к моей руке под водой.

– Ты одна из самых глубоких людей, которых я знаю. А он идиот. Сексуальный идиот, но все-таки идиот. Ты, черт возьми, прочитала «Войну и мир» удовольствия ради и слушаешь подкасты NPR. Вчера ты сказала, что хотела бы поставить пьесу Брехта, а потом объяснила мне «Коммунистический манифест».

– И ты цитируешь «Листья травы» и различаешь композиторов-классиков, – говорит Лис. – Помнишь, когда мы были в Macy’s, ты все повторяла «Я люблю Вивальди!».

Я слегка улыбаюсь:

– Помню, потому что ты измывалась надо мной из-за этого.

– Подруга, это потому, что ты чертов сноб, и я тебя люблю.

Звенит телефон Нат, и она вытирает руку о полотенце, прежде чем потянуться к нему.

– Родители Питера уезжают на выходные, и он приглашает гостей сегодня вечером. Мы идем? – говорит она.

– Кто там будет? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами:

– Думаю, вся театральная команда.

Лис кивает:

– Давайте пойдем. – Она смотрит на меня. – Этой нужно расслабиться.

– Я в порядке, – говорю я. Звенит мой телефон, и я смотрю на него и улыбаюсь.

– Что? – спрашивает Нат.

Я поднимаю свой телефон, чтобы им было видно. На нем фотография твоих дедушки и бабушки и твоя подпись: «Это мы через восемьдесят лет».

Лис притворяется, что ее тошнит.

– И что я говорила? – говорит она. – Он совершенно одержим тобой.

– Я все еще не могу принять тот факт, что получила Гэвина Дэвиса. Как это случилось?

Нат хмурится:

– Настоящий вопрос в том, как ему так повезло получить тебя?


Дом Питера находится за городом, где-то в пятнадцати минутах езды. Это просторный дом в стиле ранчо на нескольких акрах земли. Когда мы туда добираемся, весь свет в доме включен, и музыка практически орет.

– Если родители узнают, что я здесь, они меня убьют, – говорю я.

– Чего они не узнают, то им не навредит, – говорит Лис, поправляя розовый парик на голове. – Как я выгляжу?

– Потрясающе, – говорю я. – А я?

На мне брюки капри в стиле 1950-х, балетки и блузка в стиле 1940-х.

– Очень в стиле Одри Хепберн, – говорит Нат.

Лис наклоняется вперед:

– Хочу отметить, что на Нат ее самое сексуальное платье.

Оно все еще консервативное – аккуратное и опрятное, но оно обтягивает ее кубинские бедра и зад.

– И по нему всему написано «Кайл».

Нат розовеет:

– Оно не слишком короткое?

Я похлопываю ее по руке.

– Короткое как раз насколько надо.

Здесь человек пятьдесят, и я знаю большинство из них – коллеги-любители театра, ребята из хора и случайные друзья из школы. Какую-то минуту я стою в проходе, купаясь в лучах того, что значит быть нормальным подростком. Хоть раз я не провожу субботу, сидя с Сэмом или убирая в доме.

– Привет, ребята, вы приехали! – говорит Кайл, замечая нас. На нем цилиндр и галстук-бабочка – фирменный костюм этого парня на вечеринках. – Напитки на кухне. – Он поворачивается к Нат. – Мы можем…

– Вы идите целуйтесь. Увидимся позже. – Лис хватает меня за руку и тянет прочь, и мы обе хихикаем, увидев шок на лице Нат.

Кухонная стойка заставлена бутылками алкоголя, и рядом холодильник, наполненный пивом. Я хватаю колу, а Лис смешивает себе, кажется, особенно сильный напиток, включающий текилу и «Спрайт».

Мы направляемся в гостиную, где началась импровизированная танцевальная схватка: ботаники из хора против умников из драматического кружка.

Питер замечает нас и машет.

– Эти маленькие придурки из хора надирают нам задницы. Надеюсь, ребята, у вас есть пара козырей в рукаве.

Лис передает мне свой стакан, когда начинает играть песня «Single Ladies» Бейонсе.

– Я в деле.

Я втискиваюсь на диван, от тесноты полусидя на коленях Питера, а Лис выходит на танцпол и имеет оглушительный успех. Я понятия не имела, что она запомнила весь танец. Смеюсь так сильно, что текут слезы. Она отходит и уступает очередь девушке из хора, которая бросила ей вызов, но Питер качает головой.

– Никакого соревнования, – кричит он. – В этот раз мы победили. – Питер поднимает телефон. – Время селфи! – Мы прижимаемся друг к другу щеками и улыбаемся. – Выложу эту фигню прямо сейчас. Подпись? «Крутые мерзавцы».

Я смеюсь:

– Мило.

Лис подходит к нам, изображая бегущего человека.

– Не нужно ненавидеть меня за то, что я потрясающая, – говорит она. Пот течет по ее лицу.

Я смеюсь и отдаю ей ее напиток.

– Это было чертовски круто.

Она выхватывает его и осушает одним глотком.

– Твой черед.

Я ставлю свой напиток и притворяюсь, что растягиваюсь. Начинается «Baby Got Back», и я бросаюсь на танцпол. Питер идет со мной, и мы показываем свои лучшие движения – что-то между диско и хип-хопом. Мы похожи на полнейших придурков, трясем задницами, пытаясь опуститься как можно ниже на пол, не упав при этом. Питер притворяется, что шлепает меня, и я изображаю возмущение. Как раз когда мы возвращается на свои места, я замечаю тебя. Ты стоишь в кругу людей, которые только что смотрели танцевальную схватку, и смотришь на меня.

– Гэвин!

Я бегу к тебе, но, когда обнимаю тебя, ты не реагируешь на объятие. Я не замечаю, не сразу, потому что я все еще в эйфории после танца и вечера подальше от Великана.

– Я и не знала, что ты вернулся в город! – бормочу я. – Почему ты мне не позвонил?

Я отстраняюсь, хватаю тебя за руку. Говорила ли я тебе, как сильно любила твои руки? Сильные тонкие пальцы, играющие на гитаре, которые сжимают мои, перебирают мои локоны, которые ласкают меня, вызывая мурашки по телу. Я не знала, что эти руки причинят мне боль. Я так привыкла, что ты прикасался ко мне, как будто я стеклянная – так аккуратно, так нежно.

– Я думал, ты осталась на ночь у Лис, – говоришь ты. Теперь я слышу обвинение в твоем голосе, но все еще не могу понять, почему ты так расстроен.

– Я собиралась. Но потом Кайл сказал Нат, что у Питера вечеринка. Что не так?

– Что не так? – рычишь ты.

Я никогда не видела тебя таким разъяренным. Меня это отталкивает, этот другой Гэвин, этот рот, превратившийся в сердитую линию, холодные глаза. Этот Гэвин смотрит на меня в ярости.

– Гэв, я…

Ты хватаешь меня за руку и тянешь вверх по лестнице. Вы с Кайлом и Питером практически живете друг у друга – ты здесь себя чувствуешь как у себя дома. Ты идешь в комнату родителей Питера и захлопываешь дверь. Маленькая прикроватная лампочка стоит возле большой кровати. Комната украшена кантри-китчем – деревянными сердечками и маленькими пластинками со строчками из Библии. Одна цитата покрывает стену над кроватью – жаль, я не уделила ей больше внимания:

«Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит»[14]14
  Новый Завет, «Первое послание к Коринфянам».


[Закрыть]
.

– Что за черт, Грейс? – говоришь ты.

Я совершенно сбита с толку.

– Что? Почему ты такой злой?

– Я видел, как ты сидишь у него на коленях, танцуешь с ним так, будто вы сейчас сексом займетесь.

– Стой, это из-за Питера?

Если бы ты не был так расстроен, это было бы смешно. Питер, который в целом был мне как брат с самой первой встречи. Питер, чей гардероб состоит из бесплатных рекламных футболок. Питер, у которого серьезные проблемы с прыщами и который говорит с полным ртом. И ты, Гэвин Дэвис, ревнуешь к нему?

– Да, – взрываешься ты, – из-за Питера. Из-за того, что моя чертова девушка за моей спиной…

– Стой, Гэв. – Я делаю шаг вперед, кладу руки тебе на плечи. – Питер просто друг. И я не собиралась ничего делать за твоей спиной. Я даже не знала, что ты в городе. Более того, я не знала об этой вечеринке еще пару часов назад.

Ты сбрасываешь мои руки, идешь в другую часть комнаты, уперев кулаки в бока, смотря в пол.

– Не знаю, справлюсь ли я с этим, Грейс.

Слова режут глубоко. Ты не знаешь, но именно это сказал мой отец маме, прежде чем навсегда уйти из дома.

«Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

– Гэвин. – Мой голос надрывается. Всего за несколько недель ты стал для меня центром мира. Мысль о том, чтобы столкнуться лицом к лицу с Великаном или мамой без тебя, поющего мне на ночь или целующего мои мокрые щеки, угрожает мне опустошением.

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7
  • 4.4 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации