Текст книги "Клянусь, что исполню..."

5

Эдвард решил, что она заболела.

– Я беспокоюсь о тебе, – сказал он в один из тех редких дней, когда оставался дома. Сидели за большим сосновым столом на кухне и ели овощной суп и запеченный с сыром картофель, приготовленные Мари-Луизой. – У тебя очень усталый вид, дорогая.

– Я действительно немного устала, – согласилась Энни. Впервые за долгое время ей пришлось пробыть на глазах у Эдварда несколько часов кряду, и напряжение оказалось почти невыносимым.

– Может быть, ты заболеваешь?

– Да нет, вряд ли.

– Но вид у тебя совсем больной. – Эдвард склонился над столом, всматриваясь в ее бледное лицо и обведенные темными кругами глаза. – Может, тебе следует навестить доктора Кэри?

– Я не больна, Эдвард.

– Не лучше ли в этом убедиться?

– Мне ни в чем не нужно убеждаться, – резким тоном ответила Энни. – Я сказала – я здорова. И пожалуйста, не надо так на меня смотреть.

– Хорошо, – удивленно проговорил Эдвард. – Только почему ты так взвинчена? – Он откинулся на спинку стула. – Это совсем на тебя не похоже – раздражаться по пустякам.

– Да, действительно, – пробормотала Энни. – Извини.

– Не стоит извиняться, дорогая.

– Нет, стоит, – отозвалась Энни. Она с трудом удерживалась от слез, ощущая непреодолимую потребность облегчить душу. Вот взять и прямо сейчас все ему рассказать. Но этот путь был закрыт – слишком хорошо она помнила рассказ Эдварда о его матери. Перед Эдвардом она должна притворяться. Всегда.

– Энни, любовь моя. – Эдвард нежно взял ее за руку. – Что случилось?

– Ничего, – почти не разжимая губ, произнесла она. – Я просто немного переутомилась, вот и все.

– Именно поэтому я и предложил тебе заглянуть к Кэри. – Увидев выражение, появившееся на ее лице, он поспешно добавил: – Хорошо, хорошо. Я знаю, что ты этого не хочешь, хотя и не понимаю почему. Я думал, большинство американцев любят ходить по врачам.

– Я уже давно не американка, – через силу улыбнулась Энни. – Скорее чопорная британская леди.

– Как насчет того, чтобы отдохнуть? – осторожно предложил Эдвард.

Эдвард больше не настаивал на визите к доктору Кэри, и Энни почувствовала несказанное облегчение.

– Это было бы чудесно, – радостно откликнулась она. Мысль об отъезде блеснула в ее сознании как видение рая. Синее небо, белый песок пляжа, никакой ответственности, только она и Эдвард – это могло исцелить ее.

– Прекрасно, – удовлетворенно ответил Эдвард. – Куда бы ты хотела поехать?

– Не знаю. Куда угодно. А ты?

– Дорогая, я не могу, – виновато проговорил Эдвард. – Я хочу этого всеми силами души, но у меня нет времени на отдых. И не будет еще по крайней мере несколько месяцев.

Райское видение померкло.

– Значит, я тоже не поеду.

– Почему? – Эдвард выпустил ее руку и положил себе на тарелку еще картофеля. – Я думаю, тебе это будет очень полезно.

Энни положила вилку и нож, встала.

– Эдвард, если мы не можем поехать вместе, – холодно произнесла она, – я никуда не поеду.

– Ты не хочешь посидеть со мной, пока я не закончу? – мягко спросил он.

– Нет. Я должна кое-что сделать до того, как Мари-Луиза вернется с Лайзой.

– Что именно?

Энни почувствовала себя в ловушке.

– Дел у меня хватает. – В ее голосе прозвучала едва заметная агрессивная нотка. Больше всего на свете ей хотелось запереться у себя в ванной и принять таблетку. Она судорожно схватила свою тарелку, вилка со звоном упала на кафельный пол.

– Черт, – пробормотала она, нагибаясь, чтобы поднять ее.

– Успокойся, дорогая. – Лицо Эдварда выражало недоумение.

– Успокоюсь, когда ты оставишь меня в покое. Энни стояла у раковины, вперив невидящий взор в прилипшие к тарелке ломтики картофеля. Тошнота и стыд. Тошнота и стыд! Ей хотелось заплакать, или лечь спать, или завизжать. Или принять две таблетки.

Эдвард молча встал, принес свою тарелку, поставил ее рядом с раковиной. Он попытался заглянуть Энни в глаза, коснулся ее руки, но она не оглянулась, не пошевелилась, просто продолжала тупо смотреть в раковину.

– Тогда я пойду наверх, поработаю, – тихо проговорил он.

Энни молча кивнула.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – все-таки спросил Эдвард.

Энни лишь что-то невнятно промычала.

– До вечера, дорогая.

Когда Мари-Луиза привезла Лайзу домой, Энни крепко спала в неразобранной постели. Эдвард, который заботливо укрыл ее пледом, попросил няню ее не беспокоить. Он сказал, что она очень устала. Мари-Луиза давно знала, что миссис Томас принимает слишком много транквилизаторов, но родители внушили Мари мысль, что, пока детям ничто не угрожает, ей нечего лезть в чужие дела. Что ж, возможно, они правы. Мари-Луиза не догадывалась, что Энни так крепко спит потому, что она приняла пятнадцать миллиграммов валиума. Доза вполне достаточная, чтобы свалить нормального человека с ног на весь день. Кроме того, Энни уже проглотила десять миллиграммов с утра, не говоря уж о принятых вчера на ночь.

Рано утром в понедельник Эдвард вез Энни в Лондон. Она сказала, что ей нужно кое-что купить. Она проснулась с тяжелой головой, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Ей пришлось долго простоять под ледяным душем, чтобы хоть немного прийти в себя. Больше всего на свете ей снова хотелось заползти в постель и заснуть навсегда, но она обязательно должна была выбраться в Лондон. Запас таблеток опять подходил к концу.

– Позволь, я приглашу тебя на ленч, – предложил Эдвард, остановив машину, чтобы высадить ее у универмага «Харви Николс». – Ведь мы не увидимся до пятницы.

– О, Эдвард, я была бы страшно рада, – солгала Энни. Чтобы выиграть время и придумать подходящий предлог для отказа, она озабоченно перекладывала из руки в руку зонт, сумочку, хозяйственную сумку со свитером, который, как она сказала Эдварду, ей было необходимо поменять на другой. – Но у меня такая куча дел. – Ничего более убедительного ей так и не пришло в голову. – Давай я позвоню тебе попозже.

– Утром у меня назначены встречи. – Он услышал гудки, посмотрел в зеркало заднего вида. – Дорогая, мы задерживаем транспорт, надо ехать. – Когда она вылезла из машины, он послал ей воздушный поцелуй.

– Я тебя люблю, – сказала Энни.

Эдвард улыбнулся, машина тронулась по Слоун-стрит, а Энни спросила себя: почему она сейчас произнесла эти слова? Детям она всегда говорила их перед сном и даже отправляя их куда-нибудь на час или два, но Эдварду – только когда они занимались любовью или в серьезных интимных разговорах. А когда это было в последний раз?

Энни заставила себя войти в универмаг, где ее со всех сторон толкали высокие, стройные, уверенные в себе молодые женщины. Она знала, что уж свитер-то поменять она должна во что бы то ни стало. Не хватало еще объяснять потом Эдварду, почему она этого не сделала.

До Пиккадилли-Серкус она добралась к полудню. Она заняла свое обычное место перед аптекой, начала разыгрывать привычную пантомиму, по ее представлениям позволявшую ей сохранить хоть отчасти респектабельный вид: нетерпеливо переступала с ноги на ногу, рылась в сумочке, недовольно смотрела на часы, изображая, что человек, которого она ждет, опаздывает.

Наконец к ней подошла молодая женщина, с которой Энни уже дважды имела дело. Как бы это ни было нелепо и лицемерно, но в первый раз она почувствовала к торговке глубочайшее отвращение. Теперь от этого чувства не осталось и следа. Женщина точно знала, что нужно Энни, а Энни точно знала, сколько это стоит.

Они уже зашли в переулок, и Энни открывала сумочку, чтобы достать деньги, когда девушка подняла глаза и изменилась в лице.

– Только попробуйте меня заложить, леди, – тихо, но свирепо проговорила она, – и вам конец.

Потом она полетела как ветер, проскочила мимо двоих мужчин, стоявших на углу, и исчезла. А Энни осталась стоять на месте, не понимая, что происходит и что надо делать. А потом она увидела, как один из мужчин бросился вслед за девушкой, а второй направился к ней.

– Извините, мадам, – сказал он, и тогда она поняла, что это полицейский.

Энни смотрела, как он сует руку в карман, зная, что он достанет оттуда полицейское удостоверение. Она ничего не могла сделать, кроме как смотреть на его руку, на открывающийся бумажник, на полицейский значок и фотографию. Полицейский заговорил с ней, и вскоре вернулся второй – без девушки. Ее попросили пройти с ними в участок и ответить на несколько вопросов, и даже угроза торговки наркотиками вылетела у нее из головы. Осталась только одна мысль, снова и снова прокручивавшаяся в вялом, затуманенном сознании.

Эдвард. Эдвард, который все еще ее любит, узнает правду. Бедный доверчивый Эдвард.

Как только они вошли в участок, она заплакала. Слезы были настоящими, но она вдруг с удивительной ясностью осознала, что именно слезы могут ей помочь. Офицер говорил с ней мягко, вежливо и даже сочувственно. Чем более невразумительными становились ее ответы, тем отчетливее она понимала, что на самом деле их интересует вовсе не она. Она была для них просто несчастной женщиной, у которой денег больше, чем ума, и которая пытается незаконным способом приобрести то, что они именовали наркотиками класса С. Но поскольку она пыталась купить не героин, кокаин или хотя бы марихуану, им была нужна не она, а торговка. И тогда Энни Олдрич-Томас, получившая безукоризненное воспитание, образованная, безупречно честная Энни нашла в себе силы наврать британской полиции. Она сказала, что поступает так в первый раз и раньше никогда ничего подобного не делала. Она понимала, что, возможно, они ей не верят, возможно, даже наблюдали за ней раньше, но она продолжала бессвязно лепетать, всхлипывать и умолять их ничего не сообщать мужу. У нее было ощущение, что она близка к спасению.

Она должна была бы чувствовать себя счастливейшей женщиной на земле. Но когда она с заплаканным лицом и все еще дрожа сидела в поезде, который вез ее обратно в Оксфорд, ее занимала одна-единственная мысль. Она возвращается в Бэнбери-Фарм без пакетика с таблетками! Ее мысли об Эдварде, боязнь за их брак, беспокойство за детей – все было вытеснено из головы невыразимым ужасом. Скоро она останется без таблеток!

Она останется без таблеток, а Питер Кэри не станет выписывать ей рецепт. Да у нее смелости не хватит обратиться к нему, так же, впрочем, как и к Генри Миллеру. Не дай бог теперь появиться и на Пиккадилли-Серкус, где эта женщина может ждать ее не с пакетиком подпольного валиума, а с ножом. Энни снова как кошмарный сон вспоминала, что с ней было, когда она попыталась отказаться от валиума, и понимала, что готова пойти на что угодно, только не на это.

В четыре часа утра она стояла в детской рядом со спящей Лайзой, устремив на девочку невидящий взгляд. Именно там настигли ее эти слова. Она еще не ложилась спать, потому что заставила себя принять половину обычной ночной дозы. Теперь каждый миллиграмм драгоценного вещества был на счету. Энни была относительно спокойна, но не настолько оглушена, чтобы заснуть. Только самые острые грани жившего в ней ужаса сгладились и притупились.

Слова, произнесенные одиннадцать лет назад в номере гостиницы у подножия холма, где погибли ее родители, вдруг вернулись к ней.

«Чтобы мы всегда были рядом друг с другом», – сказал тогда Джим, и она отозвалась: «Что бы ни случилось». А Оливия, самая сильная из них, одним глотком выпила свой коньяк и добавила: «Наперекор судьбе».

Они вспоминали об этом прошлым летом, когда встречались на Дьюксфилд-Фелл. Но тогда говорили в основном о хорошем – о своих достижениях, о своей дружбе, которая не прекращается, несмотря на то что у каждого своя жизнь и они живут вдалеке друг от друга. А ведь к тому времени Энни уже не могла обходиться без валиума, но эта встреча произошла еще до того, как она врезалась в молочный фургон и надумала увеличить дозу.

И вот сейчас, ночью 17 марта 1987 года, она смотрела на золотоволосую головку дочери, на прелестные темные ресницы, пухлые щечки, слегка раздувавшиеся и опадавшие от ровного, спокойного дыхания, и решение пришло само собой.

– Мне больше некуда идти, – тихо-тихо проговорила Энни, по ее щеке скатилась слеза и упала на розовое одеяло. – Я думаю… Я думаю, родная моя, что это мой единственный шанс.

Она наклонилась, поцеловала Лайзу в макушку – очень нежно и осторожно, – потом потихоньку прошла в комнату Софи и Уильяма и поцеловала их обоих. Никто из них не проснулся, и она была этому рада.

А потом в собственной спальне, где не было Эдварда, она взяла белый телефон, легла на кровать, поставила телефон рядом с собой и не отрываясь стала смотреть на минутную стрелку часов, стоявших на тумбочке у кровати.

Она ждала – не засыпая и не шевелясь, она не встала, когда услышала, что Мари-Луиза будит детей. Эдвард просил Мари-Луизу не будить Энни по утрам, пока она неважно себя чувствует. Обычно Энни с удовольствием вставала, шла в детскую, помогала одевать детей и сидела с ними за столом, пока они завтракали. Но сегодня она осталась в постели, все так же наблюдая за стрелками часов.

Она дождалась, пока часы показали одну минуту десятого.

И тогда она позвонила Оливии.

6

– Итак, – проговорила Оливия, когда Энни рассказала им все до конца, – как мы будем с этим справляться?

Был вечер, начало одиннадцатого. Три друга сидели в гостиной у Оливии. Энни, как всегда безукоризненно одетая, в темно-синем кашемировом костюме, но с совершенно измученным лицом, сидела, бессильно откинувшись на спинку кресла. Джим – в джинсах, кроссовках и старой гарвардской футболке – в свободной позе полулежал на кушетке, но складка между черными бровями и плотно сжатые губы выдавали состояние его души. Заботы предстояли нешуточные. Оливия, сидевшая поджав ноги на ковре в своем любимом спортивном костюме от Нормы Камали, как всегда, казалась самой решительной и сосредоточенной из них троих.

Энни уже восемь дней провела в Женеве.

– Ясно одно, – сказал Джим, – за один вечер с этим не справишься.

– Нет, необходимо все сделать быстро, – возразила Энни. – Конечно, не за один вечер, но в самое кратчайшее время. – Она окинула взглядом встревоженные лица друзей. – Я не могу отсутствовать слишком долго, потому что тогда Эдвард все узнает.

– А это действительно будет так ужасно, если он узнает? – спросила Оливия.

– Да.

После того как прозвучал крик Энни о помощи, Оливии и Джиму потребовалось всего три дня на то, чтобы уладить свои дела. Оливия без труда подыскала своим клиентам других переводчиков, благо что в Женеве в них не было недостатка. Джим, хоть и с гораздо большим трудом, уговорил свою жену взять на себя две презентации и несколько деловых встреч. А Энни, переполненная чувством вины, наврала Эдварду с три короба. Суть придуманной истории, придуманной сообща в процессе телефонных переговоров, заключалась в том, что у Оливии возникли серьезные проблемы личного характера и ей нужна поддержка. И добрый, великодушный Эдвард тут же отправил ее в Женеву.

Когда сегодня Энни наконец начала говорить откровенно, она уже не могла остановиться. Все это время в ней жило подспудное стремление излить душу, рассказать хоть кому-нибудь о том, что с ней происходит. Недаром она так часто разговаривала со своей собакой и двумя кошками, когда оставалась дома одна.

– Кошки быстро теряли ко мне интерес, – говорила она Оливии и Джиму, когда они сидели втроем в мягком розоватом свете уютно-неприбранной гостиной Оливии, – но моя Белла, моя славная псина сидела рядом и внимательно слушала. Если я начинала плакать, она клала голову мне на колени, и от этого мне становилось лучше.

– Собака – это отчасти опора, и вполне надежная, но все-таки не совсем то, что надо, – заметила Оливия.

– Лучше, чем ничего, – сказал Джим, – если нет никого другого.

– Но ведь это неправда. Как так – нет никого другого?

Они приняли два правила игры. Здесь, в этих надежных стенах, пока они вместе, каждый должен быть предельно честным. Энни должна была рассказать все, независимо от того, сколько времени это займет, не опуская никаких, даже самых постыдных с ее точки зрения, подробностей. А потом они должны были вместе подумать, как ей помочь. С самого начала стало ясно одно: путь назад для Энни закрыт, и Оливия с Джимом твердо знали, что не позволят ей отступить.

– Почему ты так боишься, что Эдвард все узнает? – Оливия, сидевшая на полу, смотрела на Энни снизу вверх. Взгляд ее зеленых глаз стал еще более сосредоточенным.

Энни вспыхнула:

– Он не сможет этого принять.

– Ты уверена? – спросил Джим. – Эдвард всегда казался мне очень сильным человеком.

– И мне, – вставила Оливия.

– Вы оба забываете о его матери.

– При чем тут это – совсем разные вещи, – возразила Оливия. – Он уже не маленький мальчик, и ты ему не мать, Энни. Ты его жена, его партнер.

– Он не сможет этого принять, – упрямо повторила Энни. – Я знаю.

– Разумеется, ему это не понравится. – Оливия встала на колени. – Он будет страшно огорчен, но я полагаю, что в первую очередь он будет думать о тебе. О том, как сделать, чтобы ты снова была здорова и счастлива.

– Может быть, – признала Энни. – Если бы это касалось только нас двоих. Но я мать его детей.

– Ты прекрасная мать, – сказал Джим.

– Я наркоманка.

– Нет, ты не наркоманка, – возразила Оливия. – У тебя появилась зависимость от транквилизаторов. Кстати, благодаря врачам, которые были недостаточно внимательны.

– Я не могу себя контролировать, – проговорила Энни.

– Ты ни разу не причинила вреда детям.

– Но это может произойти в любой момент. Я общаюсь с детьми наглотавшись таблеток.

– Это верно, – вмешалась Оливия. – Но теперь ты хочешь это прекратить. Ты ведь хочешь этого, Энни?

– Да.

– Насколько сильно?

– Больше всего на свете.

Оливия настойчиво продолжала:

– А последствия? В прошлый раз ты не выдержала. Как ты думаешь, сможешь ли ты выстоять теперь?

– Я не знаю, – грустно ответила Энни. – Может быть, если я буду не одна, мне будет легче.

Джим встал, подошел к окну и раздвинул шторы. За окном было темно и шел дождь.

– Нам не обойтись без помощи профессионала, – сказал он. – Сами мы не справимся. Это не шутки.

Энни испугалась.

– Нам нужен врач, – согласилась Оливия.

– Врач скажет, что я должна выходить из зависимости постепенно, – проговорила Энни. – Чтобы я ехала домой и обратилась к специалисту в Англии. Вот что он скажет.

– А ты этого не хочешь, – проговорила Оливия.

– Я этого не могу, – резко ответила Энни.

На следующее утро – это был четвертый день пребывания Энни в Женеве – Оливия поехала к своему врачу. Доктор Диана Брунли училась в Англии, потом вышла замуж и обосновалась в Женеве. Они познакомились на семинаре по новейшим медицинским препаратам, который обслуживало бюро переводов Оливии. Две женщины разговорились за ленчем, очень понравились друг другу и с тех пор виделись по крайней мере раз в месяц. Хотя в качестве пациента Оливия обратилась к ней лишь однажды.

– Если ваша подруга настаивает на жестком методе, – сказала Диана Брунли, когда Оливия сидела в ее сияющей чистотой бело-голубой приемной, – то это должно происходить в клинике.

– Не думаю, что Энни захочет лечь в клинику, – с сомнением проговорила Оливия. – Я понимаю, что это совершенно бессмысленно, но почему-то ей это кажется еще большим предательством по отношению к мужу. Она все время его обманывала, но побывать в клинике и не сказать ему – это для нее уже слишком.

– А она не может просто рассказать ему все как есть?

– Нет. Вне всяких сомнений, нет.

– Вы говорите, ее муж достойный человек?

– Насколько я знаю, Эдвард – лапочка. – Оливия пожала плечами. – Но видишь ли, столько лет считала, что Энни по-настоящему счастлива, что теперь вполне могу себе представить, что Эдвард – садист или что-нибудь в этом роде.

– Но на самом деле вы в это не верите?

– Ни секунды.

– Что, в сущности, ничего не меняет, – заключила Диана. – Насколько я поняла, ваша подруга готова на все, лишь бы он ничего не узнал.

– Совершенно верно. – Оливия сокрушенно покачала головой. – Энни кажется, что с нашей помощью она сможет быстро с этим справиться и вернуться домой, как будто ничего и не было. Я сказала ей – и Джим потом ругал меня за бестактность, – что она, наверное, думает, будто это то же самое, что сделать подпольный аборт. Но ведь то, что нужно ей, далеко не так просто, не правда ли?

– Это совсем не просто, – сказала Диана. – Даже если Энни удастся достаточно успешно пережить симптомы абстиненции, на этом дело не кончится. Слишком долго она жила на транквилизаторах. Для того чтобы избавиться от зависимости, может потребоваться несколько месяцев. И она еще очень долго будет себя плохо чувствовать. Может быть, она никогда не выздоровеет полностью и угроза, что все начнется сначала, останется с ней навсегда.

– И что вы можете предложить? – спросила Оливия. – Диана, я просто не знаю, к кому еще я могла бы обратиться, кроме вас.

– К специалисту, – ответила доктор Брунли, – который скажет вам то же самое, что сказала я. У Энни есть два выхода. Либо она едет домой, признается мужу, а потом с его помощью проходит длительный курс выведения из зависимости, либо она ложится в клинику. – Диана невесело улыбнулась. – Я думаю, не стоит говорить, какой способ предпочтительнее с моей точки зрения.

Некоторое время Оливия молчала.

– Можно сделать это дома? В моей квартире?

– Быстрое выведение из зависимости? Это очень рискованно.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «рискованно»? Рискованно для ее физического здоровья или для состояния психики?

– И для того, и для другого. Может случиться все, что угодно. У нее могут начаться конвульсии. Это бывает довольно редко, но все же бывает. Она может пытаться покончить с собой…

– Она будет не одна.

– Оливия, она все равно может попытаться. У вас в кухне полным-полно острых предметов. У вас есть окна, из которых можно выпрыгнуть. – Диана умолкла, увидев потрясенное лицо Оливии. – Я не говорю, что это произойдет обязательно, но может произойти. Она может стать агрессивной – это тоже довольно частый симптом.

– Я думаю, в Энни вообще нет ни капли агрессивности, – возразила Оливия.

– Это в той Энни, которую вы знали, – мягко улыбнулась Диана. – Но вы увидите ее совсем другой.

Оливия вернулась домой и рассказала Энни и Джиму все, что она узнала от Дианы Брунли.

– Нет, нет, только не клиника, – встревожилась Энни, как они и ожидали.

– Это единственный способ, если ты хочешь справиться с этим быстро, – сказала Оливия.

– Нет. – Энни сильно побледнела. – Я должна буду назвать Эдварда как ближайшего родственника, а они могут с ним связаться.

– Они не станут этого делать без твоего разрешения, – возразил Джим.

– Я в этом не уверена. – Энни изо всех сил затрясла головой. – Я хочу сделать это здесь. И чтобы вы были со мной. Я знаю, что не должна вас просить, но ведь именно за этим я сюда приехала. – В ее голосе зазвучали истерические нотки. – Если бы я собиралась лечь в клинику, я могла бы сделать это в Англии. Если Эдвард узнает, что я от него сбежала, что лгала ему, я потеряю и его, и детей. Я это знаю. – Она помолчала, потом упавшим голосом добавила: – Тогда я лучше вернусь домой, и пусть все будет по-старому.

– То есть ты будешь глотать эти чертовы таблетки, пока окончательно не спятишь, и продолжать врать, – резко проговорила Оливия.

– Да.

– А мне казалось, ты хочешь остановиться, – грустно произнес Джим. – Больше всего на свете.

– Хочу.

– Тогда ложись в клинику, – сказала Оливия.

– Не могу, – ответила Энни.

Она приняла таблетку и заснула, а Джим с Оливией сидели в кухне, откуда Энни не могла их слышать, и ломали головы в поисках решения.

– Есть только один выход, – наконец заговорила Оливия.

– Какой?

– Мы сделаем это здесь.

– Но твоя приятельница сказала, что это опасно.

– Не очень, если как следует за ней смотреть, – решительно объявила Оливия. – Если мы уберем из квартиры все лишнее, если найдем врача…

– Ты думаешь, доктор Брунли на это пойдет? – спросил Джим.

– Не знаю. Может, пойдет, а может, назовет нас идиотами, а может, у нее просто слишком много пациентов. Может быть, она уговорит какого-нибудь специалиста нам помочь. Выход найдется.

– Другими словами, – сказал Джим, – если Энни не хочет идти в клинику, мы устроим клинику здесь.

– Вот именно, – заключила Оливия.

– Да, да! – воскликнула Энни, когда они сообщили ей о своем решении. – Спасибо, Ливви, спасибо.

– Из этого может ничего не выйти, – предупредила Оливия.

– Но ты сделаешь все возможное, правда? – Энни села в кровати.

– Мы сделаем, – поправил ее Джим.

– Сколько у нас времени? – спросила Оливия. – Я имею в виду, скоро ли Эдвард начнет беспокоиться?

Энни спустила ноги с кровати.

– Неделя. Может быть, немного больше. – Она смотрела то на Оливию, то на Джима, и глаза у нее сияли новой надеждой. – У нас есть шанс, как ты думаешь?

– Я не уверена, – ответила Оливия.

– Неделя – это очень мало, – рассудительно заметил Джим. – Надо же еще все устроить.

– Ливви – лучший организатор в мире, мы оба это знаем, – возбужденно проговорила Энни.

– Ты преувеличиваешь, – возразила Оливия. – То, что мне всегда удавалось таскать вас двоих то туда, то сюда, еще не значит, что мне удастся за день-другой превратить свой дом в клинику.

– Энни права, – заявил Джим. – Если кто-нибудь на такое способен, то только ты.

Потребовались определенные усилия, но Диана Брунли согласилась им помочь. Нашли подходящего врача и двух сиделок из загородной клиники, специализирующейся на реабилитации наркоманов. Поскольку лечение должно было происходить в незастрахованной частной квартире, Энни как пациент и Оливия как владелец квартиры подписали официальный документ, освобождавший клинику от ответственности.

– Наверное, это обойдется в целое состояние? – спросила Энни накануне прибытия доктора Дресслера и его команды.

Джим готовил обед на кухне. Он торчал там уже целых два часа после битвы с Кэри. Она позвонила, чтобы узнать, что за неотложные дела держат его в Женеве. Джим терпеть не мог спорить или ссориться с кем бы то ни было, и менее всего – с Кэри. Он уже давно открыл для себя, что работа на кухне отлично успокаивает его. Именно кухня служила ему прибежищем дома, в Бостоне, после стычек с женой, которые в последнее время происходили все чаще.

– За все уже заплачено, – ответила Оливия.

– Я сама оплачу счета, – забеспокоилась Энни.

– Ты не можешь этого сделать, – возразила Оливия, – если только не передумала держать все это в секрете от Эдварда. Считай, что это подарок от нас с Джимом. Ты же знаешь, мы можем себе это позволить. Право же, есть более важные вещи, о которых ты должна думать.

Улыбка Энни была полна горечи.

– Ты знаешь, чего мне сейчас не хватает, правда?

– Если бы на твоем месте была я, – улыбнулась в ответ Оливия, – то мне не хватало бы двойного виски. А тебе, я полагаю, нужен валиум. – Диана Брунли дала Оливии рецепт, чтобы Энни могла продержаться до начала лечения.

– Нет, нет. – Было видно, как она борется с собой.

Оливия пожала плечами:

– Если решаешь бросить курить или пить, то грех не позволить себе последнюю сигарету или последний стаканчик.

– Может быть. И конечно, хорошо было бы поспать сегодня хоть немного.

Оливия встала, чтобы сходить за водой.

– Когда ты позвонишь Эдварду? Энни вспыхнула до корней волос:

– Попозже. Опять придется врать.

– Ради его же блага. – На мгновение Оливия едва не поддалась искушению снова попробовать уговорить Энни открыться Эдварду. Они с Джимом решили, что, когда худшее будет позади, они попробуют ее образумить, но сейчас это было бесполезно. Дойдя до двери, Оливия оглянулась. – Эдвард все еще думает, что вы возитесь со мной?

– Да, – еле слышно отозвалась Энни. – Прости.

– Это не важно, Энни, – ласково проговорила Оливия. – Это нужно тебе, а все остальное сейчас не имеет значения.

Доктор Дресслер оказался молодым, самоуверенным, с вьющимися черными волосами и фиалковыми глазами. Его сиделки перевернули вверх дном весь дом. Оливия была не так устроена, чтобы безропотно выполнять чьи-то распоряжения, особенно распоряжения совершенно постороннего человека, но доктор Дресслер невозмутимо сыпал приказами – переставить мебель, запереть все таблетки, все бутылки, все острые предметы, даже стаканы, сходить в магазин и купить все по списку, без каких-либо исключений. К счастью, рядом был Джим, который хорошо знал Оливию и чувствовал, когда она начинала выходить из себя. Дважды за это утро он вмешивался вовремя, Оливия была ему благодарна за помощь. Меньше всего на свете ей хотелось раздражать Джанни Дресслера, который был единственной надеждой Энни.

Это было похоже на подготовку к небольшой войне, как с тревогой заметил Джим, когда все окна были закрыты и зашторены. Оливия мрачно заявила, что эту войну они скорее всего проиграют, потому что доктор Дресслер полностью разделял мнение Дианы Брунли о непредсказуемости поведения Энни.

Когда приготовления были закончены, доктор усадил их всех в столовой, но отнюдь не для того, чтобы они расслабились и отдохнули. Оливия подумала, что больше всего это собрание смахивает на производственное совещание.

– Итак, – почти без акцента заговорил он, – поскольку нам предстоит заниматься этим всем вместе, я хочу поговорить о том, что может происходить с Энни в течение следующей недели.

– Доктор Брунли уже сказала нам, чего можно ожидать, – сказала Оливия.

Доктор Дресслер бросил на Оливию острый взгляд, полный неодобрения.

– Прошу вас, позвольте мне хотя бы начать, прежде чем перебивать.

– Простите, – проговорила Оливия, стараясь изобразить раскаяние, которого она не ощущала. – Я просто подумала, что у нас мало времени.

– Подготовка, – уже менее резким тоном продолжал доктор Дресслер, – в таких случаях значит очень много. Чем больше Энни будет разбираться в симптомах, тем легче ей будет с ними справиться.

– Простите, доктор Дресслер, – вставил Джим, – но не случится ли так, что знание спровоцирует симптомы?

– Возможно, – ответил Дресслер. – Но практика показывает, что неведение хуже всего. – Он с неожиданно изысканной вежливостью обратился к Энни: – Пожалуйста, простите нас за то, что мы говорим о вас так, будто вас здесь нет.

– Меня это нисколько не задевает, – мягко отозвалась Энни. – Наоборот, я испытываю облегчение от того, что других людей волнуют мои проблемы. – Лицо ее было по-прежнему бледным, но щеки слегка порозовели. – Я и так слишком долго от всех таилась.

– А как вы думаете, стоит ли мне рассказывать о том, что вас ожидает?

– Да, я хочу это знать, – неожиданно твердо ответила Энни.

Улыбка, которой Джанни Дресслер одарил Энни, была нежной и, как подумалось Оливии, на удивление обаятельной для такого самоуверенного типа.

– Хорошо, – сказал он. – Энни, еще раз повторяю, вам не следует впадать в панику из-за того, что симптомов много и все они, увы, неприятны. Вероятность, что вы испытаете их все, ничтожно мала. Конечно, вы уже отчасти знаете, чего ждать, из опыта первой попытки…