Текст книги "Дело о полку Игореве"

«С безначальных времен из жизни в жизнь существа переходят.

Неразумный считает: себя я убью и тем от страданий избавлю.

Но мудрец понимает: плоды деяний будто тень за телом следуют.

И не обманешь причин и следствий цепь, себя убивая[32]32
  Как и во всех подобных случаях, мы, сознавая ограниченность наших знаний, даем лишь подстрочный перевод гатх, изрекаемых великим наставником Баоши-цзы, оставляя поэтический перевод будущим поколениям.


[Закрыть]».

Баг сложил лист и спрятал в рукав. От прозорливости великого наставника на душе, как обычно, стало лучше, однако же полного спокойствия достичь так и не удалось. Слишком много всего навалилось.

…Баг заехал за Богданом, как и договаривались, ровно в девять. Жанна, посвежевшая и успокоившаяся после долгого сна, проводила мужа до дверей апартаментов, полная готовности наконец-то, после асланiвськой встряски и вызванного ею долгого недомогания, вновь впрягаться в работу. Сегодня она собиралась посетить Главную научную библиотеку на Острове Басилевса Константина Великого – александрийцы, как правило, называли его просто Басилеевым. Впрочем, супруга клятвенно заверила Богдана, что отправится туда не раньше, чем сготовит обед. Молодица постепенно привыкала к вкусам Богдана и давно уж не варила лукового супу; да и самой ей больше оказались по нраву щи. Со сметаной.

Когда Богдан открыл дверь, она сказала тихо:

– Я люблю тебя… – И медленно провела ладонью по его щеке. Он благодарно, ободряюще улыбнулся – и поспешил по лестнице вниз, на улицу Савуши, где нетерпеливо фырчал мотором багов цзипучэ[33]33
  Досл: «джиповая повозка» 吉普車.


[Закрыть].

Лицо Бага было по обыкновению бесстрастным, но по тому, как он хмуро смотрел на залитую утренним солнцем улицу и как резко тронул повозку с места, Богдан понял, что друг не в духе.

– Что-нибудь случилось?

Баг ответил не сразу. Стремительно вывернув на скоростную полосу, он, хмурясь, докатил до развязки, за которой Савуши превращалась уже в загородный Прибрежный тракт, развернулся и погнал мимо уютных мостов, ведших на Парковые острова, обратно к центру Александрии.

– Да чушь какая-то… – пробормотал он тогда.

– Какая? – терпеливо спросил Богдан.

– Кот пропал…

– Судья Ди? – поднял брови Богдан.

– Ну да. Пришел неизвестно откуда… и ушел неизвестно куда.

– А что же сюцай твой за ним недоглядел?

Баг помолчал. Свирепо обошел тяжелый продуктовоз, тащившийся с явным опозданием к какому-то из центральных магазинов, и процедил:

– В том-то и штука, что он тоже пропал. По-моему, не ночевал дома.

Богдан покачал головой. Эти события казались такой мелочью в сравнении со смертью Ртищева, сумасшествием ад-Дина и всем прочим…

– Если ты не против, сразу после беседы с Галицким заглянем ко мне на минутку, – просительно сказал Баг, не отрывая взгляда от летящей навстречу, переполненной в этот час дороги. – Сердце не на месте.

– Какой разговор, – ответил Богдан и достал из кармана ветровки телефонную трубку.

К телефону долго не подходили, и сердце Богдана несколько раз успело сжаться: а вдруг они напрасно не побеспокоили боярина вчера, и с Галицким за ночь тоже что-то случилось? Он не выходил из дома ни ночью, ни утром, это подтвердили все наблюдатели – но коль началась эта бесовская пляска, нельзя было пребывать в уверенности…

Однако в конце концов раздался отчетливый щелчок соединения, и негромкий голос сказал:

– Да, слушаю…

– Я имею честь беседовать с преждерожденным боярином Галицким? – спросил Богдан.

– Да.

– Я срединный помощник Управления этического надзора Оуянцев-Сю. Простите ради Бога за столь ранний звонок, но обстоятельства складываются таким образом, что мне и моему напарнику было бы очень желательно теперь же с вами побеседовать.

Пауза.

– В связи с… Гийасом?

– Вы уже знаете?

– Конечно. Видел в утренних новостях. Безобразная передача, какой-то цирк устроили из трагедии…

– Насколько нам известно, – осторожно спросил Богдан, – вы поддерживали довольно близкие отношения с прером ад-Дином?

– Мы семнадцать лет друзья, – просто ответил Галицкий.

– И оказались по разные стороны засеки…

– Уже в третий раз за то время, что мы оба боярствуем в Соборе. Нам это не помешало в прошлом, не помешает и теперь… если Гийас поправится. Вы знаете, что с ним?

Богдан запнулся, не зная, как ответить, но Галицкий сам пришел ему на помощь.

– Впрочем, что мы по телефону… – сказал он. – Хорошо, я вас жду. Когда вы сможете приехать?

– Мы уже едем, – ответил Богдан.

Соборный боярин Даниил Казимирович Галицкий жил в скромных двухэтажных апартаментах о девяти комнатах в высотном доме на самом берегу Охотницкой речки; из широких окон его гостиной, в которой он принял ечей, открывался прекрасный вид на слияние Охотки и Нева-хэ. Человекоохранители представились; боярин отвесил им короткий, исполненный внутреннего достоинства поклон. Бывший осназовец и после многих лет соборной деятельности сохранил поджарую, крепкую фигуру, смуглую кожу и острый, цепкий взгляд. Он тактично дал друзьям оглядеться (Богдан отметил аскетичность обстановки, да еще – католическое распятие, осенявшее необозримый рабочий стол), указал им на кресла и, каким-то невероятным чутьем угадав в Баге курильщика, немедленно извлек из недр стола прекрасную серебряную пепельницу и придвинул к нему. Затем уселся в свое кресло первым.

Правила ведения сообразной беседы требовали хоть минуту поговорить с хозяином о погоде и семье, но соблюдать их в данном положении и Богдану и Багу было невмочь. Оба напряженно перебирали варианты начала разговора, но боярин снова пришел им на помощь.

– Вы, вероятно, успели выяснить, что я был в гостях у Гийаса непосредственно перед приключившимся с ним несчастьем, – утвердительно проговорил он.

– Да, – признался Богдан. – Поэтому нам и показалось необходимым переговорить с вами как можно быстрее.

– Понимаю. Вероятно также, вы установили, что я оказался последним, кто видел Гийаса в добром здравии. Собственно, это было несложно. Гийас жил очень замкнуто, Катарина вчера к нему не собиралась… так что – я.

– Да, – повторил Богдан.

Галицкий с каждым мгновением нравился ему все сильнее – открытый, мужественный, умный человек. «Впрочем, – одернул себя Богдан, – мне и Абдулла[34]34
  Черный Абдулла, получивший в народе свое прозвище за пристрастие к «мерседесам» черного цвета, он же Абдулла Нечипорук – один из лидеров преступной группы отделенцев, деятельность которой Баг и Богдан расследовали и пресекли в Асланiвськом уезде.


[Закрыть] в Асланiве нравился, да еще как…»

Галицкий помолчал. Взгляд его был тяжел и непроницаем.

– Это правда, – сказал он затем. – Судя по тому, что говорили в новостях о времени происшествия, я еще до дому доехать не успел, когда Гийас уже вышел на карниз. Это… – он помотал головой, прикрыв глаза. Броня его на миг дала трещину. – Это… что-то чудовищное!

Впрочем, Галицкий тут же взял себя в руки.

– Прежде чем спрашивать начнете вы, – сказал он с подчеркнутой бесстрастностью, – я все же повторю свой вопрос. Что с ним?

– Мы не знаем, – честно сказал Богдан.

Галицкий медленно, едва заметно кивнул. У него была гордая, красивая посадка головы. И чуть поседевшие виски.

– Спрашивайте, – сказал боярин.

– Мне кажется, – улыбнулся Богдан, – вы прекрасно сможете угадать все нашим вопросы. Может быть, вам будет легче просто рассказывать? Тогда мы отнимем у вас меньше вашего яшмового времени.

Боярин помолчал.

– Да, время сейчас дорого, – уронил он. – Через три дня в Соборе будет такая рубка… Прохоровское побоище. Сегодня во второй половине дня князь принимает руководителей всех данов, чтобы еще раз выслушать их доводы и попытаться примирить их точки зрения. Мне тоже нужно быть там. И успеть подготовиться…

– Из-за чего будет рубка? – поинтересовался Баг.

Галицкий быстро глянул на него исподлобья.

– Не надо изображать свою полную неосведомленность, чтобы меня разговорить, – сказал он. – Я и так разговорюсь.

Баг откинулся на спинку кресла. Ему очень хотелось курить – но, несмотря на предупредительно подвинутую ему под самый нос пепельницу, какая-то непонятная гордыня заставляла его терпеть.

– Налоговая челобитная, на наш взгляд, разрушит экономическую устойчивость в улусе, а возможно, и во всей империи. А возможно, – глухо пояснил Галицкий, – и не только экономическую… С другой стороны, например, иные считают, что настанет невыразимое процветание. Боюсь, примирить наши взгляды князю не удастся. Я именно это пробовал вчера сделать, и понял, что – нет, стена.

– Что пробовали сделать? – спросил Баг.

Галицкий помолчал.

– Собственно, вчера мы с моей супругой и сыном Гийаса – он уж пару лет живет отдельно от отца, я его чуть ли не с пеленок знаю… решили все вместе воспользоваться погожим днем и долго гуляли в парках Пусицзина. Осмотрели старый загородный княжий терем, покатались на лодке… А потом… Все так расслабились, настроение у всех сделалось благодушное, доброе, и я… – Боярин мучительно подбирал слова, рассказ явно давался ему нелегко. – И я решил сделать последнюю попытку переубедить Гийаса. Мы заехали ко мне, оставили здесь Ядвигу – это моя жена – отпустили восвояси водителя, и на моей повозке отправились в пустую квартиру Гийаса. Мол, посидим по-холостяцки, слегка выпьем, поболтаем, повспоминаем… Но я-то уже знал, зачем еду. И там, под кофеек и доброе вино, завел разговор о челобитной.

Он умолк. Закрыл глаза.

– У меня осталось очень странное впечатление от этого разговора, – глухо проговорил боярин.

«Ни за что не закурю!» – в двадцатый раз решительно подумал Баг, старательно глядя в окно.

По широкой, сверкающей от низкого предосеннего солнца глади Нева-хэ величаво и медленно двигался украшенный бунчуками прогулочный корабль.

– Его убежденность в своей правоте показалась мне какой-то неестественной. Чрезмерной… нездоровой. Да, вот верное слово – нездоровой. Я всегда знал Гийяса как умного, хладнокровного и открытого к взаимопониманию убежденца. Но не как убежденца-маньяка… Простите, я закурю.

Он вынул из-за пазухи пачку; Баг, с облегчением понявший, что теперь и ему задымить будет незазорно, разглядел, что это были весьма зверские папиросы «Еч» с длинной, но все равно лишенной всякого фильтра гильзой. «Осназовские привычки, – понял человекоохранитель. – Гнус лесной травить в джунглях ими славно…»

Он закурил едва ли не раньше боярина.

Богдан отодвинулся от друга чуть подальше.

– Я несколько затяжек, – мгновенно заметив нелюбовь Богдана к дыму, как-то очень по-детски сказал маститый законопроситель.

– Ну что вы, Даниил Казимирович, – проговорил Богдан.

Баг задымил торопливей. На всякий случай. Вдруг и впрямь несколько…

– Так вот, – пустив в потолок длинную струю густого зеленоватого дыма, проговорил Галицкий. – Понимаете, мы беседовали больше часа, но я уже минут через десять понял, что совершенно зря затеял этот разговор. По сути он свелся к тому, что это Гийас, напротив, пытался переубедить меня. Причем делал это с таким напором, с таким невниманием к возражениям и доводам собеседника… Я никогда его прежде не видел таким. А когда я что-то говорил в ответ, он буквально отмахивался. Вот так. – Галицкий, разогнав ладонью медленно клубившийся дым, показал, как именно от него вчера отмахивался боярин ад-Дин.

Снова умолк.

– Скажите, драг прер, – проговорил Баг осторожно, – а кто-то может подтвердить время вашего возвращения домой?

Галицкий улыбнулся. С усмешкой кивнул.

– Только жена, – ответил он. – Вам этого, вероятно, будет недостаточно… Нет, подождите. Когда я ставил повозку в гараж, мне навстречу прошел сосед… мы поздоровались. Не знаю, заметил ли он, который был час… Но это случилось примерно в семь двадцать. В передаче сказали, что человек на карнизе впервые был замечен около половины восьмого, так, нет? Значит, я никак не мог вытолкнуть друга на карниз ладонью в спину, еч Лобо. Не было меня там уже. К сожалению. Может, будь я там, я бы его удержал…

Баг молча затушил недокуренную сигарету. Кажется, мимо. Ладно. Проверить надо было в любом случае.

– Я хочу вам досказать… Самое странное было под конец. Понимаете, я все-таки перехватил инициативу в разговоре… может, Гийас просто устал, или счел, что после тех доводов, которые он привел, я совсем уж растерялся и ничего не могу возразить. А мне как-то удалось собраться, сосредоточиться… – Галицкий опять улыбнулся. – У меня вообще-то всегда был очень развит дар убеждения, дар подчинять себе… ну, вы наверное знаете – служба дает незаменимые навыки. И вот, как-то очень сжато и образно, очень просто я ответил на все, что он мне говорил. По-моему, я камня на камне не оставил от всех умствований Гийаса… Понимаете, на какой-то миг мне даже показалось, что я победил. И что у меня… у нас… будет сторонником больше в четверицу. Сильным, влиятельным сторонником.

Боярин снова умолк. Глядя поверх голов человекоохранителей, сделал несколько долгих затяжек.

– А потом он вдруг весь затрясся. Знаете, он почти заплакал. Виновато так, сокрушенно, беспомощно… И сказал что-то… весьма бессвязное. Сказал: да, ты наверное прав, но я не могу, понимаешь, я не могу… А потом как закричит: нет, я прав! Я! Ты мне голову не задуришь! И вы понимаете, мне показалось, что он готов… готов меня ударить. Буквально броситься готов на меня… – Галицкий резко ткнул окурок в пепельницу. – И я ушел. Понимаете, я думал, это я его, как молодежь теперь говорит, достал. Замучил бессмысленным спором. Я чувствовал себя очень неловко: был такой чудесный день, и я его другу пустил под откос. Я был уверен: когда я уйду, он успокоится.

Галицкий вдруг встал.

– А это начиналось его безумие. Понимаете? При мне начиналось. А я не понял. Я думал, это я его разозлил. И ушел. Еще оскорбленный такой ушел, еще бросил ему что-то… мол, научись держать себя в руках. А если бы не ушел? Ведь оно только начиналось… Что его вызвало? Может быть, наш разговор его и вызвал! Не знаю!

Он умолк. Похоже, надолго. Стало очень тихо; так тихо, что слышно было, как вдали, на той стороне Нева-хэ, на высокой голубой башне древнего собора Смоляной Параскевы, чаще называемого в народе попросту Смоляным – его назвали так в честь эфиопской святой подвижницы пятнадцатого века – колокол бьет десять.

– Спасибо, драг прер еч Галицкий, – тихо проговорил Богдан и тоже встал. – То, что вы рассказали, очень существенно. Очень. Вы оказали большую помощь следствию.

– Вы так думаете? – прищурился боярин.

– Да, я так думаю.

– Это поможет вам вылечить и спасти моего друга?

– Этого я не знаю, – со вздохом ответил Богдан. – Но нам очень важно понять…

– Мне тоже, – сказал Галицкий. – Но я пока ничего не понимаю. К сожалению.

– Последний вопрос.

– Да?

– Вы каждый день в Соборе и вам видны скрытые для непосвященных мотивы. Сторонники челобитной считают, что снижение налоговых ставок с предприятий, расположенных именно и только на территории Александрийского улуса, будет большим благом для страны – просто так, из общетеоретических и общеэкономических соображений? Не имеют ли они… или хотя бы некоторые из них в виду конкретные преимущества, которые утверждение их челобитной даст конкретным предприятиям? Институту Крякутного бывшему… «Керулену» Джимбы… что у нас в улусе еще?

Богдан говорил очень осторожно, но Галицкий все прекрасно понял – сразу сморщился, словно по рассеянности откусил изрядный кус от целого лимона.

– Не повторяйте сплетен, которыми одно время потчевали честных подданных некоторые газеты, – страдальчески попросил он.

– Хорошо, – послушно ответил Богдан, – не буду. Тогда вопрос противуположного свойства: не может ли оказаться так, что некоторые из ваших ечей по дану, столь упорно стремящихся не допустить утверждения челобитной, имеют в виду не допустить усиления Александрийских высокотехнологических предприятий? Ведь оно, скорее всего, несомненно воспоследует, если челобитная наберет потребное большинство и князь будет вынужден ее утвердить?

Боярин глубоко задумался. Заложив руки за спину, он медленно пошел поперек кабинета. В тишине легко поскрипывал паркет под мохнатым просторным ковром. Приблизившись вплотную к книжному шкапу, Даниил Казимирович резко обернулся. Богдан ожидал очередного всплеска негодования, но все оказалось наоборот.

– То есть вы полагаете… – медленно и очень спокойно начал боярин.

– Я ничего не полагаю пока. Я просто спрашиваю.

– То есть вы намекаете на то, что мой дан кто-то попросту разыгрывает втемную? Что наша борьба против челобитной – это просто способ, которым некие конкуренты, скажем, прера Джимбы, давят его объединение? И что смерть Ртищева и безумие Гийаса – это не более чем еще один способ оказания того же давления?

Богдан помедлил, а потом чуть улыбнулся.

– Вы сами это сказали, – ответил он.

Боярин долго молчал, задумчиво созерцая ковер под ногами.

– Мне ни о чем подобном не известно, – вымолвил он затем. – Но я… я дорого дал бы за то, чтобы в этом разобраться как следует. Чтобы быть уверенным: это не так. Этого – нет. И быть не может.

– Мы тоже дорого бы дали, – сказал Богдан. – Всего вам доброго, прер еч. Спасибо за откровенность. Идем, Баг. Надо искать кота.

Брови боярина взлетели вверх.

– Кота?

Баг поднялся, с удовольствием чувствуя и почти слыша, как многообещающе похрустывает в рукаве пачка «Чжунхуа». Он уже опять хотел курить.

– Это у нас особая фраза такая, прер еч, – пояснил он. – Значит: ждут очень важные дела. Идем, Богдан.

Баг и Богдан

«Зал, где очищаются мысли»,

21-й день восьмого месяца, первица,

день

– Нет, драг еч, нет! Ты смотришь на меч, а надо смотреть на противника, – Баг недовольно покачал головой. – Я понимаю, что никакого противника нет, но ты представь себе, что он – есть, сосредоточься на нем.

– Право слово, господин Оуянцев, да забудьте вы о мече! Вообще забудьте! Нет меча! Меч – продолжение вашей руки, продолжение вашей мысли… Гм… Вот тут я не уверен. Милейший господин Лобо, а у вас много мыслей в голове, когда вы берете меч в руки по серьезному поводу? – Нихонец Люлю поскреб нарочито невыбритую щеку в сомнении. – У меня так их вовсе не остается: рублю всех в капусту. Какие тут, к чертям, мысли?

– Вы правы. Мысли надобно изгнать. Пустота и холод…

Богдан облегченно вздохнул, глянул на наставников и осторожно, чтобы они не заметили, опустил меч, а потом отер пот.

Все четверо – Баг, Богдан, нихонец Люлю и Сэмивэл Дэдлиб – пребывали в тренировочном «Зале, где очищаются мысли», что на улице Малых Лошадей, в пяти домах от харчевни «Алаверды» и по соседству с апартаментами Бага. Для честного человекоохранителя это было весьма удобно и при выборе жилища данное обстоятельство сыграло едва ли не решающую роль. Время – жизнь… Покинув Галицкого и по-прежнему не застав дома ни сюцая, ни Судьи Ди, снедаемый смутной тревогой и жаждой деятельности, не в силах справиться с томительной необходимостью ждать результатов проводимых научниками исследований и просмотра документов и файлов соборных бояр – покойного и спятившего, Баг предложил минфа посетить сей тренировочный зал, дабы сбросить нервное напряжение и дать расслабление хотя бы телу. Богдан стал было отнекиваться: он почти не владел ни искусством меча, ни мастерством кулачного поединка, да и настроение было у него, мягко говоря, не самое подходящее. Скакать и кувыркаться, подобно неразумным хайнаньским макакам, в ту пору, когда в столице происходят столь странные и грозные события, казалось ему верхом несообразности.

Однако когда Баг, потыкав пальцем в кнопочки телефонной трубки, связался с нихонским князем Люлю и спросил его, – а отчего бы, коль они собирались этим заняться в ближайшие дни, не пофехтовать прямо сейчас и гокэ с поразительной готовностью согласился, словно только звонка Бага и ждал, – Богдан понял, что ему кулаками махать, кажется, не придется, заинтересовался и отправился вместе с другом.

И поступил совершенно правильно: ему открылось очень поучительное зрелище.

В «Зале, где очищаются мысли» их встретил хозяин – невысокого роста преждерожденный, сложения настолько могучего, что он казался квадратным, чем-то внешне неуловимо похожий на Багатура Лобо – такой же бесстрастный, черноволосый, исполненный внутренней уверенности. Баг приветствовал его почтительным поклоном, назвал «шифу Боло» и испросил позволения немного поупражняться в зале. Боло отвечал сообразным поклоном, произнес, что он будет только рад, и сделал широкий приглашающий жест. Нихонец Люлю поклонился Боло прямо, всем корпусом – на нихонский манер, и назвал его на свой лад сэнсэем; хозяин вернул поклон и протестующе взмахнул руками, однако видно было, что такое обращение ему знакомо и вполне приятно. Неизменно маячивший за плечом Люлю Дэдлиб прикоснулся к шляпе двумя пальцами и расплылся в улыбке. Боло в ответ тоже показал, какие у него неплохие – крупные и белые – зубы.

Потом выяснилось, что в зал нельзя входить в уличной одежде, а нужно сменить ее на приличествующие этому месту легкие, тренировочные порты и сильно укороченные халаты; что ж, еще великий Учитель Конфуций писал в двадцать второй главе «Суждений и бесед»: «Благородный муж не несет в чужой храм поминальные таблички своих предков». Богдан оглянулся на Дэдлиба и, увидев в его взгляде одобрение, отправился со всеми переодеваться.

Безмолвные и вежливые прислужники тут же выдали ему легкий серый халат и такие же короткие порты; Богдан повязал широкий кушак и глянул на себя в зеркало: перед ним предстал высокий, хотя и – что греха таить – несколько нескладный молодец со встрепанными волосами и в как-то сразу покосившихся очках; тонкие ноги до крайности неавторитетно торчали из куцых штанин. «Посмотрела бы сейчас на меня Жанна», – с усмешкой подумал минфа и вслед за Дэдлибом, который не пожелал расстаться со шляпой, как был босиком отправился в зал. Люлю тем временем рассказывал Багу о том, как они вчера определяли друга Юлли в москитовскую лечебницу «Тысяча лет здоровья» и какое замечательное впечатление оная лечебница на них на всех произвела; минфа не особенно вслушивался, озабоченный тем, чтобы правильно повязать непривычный пояс. Внезапно он понял, что уж пять минут как не думает о боярах-прыгунах и о Галицком; «Зал, где очищаются мысли» определенно отвечал своему названию.

Они вошли в простое квадратное помещение с широкими окнами, дающими достаточно света, с алтарем, где перед раскрашенной глиняной фигуркой великого полководца древности Гуань Юя курились сандаловые палочки, и стойками с разнообразным холодным оружием – Богдан такого в жизни не видел, – протянувшимися вдоль стен. По бокам от входа были предусмотрены две низкие деревянные скамеечки, и Дэдлиб уверенно направился к одной, уселся в середину, откинулся на стену и, сдвинув шляпу на лоб, вытянул босые ноги. Богдан скромно присел рядом.

Баг и Люлю тем временем вышли в центр, встали друг против друга на отполированном бесчисленными пятками деревянном полу – не было видно ни единой щелочки – и склонились в поклоне. Хозяин по имени Боло застыл в дверях, наблюдая за ними с улыбкой.

Дальше Богдан понял не все. Даже, пожалуй, почти ничего не понял. Некоторое время нихонец и Баг медленно ходили какими-то странными кругами, буравя друг друга внимательными взглядами; их руки и ноги совершали осторожные, согласованные движения, красивые какой-то особой бесстрастной и цепкой красотой; время от времени вперед плавно выдвигались кисти рук с причудливо сложенными пальцами, вес тела тягуче переносился с одной ноги на другую, иногда пятки совершали таинственные, какие-то обособленные движения, будто желая продавить дерево пола насквозь, – этому не было конца.

Потом нихонец с короткими воплями «а-та!», «а-та!», «а-та!» вдруг бросился на Бага, сопровождая каждый вопль ударом кулака; но там, где пролетали кулаки, Бага уже не оказывалось. Он каким-то чудом пропустил Люлю мимо, да к тому же непонятно как успел зацепить его левую руку: Люлю стремглав совершил вокруг Бага крутой поворот – непонятно, своей волей, или нет, а за это время Баг завладел его рукой основательно; дальше же последовало нечто уж совсем неуловимое взгляду, в результате чего нихонский князь перевернулся в воздухе и полетел спиной в пол. Богдан внутренне сжался, представляя силу удара о дерево плашмя со всего размаху… но Люлю взмахнул ногами как геликоптёр пропеллером, мячиком отскочил от пола и опять оказался на ногах. В воздухе повисло его «эйтс-с-с-с-с…». После чего очень довольные противники снова поклонились друг другу и подошли к стойке с оружием; стало еще интереснее.

Конечно, Богдан уже имел пару случаев убедиться в том, что его друг Багатур Лобо неплохо владеет мечом; честно говоря, с точки зрения Богдана, человека столь же далекого от мечей, сколь Ханбалык далек от Александрии, Баг владел мечом просто виртуозно – на языке у минфа порой почему-то вертелось «Гендель меча». Но зрелище двух противников, равно хорошо управляющихся с любым встречающимся на стойках «Зала» оружием, оказалось поистине очищающим мысли. В нем не было ничего от скучных, конца краю не имеющих спортивных соревнований, показы коих по телевидению Богдан нипочем не смотрел; здесь происходил отточенный танец двух грозных бойцов, ни один из которых не мог одолеть другого и потому в тщетной попытке добиться-таки преобладания то и дело хватался за новое оружие, надеясь, что соперник не так хорош с ним, как с предыдущим. Иногда противники сшибались в центре, звеня клинками, но чаще противуборство ограничивалось немногими предшествующими схватке движениями и одним-двумя пробными ударами; после этого Люлю и Багу, видимо, все становилось ясно, и они шли менять свои боевые снасти, частенько – весьма жуткие с виду.

Так было перепробовано все, и нихонец снова взялся на прямой меч; Баг согласно кивнул. Богдан смотрел как зачарованный. Мысли очищались.

Люлю встал в низкую стойку – на широко расставленных ногах и держа меч двумя руками лезвием вверх слева от груди. Баг сначала стоял просто – расставив нешироко ноги и опустив левую руку с мечом к полу, но увидев стойку Люлю, мгновенно перебросил меч в правую: узкая полоса стали, сверкнув на летящем в окна полуденном солнце, описала что-то вроде восьмерки; оружие скрылось за спиной Бага, а левая рука вытянулась в сторону Люлю.

Вдруг Люлю посмотрел прямо на Богдана и улыбнулся: тот и сам не заметил, как встал и теперь совершенно машинально пытался скопировать стойку нихонца.

– А что, господин Лобо, – спросил Люлю, все так же стоя на полусогнутых ногах, – ваш коллега, я вижу, тоже не чужд фехтования? А, господин Оуянцев?

– Нет, что вы! Я чужд, чужд! – Богдан пришел в себя и даже покраснел. – Я совершенно не умею… Когда я учился, нам преподавали, но… с тех пор я все забыл.

– Да что вы? – искренне изумился нихонец, выпрямляясь. – Вот уж никогда не поверю! Неужели это правда?! Может быть, вам случалось когда-нибудь научиться, а потом разучиться плавать? Господин Лобо, как же это так – отчего милейший господин Оуянцев до сих пор не владеет мечом в должной мере?

– И правда, еч, – Баг улыбнулся, – что ты скромничаешь? Давай-ка, выходи к нам, выходи.

Богдан неуверенно оглянулся на Дэдлиба; Сэмивэл продемонстрировал, как широко он умеет улыбаться, и показал Богдану большой палец: иди, мол!

«Пропал!» – обреченно понял Богдан, когда Люлю и Баг, не найдя, видимо, изъянов в подготовке друг друга, с нерастраченной рьяностью взялись за него: установили в правильную стойку – «не так широко ноги, еч», вставили в руки меч, причем Люлю долго растолковывал Богдану, как правильно обхватывать рукоять меча – «а этот пальчик сюда-а-а-а», и предложили нанести несколько ударов по воображаемому противнику.

Богдан и нанес.

От души.

Очки, правда, чуть не слетели с носа после третьего взмаха.

«По-моему, просто отлично», – оценил он себя, но на лицах мучителей отражались какие угодно чувства, кроме одобрения.

– М-да, – задумчиво произнес Люлю, внимательно разглядывая смущенного Богдана, – у господина Оуянцева огромный потенциал, огромный!

– Но не раскрытый, – уточнил Баг, – пока не раскрытый потенциал.

– Что ж, – вздохнул нихонец, – будем раскрывать…

И они принялись раскрывать этот самый потенциал с таким усердием, что вскоре Богдан уже исходил потом и даже вспомнил о Галицком.

Тут наставники и запнулись: зашел разговор о том, как нужно изгонять мысли и до какой степени это способствует правильному нанесению удара. Оба были согласны с тем, что мысли только мешают, но расходились в способе их изгнания.

Богдан увидел, что о нем на некоторое время забыли, тихонечко отошел в сторонку, прислонил к стенке сделавшийся отчаянно тяжелым меч и с облегчением сел на прежнее место, рядом с Дэдлибом.

Дэдлиб, меланхолически перемалывая челюстями жевательную резинку, пуще надвинул шляпу на лоб, так что кончик носа едва не коснулся полей, и заметил небрежно:

– Это все хорошо, конечно, но… – Он усмехнулся. – Господин Сю, вы знаете, любой самый громадный парень, дай вы ему со всей силы по коленной чашечке, падает наземь как подкошенный. – Богдан посмотрел на него с недоумением. – Точно, – широко улыбнулся Дэдлиб. – Поверьте моему опыту, господин Сю. Так и есть. Главное – успеть первым.

«Все же западные варвары какие-то очень кровожадные, – подумал Богдан. – Хотя это можно понять: им приходится существовать в условиях постоянного общественного неспокойствия… они это зовут здоровой конкуренцией. Так что умение первым дать в коленную чашечку легко может стать одним из основных условий выживания и успеха. А потому – и одной из основных добродетелей… Бедные…» – И Богдан посмотрел на Дэдлиба с участливым пониманием.

Но тот истолковал его взгляд по-своему.

– А еще лучше… – Он прицелился в Гуань Юя указательным пальцем. – Ба-бах! И готово.

Люлю и Баг меж тем кажется пришли к согласию и огляделись в поисках ученика.

– Нет-нет, – помотал головой Богдан со своей скамейки. – Достаточно. Я уже многое понял.

– Всегда буду рад видеть вас в моем зале, драгоценный преждерожденный, – внезапно прогудел над ухом Боло; Богдан даже вздрогнул. – Приходите в любое время.

…Богдан расставался с тренировочным халатом, испытывая смешанные чувства: с одной стороны, такая одежда была сугубо чужда его образу мыслей и вообще самой его жизни; с другой – сегодня в зале он, бестолково взмахивая мечом, испытал весьма особые, новые ощущения, с которыми не хотелось расставаться так же легко, как с халатом. Странно: хотелось их испытать из сызнова…

Тут было о чем поразмыслить. Гокэ уж удалились в душевую, в приоткрытую дверь слышались их веселые голоса и шум воды, а разоблаченный до полного естества Баг, с порога заметив, что Богдан застыл в задумчивости, понимающе хмыкнул и тоже скрылся в душе.

Распрощались на улице перед входом; день был в разгаре. Богдан, наблюдая, как его напарник и оба симпатичных гостя страны раскланиваются, сияя неподдельной приветливостью и отнюдь не церемонной, вполне искренней уважительностью, подумал, что подобные мучительные с виду мероприятия, видимо, полезны не только для закалки тела и развития его боевых способностей, и даже не только для очищения духа от неподобающей благородному мужу суетной нервности, но – странно подумать – для укрепления дружбы. Он готов был бы поклясться, что из тренировочного зала Баг и Люлю выходят, став куда ближе друг другу, нежели были пару часов назад.