Текст книги "Бремя молчания"

Антония

Делая Бену бутерброд с ветчиной и разрезая пополам яблоко, я вспоминаю о «сокровищах» Калли. Одуванчиковый пух сразу напоминает мне о Луисе и о нашем с ним детстве.

В первое лето, когда Луис переехал в наши края, мы с ним часто играли на лугу за моим домом – тем самым, в котором я живу сейчас. На лугу весело желтели головки одуванчиков. Помню, мама платила нам по пенни за одно выкопанное с корнем растение. Выкорчевывать одуванчики – нелегкий труд. Мы вооружались старыми ложками и старались подкопаться как можно глубже, а трофеи складывали в старое пластмассовое ведро. За день удавалось выкорчевать штук по сто. Мама давала нам доллар, то есть по четвертаку за каждую испачканную млечным соком руку. Мы садились на велосипеды, ехали в центр городка и проматывали свой заработок в кафе «Моурнинг Глори». Я покупала нам вишневую колу, не сегодняшнюю в банках, а прежнюю, которую наливали из стеклянных конусов, с настоящим вишневым сиропом. Миссис Моурнинг всегда ставила в стакан две соломинки и клала две вишенки: одну для Луиса и одну для меня. Луис покупал ведерко жареной картошки – соленой, с пылу с жару. Прямо на картошке он выдавливал кетчупом мое имя, а ниже – свое. Картошка под моим именем была моя, а под его именем – его. Иногда мы еще покупали по шоколадному батончику, каждый свой. Я любила «Марафон», а он – «Беби Рут». Фильда, мама Петры, часто помогала матери в кафе. Со мной Фильда всегда была приветливой и дружелюбной – она стояла за прилавком и, если видела, что у нас закончилась газировка, подливала нам еще. Теперь-то я понимаю, что Фильда хотела подружиться со мной, но у меня тогда был Луис… В общем, мне больше никто и не был нужен, а уж в подругах я точно не нуждалась. Через много лет, когда Грегори поселились в соседнем доме и у нас примерно в одно время родились девочки, Фильда снова предприняла попытку подружиться со мной. Она приглашала меня выпить кофе, погулять, но я снова сторонилась ее, правда, уже по совершенно другим причинам. Я боялась, что она заметит неприглядные подробности нашего семейного союза, нечаянно подсмотрит что-то неподходящее, увидит мои синяки… Через какое-то время Фильда сдалась и оставила меня в покое – как и раньше, в детстве.

Мы выпалывали одуванчики дней десять, а потом это занятие нам надоедало. Напиться вишневой газировки и наесться жареной картошки мы успевали всласть. Нам ни разу не удавалось расчистить от сорняков более-менее приличную полянку. Одуванчики начинали размножаться, и над нами кружился белый пух, который уничтожал результаты всех наших трудов.

– Знаешь, – сказал мне Луис однажды, – на самом деле это феи.

– Ага, как же, – ответила я, не особенно веря ему.

– Правда-правда. Я от папы знаю. Он говорил, что каждая пушинка – это фея-волшебница. Если успеешь схватить пушинку до того, как она коснется земли, загадаешь желание и сразу выпустишь ее, фея в благодарность выполнит твое желание.

Я села на землю и отложила грязную ложку. Как интересно! До того дня Луис ни разу не рассказывал о своем отце.

– Вот не знала, что в Чикаго есть цветы.

Луис обиделся:

– А ты как думала? В Чикаго есть и цветы, и сорняки, и трава, только не очень много… Помню, папа говорил: «Феи пляшут на ветру – дотянись, схвати одну. Ты желанье загадай и скорее выпускай». По папиным словам, про фей ему рассказала его бабушка из Ирландии, а желания действительно исполняются. Каждое лето, когда появлялся одуванчиковый пух, мы ловили пушинки, загадывали желания и тут же сдували пушинки назад, в воздух.

– И что ты загадывал? – спросила я.

– Всякое разное. – Луис вдруг застеснялся, бросил ложку и побежал в лес, хватая на бегу пушинки.

– Какое разное? – кричала я, гонясь за ним.

– Вроде того чтобы наши «Чикаго Кабз» стали чемпионами. – Он не смотрел на меня.

– А как же твой папа? Ты когда-нибудь загадывал желание про папу? – тихо спросила я.

Луис понурил плечи, и мне показалось, что он сейчас опять убежит.

– Нет. Смерть есть смерть. Мертвых не воскресить. Зато можно пожелать много денег или стать кинозвездой – в общем, в таком вот роде. – Он протянул мне крошечную белую пушинку. – Ты что хочешь загадать?

Я немного подумала, а потом бережно дунула на пушинку. Она медленно поплыла прочь.

– Что ты загадала? – допытывался Луис.

– Чтобы «Кабз» стали чемпионами, что же еще, – ответила я.

Он рассмеялся, и мы побежали играть на Ивянку.

Но я загадала другое. Попросила, чтобы отец Луиса вернулся – просто так, на всякий случай.

Через восемь лет, когда нам исполнилось шестнадцать, мы снова пришли к Ивянке. Там мы в первый раз занимались любовью, а потом я заплакала. Мне трудно было выразить свои чувства словами. Я знала, что люблю его, знала, что ничего плохого мы не сделали, и все же плакала. Луис старался развеселить меня: щекотал, строил смешные гримасы, в общем, старался вовсю, а у меня все равно по лицу катились слезы. Наконец – видимо, от отчаяния – он куда-то убежал. Я рассеянно одевалась, вытирая слезы и сопли, и думала о том, что потеряла Луиса, своего лучшего друга. Через несколько секунд он вернулся и протянул мне два кулака.

– В какой руке? – спросил он. Я выбрала левую. Луис разжал кулак, и внутри лежали белые одуванчиковые пушинки. – Три желания! – сказал он и разжал второй кулак. Там лежали еще три одуванчиковые феи. – Три желания на каждого.

– Ты первый, – сказала я, впервые улыбнувшись сквозь слезы.

– Хочу, чтобы «Чикаго Кабз» стали чемпионами. – Он широко улыбнулся, и я рассмеялась. – Хочу стать полицейским. – Его юное лицо посерьезнело. – И хочу, чтобы ты всегда любила меня… Теперь твоя очередь! – быстро добавил он.

Я ненадолго задумалась.

– Хочу жить в доме желтого цвета. – Я внимательно смотрела, не смеется ли надо мной Луис. Он не смеялся. – Хочу побывать на океане, – продолжала я. – И… – из моих глаз снова покатились крупные слезы, – хочу, чтобы ты всегда любил меня.

Через три года Луис поступил в колледж и уехал, а я вышла замуж за Грифа. Сейчас я думаю: вот дрянные феи! Я не живу в доме желтого цвета. Я ни разу не видела океана. Ну а Луис… Его любовь не стала вечной. А теперь пропала Калли, моя ненаглядная доченька… Все, к чему я прикасаюсь, портится или пропадает.

Помощник шерифа Луис

Я снова у Тони на кухне – передо мной на столе стоит запотевший стакан с холодным чаем. Правда, сейчас рядом со мной не Мартин Грегори, а агент Фитцджералд. Боюсь, когда все закончится, Мартин перестанет со мной разговаривать. И Тони тоже. Сразу видно: Тони теряется в присутствии Фитцджералда. Она не знает, как отвечать на его сухие, бесстрастные вопросы. Она, наверное, боится, что Фитцджералд сочтет ее плохой матерью. Тони подолгу задумывается над его вопросами, ищет в них подвох, наверное – она уже привыкла, что Гриф манипулирует ею.

Четыре года назад, увидев Тони на диване – она лежала, свернувшись калачиком и прижав к себе мертвую новорожденную девочку, – я понадеялся, что она поумнеет и навсегда избавится от Грифа. Правда, что случилось в тот зимний вечер, я так толком и не знаю. По словам Бена, он вернулся домой и увидел, что мама лежит под одеялом на диване, а Калли сидит рядом и гладит ее по плечу. Я пытался расспросить Калли, но у меня ничего не получилось. Она сидела на одном месте и смотрела на меня снизу вверх своими большими карими глазами. Потом Тони увезли в больницу…

Тогда я спросил Бена, где его отец. Он точно не знал, но предположил, что, наверное, в «Бенке», баре в центре города. Сначала я думал позвонить туда и позвать Грифа к телефону, но потом решил поговорить с ним с глазу на глаз. Попросил соседку присмотреть за детьми, а сам поехал в «Бенке».

Я увидел Грифа через завесу дыма. Он сидел у стойки рядом со своими школьными дружками. Его дружки смеялись и болтали – наверняка вспоминали добрые старые деньки. Такие, как они, и собираются вместе только ради старых школьных воспоминаний. Гриф показался мне необычно тихим. Он пил залпом одну рюмку за другой, кивал и время от времени улыбался удачной шутке. Я подошел к нему, и он посмотрел на меня снизу вверх. Он совсем не удивился, увидев меня. Все завсегдатаи «Бенке» затаили дыхание. Смотрели на нас с Грифом и гадали, что будет дальше. В Уиллоу-Крик всем известно о том, что раньше у нас с Тони был роман. Я ждал, что Гриф обратится ко мне высокомерно, как обычно. Он говорил «помощник шерифа» таким тоном, как будто обращался к королю или губернатору штата. Но в тот раз он лишь выжидательно смотрел на меня. Дружки, сидевшие рядом, встревоженно перешептывались.

– Гриф, не выйдешь на минутку? – вежливо спросил я. Роджер, подпевала Грифа и полный кретин, заливисто расхохотался.

– У вас есть ордер, помощник шерифа? – спросил он.

– Луис, ты можешь говорить со мной здесь, – негромко ответил Гриф, осушая очередную рюмку. – Тебя угостить?

– Нет, спасибо, я на дежурстве, – ответил я. Почему-то мой ответ показался его дружкам очень смешным. Все зашлись от смеха.

Я наклонился к нему.

– Гриф, речь идет о Тони, – тихо сказал я, не желая, чтобы эти шутники меня слышали.

Гриф встал. Я примерно на полголовы выше Грифа, зато он шире в плечах и сложен как тяжелоатлет. Не сомневаюсь, он бы запросто побил меня. Однажды он уже задал мне трепку. Мне тогда исполнилось девятнадцать, и я приехал из колледжа за Тони. Я хотел вернуть ее. Пришел к ней домой, Тони жила с отцом, который после смерти жены будто разом постарел на десять лет. В тот вечер мне хватило одного взгляда на лицо Тони, чтобы понять: между нами что-то надломилось, треснуло, и трещину уже не заделаешь. В то время я не хотел оставаться в Уиллоу-Крик, а Тони не хотела уезжать. Моя мама в тот же год, только раньше, во второй раз вышла замуж и вернулась в Чикаго с моими младшими братом и сестрой. Мне нравился колледж, нравился город Айова-Сити. Я хотел, чтобы Тони вернулась ко мне. Мне казалось, что в Уиллоу-Крик ее больше ничто не держит. Но она ответила отказом – как мне показалось, печально. Сказала, что встречается с Грифом Кларком и у нее все хорошо. Она не может бросить отца, он и так много потерял. Потом она скрестила руки на груди, как делала всегда, когда принимала окончательное решение. Я наклонился, чтобы поцеловать ее на прощание, но она в последнюю секунду опустила подбородок, и я ткнулся губами ей в нос.

Гриф подождал, пока я не отъеду подальше, километров на шестьдесят, и заеду на заправку. Расплатившись, я приготовился сесть в машину, и тут он вышел откуда-то из-за колонки и с силой врезал мне в солнечное сплетение, а когда я скорчился, еще лягнул меня между ног.

– Держись подальше от Тони, козел, – процедил он сквозь зубы. От него несло перегаром. – Мы женимся, – буркнул он и врезал мне кулаком по лицу.

Эти два слова поразили меня сильнее удара. Через несколько месяцев общий знакомый передал, что Тони и Гриф действительно поженились. Прошло совсем немного времени, и я услышал о рождении Бена. Хоть я и не гений, понял, что она его любит. А вот я ее не удержал…

– Пошли, – сказал Гриф.

Запах пива, исходивший от него, вернул меня в «Бенке», и я следом за ним вышел из бара. Выйдя на стоянку, я жадно глотнул прохладный воздух – после табачного облака, из которого мы только что вышли, свежий воздух стал просто благом.

– Ну что? – невинным голосом спросил он. – Как Тони?

– Она в больнице. – Вот и все, что я ответил. Как я ни ненавидел его, я не мог сказать, что его ребенок умер.

– Что случилось? Что она говорит? – Гриф как будто заволновался.

– Точно не знаю, – ответил я. – Сейчас она вообще почти не говорит. Скорую вызвал Бен. – Я не уточнил, что Бен сначала позвонил мне домой, чтобы мальчику не было хуже.

Гриф повертел в руках ключи от своего грузовичка и повернулся ко мне лицом.

– Наверное, мне сейчас не стоит садиться за руль?

– Да, наверное, не стоит, – согласился я. Мы переглянулись. – Пошли, – сказал я. – Я сам тебя отвезу.

Мы сели в машину, и я рванул с места. Первое время мы оба молчали, только печка шипела. Через несколько секунд Гриф откашлялся.

– Что говорит Калли? – спросил он, не глядя на меня.

– А как, по-твоему, что она говорит? – ответил я, прекрасно помня, что Калли не издала ни звука – по крайней мере с тех пор, как я к ним приехал.

Гриф снова откашлялся:

– Тони упала, но с ней все было в порядке. Она сразу встала – сама. Сказала, что чувствует себя нормально. Она легла на диван. Когда я уходил, с ней все было хорошо.

– Сейчас ей совсем нехорошо, – сказал я, заруливая на больничную стоянку. Выключив мотор, я повернулся к Грифу: – Гриф, если выяснится, что ты что-то сделал Тони, я приду за тобой. Приду, арестую и посажу в камеру. А потом, ночью, когда никого не будет рядом, я устрою тебе такую сладкую жизнь, что мало не покажется.

Гриф расхохотался и распахнул дверцу.

– Ничего ты мне не устроишь, помощник шерифа! – Он нагло осклабился. – Не-а, не устроишь. Ты ведь у нас праведник, законник… Ладно, бывай! Спасибо, что подбросил. – Он хлопнул дверцей и ушел.

Чтоб ему пусто было, но он оказался прав.

Бен

В семь лет я серьезно увлекся футболом. Мама решила, что мне полезно почаще выходить из дому, тренироваться и завести новых друзей. Я всегда был высокий и крепкий, но спортсменом меня назвать было сложно. Мои ноги казались мне огромными, я часто спотыкался и падал. После того как я сбил трех игроков команды-противника да одного парнишку из моей команды, тренер поставил меня на ворота. Нашел мне лучшее применение, вот уж точно! По габаритам я почти вдвое превосходил остальных, поэтому тренер решил, что я сумею поймать мяч и не дам ему залететь в сетку. Я ловко хватал мячи в прыжке или бросался на мяч всем телом. За четыре матча мне не забили ни одного гола. Вы с мамой стояли на краю поля и громко подбадривали меня. Да, кажется, вы приходили всегда вдвоем. Иногда ты даже выбегала на поле и норовила встать рядом со мной. Судье приходилось останавливать матч. Мама хватала тебя на руки и уносила, говоря всем: «Извините, извините».

Как-то раз отец оказался дома и пошел посмотреть, как я играю. Перед самым матчем прошел дождь, и трава была скользкая. Отец немного опоздал, он пришел, когда матч уже начался и я стоял на воротах в синей футболке с номером четыре и черных вратарских перчатках. Ух и крутые же были перчатки – с такими специальными вставками для лучшей хватки! В них я казался себе настоящим профи. Вы с мамой сидели на расстеленном одеяле, а отец расхаживал по кромке поля. Я все время косился на него, а он все ходил, ходил, ходил – прямо как лев в клетке. Время от времени он орал: «Вперед, ребята! Держите мяч!» Когда я увидел, что на меня бежит нападающий противника, пришлось заставить себя отвлечься от отца. Я пытался сосредоточиться. Выставил вперед руки, согнул ноги в коленях, расставил ноги, стараясь закрыть собой максимум пространства. Все как учил тренер.

– Давай, Бен! – завопил отец. – У тебя получится, возьми этот мяч! Хватай его, держи!

До сих пор вижу летящий в меня мяч – черные и белые пятна вращались так быстро, что мяч казался серым. Мяч полетел мимо меня в ворота; я не успел и пальцем к нему прикоснуться. Я ожидал, что отец начнет тут же орать на меня, а мама попробует его утихомирить. Но когда я покосился на то место, где он расхаживал раньше, то увидел, что его нет. Я оглядел толпу зрителей и, наконец, заметил отца. Он шагал назад, к своему грузовичку.

Тот матч мы выиграли со счетом четыре – один. Мама повела нас в кафе-мороженое, чтобы отпраздновать победу, но мне особенно не хотелось есть. Когда мы вернулись домой, отец ни словом не обмолвился о матче, и мне стало совсем плохо.

Антония

Я вышла на крыльцо навстречу Луису и другому полицейскому, потому что из окна гостиной увидела, что они идут к нашему дому. Спутник Луиса – низкорослый, одет прилично, но не парадно. Туфли на нем дорогие, сразу видно. В руках кожаная папка.

Я приглашаю их войти, и мы рассаживаемся за кухонным столом. У Луиса несчастный вид. Его спутник представляется: Кент Фитцджералд, агент федеральной службы. С трудом удерживаюсь, чтобы не хихикнуть. Он так торжественно представляется – ни дать ни взять супергерой.

– Отдел розыска пропавших и эксплуатируемых детей, – добавляет он, и я сразу серьезнею. Должно быть, лицо у меня озадаченное, потому что Фитцджералд разъясняет: – Мы очень, очень серьезно относимся к пропаже детей… к любому исчезновению детей.

– Никто ведь пока не знает, пропали девочки или нет, – жалобным тоном говорю я. – То есть они, конечно, пропали, но… что вы думаете? Вам что-нибудь известно? – Я смотрю на Луиса. Он отводит взгляд в сторону.

– Миссис Кларк, нам известно столько же, сколько и вам, – отвечает агент Фитцджералд. – Я приехал помочь помощнику шерифа Луису и его подчиненным вернуть девочек родителям. Когда вы в последний раз видели Калли?

– Вчера, около десяти вечера, – говорю я. – Мы вместе смотрели телевизор и ели попкорн. Потом я помогла ей приготовиться ко сну.

– Кто еще вчера вечером был дома? – допытывается Фитцджералд.

– Мой сын Бен. Ему двенадцать лет. Он не досмотрел фильм до конца, часов в девять, кажется, поднялся к себе в спальню. И еще дома был мой муж Гриф. Он пришел около полуночи.

Агент Фитцджералд кивает.

– По словам помощника шерифа Луиса, ваш муж Гриф… Кстати, Гриф – его настоящее имя?

– Нет-нет, прозвище. По документам его зовут Гриффит, но все называют его просто Гриф…

– Так вот, по словам помощника шерифа Луиса, Гриф рано утром собирался ехать на рыбалку.

Я киваю и жду следующий вопрос. Так как агент Фитцджералд молчит, я продолжаю:

– Точно не знаю, в какое время он уехал, но я звонила жене Роджера. Она говорит, что Роджер должен был заехать за Грифом в полчетвертого утра. Рано утром я слышала шум мотора на дорожке у дома, и решила, что это приехал Роджер.

– Будьте любезны, назовите фамилию Роджера, – просит агент Фитцджералд.

– Хоган. Роджер Хоган, – отвечаю я. Руки у меня делаются влажными, голова болит.

– Удалось ли вам связаться с мужем или с мистером Хоганом?

– Лора Хоган звонила Роджеру на мобильный, но связи нет. Гриф тоже не отвечает, у него сразу подключается автоответчик. Извините, мистер Фитцджералд… – говорю я.

– Агент Фитцджералд, – поправляет он.

– Извините, агент Фитцджералд, но для чего вам понадобились Гриф и Роджер? Не понимаю.

– Пока они нам ни для чего не понадобились. Мы просто выясняем, кто где был. – Фитцджералд улыбается. У него мелкие белые зубы и неправильный прикус – подбородок здорово выдается вперед. – Мы отправили запрос в Джульенский участок. Тамошние сотрудники разыскали охотничий домик, в котором должны ночевать мистер Хоган и ваш муж. Возле домика стоит внедорожник Роджера Хогана. Лодочный ангар рядом с домиком пуст. Видимо, они отправились рыбачить вниз по реке. Сотрудник полиции будет дожидаться их возвращения.

Я молчу, хотя все прекрасно понимаю. Уверена, Гриф тут ни при чем.

– Что вчера вечером было надето на Калли? – спрашивает агент Фитцджералд.

– Розовая ночная рубашка с коротким рукавом, она ей до колена.

– А на ногах?

– На ногах ничего.

Агент Фитцджералд умолкает и, опустив голову, что-то черкает в своем блокноте.

– Калли не говорила, что собирается сегодня куда-то пойти? – спрашивает он, не поднимая головы.

Я смотрю на Луиса:

– Ты ему не сказал?

Луис качает головой. Он сегодня вообще какой-то тихий и выводит меня из себя. Я перевожу взгляд на агента Фитцджералда.

– Калли вообще не говорит, – объясняю я, при этом его лицо остается невозмутимым. – С четырех лет.

– Болела? – спрашивает Фитцджералд, поднимая голову и глядя мне в глаза.

– Нет. – Я не отвожу взгляда. – Не понимаю, при чем здесь это. – Я скрещиваю руки на груди, а ноги, наоборот, вытягиваю.

– Калли видела, как ее мать упала с лестницы и потеряла ребенка. Она пережила сильное потрясение, – негромко говорит Луис.

Я смотрю на Луиса. Ага, молчун, проняло тебя!

Агент Фитцджералд подается ко мне – как собака, которая делает стойку.

– Как же вы с ней общаетесь?

– Она кивает, качает головой, показывает пальцами… И еще знает несколько слов на языке глухонемых, – говорю я.

– Что говорят врачи?

– Что она заговорит, когда будет готова. Давить на нее не рекомендуют. – Я встаю и подхожу к окну.

– Ее… кто-нибудь наблюдает?

– Имеете в виду – психиатр? – Я не скрываю злости.

– Извините, агент Фитцджералд, можно мне поговорить с миссис Кларк наедине? – как-то скованно спрашивает Луис. Я отмечаю про себя: он назвал меня «миссис Кларк». Впервые в жизни!

– Да, конечно, – отвечает агент Фитцджералд. Он закрывает папку, засовывает ручку за ухо и встает. Мы с Луисом смотрим ему вслед. Когда Фитцджералд выходит на крыльцо, Луис поворачивается ко мне и смотрит на меня в упор.

– Что? – не выдерживаю я.

– Тони, дело серьезное.

– Черт возьми, Луис, я и без тебя знаю, что дело серьезное! У меня дочь пропала! – кричу я. – И нечего намекать, что я легкомысленно к этому отношусь! – Терпеть не могу плакать при других, особенно при Луисе.

Он подходит ко мне.

– Тони, прости меня, – тихо говорит он. – Прости. Я не хотел… Извини. – Он берет меня за руки. – Посмотри на меня, Тони, – просит он. Я послушно поднимаю на него глаза. – Обещаю, мы обязательно найдем Калли. Тебе нужно поговорить с агентом Фитцджералдом. Чем подробнее и быстрее ты ответишь на его вопросы, тем быстрее мы начнем поиски и найдем ее.

– Я сделала столько ошибок, – шепчу я. – Не вынесу, если потеряю еще одного ребенка… Просто не вынесу.

– Ты ее не потеряешь, обещаю, – уверенно говорит Луис. – Приведи Бена, а я позову Фитцджералда. Чем скорее закончим беседу, тем скорее отправимся на поиски Калли.

Он еще раз сжимает мне руку, и я поднимаюсь на второй этаж за Беном.