Текст книги "Карамболь"

Для начала в южную сторону, по направлению к площади Мехшье Плейн. Подойдя к католическому кладбищу, он немного посомневался. Решил его обойти, но на юго-восточном углу обнаружил, что устал от асфальта, и свернул в Рандерс-парк, разбитый как своего рода естественное продолжение кладбища. Впрочем, возможно, как раз кладбище стало естественным продолжением парка. Наверное, тут существовала какая-то история, но он ее не знал.

Темнота среди деревьев и кустарников воспринималась как объятие, вокруг стояла гробовая тишина. «Парк прислушивается», – подумал он, медленно продвигаясь вперед… вглубь сердца тьмы – образ показался ему очень точным. По ночам природа открывает свои чувства, утверждал обычно Малер. Днем она спит, позволяя себя рассматривать, а в темноте оживает – надо лишь выйти и убедиться.

Совершенно верно, вне всяких сомнений. Ван Вейтерен потряс головой, чтобы прервать праздный поток мыслей. Свернул наобум вправо, когда тропинка раздвоилась, и примерно через полминуты подошел к статуе Хьюго Мертенса. Ее слабо освещал единственный прожектор с окружавшей тяжелый постамент клумбы, и Ван Вейтерен задумался – зачем? Туристы в парке по ночам? Едва ли. Он посмотрел на часы.

Без десяти четыре.

Действовать? Единственное эффективное средство? Мать-природа, дай мне тогда хоть маленькую возможность для действий! Отпусти меня из плена!

Он пожал плечами, иронизируя над собой, и закурил сигарету.

«Я ведь просто гуляю по ночам, чтобы не сойти с ума, – подумал он. – Только и всего». Тут он услышал, как где-то в темноте обломилась ветка. Я не один, сообразил он. По ночам бродят звери и психи.

В три часа он был уже не в силах дольше ждать. Пошел в гараж, бросил пластиковый пакет на пассажирское сиденье и залез в машину. Завел ее и двинулся в сторону центра. На всем неосвещенном пути до городского леса ему не встретилось ни единой машины, и, проезжая мимо бетонной трубы, он уже воспринимал ее лишь как любой привычный дорожный знак. Тут уж ничего не поделаешь. Случившееся там казалось столь удаленным во времени, что он больше не мог о нем задумываться. Не мог припомнить, даже если бы захотел.

Он свернул налево по мосту Александербрун, проехал по улице Звилле до самого пивзавода и оказался с южной стороны Рандерс-парка. Припарковался у входа, возле площадок для мини-гольфа, естественно, закрытых в такое время суток. Или в такое время года. Немного посидел в машине. Время приближалось к половине четвертого. Парк казался темным и затаившимся, погруженным в глубокую зимнюю спячку.

«Ночью природа скрывает свои чувства, – подумал он. – Интересно, почему противник выбрал именно это место? Он неподалеку живет или решающую роль сыграла сама недоступность? Тогда это свидетельствует о чрезмерной осторожности; в такое время должны быть сотни неохраняемых мусорных контейнеров, до которых гораздо легче добраться. В прошлый раз он выбрал для передачи денег ресторан со множеством потенциальных свидетелей, значит, этой ночью у него иной замысел. Этой ночью должен прийти не посыльный. Этой ночью забирать пакет будет сам шантажист, причем сознавая, что его жертва другого калибра, нежели он полагал поначалу. Совсем другого».

Он смог почти улыбнуться собственной мысли, и то, что ему удавалось сидеть и ждать в машине посреди ночи в полной темноте, ничуть не волнуясь, конечно, свидетельствовало о стабильности и контроле. Если шантажист не примет его условий, результатом может стать появление полиции возле его дверей уже ранним утром. Всего через несколько часов. Этого исключить нельзя.

Он ощупал пакет. Задумался над тем, сразу ли противник поймет, что там нет никаких двухсот тысяч, или обнаружит это, только придя домой. Он и не надеялся, что две старые газеты, которые он разорвал и сунул в пакет, будут похожи на деньги. Лишь придадут известную твердость.

Итак, две рваные газеты и конверт.

Помимо них, в качестве платы за работу этой ночью противнику предстояло получить пять тысяч гульденов и просьбу о трехдневной отсрочке.

Сумма была хорошо продумана. Ровно половина (пять от десяти – это половина!) того, что он требовал в прошлый раз, и большего ему век не видать. Пусть думает, что двести тысяч будут ждать его в ночь на пятницу, неужели он не проглотит наживку? Дополнительное трехдневное ожидание плюс бонус в виде пяти тысяч, какой же у него, черт возьми, выбор? Пойти в полицию и ни фига не получить? Маловероятно.

Он посмотрел на часы. Без четверти четыре. Он взял пакет, закрыл машину и пошел в парк.

Он заранее узнал, где находится статуя Хьюго Мертенса, что оказалось очень разумным. Темнота в сильно заросшем парке казалась черной дырой, и, только заметив слабый свет от освещавшего статую прожектора, он убедился, что не заблудился. Прежде чем выйти на маленькую площадку, куда с четырех или пяти сторон сходились тропинки, он ненадолго остановился.

Стоял и прислушивался к тишине. Думал о том, что противник, вероятно, находится где-то поблизости – возможно, напряженно стоит в ночной темноте с мобильным телефоном в руках и ждет. Или возле ближайшей телефонной будки.

«Бильярдные шары, – вновь подумал он. – Шары, которые катятся навстречу друг другу, но избегают столкновения буквально на несколько миллиметров. Их пути перекрещиваются, но несколько секунд позволяют избежать столкновения. Секунды. Жалкие частички времени».

Он подошел к урне и сунул туда пакет.

На пути обратно в Бооркхейм он обдумывал, что произойдет, если у него заглохнет мотор. Мысль была не особенно приятной – стоять на обочине, пытаясь остановить какого-нибудь автомобилиста-жаворонка, чтобы попросить помощи. Будет трудно объяснить, что он тут делает, если, например, встретится полицейский и решит немного покопаться. На работе он сказался больным, а сам направляется домой в половине пятого утра. На заднем сиденье полно следов крови, которые едва ли укроются от опытного глаза.

Не говоря уже о последствиях, если он не окажется на месте, чтобы ответить на телефонный звонок. Да, мысль действительно не из приятных.

Мотор не заглох. Разумеется, нет. Машина, на которой он ездил четыре года, сегодня функционировала безупречно, как и в остальные дни. Он просто поиграл с этой идеей. В эти дни у него возникало много идей… странных мыслей, которых прежде у него не водилось, и временами его интересовало, почему они вдруг поселяются именно у него в голове. Именно сейчас.

Он поставил машину в гараж, принял полторы таблетки, залез в постель и стал ждать звонка, потихоньку раздумывая над тем, собирается шантажист что-нибудь сказать или просто положит трубку. Последнее, разумеется, казалось более вероятным. Какой ему смысл подвергать себя даже маленькому риску оказаться раскрытым? Голос ведь всегда нечто обнаженное. Более вероятно, что он перезвонит позднее – когда проверит содержимое пакета и прочтет записку. Значительно более вероятно. Когда поймет, что еще не получил сполна за все свои усилия. За всю свою грязную игру.

Если часы на радиоприемнике шли верно, то звонок раздался ровно в пять секунд шестого. Он пропустил три сигнала, а затем ответил – хотя бы для того, чтобы показать, что не сидел возле телефона в нервном напряжении. Возможно, это стоило подчеркнуть.

Он поднял трубку и назвал свое имя.

Секунды две он слышал присутствие на линии другого человека, затем связь оборвалась.

«Ну, ладно, – подумал он. – Узнаем, что у тебя на уме, в следующий раз».

Он повернулся на бок, поправил подушку и попытался заснуть.

Ему действительно удалось уснуть. Когда он проснулся от следующего телефонного звонка, часы показывали четверть двенадцатого.

В короткое мгновение, пока тянулся за трубкой, он успел сообразить: что-то пошло не так, как он предполагал. Что случилось? Почему противник выжидал несколько часов? Почему?..

В трубке раздался голос Смааге:

– Как твои дела, брат?

– Болею, – выдавил он.

– Да, я слышал. Пасторы ругаются, а доктора болеют. Что за времена настали?

Он захохотал так, что в трубке затрещало.

– Всего лишь легкий грипп. Но, похоже, придется просидеть дома всю неделю.

– Вот черт! Мы же собирались устроить в пятницу вечером небольшие посиделки, как я тебе говорил. Тебе это будет не по силам?

Он покашлял и сумел изобразить пару тяжелых вдохов. Вероятно, прозвучало довольно убедительно.

– Подозреваю, что да, – сказал он. – Но в понедельник я выйду на работу.

Произнеся это и положив трубку после того, как Смааге пожелал ему выздоровления, он подумал о том, что этого точно не случится.

Как бы шары ни катились в ближайшие дни, одну вещь он знал наверняка. Одну-единственную. В понедельник в больницу он не поедет.

Ноги его там больше не будет.

Эта мысль казалась невероятно вдохновляющей.

24

– Тогда начинаем мозговой штурм, – сказал Рейнхарт, выкладывая перед собой на столе аккуратным рядком трубку, кисет и зажигалку. – Сегодня вечером я встречаюсь с комиссаром, и, как вы понимаете, его очень интересует положение дел, поэтому я намерен дать ему пленку с записью этого обсуждения, чтобы хоть что-то предъявить. Думайте, что говорите.

Он включил магнитофон. В комнате сразу почувствовалось почти зримое присутствие Ван Вейтерена, и воцарилась почтительная тишина.

– Хм… итак, – начал Рейнхарт. – Вторник, восьмое декабря, время пятнадцать часов. Разбор дел Эриха Ван Вейтерена и Веры Миллер. Мы рассматриваем их вместе, хотя связь между ними еще далеко не установлена. Пожалуйста, кто хотел бы высказаться?

– Имеется ли у нас что-нибудь, кроме догадки Меуссе, в пользу того, что они связаны? – поинтересовался де Брис.

– Ничего, – ответил Рейнхарт. – Кроме того что догадки нашего дорогого судмедэксперта обычно сопоставимы с железными фактами. Впрочем, в один прекрасный день он тоже может ошибиться. Как я полагаю.

– Мне в это не верится, – сказала Морено.

Рейнхарт расстегнул молнию на кисете и, прежде чем продолжить, понюхал его содержимое.

– Мы все-таки для начала обратимся к Вере Миллер, – предложил он, – никаких новых технических подробностей относительно ее убийства у нас не появилось. К сожалению. Только немного уточнилось время. Она умерла, вероятно, где-то между четвертью третьего и половиной четвертого ночи на воскресенье. В котором часу ее оставили в Корриме, сказать трудно. Если бы она пролежала там долго, можно предположить, что ее заметили бы раньше, однако нельзя забывать, что она лежала не на самом виду, да и по этим дорогам почти никто не ездит. По крайней мере, по выходным и в такое время года. Кстати, нам удалось побольше поговорить с Андреасом Волльгером… то есть мне и инспектору Морено. Видит бог, он тоже мало что мог сообщить, но хотя бы начал признавать, что их брак, возможно, не был совсем безупречным. Мне кажется, он начал осознавать это только сейчас… он явно не слишком разбирается в любовных перипетиях, опять-таки бог свидетель.

– Ко времени женитьбы ему было тридцать шесть лет, – добавила Морено. – До этого он, вероятно, имел не слишком много связей. Если вообще имел.

– Странный тип, – вставил Роот.

– Да, Волльгер производит впечатление мямли, – сказал Рейнхарт, – и я не думаю, что он из тех, кто убивает из ревности. В кризисной ситуации он, вероятно, скорее отрезал бы себе яйца и преподнес их в качестве примиряющего дара. У него есть алиби вплоть до часа ночи, когда он покинул ресторан, где сидел с хорошим приятелем… а у кого, черт возьми, найдется алиби после полуночи?

– У меня, – откликнулся Роот. – Моими свидетелями являются мои рыбки.

– Во всяком случае, пока мы его из числа подозреваемых исключаем, – заявил Рейнхарт.

– Сколько их у нас остается? – поинтересовался де Брис. – Если мы Роота тоже исключим?

У Рейнхарта, казалось, вертелся на языке ответ, но он бросил взгляд на магнитофон и сдержался.

– Может, Роот расскажет нам, что удалось узнать от матери Веры Миллер? – предложил он.

Роот вздохнул.

– Меньше тени от куриного хвоста, – доложил он. – К тому же она учительница домоводства и помешана на калориях, мне даже не удалось спокойно съесть венскую булочку. Не мой тип.

– Мы все тебе сочувствуем, – сказал де Брис. – Должен заметить, по-моему, мы упускаем из виду одну вещь.

– Что же? – поинтересовалась Морено.

– Вот, послушайте, – продолжил де Брис, наклоняясь над столом. – Нам известно, что Вера Миллер водила своего малахольного мужа за нос. Мы знаем, что тут замешан другой мужчина. Почему бы нам не сообщить об этом в СМИ? Не объявить о розыске мерзавца в газетах и по телевидению? Кто-то ведь должен был видеть их вместе… если они действительно общались четыре-пять уик-эндов подряд.

– Далеко не факт, – заметил Рейнхарт. – Не думаю, чтобы они бегали по кабакам. Или публично обжимались. Кроме того… кроме того, существуют ведь этические аспекты.

– Вот как? Какие же? – спросил де Брис.

– Мне известно, что это не самая сильная твоя сторона, – ответил Рейнхарт, – но мы пока не имеем подтверждения. Я имею в виду факт измены. Ее истории про курсы ведь могут оказаться прикрытием чего-то другого, хотя мне тоже трудно представить себе, чего именно. В любом случае, ее убили, и я считаю, нам следует проявить осторожность и не включать сведения о супружеской измене в некролог. То есть не предавать их огласке, принимая во внимание мужа и остальных родственников. Мне не хотелось бы нести ответственность, если окажется, что мы совершили ошибку, выставив ее на позор в прессе.

– Ладно, – согласился де Брис, пожимая плечами. – Сдаюсь. Ты назвал это этикой?

– Именно, – сказал Рейнхарт и нажал на клавишу паузы на магнитофоне. – Думаю, пора выпить по чашечке кофе.

– Боюсь, что относительно Эриха Ван Вейтерена у нас тоже не слишком много нового, – констатировал Рейнхарт, когда фрекен Кац удалилась. – Имеются, конечно, кое-какие опросы, проведенные в основном стажером Боллмертом, который изрядно поездил. Там что-нибудь всплыло?

– Насколько я могу судить, нет, – ответил Боллмерт, нервно крутя в руках карандаш. – Я побеседовал с социальными кураторами и старыми знакомыми Эриха, но все они довольно мало общались с ним в последние годы. Он ведь, как нам известно, исправился. Я поспрашивал о Вере Миллер тех, кого успел, но тоже безрезультатно.

– М-да… похоже, ты прав, – подтвердил Рейнхарт. – Никаких выигрышных билетов. Можно было надеяться, что кто-нибудь – хотя бы один человек – окажется знаком с обеими жертвами… чисто статистически. Мы ведь, черт возьми, опросили сотни людей. Однако не случилось.

– Правда, если убийца действительно знаком с обоими, – заметил Роот, – он, возможно, достаточно хитер, чтобы об этом не докладывать.

– Вполне вероятно, – равнодушно согласился Рейнхарт. – Кстати, я попытался найти возможную связь между Эрихом Ван Вейтереном и фру Миллер, придумать, что их могло связывать чисто теоретически, но, должен признаться, это оказалось не слишком легко. Получаются в основном гипотезы, взятые из воздуха… прямо какие-то небылицы, черт побери.

Он поймал взгляд Морено; та слегка улыбнулась, покачав головой, и он понял, что она разделяет его мнение. Он уже занес руку, чтобы выключить магнитофон, но остановился. Юнг с задумчивым видом помахал карандашом.

– Кстати, о гипотезах, – сказал он. – Я тут немного проверил гипотезу Роота.

– Роота? – усомнился Рейнхарт. – Гипотезу?

– Которую из них? – спросил Роот.

– Банду любителей марок, – предположил де Брис.

– Нет, синдром стетоскопа, – уточнил Юнг.

Тут Рейнхарт выключил магнитофон.

– Чем вы, черт возьми, занимаетесь? – спросил он. – Шуты гороховые. Подождите, я перемотаю пленку назад.

– Сорри, – извинился де Брис.

– Я серьезно, – сказал Юнг. – Дело в том…

Он подождал, пока Рейнхарт снова нажмет на «запись».

– Итак, Роот утверждал, что этот мужчина… если у Веры Миллер действительно имелся другой мужчина… с большой долей вероятности может оказаться врачом. Ну, вы же знаете, медсестры и врачи и так далее…

Он сделал паузу, чтобы посмотреть на реакцию.

– Продолжай, – попросил Рейнхарт.

– Так вот, имело смысл, по крайней мере, проверить, не было ли у нее связи с каким-нибудь доктором из Хемейнте. Я где-то читал, что почти все измены происходят с кем-нибудь на рабочем месте… поэтому я утром немного расспросил Лиляну.

– Лиляну? Что еще, черт возьми, за Лиляна? – спросил Рейнхарт.

Он готов был поклясться, что Юнг покраснел.

– Одна из коллег Веры Миллер.

– Я видел ее, – встрял Роот. – Настоящая бомба… к тому же с Балкан, хотя и в другом смысле… другая бомба.

Рейнхарт сердито уставился на него, потом на магнитофон, но останавливать запись не стал.

– Продолжай, – повторил он. – Что она сообщила?

– Боюсь, не слишком много, – признался Юнг. – Но она не исключает того, что у Веры Миллер что-то наклевывалось с одним врачом. Ей помнится, что другая коллега на что-то такое намекала, но она отнюдь не уверена.

– Другая коллега? – уточнила Морено. – И что же та говорит?

– Это младшая медсестра. Правда, встретиться с ней мне не удалось. Она выходная сегодня и завтра.

– Дьявол, – выругался Рейнхарт. – Ну, ее, конечно, надо найти. Лучше уж разобраться в этом до конца… должен признать, что это похоже на правду, если вдуматься. Медсестра и врач – знакомая история.

– Вероятно, в больнице Хемейнте парочка врачей имеется, – заметил де Брис.

Рейнхарт с грозным видом посасывал трубку.

– Поступим так, – заявил он, немного поразмыслив. – Я позвоню главному врачу или директору больницы… или как он там себя называет. Пусть выдаст нам весь список, хочется надеяться, что у них там есть и фотографии. Будет чертовским невезением, если нам хоть тут что-нибудь не обломится. А нет ли у инспектора Роота еще какой-нибудь маленькой теории о связи с Эрихом Ван Вейтереном?

Роот покачал головой.

– Мне кажется, она была, – сказал он. – Только не помню где.

Де Брис громко вздохнул. Рейнхарт выключил магнитофон, и совещание закончилось.

Он снова выбрал «Вокс» – вспомнив, что бар понравился Ван Вейтерену, – но в этот вечер надеяться на певицу с бархатным голосом не приходилось. Ни на какую другую музыку тоже, поскольку был вторник. Понедельник и вторник считались неприбыльными днями, и кроме Рейнхарта с Ван Вейтереном за сверкающими металлическими столиками сидела лишь горстка вялых посетителей. Когда комиссар прибыл, комиссар оказался уже на месте. Впервые – впервые за все время, сколько он мог припомнить, – Рейнхарту показалось, что тот выглядит стариком.

Возможно, не старым, а просто сдавшим, какими кажутся многие пожилые люди. Будто стратегические мышцы крестцовой области и шеи окончательно устали и сжались в последний раз. Или надорвались. Он предполагал, что Ван Вейтерену, вероятно, уже исполнилось шестьдесят, но уверен не был. Вокруг комиссара существовал ореол неясностей, к ним относился и его истинный возраст.

– Добрый вечер, – поздоровался Рейнхарт, усаживаясь. – У вас усталый вид.

– Спасибо, – отозвался Ван Вейтерен. – Да, я теперь не сплю по ночам.

– Вот черт! – сказал Рейнхарт. – Да, когда Господь лишает нас сна, он оказывает нам не лучшую услугу.

Ван Вейтерен приподнял крышку сигаретной машинки.

– Он прекратил оказывать нам услуги сотни лет назад. Да и черт знает, оказывал ли вообще.

– Возможно и так, – согласился Рейнхарт. – О молчании Бога после Баха мне читать доводилось. Два темных, пожалуйста.

Последняя реплика адресовалась возникшему из тени официанту. Ван Вейтерен закурил сигарету. Рейнхарт начал набивать трубку.

«Тяжело, – подумал он. – Сегодня мне придется тяжело».

Он достал из кармана пиджака кассету с пленкой.

– Я тоже не могу предложить какое-нибудь евангелие, – признался он. – Но если вы захотите получить представление о нашей ситуации, можете это прослушать. Здесь сегодняшнее обсуждение. Разумеется, не какое-нибудь там peak experience[19]19
  Пиковое переживание (англ.).


[Закрыть], но вам ведь известно, как все обычно происходит. Того, чей голос вы не узнаете, зовут Боллмерт.

– Все-таки что-то, – сказал Ван Вейтерен. – Я замечаю, что держаться в стороне нелегко.

– Вполне понятно, – согласился Рейнхарт. Он достал фотографию Веры Миллер. – Эта женщина вам знакома?

Ван Вейтерен несколько секунд разглядывал фотографию.

– Да, – ответил он. – Она.

– Что? – воскликнул Рейнхарт. – Что вы, черт возьми, имеете в виду?

– Если я, конечно, не ошибаюсь, – сказал Ван Вейтерен, возвращая снимок. – Медсестра из больницы Хемейнте. Она занималась мной, когда мне пару лет назад оперировали кишечник. Приятная женщина, зачем она тебе понадобилась?

– Это Вера Миллер, которую нашли убитой в Корриме в воскресенье утром.

– Та, что как-то связана с Эрихом?

Рейнхарт кивнул:

– Это всего лишь гипотеза. Пока очень зыбкая, хотя, возможно, вы могли бы ее подтвердить?

Официант принес пиво. Они выпили по глотку. Ван Вейтерен снова посмотрел на фотографию и с мрачным видом помотал головой.

– Нет, – сказал он. – Я помню ее по чистой случайности. Я правильно понимаю, что связь подметил Меуссе?

– Да. Он полагает, что на нее указывает удар по шее. Говорит, что удар несколько специфический. В обоих случаях… ну, вы ведь знаете Меуссе.

Ван Вейтерен погрузился в молчание. Рейнхарт раскурил трубку и предоставил ему возможность спокойно размышлять. Внезапно он почувствовал сильную злость. Злость на того, кто убил сына комиссара, на того, кто убил Веру Миллер.

Один ли это человек или двое разных? Один черт. Стало быть, злость на этого убийцу или этих убийц, да и на всех преступников вообще… У него зашевелились самые холодные и мрачные из всех воспоминаний.

Убийство Сейки. Его девушки. Сейки, на которой он собирался жениться. Сейки – которую он любил, как никого другого. Сейки с высокими скулами, полуазиатскими глазами и самым прелестным на свете смехом. Прошло почти тридцать лет; она пролежала в проклятой могиле в Линдене уже три десятилетия… девятнадцатилетняя Сейка, которая должна была стать его женой.

Если бы не один из этих преступников, в тот раз – накачанный наркотиками псих, заколовший ее ножом однажды вечером в Воллеримс-парке, даже без намека на повод.

Или ради каких-то двенадцати гульденов, бывших у нее в кошельке.

А теперь сын комиссара. «Тьфу, черт, – думал Рейнхарт. – Он совершенно прав – Господь давно прекратил помогать нам».

– Я тут посетил Диккен, – прервал его размышления Ван Вейтерен.

– Что? Вы?

– Да, я, – ответил Ван Вейтерен. – Позволил себе вольность, надеюсь, ты меня простишь.

– Естественно, – сказал Рейнхарт.

– Поговорил кое с кем в том ресторане. Скорее в качестве терапии. Я отнюдь не ожидаю, что найду что-нибудь, чего не заметили вы, но чертовски трудно просто бездействовать. Ты меня понимаешь?

Рейнхарт немного помедлил с ответом.

– Вы помните, почему я стал полицейским? – спросил он. – Моя невеста в Воллеримс-парке?

Ван Вейтерен кивнул:

– Конечно, помню. М-да… тогда ты понимаешь. Как бы то ни было, меня интересует одна деталь.

– Что же? – спросил Рейнхарт.

– Пластиковый пакет, – ответил Ван Вейтерен. – Тот, что поменял хозяина. Или должен был поменять хозяина.

– Что еще за чертов пакет?

Ван Вейтерен немного помолчал.

– Значит, вам о нем не известно?

«Дьявол, – подумал Рейнхарт. – Он опять посадил нас в лужу».

– Кто-то вроде упоминал о каком-то пакете, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал невозмутимо. – Верно.

– Похоже, что этот Мистер Икс, который, судя по всему, и является убийцей… – неторопливо продолжил комиссар тоном, который до неловкости отчетливо отдавал педагогикой, – он вроде бы держал возле ног пластиковый пакет, пока сидел в баре. И похоже, что Эрих унес пакет с собой, когда уходил.

Он поднял бровь и ждал реакции Рейнхарта.

– Черт возьми, – выругался Рейнхарт. – Честно говоря… да, честно говоря, боюсь, что мы это упустили. То есть вторую половину. Несколько человек утверждали, что у Мистера Икс имелся пакет, но мы не слышали о том, чтобы Эрих забрал его с собой. Как вам удалось это узнать?

– Повезло встретить нужных людей, – скромно ответил Ван Вейтерен, глядя на свежескрученную сигарету. – Одной из официанток показалось, что она видела у Эриха в руках пакет, когда он уходил, а стоило ей об этом упомянуть, как бармен тоже вспомнил.

«Вероятно, еще повезло задать нужные вопросы», – подумал Рейнхарт, чувствуя, как его сознание застилает туман старого, укоренившегося восхищения и уничтожает как злость, так и неловкость. Восхищения перед психологической прозорливостью, которой всегда славился комиссар., позволявшей ему, будто скальпелем, пронзать тонну теплого масла быстрее, чем сотня полицейских в бронежилетах успевала прикинуть ее вес.

Интуиция – вот как это называется.

– Какие вы делаете выводы? – спросил он.

– Эрих ездил туда, чтобы что-то забрать.

– Видимо, да.

– Он отправился в «Траттория Комедиа» и забрал пакет в условленном месте… например, в туалете.

Рейнхарт кивнул.

– Он не знал, кто такой Мистер Икс, да и не должен был.

– Почему вы так думаете?

– Имей они возможность действовать в открытую, они могли бы с таким же успехом встретиться в любом другом месте. Например, на парковке. Зачем устраивать весь этот маскарад, если в нем нет необходимости?

Рейнхарт задумался.

– Мистер Икс был загримирован, – сказал он.

– Он собирался убить моего сына, – подчеркнул Ван Вейтерен. – И убил. Естественно, он замаскировался.

– Зачем же передавать пакет, раз он все равно намеревался его убить? – спросил Рейнхарт.

– Попробуй ответить сам, – предложил Ван Вейтерен.

Рейнхарт два раза затянулся погасшей трубкой.

– Вот черт! – произнес он. – Понимаю. Он не знал его в лицо. Они находились в одинаковом положении.

Он вычислил его, только увидев с пакетом в руках… сидел и поджидал на парковке, ну конечно.

– Вполне вероятно, – согласился Ван Вейтерен. – Мне тоже так представляется. А дальше? Как ты думаешь, о чем идет речь? Кто командует, а кто подчиняется?

«Хороший вопрос, – подумал Рейнхарт. – Кто командует, а кто подчиняется?»

– Командует Эрих, а Мистер Икс подчиняется, – предположил он. – То есть вначале. Потом Мистер Икс меняет роли… поэтому… да, конечно, поэтому он его и убивает.

Ван Вейтерен откинулся на спинку и закурил сигарету. «Его сын, – подумал Рейнхарт. – Тьфу, черт, мы ведь говорим об убийце его сына».

– А о чем, ты думаешь, идет речь?

Мысль о наркотиках секунд пять мешала Рейнхарту сосредоточиться, потом он нашел ответ.

– Шантаж, – сказал он. – Черт возьми, ясно как день.

– Он утверждает, что Эрих никогда такими делами не занимался, – объяснял он Уиннифред часом позже. – Я ему верю. Кроме того, кажется невероятным, чтобы он был таким идиотом, что просто поехал, уселся в ресторане и ждал денег, если знал, о чем идет речь. Эрих был посыльным. Его туда направил кто-то другой… настоящий шантажист… если вдуматься, это совершенно очевидно. Все встает на свои места.

– А как же Вера Миллер? – спросила Уиннифред. – Она в этом как-то замешана?

– Вполне вероятно, – ответил Рейнхарт. – Убийца думал, что шантажистом является Эрих, и убил его совершенно напрасно. Не исключено, что в случае Веры Миллер он попал в точку.

– Эрих и Вера Миллер знали друг друга?

Рейнхарт вздохнул:

– К сожалению, нет. Тут пока тупик. Мы не нашли ни единой ниточки, которая бы их связывала. Но, возможно, она есть. Если предположить, что он… убийца… врач из Хемейнте, то Вера Миллер вполне могла каким-то образом держать его на крючке. Ошибочная операция или что угодно другое, черт возьми. Ошибки врачей дорогого стоят… он мог, например, прикончить пациента по чистой невнимательности. Она увидела шанс подзаработать деньжат и воспользовалась им… другое дело, что потом из этого вышло. Ну, хоть какая-то теория.

Уиннифред посмотрела на него скептически:

– А зачем ей понадобилось ложиться с ним в постель? Ведь вы считаете, что дело обстояло именно так?

– Пф-ф… – фыркнул Рейнхарт. – Прелесть моя, ты что, вчера родилась? Ведь именно там мужчины и раскалываются. Обо всех достоинствах и недостатках мужчины женщина узнает в постели.

Уиннифред восторженно рассмеялась и прижалась к нему под одеялом.

– Мой принц, – сказала она. – Ты абсолютно прав, но, боюсь, тебе придется подождать с демонстрацией твоих достоинств еще пару дней.

– Ничего не поделаешь, – смирился Рейнхарт и погасил свет. – А недостатков у меня почти нет.

Минут через пятнадцать он поднялся.

– Что ты делаешь? – поинтересовалась Уиннифред.

– Джоанна, – сказал Рейнхарт. – Мне показалось, я что-то услышал.

– Ничего подобного, – возразила Уиннифред. – Но сходи и принеси ее, уляжемся втроем. Ведь ты за этим встал?

– Примерно, – признался Рейнхарт и направился в детскую.

«Жена читает мои мысли еще до того, как они успевают у меня созреть, – подумал он, осторожно поднимая спящую дочку. – Как это у нее, черт возьми, получается?»

25

В среду, 9 декабря, выдался день с десятью-одиннадцатью градусами выше нуля и высоким безоблачным небом.

Удивленное солнце, казалось, почти стеснялось необходимости демонстрировать всю свою бледную наготу. Ван Вейтерен позвонил Ульрике Фремдли на работу, узнал, что та заканчивает в районе обеда, и предложил съездить на машине к морю. Они его довольно давно не видели. Ульрика сразу согласилась. Ван Вейтерен услышал по голосу, что она удивлена и обрадована, и вспомнил, что любит ее.

Затем напомнил об этом ей тоже.

«Живые должны заботиться друг о друге, – подумал он. – Хуже всего умереть, так и не пожив».

Сидя в машине перед грязно-коричневым офисным центром Ремингтон, он размышлял над тем, как сложилась бы судьба Эриха, останься тот в живых. Успел ли бы он пройти через важнейшие этапы жизни, какими бы они ни были. Он где-то читал, что человек должен сделать за жизнь три вещи. Воспитать сына, написать книгу и посадить дерево.

Интересно, откуда это взялось? Эрих, в любом случае, не успел ни первого, ни третьего. Посадил ли он когда-нибудь дерево, естественно, одному богу известно, но это казалось маловероятным. Прежде чем Ван Вейтерен успел задуматься о себе, его размышления прервала Ульрика, плюхнувшаяся на пассажирское сиденье.

– Чудесно, – сказала она. – Какой замечательный день.

Она поцеловала его в щеку, и, к своему изумлению, он ощутил эрекцию. «Жизнь продолжается, – растерянно подумал он. – Невзирая ни на что».

– Куда хочешь поехать? – спросил он.

– В Эмсбаден или Берензей, – не колеблясь, предложила она. Чувствовалось, что она обдумывала это с момента его звонка.

– Эмсбаден, – решил он. – Берензей вызывает у меня не самые добрые мысли.

– Почему же?

– Там кое-что произошло несколько лет назад. Не люблю об этом вспоминать.

Она ждала продолжения, но он оставил его при себе. Завел машину и выехал с парковки.

– Мой таинственный любовник, – сказала она.

Они побродили часок по дюнам и позже обычного пообедали в ресторане «Де Диркен» возле маяка в Эмсбадене. Шейки морских раков в укропном соусе, кофе и морковная запеканка. Говорили о Джесс, о троих детях Ульрики и их перспективах на будущее.