Текст книги "За темными лесами. Старые сказки на новый лад"

Ты упираешься ногой в ее подставленные ладони, она с легкостью забрасывает тебя на костлявую спину оленя, режет ножом привязь и вопит:

– Н-но-о!

Разбуженные собаки вскакивают. Ты крепко цепляешься за оленью гриву, и он крупной рысью мчится вперед, так, что тебя на каждом шагу подбрасывает вверх. Собаки некоторое время бегут следом, хватая его за копыта, но вскоре олень оставляет их позади. Его бег так быстр, что под напором встречного ветра лицо помимо твоей собственной воли кривится в жуткой гримасе. Ты едва не скучаешь по осколкам стекла под ногами. К утру вы покидаете лес, и Бэй продолжает нестись вперед, вздымая копытами в воздух тучи белых снежинок.

Порой тебе думается, что отыскать Кая можно и проще. Порой поиски словно бы упрощаются сами собой. Вот у тебя есть и башмаки, и ездовой олень, но ты все еще недовольна. Порой ты жалеешь, что не осталась дома. Как же достало это самое путешествие к этому самому «долго и счастливо», где бы оно, мать его, ни находилось! Нельзя ли хотя бы немножко этого самого «счастливо» прямо сейчас? Спасибо, вы очень любезны.

С каждым вздохом дыхание – и твое, и оленье – виснет в воздухе полупрозрачным облачком пара, и ветер тут же подхватывает, уносит его прочь. Бэй мчится вперед.

Снег летит вверх из-под копыт, и воздух словно становится гуще и гуще. Такое впечатление, что на скаку вы с Бэем рассекаете, рвете белую пелену, как плотную ткань. Оглянувшись, ты видишь позади длинный, уходящий в бесконечность коридор, повторяющий формой силуэт женщины верхом на олене. Выходит, карта у тебя не одна? Выходит, бывают на свете и путешествия полегче?

– Поцелуй меня, – говорит Бэй.

Встречный ветер несет его слова к тебе. Ты почти видишь их силуэты в густой снежной пелене.

– На самом деле я не олень, – продолжает он. – Я – зачарованный принц.

Ты вежливо отказываешься, напомнив ему, что вы еще не настолько хорошо знакомы, и, кроме того, олень в путешествии куда полезнее принца.

– Он все равно тебя не любит, – говорит Бэй. – А тебе не мешало бы сбросить пяток фунтов. А то спина так ноет – чистое убийство!

Говорящие животные достали не меньше, чем путешествие. К тому же, они еще ни разу не сказали ничего такого, чего ты и без них не знаешь. На память приходит говорящая кошка, подаренная Каем – та самая, что то и дело приходила к тебе тайком и, жутко довольная собой, сообщала, что пальцы Кая снова пахнут какой-то другой женщиной. Смотреть было невыносимо, как Кай нежничает с ней, ерошит ее белую шерстку, а кошка, развалившись на боку, знай себе мурлычет: «Вот так, дор-рогой, вот так, еще, еще!» – и дразнится в твою сторону острым розовым язычком.

– Заткнись, – говоришь ты Бэю.

Тот обиженно умолкает. Его длинная бурая шерсть покрыта изморозью, а твои глаза слезятся на ветру, и слезы замерзают на щеках крохотными льдинками. Все тело промерзло насквозь – только ногам в башмаках маленькой разбойницы тепло и уютно.

– Еще немного, – говорит Бэй, когда тебе начинает казаться, что путешествию не будет конца. – Еще немного, и мы дома.

Ваш путь пересекает еще один коридор в густом снегу, и Бэй с радостным возгласом сворачивает в него.

– Дом моей матери, старой лапландки, уже близко!

– Откуда ты знаешь? – спрашиваешь ты.

– Я узнаю ее след в воздухе, – отвечает Бэй. – Смотри!

Ты смотришь, и видишь, что коридор впереди, действительно, очень похож на силуэт невысокой, коренастой женщины в юбках. Книзу от талии он расширяется, точно колокол.

– И долго ли он продержится?

– Пока воздух тих и полон снега, будет держаться, – объясняет олень. – Мы пробиваем в снежной пелене туннели, как земляные черви, но потом поднимается ветер и стирает все следы.

Туннель в виде женской фигуры приводит к невысокой красной дверце. Бэй нагибает голову и стучит в дверь рогами, царапая краску. Старая лапландка отпирает дверь, и ты неуклюже слезаешь со спины Бэя. Узнав сына, мать бурно радуется, хотя с некоторых пор он здорово изменился.

Старая лапландка горбата и толста – вылитый пень. Она предлагает тебе чашку чая, а Бэй тем временем рассказывает ей, что ты ищешь дворец Снежной королевы.

– Ее дворец уже близко, – заверяет тебя его мать. – Еще пара сотен миль, и вы доберетесь до Финмарка. А там старая финка лучше моего сумеет научить вас, что надо делать. Я напишу ей письмецо и все объясню. И не забудьте передать ей, что завтра я загляну на чай. Тогда она превратит тебя, Бэй, обратно – если попросишь, как следует.

Бумаги у лапландки нет, и потому она пишет письмо на сушеной треске, плоской, будто тарелка. Вы с Бэем вновь отправляетесь в путь. Порой ты спишь на скаку, а порой сама не понимаешь, спишь или бодрствуешь. По небу над головой с треском катятся огромные шары зеленоватых искр. Временами кажется, будто Бэй летит прямо среди них, болтая с ними, как со старинными друзьями. Наконец вы добираетесь и до Финмарка и стучитесь в дымовую трубу финки – у нее и дверей-то нет.

Вот странность, откуда здесь так много пожилых женщин? Уж не поселок ли это для престарелых? В одной не было бы ничего примечательного, две – уже более, чем достаточно, однако, если приглядеться, повсюду видны бугорки снега и вьющийся над ними дымок. Приходится следить, куда ступаешь, не то, чего доброго, провалишься сквозь чью-нибудь крышу. Может, их привлекает тишина и покой? А может, все они любят зимнюю рыбалку? Или им просто нравится снег?

В домике финки дымно и влажно. Чтобы войти внутрь, приходится карабкаться вниз по дымоходу, мимо ревущего пламени. Бэй прыгает в трубу копытами вперед, расшвыряв во все стороны тлеющие угли. Финка еще приземистее и круглее лапландки. Она смотрит на тебя. Ее лицо – точно кусок пудинга с двумя блестящими ягодами черной смородины. На ней только старые засаленные трусы да передник с надписью: «Не выносишь жары – вон с моей кухни».

Финка узнает Бэя еще быстрее, чем его мать: как выясняется, она-то и превратила его в оленя в наказание за насмешки над ее лишним весом. Бэй просит прощения – похоже, без капли искренности, однако финка отвечает, что поглядит, как можно вернуть ему прежний облик. Впрочем, особых надежд в ее голосе не слыхать. По-видимому, предпочтительный метод обратного превращения – все-таки поцелуй. Но ты не предлагаешь поцеловать его: уж ты-то знаешь, к чему ведут вещи подобного рода.

При свете кухонного очага финка читает письмо, написанное на сушеной треске, а после бросает рыбину в котел. Бэй рассказывает ей о Кае со Снежной королевой и о твоих ногах: твои губы смерзлись на последнем отрезке пути так, что самой тебе не выговорить ни слова.

– Ты так мудра и сильна, – говорит олень финке (и ты едва ли не слышишь «и жирна», добавленное шепотом, себе под нос). – Ты можешь связать одной ниткой все ветры в мире. Я видел, как ты швыряешь с вершин холмов молнии, будто это птичьи перышки. Не можешь ли ты даровать этой девушке силу десяти мужчин? Тогда бы она одолела Снежную королеву и вернула Кая себе!

– Силу десяти мужчин! – фыркает финка. – Да, много в этом толку! Кроме того, он все равно не любит ее.

Бэй с ухмылкой оглядывается на тебя, будто желая сказать: «А я что говорил?» Кабы не смерзшиеся губы, ты бы ответила, что финка не сказала ничего такого, чего ты не знаешь сама…

– Живей! – говорит финка. – Сажай ее на спину снова и довези до кустов с красными ягодами. Ими отмечены границы сада Снежной королевы. И даже не вздумай задерживаться ради сплетен – сразу назад. Ты был симпатичным парнишкой – я сделаю тебя вдвое симпатичнее прежнего. Надо только развесить объявления и поглядеть, не явится ли кто поцеловать тебя. Ну, а ты, мисси, – обращается она к тебе, – передай Снежной королеве, что Бэй вернулся, и в следующий вторник мы заглянем к ней во дворец на партию в бридж. Как только у него снова появятся руки, чтоб карты держать.

Она снова сажает тебя верхом на Бэя и целует, да так горячо, что губы разом оттаивают, и ты снова можешь говорить.

– Завтра лапландка зайдет к тебе выпить чаю, – сообщаешь ты.

Сильные, толстые руки финки легко поднимают Бэя с тобой на спине и мягко проталкивают в дымоход.

Доброе утро, леди, рада приветствовать участниц первого тура туристического агентства «Снежная королева». Надеюсь, все вы как следует выспались за ночь: сегодня нам предстоит дальний путь. Надеюсь также, что никто не забыл прихватить с собой пару удобной обуви. Давайте-ка сосчитаем вас, удостоверимся, что все, кто значится в списке, налицо, а затем представимся. Меня зовут Герда, и я с нетерпением жду возможности познакомиться с вами.

Вот, наконец-то, перед тобой дворец Снежной королевы – дворец той самой женщины, что околдовала твоего любимого и увезла его прочь в длинных белых санях. А ты еще толком не знаешь, что собираешься сказать им обоим. Лезешь в карман и обнаруживаешь, что список куда-то исчез. Конечно, большую часть пунктов ты помнишь и наизусть, но все же решаешь для начала помолчать и взглянуть, как тут у них да что. В глубине души возникает желание развернуться и уйти, пока тебя не заметили ни Снежная королева, ни Кай. Ты здорово опасаешься удариться в слезы, а то и еще более худшего: вдруг Кай узнает, что ты прошла через полконтинента босиком по битому стеклу только затем, чтобы выяснить, отчего он ушел от тебя?

Парадная дверь не заперта, и потому ты входишь внутрь, даже не потрудившись постучаться. Оказывается, на самом деле дворец невелик. Он вряд ли больше твоего собственного дома, и даже был бы похож на твой собственный дом, если бы не мебель (скандинавский модерн), вырезанная из синевато-зеленого льда, как и стены, и потолки, все остальное. Скользкое местечко. Хорошо, что на ногах башмаки маленькой разбойницы. А вот хозяйка Снежная королева, надо признать, дотошная – тебе до такой аккуратности расти и расти. Ни ее, ни Кая нигде не видать, но в каждой комнате, куда ни загляни, сидит по белому гусю, и, к твоему изумлению и облегчению, ни один из них не издает ни звука.

– Герда!

Кай сидит у стола, заваленного кусочками пазла. Увидев тебя, он вскакивает, несколько кусочков падают на пол и разбиваются на еще более мелкие фрагменты. Вы оба опускаетесь на колени и начинаете подбирать их. Стол голубой, как и кусочки пазла, и сам Кай – потому-то ты и не заметила его сразу, как только вошла. Гуси ластятся к тебе – мягкие, белые, как кошки.

– Чего ты так долго? – спрашивает Кай. – И откуда у тебя эти дурацкие башмаки?

Ты смотришь на него, не веря собственным ушам.

– Я шла сюда босиком по осколкам стекла через полконтинента, – говоришь ты. Что ж, по крайней мере, не разрыдалась. – А башмаки – подарок маленькой разбойницы.

Кай фыркает, раздувая голубые ноздри.

– Милая, они просто ужасны!

– Отчего ты так посинел? – спрашиваешь ты.

– На мне заклятье, – отвечает он. – Снежная королева поцеловала меня. Кроме этого, я думал, голубой – твой любимый цвет.

Твоим любимым цветом всю жизнь был желтый. Интересно, Снежная королева обцеловала его с головы до ног? Он же сплошь голубой. По крайней мере, все видимые части тела…

– Если ты поцелуешь меня, – говорит он, – то развеешь заклятье, и я смогу вернуться с тобой домой. Если ты расколдуешь меня, я буду любить тебя снова.

Ты предпочитаешь воздержаться от вопроса, любил ли он Снежную королеву, когда целовал ее. Вернее, когда она целовала его.

– Что это за пазл, над которым ты трудишься? – спрашиваешь ты вместо этого.

– А, это… – откликается он. – Это еще один способ развеять заклятье. Надо только суметь собрать этот пазл. Но другой способ проще! И гораздо приятнее. Разве тебе не хочется поцеловать меня?

Ты смотришь на его синие губы и голубое лицо, пытаясь вспомнить, нравились ли тебе его поцелуи.

– Помнишь белую кошку? – спрашиваешь ты. – На самом деле она не сбежала. Это я отнесла ее в лес и бросила там.

– Можем другую завести, – говорит он.

– А в лес я ее отнесла за то, что она мне рассказывала.

– Не обязательно же снова заводить говорящую, – возражает Кай. – И вообще: зачем тебе было идти босиком по осколкам стекла через полконтинента, если ты не собираешься поцеловать меня и развеять заклятье?

На его голубом лице проступает обида.

– Может, мне просто хотелось мир посмотреть, – отвечаешь ты. – Познакомиться с интересными людьми…

Гуси трутся о твои ноги. Ты гладишь их белые перья, и в ответ они нежно пощипывают тебя за пальцы.

– Ты уж лучше решай поскорее, хочешь поцеловать меня или нет, – говорит Кай. – А то она дома.

Ты оборачиваешься. Да, так и есть. Вот она, стоит на пороге и улыбается тебе так, будто ты – именно та, кого она и надеялась увидеть.

– Ой, ладно тебе, – говорит Кай. – Сколько можно? Конечно, все было замечательно, но не хочешь же ты запереть меня в этом холодильнике навсегда. Да и мне здесь уже надоело. Позволь Герде поцеловать меня, вернемся мы домой и будем жить долго и счастливо. У сказки же должен быть счастливый конец!

– Мне нравятся твои башмаки, – говорит Снежная королева.

– А ты просто прекрасна, – отвечаешь ты.

Кай бьет голубым кулаком по голубому столу.

– Ушам своим не верю!

Голубые кусочки пазла взвиваются в воздух и ложатся на белые спины гусей, будто осколки яркого, как небо, стекла. На пол падает осколок столешницы. Интересно, не придется ли Каю теперь собирать и стол?

– Ты его любишь?

Ты смотришь на Снежную королеву, переводишь взгляд на Кая.

– Прости. Мне очень жаль, но… – говоришь ты, протягивая Каю руку на случай, если он согласится пожать ее.

– Жаль? Тебе жаль?! Да мне-то что в этом толку?!

– И что же дальше? – спрашиваешь ты у Снежной королевы.

– Решай сама, – отвечает она. – Может, тебе уже надоели путешествия. Или как?

– Не знаю, – говоришь ты. – Пожалуй, я только-только вошла во вкус.

– В таком случае, – говорит Снежная королева, – у меня к тебе деловое предложение.

– Эй! – восклицает Кай. – А я как же? Поцелует меня кто-нибудь, или нет?

Ты помогаешь ему подобрать с пола несколько кусочков пазла.

– Может, хоть одно дело для меня сделаешь? – спрашивает он. – В память о прежних временах. Пусти слух, скажи паре-другой одиноких принцесс, что я застрял здесь. Мне бы только выбраться отсюда где-нибудь в этом веке. Спасибо. Очень благодарен. Знаешь, нам ведь и вправду хорошо было вместе. Думаю, я никогда этого не забуду.

Шрамы на пятках надежно спрятаны под башмаками маленькой разбойницы. Глядя на эти шрамы, ты видишь проделанный путь. Порой зеркала – это карты, а порой карты – зеркала. Порой шрамы могут поведать целую сказку, и, может быть, однажды ты расскажешь эту сказку любимому. А пока подошвы твоих ступней – твои сказки – сверкают, как зеркала, спрятанные в черные башмаки. Если разуться, увидишь в одной из этих пяток-зеркал отражение принцессы Шиповничка, отправляющейся в свадебное путешествие на своей великанской кровати, водруженной на колеса и запряженной двадцатью белыми лошадьми.

Приятно видеть женщин, осваивающих альтернативные средства транспорта.

В другой пятке-зеркале – близко, словно до нее рукой подать – видна маленькая разбойница, чьи башмаки сейчас на тебе. Она идет на поиски Бэя, чтобы поцеловать его и снова отвести домой. Нет, ты и не думаешь ее отговаривать, но от души надеешься, что она успела раздобыть себе новую пару хороших, крепких башмаков.

Возможно, когда-нибудь кто-нибудь доберется до дворца Снежной королевы и поцелует холодные синие губы Кая. И, может быть, даже сумеет после этого пожить долго и счастливо хоть какое-то время.

Гуси Снежной королевы лопочут, шипят, трутся боками о твои высокие черные башмаки. Ты понемногу начинаешь понимать, о чем они ведут речь. Они ворчат, жалуются на тяжесть саней, на погоду, на то, что ты то и дело дергаешь вожжи то туда, то сюда. Но их воркотня добродушна, и ты отвечаешь, что твои ноги – это карты. А еще – зеркала. Однако обещаешь не забывать, что еще на них можно ходить. Путешествовать. Ноги у тебя – еще хоть куда. Можно сказать, как новенькие.

Келли Линк

* * *

Келли Линк – автор сборников «Все это очень странно», «Магия для “чайников”», «Милые чудовища» и «Вляпалась!». Ее рассказы печатались в журнале «Мэгэзин оф Фэнтези энд Сайенс Фикшн», в альманахе «Лучшие рассказы Америки» и в сборниках рассказов, удостоенных премии О. Генри. Ее произведения награждены премией «Хьюго», двумя «Небьюлами», двумя Всемирными премиями фэнтези и двумя премиями «Локус». Кроме этого, Келли Линк удостоена стипендии Национального фонда поддержки искусств США. В соавторстве с Гевином Дж. Грантом ею составлено множество антологий, включая многочисленные тома «Лучшее за год: Мистика, фэнтези, магический реализм», антологию «Стимпанк!», адресованную молодежи, и «Чудовищные привязанности». Она сооснователь издательства «Смолл Бир Пресс» и соредактор журнала «Леди Черчилльз Роузбад Ристлет». Живет с мужем и дочерью в Нортгемптоне, Массачусетс, США.

Карен Джой Фаулер восхищается героизмом того сорта, о каком можно прочесть в андерсоновских «Диких лебедях»: «Эта сказка славит не звон мечей и не победы над драконами, а безмолвную, бескорыстную стойкость духа». А, кроме этого, в ней Андерсен буквализировал концепцию «раздвоенной личности», и в превосходном пересказе-углублении этой сказки Фаулер мастерски обыгрывает оба эти мотива.

О тех, кто на полпути

[39]39
  “Halfway People” © 2010 Karen Joy Foweler. First publication: My Mother She Killed Me, My Father He Ate Me: Forty New Fairy Tales, eds. Kate Bernheimer & Carmen Giménez Smith (Penguin Books).


[Закрыть]

Гром, ветер, волны… Ты лежишь в колыбели. Ты еще никогда не слышал этих звуков. Они пугают тебя, и ты плачешь.

Полно, полно, мой мальчик. Дай-ка я заверну тебя в одеяло, обниму покрепче, отнесу в покойное кресло у огня и расскажу тебе сказку. Мой отец слишком стар и глух, чтобы услышать ее, а ты слишком мал, чтобы ее понять. Будь ты постарше, или он помоложе, я ни за что не смогла бы ее рассказать, ведь сказка эта так опасна, что к завтрашнему утру я должна буду забыть ее от первого до последнего слова и сочинить новую.

Но и нерассказанные сказки не менее опасны – особенно для их героев. Поэтому я расскажу ее тебе сегодня, в эту ночь, пока еще не забыла.

Все начинается с девочки по имени Мавра. Точно так же зовут и меня.

Зимой Мавра живет у моря. А летом – нет. Летом они с отцом нанимают две убогие комнатушки вдали от моря, и Мавра каждое утро ходит на берег, где до самого вечера стирает простыни, перестилает постели, подметает полы, моет посуду, вытряхивает половики. Все это она делает для многочисленных летних гостей, включая и тех, кто живет в ее доме. Ее отец работает в большом отеле на мысу. Одетый в синюю ливрею, он открывает перед гостями тяжелую парадную дверь и закрывает ее за ними. Вечером Мавра с отцом устало бредут на натруженных ногах назад, в свои комнатушки. Порой Мавре даже трудно вспомнить, что когда-то все было иначе.

И все же, когда Мавра была маленькой, она жила у моря круглый год. В те времена берег был тих и безлюден – крутые скалы, леса, буйные ветры, пляжи, усыпанные шершавым крупным песком. Мавра могла играть на берегу с утра до ночи и не увидеть ни единого человека – только чаек, дельфинов да тюленей. А отец ее был рыбаком.

Но затем один столичный доктор начал рекомендовать богатым пациентам морской воздух. А один делец построил на мысу отель, а рядом устроил пляж из специально привезенного мелкого золотистого песка. У рыбацких причалов стало не протолкнуться от прогулочных яхт под разноцветными парусами… Одним словом, берег превратился в фешенебельный курорт – вот только с ветрами ничего было не поделать.

Однажды к отцу Мавры пришел домовладелец и сказал, что сдал их дом богатому другу. Всего на две недели, но за такие деньги, что он просто не смог сказать «нет». Домовладелец заверил отца, что это – в первый и последний раз, и ровно через две недели они смогут вернуться.

Но в следующем году он сдал дом на все лето, и с тех пор так и повелось. Да еще и на зиму арендная плата повысилась.

В то время мать Мавры еще была жива. Мать Мавры очень любила их дом у моря. Несколько летних сезонов, проведенных вдали от берега, сделали ее бледной, худой. Часами, сидя у окна, она смотрела в небо, ожидая стай птиц, летящих на юг – смены времени года. Порой она плакала, но и сама не могла объяснить, отчего.

Даже зима не приносила ей радости. В доме на берегу ее никак не отпускало ощущение присутствия летних гостей. Их беды и печали витали в коридорах, в дверных проемах, точно незримые облака холода. Стоило матери сесть в свое любимое кресло, у нее всякий раз мерз затылок, пальцы, точно сами собой, то и дело комкали передник, и она никак не могла сохранить спокойствие.

А вот Мавре нравились следы, намеки, оставшиеся в доме после летних людей: чужая ложка в выдвижном ящике, полбанки джема на полке, пепел сожженных бумаг в печи. Из всего этого складывались сказки о другой жизни в других местах. О жизни, достойной сказок.

Летние люди привозили с собой придворные сплетни и новости из еще более дальних краев. Одна женщина вырастила в своем саду тыкву величиной с карету, выдолбила мякоть и приспособилась спать внутри, но это по какой-то причине оказалось недопустимым, и потому недавно издан закон, запрещающий спать в тыквах. Открыта новая страна, где люди с головы до ног покрыты шерстью и бегают на четвереньках, точно собаки, но при этом исключительно музыкальны. На востоке родился мальчик, наделенный даром взглянуть на кого угодно и тут же узнать, как этот человек умрет, и это перепугало его соседей так, что они убили мальчика, причем он знал об этом с самого начала. У короля родился сын.

Тем летом, когда Мавре исполнилось девять, от матери остались только кожа да кости, огромные глаза да кашель с кровью. Однажды ночью мать подошла к ее кровати и поцеловала девочку.

– Храни тепло, – шепнула она, да так тихо, что Мавра решила, будто ей это чудится.

А после мать Мавры вышла из дома – как была, прямо в ночной рубашке, и больше ее никто никогда не видел. Тут уж и отец начал худеть и бледнеть.

Год спустя он вернулся с берега в нешуточном оживлении. Он слышал в шуме прибоя голос матери! Она говорила, что теперь счастлива, и повторяла эти слова с каждой набегающей волной. После этого отец начал рассказывать Мавре на ночь сказки, в которых мать жила во дворце на дне моря и ела с золотых створок раковин. Иногда мать в этих сказках была рыбой. Иногда – тюленихой. А иногда и женщиной. Все это время он пристально следил за Маврой: нет ли и у нее признаков той же хвори, что унесла мать? Но Мавра пошла в отца – куда бы ни устремлялись, где бы ни блуждали ее мысли, тело неизменно оставалось на своем месте.

Шли годы. Однажды летом Мавра убиралась в доме у берега, и вдруг внутрь вошла компания молодых людей. Пройдя на кухню, они побросали на пол сумки и наперегонки помчались к воде. Мавра и не заметила, что один из гостей, юноша с волосами цвета прибрежного песка, остался, пока он не заговорил.

– Какая из комнат твоя? – спросил юноша.

Мавра проводила его в свою спальню. Выбеленные стены, пуховые подушки, волнистое стекло окна… Он обнял ее и выдохнул в ухо:

– Сегодня я буду спать в твоей постели.

С этим он отпустил ее, и Мавра ушла, сама не зная, рада этому или огорчена. Как забурлила в жилах кровь…

Годы шли своим чередом. В столице пылали костры: горели книги, горели еретики. Король умер, на трон сел его сын, но он был еще юн, и на деле власть в стране перешла к архиепископу. Летние люди, любители развлечений, ни об этом, ни о чем-либо подобном предпочитали не распространяться. Даже здесь, у моря, они опасались архиепископских соглядатаев.

Тот, за кого Мавра могла бы выйти замуж, женился на девушке из летних. Отец состарился и сделался туг на ухо, хотя, если говорить, глядя ему в лицо, все понимал. Если Мавра и тосковала, видя бывшего ухажера гуляющим вдоль прибрежных скал с женой и детьми, если отец ее и тосковал о том, что больше не слышит в шуме прибоя голоса матери, они никогда не жаловались на это друг другу.

Но вот в конце очередного лета отца уволили из отеля. Сказали, что очень жалеют об этом – ведь он проработал в отеле так долго. Но гости жалуются: чтобы он их услышал, приходится прямо-таки кричать. Вдобавок, и мысли у него с возрастом начали путаться. Рассеян стал на старости лет, как они выразились.

Без его заработка не стало и денег на зимнюю аренду дома. Пройдет эта зима, и больше им никогда не жить у берега моря. Но и об этом они не сказали друг другу ни слова. Возможно, отец даже не понимал этого.

Однажды утром Мавре пришло в голову, что она уже старше, чем мать в ночь ее исчезновения. И что уже много лет при ней никто не удивлялся вслух: как же так, отчего же такая симпатичная юная девица все еще не замужем?..

Чтобы избавиться от печальных мыслей, она отправилась прогуляться по прибрежным скалам. Пронизывающий ветер трепал волосы с такой силой, что их кончики больно хлестали по щекам. Мавра уже собралась возвращаться домой, но вдруг увидела невдалеке человека, с ног до головы закутанного в длинный черный плащ. Он стоял неподвижно, глядя вниз, в бьющиеся о скалы волны, так близко к краю обрыва, что Мавра испугалась: уж не задумал ли он прыгнуть?

Ну-ну, потерпи, мальчик мой. Не время засыпать: ведь Мавра вот-вот полюбит.

Осторожно – как бы не напугать – Мавра приблизилась к нему, коснулась его плеча, взяла его за руку сквозь ткань плаща. Но он даже не шелохнулся. А когда Мавра развернула его спиной к обрыву, глаза его оказались пусты, лицо – неподвижно, будто стеклянное. Он был моложе, чем ей показалось на первый взгляд. Намного младше нее.

– Давай-ка отойдем от края, – сказала она.

Казалось, он ее не слышит. Однако и противиться он не стал, и медленно, шаг за шагом, дошел с ней до дома на берегу.

– Откуда он взялся? – спросил отец. – Надолго ли останется? Как его зовут?

После этого он обратился к человеку в плаще и спросил обо всем этом его самого. Но ответа не последовало.

Мавра сняла с гостя плащ. Одна из его рук оказалась совершенно обычной – рука как рука. Другая была не рукой, а большим белоперым крылом.

Когда-нибудь, малыш, ты прибежишь ко мне с раненой птицей. «Она не может летать», – скажешь ты: возможно, она еще слишком мала, возможно, кто-то запустил в нее камнем, а может, ее угораздило попасться в лапы кошке. Мы внесем ее в дом, устроим ей в теплом углу гнездо из старых полотенец. Мы будем кормить ее с рук, оберегать, как можем, и, если нам удастся сохранить ей жизнь, со временем она окрепнет и улетит. И все это время ты будешь думать о ней, но я буду вспоминать о другом – о том, как Мавра сделала все то же самое для бедного больного юноши с одним крылом.

Отец отправился к себе, и вскоре Мавра услышала за стеной его храп. Она приготовила юноше чаю и постелила ему у огня. В ту первую ночь его била страшная дрожь. Его трясло так, что было слышно, как верхние зубы лязгают о нижние. Он дрожал, обливаясь потом, пока Мавра не легла рядом. Обняв его, она принялась рассказывать ему обо всем, что придет в голову – о матери, о своей жизни, о людях, останавливавшихся на лето в их доме и дремавших в этой комнате поутру.

Мало-помалу тело юноши обмякло. Во сне он повернулся на бок и прижался к ней, укрыв крылом ее плечо и грудь. Всю ночь – порой сквозь сон, порой бодрствуя – вслушивалась она в его дыхание. Ни одна женщина в мире не смогла бы провести ночь под этим крылом и не проснуться влюбленной.

Мало-помалу его лихорадка и жар сошли на нет. Набравшись сил, он нашел способы стать полезным, хотя, похоже, с обычными домашними хлопотами был совсем не знаком. Одну из рам кухонного окна перекосило так, что в ней появилась щель. Всякий раз, как ветер дул с востока, кухня наполнялась запахом морской соли и гудела, как колокол. Отец этого не слышал и даже не думал поправлять дело, и Мавра показала юноше, как починить раму. Как мягка была его единственная ладонь в ее руках!

Вскоре отец забыл о его недавнем появлении, начал называть юношу «моим сыном», или «твоим братом», и сказал Мавре, что его имя – Сьюэлл.

– Я-то хотел назвать его Диллоном, – пояснил отец, – но твоя мать настояла на Сьюэлле.

Ничего не помнивший о своей прежней жизни, Сьюэлл даже не усомнился, что и вправду доводится старику сыном. А как прекрасны были его манеры! С ним Мавра чувствовала такую заботу, такое внимание к себе, какого не знала никогда в жизни. Он был с ней ласков – ласков, как брат с сестрой. И Мавра сказала себе, что этого довольно.

Тревожило одно – надвигающееся лето. Одно дело – зимняя жизнь, а вот в летней для Сьюэлла места не находилось.

Однажды Мавра вышла на двор развесить выстиранное белье, и вдруг над ее головой пронеслась тень – тень огромной стаи белых птиц, летящих к морю. С небес донеслись их низкие трубные клики. Сьюэлл выбежал из дому и поднял лицо к небу. Его крыло трепетало, как бьющееся сердце. Так он стоял, пока птицы не скрылись вдали над водой, а после повернулся к Мавре. Увидев его глаза, Мавра тут же поняла, что он пришел в себя, вспомнил обо всем, но радости в этом мало.

Однако ни он, ни она не сказали друг другу ни слова – до самой ночи.

– Как тебя зовут? – спросила Мавра после того, как отец отправился спать.

Юноша долго молчал.

– Вы оба были так добры ко мне, – наконец сказал он. – Я и не ожидал такой доброты от чужих людей. Мне хотелось бы сохранить то имя, что дали мне вы.

Тогда Мавра спросила:

– А заклятье можно разрушить?

Ответом ей был непонимающий взгляд.

Она указала на крыло.

– Ах, это, – откликнулся юноша, расправив крыло. – Это и есть разрушенное заклятье.

Полено в печи зашипело, рассыпаясь на угли.

– Ты слышала о королевской свадьбе? – спросил он. – О его браке с королевой-ведьмой?

Нет, Мавра слышала только о том, что король женился.

– Дело было так…

И юноша рассказал обо всем: как его сестра плела рубашки-панцири из крапивы, как архиепископ объявил ее ведьмой, и как народ присудил сжечь ее на костре. И как король, ее муж, говоривший, что любит ее, пальцем не шевельнул ради ее спасения. И как они, ее братья в облике лебедей, заслоняли ее от толпы, пока она не разрушила колдовство и все они снова не превратились в людей – только у него вместо руки осталось лебединое крыло.

И вот теперь его сестра оказалась королевой тех, кто послал ее на костер, женой короля, даже не подумавшего этому помешать. Таков ее народ, такова ее жизнь. Жизнь, где нет места тому, что можно назвать любовью.

– Братьям не так жаль ее, как мне, – объяснил он. – Они не так близки к ней. А мы… мы ведь с ней были младшими.

Он рассказал, что братья довольно легко привыкли к придворной жизни, и только его сердце будто застряло на полпути.

– И теперь – ни назад, ни вперед. И остаться не радо, и уйти не радо, – сказал он. – Совсем как сердце твоей матери.

Это застало Мавру врасплох. Она-то думала, что все рассказы о матери он мирно проспал. Дыхание участилось: выходит, он помнит и то, как она спала рядом!