Текст книги "Тропой Койота. Плутовские сказки"

Настал черед плясать Аристилю.

Аристиль оказался силен, да к тому же просто горел желанием переплясать меня. Я ему лбом едва до сердца достаю, а он прижимает меня к себе, будто придушить задумал. Так и пошло дело: то мне на цыпочках идти приходится, то швыряют меня туда-сюда могучими ручищами, так, что плечи болят, ведут в танце, будто мула в поводу. Не танец, а прямо борьба какая-то. Но ничего: я и с волками плясать привычна, и вообще крепче, чем с виду кажусь. Шесть песен, семь, восемь, девять – дальше все песни слились в одну, а наши ноги так и порхают в танце! Я и не заметила, как Аристиль упал, просто вдруг вижу: танцую одна. Заморгала я от солнца, светившего в распахнутые двери амбара, а двое мужчин оттащили Аристиля в сторону и уложили на длинную лавку у стены. Тут бросилась к нему девушка в розовом, присела над ним, поит из чашки, утирает платком раскрасневшиеся щеки, а я подошла к Малышу Полю, протянула ему руку, и музыка понесла нас дальше.

Малыш Поль еще выше, огромнее и сильнее брата, да вдобавок жульничает. Стоит нам закружиться, едва не отпускает мое запястье и талию, надеясь, что меня отшвырнет в толпу. Ну а я что ж – вцепилась в него, как краб, держусь за рубаху, за манжету, за толстое потное запястье изо всех сил. Наш танец – война, а каждая песня – бой, даже вальсы. Но я выиграла все бои до единого, и войну завершила победой: споткнулся Малыш Поль, подогнулись его колени, и растянулся силач на земле во весь рост – широченная грудь ходит ходуном, зубы оскалены, как у норки. Но мне его было ничуть не жаль. Я даже не сомневалась: в один прекрасный день он найдет способ вбить отцовское проклятье папаше в глотку.

А музыка не смолкала. Не остановилась и я. Прошлась в одиночку тустепом, пока двое мужчин волокли Малыша Поля на лавку, где его тут же принялась утешать темноволосая девушка, и вижу: снаружи, за дверями амбара снова темно. Выходит, я протанцевала под скрипку Дре Петипа целую ночь и целый день. Правду сказать, малость подустала.

Подошла я все тем же двудольным шагом к Луи и протянула ему руку.

Луи, здорово смыслящий в числах, плясал с осторожностью, хитро, предоставив мне всю работу – вертеться, кружиться, ниткой нырять под его руку, словно в игольное ушко. А сам так и норовит неожиданно шагу прибавить, ножку мне подставить, так что приходится прыгать, чтоб не упасть, или толкнуть при случае. Но вскоре отец заметил, что он замышляет, прикрикнул на него, и вся решимость Луи оставила – вытекла, точно вода из дырявой кадушки. Когда он упал, подошла и к нему девушка – тоненькая, совсем девчонка, с двумя косичками на затылке, напиться дала, что-то на ухо зашептала. Но мне и Луи было совсем не жаль: уж кто-кто, а этот и родного отца обхитрит – вот только подрастет немного.

К тому времени снаружи снова стало светло: проплясала я, значит, день и две ночи. Тело мое уже будто и не мое, а привязано за уши к смычку Мюрдре Петипа. И пока он играет, я буду плясать, хотя ноги стерты о земляной пол в кровь, а глаза щиплет от пыли. Заиграл Дре «Ля Тустеп Петипа», и пошла я танцевать с Телемахом, совсем еще мальчишкой. Подаю ему руку, а сама до беспамятства рада, что Октавия родила муженьку всего пятерых сыновей.

Телемах, как и я, оказался крепче, чем с виду можно подумать. Он видел, как я переплясала четверых его братьев, и понял, что ни подставить мне ножку, ни отшвырнуть в толпу не выйдет. Улыбнулся он мне печально и нежно и захромал в танце – дескать, глянь-ка на него, несчастного калеку, не стыдно ли такого побеждать? По-моему, этакая уловка еще подлее хитростей Луи. Отвела я от него взгляд и целиком отдалась музыке. Казалось, смычок Дре Петипа движет моими ногами, а пальцы его направляют мои руки, а его ноты гонят меня взад-вперед, из стороны в сторону, кружат волчком, как лопасть весла – воды байю. А вокруг словно бы назревает буря, сгущаются тучи, сверкают молнии, воздух густеет, густеет, так что трудно дышать. А я танцую с Телемахом посреди амбара Дусе, прихрамываю на кровоточащих пятках, и вот Мюрдре Петипа на козлах торжествующе вскрикивает, а его соседи вокруг что-то бурчат, недовольно ропщут.

– Вот и последний готов! – каркает Дре Петипа. – Ну, Октавия, что теперь скажешь?

Выступила Октавия Петипа из мрачной, как туча, толпы. Она и раньше выглядела усталой, а теперь вовсе была бледна, точно смерть.

– Скажу, что ты превосходный скрипач, Мюрдре Петипа. Во всей Луизиане, а то и во всем мире, не найти человека, который мог бы – или захотел бы – сделать, что сделал ты.

– Да, я – скрипач хоть куда, – говорит Дре. – Однако без моей совушки-неясыти мне бы спора не выиграть, а? – Тут он махнул смычком, указывая на пятерых братьев, сидящих на лавке рядышком с побледневшими своими зазнобами. – Вот они, девочка! Выбирай. Выбирай в мужья любого, какой больше по нраву. И земля, и мул тоже твои, как обещано. Мюрдре Петипа свое слово держит, так-то!

Коснулась я на счастье кружев тетушки Юлали на шее и крохотного бугорка гри-гри под платьем меж грудей, и отвечаю:

– Не нужна мне твоя земля и твой мул, Дре Петипа. И в мужья никто из твоих пятерых сыновей не нужен. У них – вон, свои милые есть, прекрасные кадьенские девицы, черноглазые да розовощекие, так пусть они и рожают им прекрасных черноглазых малышей.

Над толпой пронесся вихрь изумленного шепота, а я продолжаю:

– Предлагаю теперь побиться об заклад со мной, Мюрдре Петипа. Танцуй со мной. Спорю, что тебе меня не переплясать. А если проиграешь, благословишь всех сыновей на брак и вернешь то, что у меня отнял.

Щурит Дре глазки в тени широкополой шляпы, сжимает в руке скрипичный гриф.

– Нет, – говорит. – С меня споров довольно. Я получил, что хотел, и плясать с тобой не пойду.

– А не пойдешь, все подумают: струсил Мюрдре Петипа, испугался бледнокожей красноглазой девчонки с болот, хоть и пятки ее в кровь сбиты. Чего боишься, а? Ты, который своей игрой выгнал из пекла самого льявола, а после обратно загнал?

– Я не боюсь, – цедит Дре Петипа сквозь плоские желтые зубы. – Просто – на что оно мне? Не хочешь в мужья одного из моих сыновей, ступай себе обратно в болото. Больше у нас с тобой никаких дел нет.

Тут Луи поднялся на ноги и, прихрамывая, подошел ко мне.

– Мой тебе совет, пап: соглашайся. Если выиграешь, дам слово, что не сбегу от тебя при первом же удобном случае.

– И я дам слово, что не отправлюсь с ним, – говорит Телемах, встав с нами рядом.

А с другого боку подходит ко мне Аристиль.

– И я, – говорит.

– И я, – добавляет Малыш Поль.

– И я дам слово не превращать твою жизнь в сущий ад за то, что ты из пустого упрямства отнимаешь у меня сыновей, – обещает Октавия.

Глядит на нас с козел Дре Петипа – щеки красны, как огонь, глаза горят, будто угли.

– Видно, вам, мальчишкам, одного урока мало. Что ж, неясыть болотная, я согласен. Зови скрипача, пусть он нам сыграет, а уж я от восхода до восхода пропляшу!

Все вокруг смолкли, а Октавия говорит:

– Дре, ты же знаешь: в приходе Сен-Мари других скрипачей нет.

– Значит, на том и делу конец. Что за танец без музыки? Спор отменяется.

Кто-то в толпе засмеялся. Я и сама посмеялась бы, будь все это сказкой о Молодом Дре Петипа и о том, отчего вся музыка в приходе Сен-Мари принадлежит ему.

Но тут из толпы раздался новый голос – голос моего друга Улисса:

– Я вам сыграю.

Обернулась я и вижу: стоит он среди людей, одетый в покупной костюм, буйная черная шевелюра приглажена так, что лоснится от масла, а взгляд простодушный, бесхитростный, как у щеночка в корзинке.

– У меня и аккордеон случайно с собой, – продолжает он, и улыбается мне во все зубы.

Я в ту же минуту поняла, что люблю его больше всех на свете.

Еще у кого-то из мужчин оказалась под рукой стиральная доска и ложка. Вскочили они с Улиссом на козлы, а Дре Петипа слез вниз, и Улисс заиграл мелодию, которую я слышала тысячу раз – «Те петит э те миньон»[63]63
  «Те петит э те миньон (фр. T’es Petite et T’es Mignonne, «Ты малышка, ты милашка») – еще одна популярная кадьенская песня.


[Закрыть], ту самую, что так любила играть мне тетушка Юлали. Музыка придала усталым ногам новые силы, шагнула я к Дре Петипа и взяла его за руку.

Вот тут-то добрые жители Пьервиля и обнаружили, что Мюрдре Петипа совершенно не умеет танцевать! И ноги-то у него обе левые, и ритма-то напрочь не держит, а «Окошко», «Кадьенские объятия» или, скажем, «Мельницу» со стороны, может, и видел, но повторить не в силах. Заковыляли мы с ним, затоптались по полу туда-сюда, пока давно назревавшая буря не разразилась, не взорвалась раскатами громового хохота. И я тоже хохочу – даром, что ноги болят, будто пляшу на гвоздях или иглах. И плевать, кто из нас упадет первым – он или я. Я уже победила. Я показала добрым пьервильцам, чего он стоит, их Дре Петипа. Его сыновья женятся на ком захотят, а он не посмеет сказать ни слова против!

– Скри-скроу! – выводит аккордеон.

– Крррак-вжжжик! – вторит ему стиральная доска.

А хриплый голос Улисса плывет над толпой, а я пляшу, как мошки над водой в вечерних сумерках, а Дре кое-как ковыляет за мной, и даже пятки отчего-то почти не болят, и ноги снова легки, и жизнь – сплошное счастье.

Когда Дре упал на колени и замер, опустив голову, снаружи было еще темным-темно.

Аккордеон со вздохом умолк. Октавия бросилась к мужу и крепко обняла его, сыновья расцеловали возлюбленных, пьервильцы зашумели, отправились за новыми угощениями, столпились вокруг Улисса и парня со стиральной доской, хлопают их по плечам, а меня старательно не замечают.

Подошла я к Октавии и говорю:

– Миз Петипа, пора мне забрать свою скрипку – скрипку тетушки Юлали, что отнял у меня ваш муж.

Вскинула она на меня взгляд.

– Юлали? – говорит. – Старой Юлали Фавро, сбежавшей в болота? Так ты – родня Юлали Фавро?

– Да, – киваю я. – Тетушка Юлали взяла меня к себе еще младенцем и вырастила, как родную.

Октавия поднялась с земли и помахала рукой старой-старой леди в выцветшем домотканом платье.

– Тетушка Бельда, иди-ка сюда! Глянь-ка: вот эта вот девочка говорит, будто росла у Юлали Фавро. Что ты на это скажешь?

Старая леди с лицом, сморщенным, как мокрая тряпка, сощурилась изо всех сил и склонилась поближе к моему кружевному вороту.

– Это венчальные кружева Лали, – говорит. – Уж я-то их ни с какими другими не спутаю. Как она поживает, девочка?

– Прошлой зимой, – отвечаю я, – подхватила она простуду и умерла.

– Ох, как жаль, как жаль, – опечалилась старая леди. – Ведь Лали – моя кузина и крестная мать моей дочки, Денизы. Где-то году в пятнадцатом или шестнадцатом вышла она замуж за Эркюля Фавро. Бедняга Эркюль… И лодку для ловли креветок, и сети проиграл Дре Петипа в каком-то дурацком споре. К бутылке начал прикладываться, Лали бить смертным боем. А как-то утром нашла она его на дворе, в утином пруду, мертвым, как выпотрошенная рыба. И сразу после похорон ушла, никому не сказав, куда. И детей у нее ни единого не было.

– У нее была я, – говорю. – Так можно мне, наконец, получить ее скрипку обратно?

Пока я ждала, кто-то принес мне тарелку с угощениями, но я так устала, что кусок не лез в горло. Ноги дрожат, пятки горят огнем. Надо бы, думаю, присесть, да только ноги совсем не слушаются. Как же до свету добраться домой? На глаза навернулись слезы, но вдруг чья-то рука обняла меня за талию.

– Каденция, chère, – говорит мне на ухо Улисс, – миз Петипа принесла твою скрипку. Держи-ка, а я отвезу тебя домой, отсыпаться.

Тарелка из рук исчезла, точно сама по себе, а ее место заняла скрипка тетушки Юлали и смычок. Улисс подхватил меня на руки, как ребенка, а я опустила голову на плотную ткань его покупного пиджака, и понес он меня из амбара Дусе к пристани.

Луна клонилась к горизонту, в воздухе веяло прохладой, и это значило, что рассвет близок. Улисс усадил меня в пирогу, забрался следом, оттолкнулся от причала и взялся за весло. Гляжу я, как удаляется, становится меньше пристань у фермы Дусе, а на берегу толпятся, смотрят нам вслед пьервильцы. Старая леди, что когда-то была первой красавицей на весь приход, машет нам платком, а мы скользим по воде сквозь заросли кипарисов… Вскоре огни фермы Дусе скрылись, исчезли за пологом листьев и завесами испанского мха.

По протокам петляли молча. Казалось, в ушах до сих пор звучит музыка – и аккордеон, и стиральная доска, и скрипка, как на балах лугару. Я тихонько замычала, замурлыкала себе под нос, подпевая ей. Когда взошло солнце, Улисс скинул пиджак и отдал мне – прикрыть голову. Наконец добрались мы до моей избушки, Улисс внес и меня, и скрипку внутрь и затворил дверь.

Вскоре мы, я и Улисс, поженились – вот когда мне пригодилось золотое колечко тетушки Юлали. С тех пор так и живем в болотах, но иногда навещаем Пьервиль – узнать новости, а то и сходить к кому-нибудь на fais-do-do. Улисс всякий раз берет с собой аккордеон и играет, если попросят. Но я танцую только на балах лугару, да еще дома, с мужем. А пляшем мы под собственное пение и скрипку старшей дочери, Малышки Лали.

А что сталось с Мюрдре Петипа?

Старый Дре Петипа скрипку и в руки больше не берет. Говорит, что за те два дня и две ночи наигрался на всю жизнь вперед и выжал себя досуха. В болота тоже больше не ходит – знай сидит у себя на крыльце, сортирует яйца из-под несушек Октавии да потчует внуков небылицами о том, каким прекрасным некогда был скрипачом. Скрипка Старого Будро перешла к Аристилю. Играет он вместе с шурином и двумя кузенами, а как – можешь послушать по радио. Но Аристиль Петипа – не единственный скрипач на весь приход Сен-Мари, уж никак не единственный! В наши дни и скрипачей вокруг полным-полно, и певцов, и аккордеонистов, и гитаристов. Играют они и кадьенские песни, и зидеко[64]64
  Зидеко, или зайдеко (англ. zydeco) – музыкальный стиль, появившийся на юго-западе Луизианы среди креолов и кадьенов и сделавшийся популярным в конце 1940-х.


[Закрыть], и вальсы, и тустепы, и эти новые джиттербаги – и играют, надо сказать, просто здорово. Вот только никому из них не под силу игрою на скрипке выгнать из пекла самого дьявола, как сделал когда-то Дре Петипа.

Делия Шерман

* * *

Делия Шерман родилась в Токио, столице Японии, а росла в Нью-Йорке, уезжая на лето к родне матери, в Техас и Луизиану. Ее перу принадлежит ряд романов и рассказов для взрослых и много повестей и рассказов, адресованных молодым читателям, появлявшихся в антологиях «Зеленый рыцарь», «Пляска фэйри» и Firebirds. В 2006 г. вышел в свет ее роман о волшебной изнанке Нью-Йорка под названием Changeling. Кадьенским танцам она училась в Бостоне и танцевала на fais-do-dos в Лоуэлле, штат Массачусетс, и в Лафайетте, Луизиана. В данное время живет в Нью-Йорке.

Ее веб-сайт: www.deliasherman.com.

Примечание автора

Эта история – плод самых разных моих интересов и жизненных впечатлений. По существу, я – девица городская, но очень люблю байю Луизианы, кадьенскую музыку и танцы, что под нее танцуют. В Луизиане живут мои родственники, и потому с этими местами я знакома с детства, а вот интерес к кадьенской музыке и танцам возник у меня гораздо позже, лет десять назад, в Бостоне, когда в одном заведении напротив устроили Вечер Кадьенского танца. Кадьенские танцы мне понравились зрелищностью, зажигательностью и легкостью в освоении, а в эту музыку я влюбилась, как только ее услышала. Поскольку кадьенская культура – креол (то есть, смесь) нескольких иных культур, мне показалось уместным взять за основу сюжет старинной английской баллады «Красавица из Англси», включенной известным исполнителем английских народных песен Мартином Карти в альбом Crown of Horn, записанный им в 1976-м.

Сказка о самых коротких деньках в году

Часть первая

Оглядевшись, Бог Воров увидел, что стоит посреди просторного зала, полного людей, и все они несутся, спешат куда-то, нагружены свертками, одеты в тяжелое, длинное верхнее платье. Пока что никто из смертных его не видел. За стеклами огромных окон по обе стороны зала простирался вечерний город. Под потолком, высоко над головой, сверкали, разгоняя сумерки, роскошные хрустальные люстры. Богу-Проказнику, владыке ночи, весь этот свет показался прямым оскорблением.

В ту же минуту ему на глаза попалась большая картина, на коей был изображен колоссальный алмаз с кусочком угля внутри и надпись: BLACK STAR[65]65
  “A Tale for the Short Days” copyright © Richard Bowes, 2007.
  Черная Звезда (англ.).


[Закрыть]. Драгоценные камни всю жизнь приводили Бога Воров в восхищение. Вообразив себе тот, что послужил моделью для рисунка, он залюбовался совершенством граней, игрою света внутри, черным пятнышком крупицы угля, породившего алмаз. Перед таким камнем не устоял бы ни один смертный. Да что там смертные – алмаз едва не заворожил его самого!

Бог знал: он – в большом северном городе во время долгих, живописных ночей, сопутствующих празднествам зимнего солнцестояния, вот только никак не мог понять, кому он здесь мог понадобиться. Люди нечасто зовут к себе Хитреца. Мало кто вознесет молитву: «О, Бог Воров и Обманщиков, снизойди ко мне, нарушь мой покой, обмани меня да обворуй». Кому же такое взбредет в голову?

В толпе коммивояжеров с карманными фляжками и чемоданами образцов в руках и женщин, увешанных пакетами из универмагов, мелькали компании молодых людей, детей знатных семейств. Они пересаживались на этой станции с поезда на поезд, возвращаясь по домам из колледжей, частных школ и женских академий.

Здесь, среди кипучей суеты Соединенных Штатов, в эти бурные короткие дни уходящего 1928-го, они то и дело махали встречным товарищам, шумно здоровались, громогласно прощались через головы простых пассажиров.

Почуяв, что в воздухе повеяло бунтом, Проказник заметил среди молодежи совсем юную девушку, вроде бы одну из них, такую же, как все, но не вполне. Инстинкт вора тут же узнал в ней дочь великого человека, одного из местных владык, повелителя искусственного света. Ее отцу принадлежала «Блэк Стар Коул», компания, рекламный щит которой – с корпоративным символом в виде алмаза – попался на глаза богу минуту назад.

И огни над головой, и поезда, мчавшиеся под мраморными плитами пола – все это приводилось в действие углем. А эта юная леди семнадцати лет, в блестящей котиковой шубке, с прелестными карими глазами, была младшей дочерью Угольного Короля. Едва взглянув на нее, Бог Воров понял: ей очень не нравятся дела отца, и именно она призвала его сюда.

Семнадцатилетняя Шарлотта Спаркман возвращалась домой из Академии Ферн Хилл. Ей очень хотелось, чтоб ее громогласный, со всеми грубый отец хоть на минуту остановился, перевел дух и подумал о том, что он, при всем его богатстве и власти, делает со своими работниками, со своими клиентами, да и с самим миром. А еще – чтоб он хоть на минуту задумался о ней и о ее жизни.

Тем временем перед Проказником встал другой вопрос: в каком обличье появиться перед этой девицей и ее миром? Для лукавого бога срок человеческой жизни был не более чем мгновением ока, а смена облика – столь же легкой, как смена выражения лица. Будто щеголь, примеряющий костюмы у зеркала, он оценил имеющиеся в гардеробе обличья. Вот он – Локи, а вот он – Ворон, вот он – Меркурий, а вот он – Лис…

Тут ему вспомнилось одно весьма забавное и поучительное замечание. На одном пышном суаре, в одном из летних дворцов близ Парижа, году этак в 1783-м, граф Ренар (под этим именем он был известен в тот момент) остановился на пути к очередной победе. И отчего? Всего лишь потому, что услыхал, как сидевший под огромным дубом ученый муж, человек великой мудрости и остроумия, сказал:

– Кому суждено прожить очень долгую жизнь, тот непременно должен провести молодость в образе прекрасной женщины.

Прекрасно подойдет для его замысла!

Дети высшего общества – в длинных пальто, в ярких шарфах, кое-кто – с дерзновенно непокрытой головой – распрощались с друзьями, оставшимися дожидаться поездов на юг и на восток, и вышли на стоянку такси. Им предстояла поездка с Пенсильванского вокзала на Центральный.

Мальчишки и девчонки из колледжей, академий и институтов благородных девиц хохотали, из ртов их струился пар, кричали «красные шапки»[66]66
  «Красные шапки» – прозвище железнодорожных носильщиков.


[Закрыть], пронзительно верещали свистки швейцаров. Чемоданы укладывали в багажники, а те, что не помещались, крепили ремнями к крышам, и дети богатства втискивались в просторные салоны кэбов по шестеро: самые младшие занимали откидные сиденья, а кое-кто даже усаживался на колени к товарищам.

Солнце почти скрылось за горизонтом, вокруг засияли янтарно-желтые уличные фонари. Ранние сумерки вгоняли в сладостную дрожь, пробуждая память далеких-далеких предков, поклонявшихся свету, а сокращение дней принимавших за угасание солнца, предшествующее его возрождению. Потому-то они и смеялись, и пели в полутемных салонах такси, и подгоняли кэбби – быстрей, быстрей! – стремясь обогнать машины, битком набитые друзьями, прийти к финишу первыми.

* * *

Шарлотта Спаркман оказалась в одном кэбе с младшим сыном Борденов и братьями Карсон, возвращавшимися домой из Академии Филлипса в Эксетере и Дартмутского колледжа, и с Мопси Милдор, закончившей первый семестр в Женском пансионе мисс Лоури.

Из общего разговора Шарлотта как-то выпала, но это ее ничуть не огорчало. В обществе юных леди из Академии Ферн Хилл некоторые чувствовали себя чуточку неуютно. Символом академии была сова, священная птица богини мудрости, а о девушках из Ферн Хилл поговаривали, что мозгов у них, пожалуй, многовато – несколько больше, чем женскому полу требуется.

Тут она заметила шестую пассажирку, молодую английскую аристократку на год-другой (казалось бы, невелика разница, но как существенна!) старше самой Шарлотты. Медвяно-рыжие волосы превосходно уложены, зеленая – в цвет глаз – шляпка-трилби сдвинута чуть набекрень…

Шарлотта была уверена, что где-то с нею встречалась. Может быть, прошлым летом, в Ньюпорте? Вообще-то имена она всегда запоминала прекрасно, но имени этой девушки вспомнить никак не могла. Но вот девушка улыбнулась ей, и…

– Леди Джессика Вивиан, – сказала Шарлотта. – Как я рада видеть вас снова.

Все это было крайне удивительно, так как до этой самой минуты восхитительное создание, сидевшее рядом, имени не имело, а сказать по правде, даже не существовало. Леди Джессика появилась на свет такой, какой ее выдумали лукавый бог и сама Шарлотта.

– Какая жалость, – сказала Джессика Вивиан (ведь именно этими словами Блестящие Штучки из Лондона говорят обо всем на свете). – О багаже заботится горничная, а я ее опередила. А меня ждут у Гарриманов. А знаете, Шарлотта Спаркман, по-моему, мы крепко подружимся. Я в таких вещах никогда не ошибаюсь.

– Что ж, я буду только рада, – ответила младшая дочь директора и владельца «Блэк Стар Коул».

Леди Джессика Вивиан коротко, отрывисто рассмеялась. Ее смех был немножко похож на лай.

Дочь Угольного Короля представила новую подругу остальным.

– Дочь графа Лакмерского, – добавила она, сама не понимая, откуда об этом знает.

Остальные были просто поражены.

– Приехала подцепить богатенького американца, – сказала леди Джессика Вивиан.

Все захохотали.

К тому времени, как кэб довез их до Центрального вокзала, леди Джессика успела покорить сердца обоих братьев Карсонов, чье семейство владело целой флотилией океанских лайнеров.

– Я вижу, вы – мореходы. Юные адмиралы. Сыновья открытых морей. Думаю, отцу это понравится, – с улыбкой, но не без восхищения сказала она.

Братья таращились на нее, едва не разинув рты. Послав им воздушный поцелуй, леди Джессика отошла в сторону.

Мопси Милдор увлекла за собой другая группа молодых людей, один из коих окликнул ее по имени. Затем, в поезде, мчавшемся вдоль Гудзона, Джессика Вивиан принялась называть Бордена-младшего – по общему мнению, парнишку, малость туповатого – сэром Томми, чем тот был немало смущен, но в то же время доволен.

Вскоре он сошел с поезда, и Принц-Лис с дочерью Угольного Короля остались одни. Мисс Спаркман начала рассказывать о том, что ее работы привлекли внимание учительницы живописи, и эта потрясающая леди, ученица самого Томаса Икинса, спрашивала, не хочется ли ей, Шарлотте, заняться живописью всерьез.

Мать Шарлотты умерла несколько лет тому назад. А отец, так и не женившийся снова, о просьбах младшей дочери не желал даже слышать.

– В мире столько всего, что мне хотелось бы увидеть. Так много картин, так много пьес. Так много людей, с которыми хотелось бы познакомиться. Хочу пожить в Париже. Хочу взглянуть на Венецию, Мексику, Китай…

– Но? – спросила леди Джессика.

– С годами, – пояснила Шарлотта Спаркман, – отец все больше и больше уверен, будто он на самом деле король, будто он вправе распоряжаться жизнями и управлять всем миром.

– Мне непременно нужно поговорить с твоим отцом, – сказала Джессика Вивиан, и Шарлотта, знавшая ее всего около часа, отчего-то даже не усомнилась: если это случится, все будет хорошо.

Вошедший в вагон кондуктор объявил, что следующей остановкой будет частная станция на границе имения Спаркманов. За ним явился стюард, чтобы помочь Шарлотте с багажом.

Поднявшись на ноги, Шарлотта еще раз взглянула на Владыку Лукавства.

– В четверг у отца суаре, возжигание древа, – сказала она. – Могу ли я пригласить вас в гости?

– О, это, без сомнения, будет очень забавно!

Кондуктор, прошедший по вагону несколько минут спустя, отметил, что прелестные юные пассажирки, должно быть, сошли с поезда вместе.

Забавным «возжигание древа», состоявшееся парой дней позже, оказалось только для бога, помешанного на проказах, да самого Старого Короля Угля. Остальные гости, явившиеся в имение Спаркманов только из страха обидеть хозяина, старательно сохраняли на лицах светские мины, а в мыслях считали каждую минуту. Нефтяники из Техаса, представители нового, нефтедобывающего подразделения «Блэк Даймонд», настороженно озирались по сторонам.

Внезапно люстры приугасли. Перед голубой канадской елью двадцати футов в высоту, установленной в центре огромного, жарко натопленного бального зала, появился Джеймс Джозеф Спаркман, рослый лысый толстяк лет около шестидесяти. В конце напыщенной, чрезмерно затянутой речи он, как и на каждой из сих церемоний, сказал:

– Мой дед и мой отец спускались под землю за углем, несли народу тепло и свет. В память о них зажигаю я это древо!

Ель вспыхнула пятью сотнями цветных электрических ламп. Недолгую тишину перед аплодисментами нарушил женский голос:

– Какая жалость, что отец никогда не позволит провести в наш замок электричество!

Дж. Дж. Спаркман не глядя понял, что это она – девица Вивиан, леди Джессика, дочь английского лорда, знакомая Шарлотты. За ужином Джей Джей слышал, как тот же звонкий голосок с английским акцентом сказал:

– Вы, американцы, осваиваете новый континент, создаете себе королевства. А дома все давным-давно поделено и застолблено.

Кто-то говорил Спаркману, что она приехала в Америку в поисках богатого мужа. И, похоже, могла бы стать чудесной добычей, вот только все сыновья Спаркмана уже женаты, а внуки – еще дети…

В отличие от своих предков, Дж. Дж. Спаркману редко приходилось видеть перед собой настоящий кусок угля. Другое дело – алмазы. Алмазами он был просто одержим. Они сверкали с его широкой крахмальной манишки. Жемчужиной его гигантской коллекции служил известный на весь мир алмаз «Черная Звезда».

Вот в разговоре возникла пауза, и леди Джессика с едва уловимой хрипотцой в голосе сказала:

– Алмазы – способ самовыражения угля. Свидетельство его способности творить прекрасное.

В тот самый миг, как Джессика Вивиан впорхнула в двери, воскликнув: «Просто завидую: этот замок просторнее папиного!» – Проказник почуял, что Черная Звезда здесь, в этих стенах. Этот прославленный камень хранил внутри черную крупицу, которую глаз смертного мог заметить, но никак не мог на ней сосредоточиться.

Этот-то камень и был торговой маркой «Блэк Стар Коул». Его изображение красовалось на рекламных щитах, в газетах, на бортах грузовиков с углем. Бог счел его прекрасным талисманом и достойным трофеем.

– Всегда считала алмазы светом, исходящим из недр земли, – продолжала Джессика Вивиан.

Тут Джеймс Джозеф Спаркман, поначалу решивший, что это всего лишь школьница, вроде его младшей дочери, пригляделся к ней повнимательнее и понял: нет, она малость старше, эти слова – слова женщины, разбирающейся в жизни.

Позже, после того, как толпы гостей разъехались по своим имениям и отправились спать, Спаркман уединился в кабинете и задумался о юной англичанке, которую видел и слушал сегодня вечером. И даже представил себе, как в недалеком будущем говорит:

– Только на днях вернулся из фамильного гнездышка жены. Ее отец – граф и просто чудесный старик, только никак не может расстаться со старыми привычками. До сих пор освещает замок предков газом. Но я с ним поговорил, мы неплохо поладили, и он согласился провести повсюду электричество. Теперь замок виден на многие мили вокруг!

В этот момент боковая дверь в кабинет отворилась, и внутрь скользнула женщина в серебристом вечернем платье.

– Старый Король Угля! Ты обещал показать мне Черную Звезду.

– Разве?

Ничего подобного Спаркман не помнил. Когда же он мог такое сказать?

– Ты говорил, что держишь его за семью замками, так как… – Игриво улыбнувшись, леди Джессика продолжила, подражая его голосу: – Так как на виду его оставлять неразумно.

Джеймс Джозеф Спаркман отпер дверь в кладовую, подошел к сейфу, набрал шифр, сунул внутрь руку и извлек на свет мешочек из черного бархата.

Когда он повернулся, на его ладони лежала Черная Звезда. Бог оглядел мерцающие грани, что так и манили заглянуть в глубину. Заметил внутри то самое черное пятнышко – словно бы крупицу угля, породившего сей драгоценный камень… Ну уж нет! Такое сокровище – не для этого вульгарного смертного!

Леди Джессика улыбнулась Спаркману, как ни одна женщина в его жизни. В ее улыбке было столько желания и восхищения, что Король Угля тут же оказался во власти Бога Воров.

Дом стих, слуги и гости уснули. Одна Шарлотта не спала. Отъезда леди Джессики она не видела, однако так и не смогла отыскать ее. Поднявшись с кровати, она накинула халат, вышла из комнаты и прошла коридором к огромной винтовой лестнице.

Колоссальная ель все так же сверкала пятью сотнями разноцветных ламп посреди бального зала. К ней подошла Джессика Вивиан в серебристом вечернем платье. В руке она держала мешочек из черного бархата, а под мышкой – ком черной ткани в серую полоску.

Небрежный взмах руки – и одежда повисла на рождественском древе. Штаны Джеймса Джозефа Спаркмана развернулись, как парус на ветру, зацепившись подтяжками за звезду на верхушке.

– Думаю, твое путешествие в Париж – дело решенное, – сказала леди Джессика. – Но, может быть, ты предпочтешь отправиться со мной?

Но Шарлотта отрицательно покачала головой: ведь на земле было столько невиданного и интересного! После того, как бог распрощался и, замерцав быстрой чередой звериных и человеческих обличий, исчез, Шарлотта опустилась на ступеньку и долго сидела, не двигаясь. Затем она поднялась, спустилась вниз, взобралась на кресло и сняла с ели полосатые штаны. А отца нашла в кладовой, где запер его Бог Воров.