Текст книги "Трамвай номер 0"

потом и сама запела что-то с похожими словами, но на другой

мотив и не к месту. Я так люблю её голос.

***

Он проснулся от её возмущенного крика. Во сне он перевернулся на

живот, чтобы не свалиться с дивана, и задел её локтём. От этого

она и проснулась. А ещё во сне он стонал – ему снились

кошмары. Но она истолковала всё иначе. А он сразу же начал

извиняться, сам не зная за что. Он всегда перед ней извиняется.

***

«У академического музыкального образования есть один несомненный

минус – оно отучает людей слушать в песне слова», – «Давай не

будем развивать эту тему». Она всегда уходит в глухую

оборону, если теряет логическую нить. Я шёл домой, за спиной

металлически лязгнула захлопнувшаяся дверь, и звук исчез вместе с

полоской света. Я понял, что мне уже не избежать

притаившейся в морозилке бутылки палёной водки.

Перестук сердечек

 Здесь главное не ошибиться. Итак, подъезд блочно-кирпичного длинного восьмиэтажного дома сталинской, судя по всему, эпохи. В нём располагается мой первый детский сад с ярковыраженными тонами поздней перестройки. На лестнице волнуется слоистый посверкивающий полумрак, происходящий от выхолощенного свечения единственной издыхающей лампочки дневного света и закрытой наглухо лученепробиваемой двери во двор.

Широкие ступени с выступающей за блок бетонной соплёй-воротником. Как водится по бокам доживают в одиночестве бронзовые пазы для металлических палок, призванных удерживать на месте мифические ковры. Бетон затоптан и отполирован десятками детских и воспитательских ног до упадочной безликости, в сплошном слое застывшего цемента часто попадаются округлые белые по задумке камушки. Справа стальные покорёженные решётки, подпирающие гладкие деревянные перила, крашенные лишь морилкой.

Я стою внизу лестницы в дерматиновых растрескавшихся сапожках с искуственным мехом, в красной ватной куртке и шапке ушанке с оторвавшимся шнурком на правом ухе. Вверху лестницы стоит ОНА. Обворожительная, горячая, манящая, недоступная и непостижимая. Смуглая темноволосая и кареглазая девочка из старшей группы. На ней жёлтая куртка на синтипоне, красные джинсы и зелёные сапожки. Она смотрит на меня и насмешливо улыбается самой загадочной из всех улыбок. Она жует жвачку, и весь подъезд до пор проникнут одуряющим, от английского odour, запахом спелых сладких бананов. И я робко, заикаясь и краснея прошу её оставить мне немного пожевать, если она только сможет.

Мы с сестричкой сидим на диване. Диван старый, пузатый и пружинный, обтянутый выцветшей и протёртой голубой тканью, шершавой на ощупь. Перед нами круглый тёмный ореховый стол, накрытый кружевной белой скатертью, на нём стеклянный, гранёный как гранат, тоже пузатенький графин, в нём сладковатая кипячёная вода. И справа, и слева от дивана высятся стопки газет и журналов – комсомольская правда, известия, крокодил и перец. Обвязанные картонной верёвкой пыльные подшивки номеров с 50-х годов и до недавнего, преперестроечного прошлого.

Бабушка и дедушка куда-то ушли, и мы с ней тут одни. День жаркий, но на бабушкиных шести сотках всегда прохладно из-за вечной тени, низвергающейся с полувековых яблонь, груш и слив. Груша – дичок. На мне трикотажные шортики и маечка, на сестрёнке порезанные джинсы и голубой китайский балахон, золотистые волосы собраны в хвостик.

Она поднимает балахон, под которым неожиданное белое нежное ароматное тело и карминовым шёпотом говорит: "Смотри, какие они красивые. Если их потереть, они будут расти. Попробуй". И я пробую. Мне нравится, а они и вправду растут и становятся твёрже. У меня появляется странное тянущее и дразнящее ощущение между ног. "Слушай, а она у меня зудеть начала. Как-то неприятно это", – также шёпотом сообщаю я ей. "Ничего, я думаю, это пройдёт", – говорит она, – "Знаешь, я в кино видела, что тёти с дядями писю в писю суют. Но мы так не будем. Мне кажется, это больно". Я с ужасом представляю, как пытаюсь засунуть свою в точно такую же у сестры и бледнею: "Нет, не надо. Всё равно ничего не получится".

Взрослые ушли на кухню. Её родители и мои родители сидят на табуретках вокруг квадратного раскладного стола, пьют чёрный чай без сахара с шоколадным вафельным тортиком и разливают по выпуклым рюмашечкам карий коньяк. А нам на алюминиевом подносе с цветочной чеканкой в комнату отнесли импортное какао с коричневым зайцем на жёлтой пластмассовой банке и по кусочку невесомого птичьего молока.

У неё есть дэнди. С полчаса мы очень серьёзно пытаемся пройти принца поочереди. Я всё время сваливаюсь на острые серые шипы в ямах, она проигрывает в поединке на саблях загорелым усатым мужикам в чалме и шароварах. Какао успевает остыть и покрыться плотной липкой масляной плёнкой, которая наматывается на чернёные серебряные ложечки. Птичье молоко уплетается со счастливыми улыбками всухомятку, и мы начинаем беситься.

У неё светлые-светлые волосы и голубые здоровущие глаза, как у кошки. Мы только приехали с танцевального конкурса из Видного на Москвиче её папы, где заняли в изнурительной, особенно во время джайфа, борьбе второе место. Я в классических брюках с высоким поясом и белой рубашке, огромная медно-коричневая копна мелких кудрей надёжно зафиксирована лаком. На ней свободная серая мини-юбка и белая кружевная блузка с декольте.

Она заскакивает на упругий диван, хватает боковую подушку и, припрыгивая на одной тоненькой ножке, нетерпеливо машет мне рукой. Я с хохотом залетаю к ней, наверх, и тут происходит нечто – она локтём проворно выключает в комнате свет и валит меня на спину. Скользкие белые пуговки моей сорочки всё время выскальзывают из ёё острых пальчиков, и мне удаётся вырваться из-под девочки, которая заметно меня сильнее, рвануть дверь и вылететь в залитый пыльным жёлтым светом коридор. Она выходит вслед за мной, вся насквозь разобиженная, и явно ничего не понимает в произошедшем. Я, впрочем, тоже.

Демон

Два непохожих ритма. Чужие и свои шаги. Свои шаги среди чужих

узнаёшь наощупь. Что-то покалывает, когда узнаёшь снаружи. Когда

твой ритм попадает в резонанс к ритму иного человека. И вы

идёте, два таких разных кошака, но совершенно одинаково, и не

понимаете, что вдруг случилось, всё страньше и страньше.

Даже не заметив того, кто шагал в ногу, ты запомнишь это

ощущение. И вспомнишь гораздо позже, когда лавина твоих соратников

подхватит тебя и понесёт к Зимнему – в последний раз.

Задумавшись об этих ощущениях, понимаешь, зачем солдат учат

маршировать.

Я кладу ноги небрежно, как проволочная кукла в руках марионеточника.

Вихрастый – вторая кукла – подпрыгивает при каждом шаге. Он

резво машет руками, словно живущими в отдельном от ног

музыкальном размере. В третьем размере свингует его голова,

вертящаяся по сторонам. Квадрольно-триольный ритм. Я заложил

руки в карманы, сгорбился, изучаю горизонт. Чирк-чирк – и

свежий дымок заструился к Господу.

***

Излюбленное место на крыше – надстройка вентиляционной шахты. В

народе называется «яйцегрелкой». Эта замечательная штуковина

служит и столом, и скамейкой, и кроватью. «Карлсоны» уважают её

за сухость и теплоту в любое время года – с неё стекает

вода, на ней тает снег. Разумеется, при наличии должного роста

и определённой длины, её можно использовать и в качестве

любовного ложа, однако до траходрома она не дотягивает по

площади, хотя и превосходит диван по жёсткости.

Но нам нужнее стол, и мы выставляем на игровое поле авангард – белое

полусладкое. Бокалы прилагаются – Богемия. Табак делает

залп – два из трёх! Мышка элегантно достаёт слимы и эффектно

прикуривает. Вихрастый морщится, я выпускаю колечко. Оно

зависает над Мышкой нимбом, но заколотые над ушами волосы торчат

рожками.

***

Конструктор гостиничного комплекса разбросан в беспорядке. Этот

«лего» – явно некомплект. Мы не без труда находим пристанище

автобусов. Автобусы взяла в окружение толпа школьников,

увешанных ракетницами и гатлингами. При ближайшем рассмотрении

артиллерия оказывается поклажей. Молодняк в Москве транзитом –

перекусить по дороге в Германию. Полная параллель школяров

отправляется практиковать язык и обмениваться опытом с der

kinder’ами. По прошествии офигения Мышки от моей коварной

внешности, я беру её на абордаж. Точней сказать, на плечо. Она

визжит и машет ногами – ноги я направляю на Вихрастого, и он

ретируется. Шикарные ощущения.

***

На крыше нет углов, там есть края. Но укромный уголок можно найти и

там. Вихрастый нашёл:

– Серж, я хочу, чтобы она осталась в Москве. В Казани она сгниёт с

этими алкашами.

– Ну, так и поговори с ней, какие проблемы? Не надо меня втягивать.

– Серж, я не смогу. Это получится только у тебя. Ты же спец, Серж!

Пожалуйста, мне нужна твоя помощь.

– Чтобы ты потом опять ненавидел меня? Ты ведь прекрасно знаешь, что

у меня есть только одно оружие.

– Серж, я готов. Я выдержу, правда. Я не буду тебя ненавидеть.

– Не ври хоть себе! Я сделаю это ради нашей дружбы. Но этим мы её

разрушим. Ты сунул голову в петлю, мне осталось выбить

табуретку.

***

Вихрастый складывает журавлей из салфеток. Мышка, не отрываясь,

смотрит мне в глаза, пытается смеяться:

– Ты знаешь, со мной бывает. Когда я много выпью – становлюсь прозрачной.

– Тебя видно насквозь?

– Да, но не в переносном смысле. Посмотри на это фото.

Мышка протягивает мне любительский фотоснимок – ногти покрашены в

розовый, тонкие пальцы, маленькая кисть. На фото Мышь и стена.

Причём стену видно сквозь мышку.

– Покажи мне свою ладонь.

– Какую?

– Левую.

***

Ангел

Общеизвестно, что коктейли в баночках и бутылочках вообще жуткая

отрава. А эту штуку продают прямо в полуторалитровых бутылках из

некачественного ПВХ. Смотрел я передачу как-то, там

рассказывали, что какой-то из ПВХ выделяет токсины. Перепугался тогда

жутко, вообще перестал пластик использовать. Но природный

пофигизм взял своё. Видимо, из этого пластика и делают

бутылки для подобной отравы. Что до меня, то я предпочитаю «чёрный

русский». Там, по крайней мере, присутствует намёк на

коньяк. А в Африке, видимо, хотя нет, скорее в Гарлеме

популярностью пользуется «белый нигер». Интересно, могут ли негры

бледнеть? Судя по Майклу Джексону, всё-таки могут. Его, видно,

кто-то сильно напугал. А вот насчёт краснения нет никакой

уверенности. Кстати, согласно английской доктрине о раздельном

питании, закусывать чёрного русского лучше всего замёрзшим

афромосквичом. Эти двойные гражданства вообще забавная штука.

Ну, с африканцами всё понятно, кроме того, почему они

говорят на французском. Но ведь встречаются и совершенно

замечательные перлы. Шедевры русской демо-бюракротической мысли!

Армороссиянин! Грузомосквич! Первый, очевидно, как-то связан с

арматурой, второй же либо очень грузен, либо является

грузовой модификацией 41-го. Но это тем более странно, ведь

«москвичи» сняли с производства. О, Язык! А с австророссиянами

сплошная непонятка, буде они появятся. То ли из Австрии он, то

ли из Австралии. А вато-, вено-, япо-, кито-, иро– и

изороссияне? Их как понимать? Вот такими интересными, но абсолютно

бесполезными вещами заняты умы наших думцев по мнению

Матвеевой. И с ней сложно не согласиться. А между тем попадаются

на РЖД и нулевые вагоны. Но когда скажешь встречающему, что

едешь в нулевом вагоне, тебе в лучшем случае не поверят, а

могут и обвинить в изощрённом издевательстве. Да, но

позвольте, если рассматривать этимологию, то все мы подходим под

понятие «изороссияне». «Изос» – разный. А между тем так называют

только выходцев из Израиля. А все остальные, выходит,

одинаковые? Социализм? Опять? Это уже тянет на дискриминацию по

расовому признаку. Так, значится, приходим мы к Цикоридзе. А

прежде я успел объяснить Пчёловой, что она сегодня ночует

дома, на что она не преминула обидеться, как это у нас с ней

обычно бывает, и наговорить мне гадостей, нагло извратив мои

слова по непостижимым законам женской логики. Пока Пчёлова

жива и творит – не останутся без хлеба пародисты и бретёры

эпистолярного жанра. Кстати о бретёрах. Эту ёмкую формулировку

я почерпнул из письма г-на Небродова. Так оно называлось.

Только отправил он мне его e mail’ом, зараза, прекрасно зная,

что я люблю получать бумажные конверты. К слову о e mail’е.

Приставка «е» означает в современном языке принадлежность к

Интернету. И очень сочно звучит в компании брокеров

форекс-клуба тост: «Ну, за ебизнес!». А бизнес, по мнению Пелевина,

естественно сложился из трёх слов: «бить», «пиздец» и «без

нас», а точнее четырёх. Так вот, письмо повествовало о том,

как сам Небродов вызвал подпоручика Медведева на дуэль за

то, что тот нецензурно вёл себя в театре и, желая унизить его,

отстрелив погон, случайно уложил пулей в живот. Ганфайт

дело тонкое, особенно когда вместо шестизарядного, который лишь

на то, чтобы кинуть им в лоб, и годен, у тебя в руке Ле Паж

и ты не практикуешь интуитивное прицеливание. Кстати, один

исторический персонаж употребил детище майора Кольта по

назначению и убил врага нафиг. Но об это вам лучше почитать у

Олега Дивова в статье «На что годен шестизарядный». Так вот о

творчестве Пчёловой. Меня умиляет её пафосность и высокий

трагизм, причём настолько, что я жестоко порчу её стихи. К

примеру, однажды она написала:

Как же хочется, Боже,

Быть кому-нибудь нужной

В ответ на что получила:

Как же хочется, Боже,

Выпить водки сивушной.

Но вы не думайте, я и над собой стебусь регулярно. Вот сочинил

недавно на мотив последней песни:

Скушал женщину –

В зубе трещина.

Съел мышьяк –

Ништяк.

Ну и пришли мы, в конце концов, к Цикоридзе. Страшный он человек,

скажу я вам. Сразу вспомнилось, как он метнул нож в Фазанова.

Фазанов, правда, нож поймал, порезав пальцы. Цикоридзе

утверждает, что целился в руку, Фазанов божится, что нож летел

прямо в голову. Впрочем, он сам об это просил, а я этого не

видел. Эх, эпатаж дороже жизни. Нож был добротный, десантный.

Длинный, тяжёлый, острый, как бритва, с рукоятью, обмотанной

зелёной верёвкой. Я его сам метал в Лосиноостровском лесу

под Королёвом. С меткостью у меня не очень – практики мало.

Зато сила броска убойная. Нож тогда отхватил полствола и

улетел дальше. Ножи в моей жизни отдельная тема. Мало того, что

учился их метать в детстве и немало клинков испоганил. Мало

того, что у меня дома 4 походных ножа, причём один из них

«Muela», испанский. У меня ещё есть боевой турецкий кинжал и

китайская побрякушка. Самая моя главная история с ножами –

это как меня пытались зарезать. Работал я букинистом.

Диспозиция следующая: я сижу на складе, спина и локти упираются в

штабеля книг, под рёбрами прижат на вдохе столик, заваленный

книгами же, а сразу за столиком открытая дверь в торговый

зал. Подходит ко мне пьяный здоровенный мужик. Лыка не вяжет,

перегар такой, что хоть нос недельными носками затыкай. И

начинает мне что-то втирать. Я ни слова разобрать не могу.

Внимательно его выслушиваю и говорю: «Что вы этим хотели

сказать?». Вежливо так. Он тычет в меня и изрекает: «Ну, мля,

понял, нах». Уходит. Я думаю: «Сейчас вернётся, откинет полу

пиджака, достанет выкидуху и воткнёт мне в горло». И что вы

думаете происходит? Вот-вот. А дальше полный Джеки Чан в

условиях средней полосы. Я !одновременно! хватаю его кисть,

выворачиваю и отвожу в сторону, откидываю голову и встаю. Я встаю,

столик выдвигается, мужик, соответственно, наклоняется и

въезжает головой в книжный штабель. Не люблю с пьяными драться,

их не вырубишь – такая анестезия. В общем, бью ему три раза

ребром ладони в основание черепа. Ему хоть бы хны. Помогаю

ему распрямиться апперкотом, и тут до меня доходит, что

нож-то он и не выпустил. Добавляю ему в глаз. А он совершено

трезвым голосом говорит: «Всё, парень, извини, был неправ. Ты

меня сделал, ты крут, нож оставь себе». И самое смешное, что

когда нож летел в моё горло, единственной моей мыслью было:

«Ну так же невозможно работать!». Зато идеальными рабочими

условиями является кафе. Не для меня – букиниста, но для меня

– писателя. Например кафе «Проектъ» на Рубинштейна в

Питере, где для усталого странника всегда найдётся горячий

глинтвейн и пиво с корицей. Одно печалит: моё любимое «жаркое

по-негрски» сочли слишком простым блюдом и больше не подают. С

него как раз и началось наше знакомство около трёх лет назад,

хотя уже ближе к четырём. Мы пришли сюда с Вихрастым и

Муравьедом, сели за столик я взяли меню. Очаровательная

бессменная барменша тепло встретила трёх замёрзших мальчиков, и взяли

мы упомянутое жаркое, что-то ещё и абсент. Кстати, туалет с

приколом. Сразу после входа ступенька по колено, Не встав

на которую не закроешь дверь. А стать на ступень

проблематично, потому что прямо перед вами на ней стоит здоровенный

унитаз в духе Бубуты Боха, который не очень-то и обойдёшь. Воды

в кране мало и преимущественно холодная, но это плата за

гостеприимство Питера, тут везде так. Мы погрузились в мир

облупленных стен, жестяных светильников и развешанных по стенам

фотографий, умеренно графических и монохромных картин. На

полке вдоль стены валяются шкатулки, куски барельефов и прочая

дребедень. На мозаичных подоконниках забранных решётками

окон расставлены старые печатные машинки всех мастей, что

особенно вдохновляет. Но всё-таки меньше, чем унитаз на

пьедестале, на котором, как доверительно сообщил мне Медведев, ещё и

сидеть неудобно. Потому что по сторонам ноги не

раскорячишь, а спереди до пола не достают. Сразу чувствуешь себя

Алисой, которая то ли скушала галлюциногенный пирожок, то ли из

горла бухнула, не помню, что там уменьшает. Ещё одним весомым

элементом атмосферы был клубящийся над столиками синий дым,

беспрерывный громкий разговор, навалившийся со всех сторон и

горевшая на столе белая свеча. Свеча горел на столе, свеча

горела…. Милая официантка Саша приняла наш заказ, и мне

сильно её захотелось. Восхитительная наивно-невинная девушка в

стиле гранж, не замаравшаяся от гранжа грязью. Я так

растрогался, что написал на салфетках пару стихов из цикла /cafe/

про морлоков, с охоты на которых мы только пришли, белого

призрака, с которым мы с Муравьедом говорили близ дорожки поэтов

на кладбище и вкусный ужин. Выпив рюмку абсента по всем

правилам и закурив «Davidoff», я почувствовал, как мир затекает

в мои опустошённые глаза, и все звуки сливаются в свинг

беседы, отражаясь от стенок пустой головы.

Дела

В аккумуляторе осталось меньше половины заряда – дотянуть бы до вай-фая. Странно, но в верхней трети груди крепнет знакомое ощущение, что всё правильно – высшая форма уверенности в себе, когда доверяясь иррациональным посылам, делаешь шаг в пропасть и, пролетев несколько часов в пустоте, страхе и раскаяньи, обнаруживаешь, что всё ещё жив. Это жестокое ощущение, глубокое внутреннее знание, что так – надо. Оно никогда не считается с людьми и ценой, которой платят люди за следование узорам судьбы.

Лесистые вершины гор справа утопают в грозовом фронте, слева же по-прежнему ясно, хотя солнце и село. Остатки дневного света быстро сдают позиции неизменной тьме.

А ведь какая была отличная идея – поехать на море на целых три недели, притом не истратив ни копейки на жилье, еду и дорогу, да ещё и получить по возвращеньи денег. Но нет, не бывает у меня гладко, не выходит. Даже самая простая, гениальная и незыблемая идея, стоит ей попасть в поле моей странной кармы, оборачивается неопределённостью, риском, долгами и одиночеством.

Казалось бы, сколько можно повторять одни и те же ошибки, ведь четверть века копчу время – и, тем не менее, с каждым разом эти ошибки становятся всё больше, гротескней, фантасмагоричней.

Тоннель, в который въехал поезд, будто подыграл моему мрачному настроению – пропустив въезд, я подумал даже, что это ночь решила сгуститься до полной непроглядности, чтобы наверняка не оставить никаких сомнений в оценке происходящего. Если бы не многократно возросшая громкость этого характерного поездного шаффла, я вполне мог бы впасть в иллюзию того, что суточному циклу есть какое-то дело до моих бестолковых метаний по планете и внутреннему миру.

Что ж, во всяком случае, дорогу в один конец мне оплатили – если, конечно, не предъявят по возвращении злобный счёт со штрафами за нарушения всех мыслимых правил этого жлобского пансионата. Я ведь просто слился по тихому, не прощаясь ни с кем и не ставя в известность своё омерзительное разжиревшее начальство – с какой алчностью эти люди смотрели на деньги, отобранные у детей для «экономного расходования», и, что гаже всего, на отобранные у них лакомства. Ведь обещанное 5-тиразовое питание, вопреки ожиданиям детей и рекламным завываниям, оказалось ещё гаже, чем в поезде – и даже никаких сладостей не входит в него.

Итак, в сухом остатке по оплаканным мной делам – удобную работу я потерял, отдых на побережье тоже пошёл прахом. Теперь я могу либо воспользоваться имеющимся временем, чтобы заработать денег в Краснодаре и частично отбить провал, либо втупую занять пару тысяч и вернуться домой в ещё большем минусе, чем уезжал.

Существенно, что дома осталась неоконченная работа, мой маленький чайный магазинчик, который я хотел немного улучшить, написав за время отпуска кипу статей для сайта. Похоже, что и эту часть своих обязательств я филиграннейше завалил, окончательно испортив и без того натянутые отношения с отцом и другом – моими компаньонами, вложившими деньги в фирму.

Ещё не так давно мне казалось, что год прошёл не зря, и я вырос, повзрослел, изменился к лучшему. Казалось, сюрпризов больше не будет, и здравый смысл наконец-то взял верх в моей бедовой головушке. Увы, в очередной раз удивив самого себя, в этом году я отмочил ещё более разрушительный и необъяснимый ни с каких позиций крендель.

Всё это не расстроило бы меня так сильно тогда, в русле Шепси, если бы дела у фирмы худо бедно шли в гору – но наработанные моими ленивыми движениями вялые продажи едва позволяют держать минимальный ассортимент, каждый месяц увеличивая минус, в которым висит этот скромный бизнес.

Каждый раз, когда неожиданно для себя самого я опять проваливаю какое-то дело, бросив его на полпути, не скрою, меня посещают мысли о самоубийстве. По счастью, малодушие, возвращающее меня к такому варианту избавления от проблем, удерживает и от его воплощения.

Аккумулятор на последнем издыхании. Пожалуй, следует прерваться и включить нетбук в сеть. Поскольку единственная розетка у туалета, писать я не смогу.

***

Розетка у туалета, равно как и розетка в туалете, оказались не подключёнными, поэтому ноутбук успешно сдох. Сейчас 3 часа ночи, я сижу по-турецки на пыльном кафеле общего коридора. То, что мне нужен именно 10-й этаж, поскольку память подвела, пришлось выяснять экспериментально – и с третьей попытки я преодолел смущение от перевешенной наоборот двери и замененной ручки 41-й квартиры. Преодолел не зря, потому как при ближайшем рассмотрении узнал до сих пор сохранившуюся карандашную надпись под звонком.

Мне кажется невежливым будить Алёну, а тем более всех её соседей, дверным звонком среди ночи, поэтому я предпочту рассказать о пропущенных в силу севшего аккумулятора событиях. Во-первых, скорый до Краснодара довольно долго стоял в Горячем Ключе – настолько долго, что мне стало-таки не по себе от призрака событий годовалой давности.

Где-то за полчаса до Краснодара я обратил внимание на то, что знаки – особый язык, на котором мы общаемся с миром – упорно показывают мне оранжевый. У соседа по вагону на полке рюкзак, к которому приторочена оранжевая пенка, испещренная мистическими символами. Среди прочих, там и зодиакальный знак Скорпиона. Девушка прямо передо мной, ни с того ни с сего, начинает закидывать руки за сиденье, и делает это до тех пор, пока я наверняка не замечу оранжевый лак на её ногтях. И так далее, и в том же духе – оранжевый бросается на меня отовсюду, не осталось других цветов.

Долго думаю, оставлять билеты в поезде или взять на память – и решаю, в конечном счёте, оставить. Зря.

Сейчас я не хочу шуметь, поэтому, чтобы виндоус не орал при загрузке по своему обыкновению, воткнул в нетбук наушники. Ну а раз уж я воткнул наушники, грешно было бы не врубить все альбомы Kasabian. На улице ливень, успешно догнавший меня в Краснодаре – хоть мы с поездом и оторвались на пару часов, в силу стечения обстоятельств он меня всё же замочил.

Надо сказать, что изначально я решил пристать к человеку, обладавшему пенкой с зодиакальными символами – однако этот план не сработал, поскольку он не знает ни Волшебной Лавки, ни Пуэрбара, где мог бы встречать Алёну. Уже на подходе к вокзалу, когда поезд плавно снижал скорость, мне вдруг стало отчётливо страшно. Не ментально страшно, а добротно по-животному, когда холодный дрожащий шар из студня заполняет низ живота и ноги начинают подгибаться, когда в крови поднимается адреналин жертвы.

Уже 40 минут всё явственней пахло новым, острым витком в сюжете этого приключения.

Выйдя на вокзале и легко отмахнувшись от не особо назойливых таксистов, я затопал вдоль рельс по улице Гоголя – тем же маршрутом, по которому идёт к вокзалу трамвай почти от самого Алёниного дома, с угла Промышленной и Садовой. Тем же маршрутом, который обязательно приведёт меня к салону «Озирис», где мы провели изрядный кусок прошлого лета, молчаливо учась у Лёши. Тем же маршрутом, который обязательно приведёт меня к Кооперативному рынку, где после полуночи лучше не появляться.

Приход

В шаманических традициях абсолютно всех культур существуют сходные

понятия. Даже если сравнивать верования этнических групп,

герметично разделённых географически, то есть, скажем, океаном,

они все сходятся в одном: строение мира. Причём, если не

переходить на частности, не заострять внимания на мелочах, то

схема построения мира у всех этих народностей идентична.

Мир, согласно этой традиции, разделён на три слоя. Верхний,

нижний и срединный. В качестве примера можно рассмотреть

традиции абсолютно разных культур. Возьмём, допустим,

скандинавскую руническую традицию, техники витки; верования народов

Сибири, которые гораздо ближе, чем кажется, лежат к китайским,

монгольским и даже японским, в данном контексте они

равноценны; индийские верования, Бхактиведанту, ведическое учение;

славянский политеизм, веды (обратите внимание на параллель с

Индией, второй параллелью является руническое учение

Скандинавии, письменность которого сходна славянским ведам); и до

кучи прибавим сюда верования народов Африки и Америки. В своё

время я защищал по этой теме экзамен.

***

Она долго трудилась над этой вещью. Ведь вы знаете это бородатое

саркастическое определение труда? Труд – это когда вкалываешь

как на работе, только денег не платят. Её труд был

умственным. Ещё точнее – она трудилась над словом. Нет, она отнюдь не

демиург и тезис о том, что сначала было Слово здесь

неуместен. Впрочем, над слогом она тоже ещё не работала. Эту фазу ей

предстояло пройти много позже, когда пройдёт пора отчаянной

максималистичной подростковой рефлексии. Её творческий

метод был насколько прост, настолько и суров, что естественно.

Даже, в какой-то мере, уникален. Не так затёрт, как

большинство самых популярных из-за их безобидности. Она не хватала

идей с неба, не тыкала шваброй в ржавые потёки на потолке. И

уж конечно она не высасывала ничего из пальца, хотя именно

такие построения зачастую обладают наибольшей логичностью. Но

в этом-то как раз ничего удивительного нет. Логика – это

основа математики. А про неё Альберт Айнстайн сказал примерно

следующее: «Математика – это самый совершенный способ водить

себя за нос». Нет, этого она не признавала, да и не умела.

Даже и не хотела уметь, настолько было сильно презрение к

«болтунам». Подобно тому, как вываривают клей из костей,

вываривала она этот рассказ из своей души.

***

Они снова вернулись ко мне. Мои самые старые друзья. Мои самые

заклятые враги. Мои самые ненавистные и самые дорогие, самые

омерзительные и самые родные, самые сложные и самые доступные,

самые полярные и самые близкие. Они. Мои кошмары.

***

Призраки метро снова ожили. Я шёл по станции, и сквозь её контуры

проглядывала другая. Та, на которую я перейду. Иногда она

глубоко и внушительно вдыхала, набиралась мочи и на мгновение

заслоняла собой реальную. Хотя, что может служить критерием

реальности в мире, причудливо сотканном из призраков различной

плотности, вкуса и запаха. Я выгадывал место открытия

дверей, и послушный поезд возникал из недр моей памяти,

материализуясь на рельсах и указывая мне точку входа. Я ждал его. Я

плыл в окружающем, и оно меня мало касалось, создавая

приятный фон для будничной медитации возвращения домой. Но вдруг

воздух загустел, звуки уплотнились и проникли в мою голову.

Они заполонили собой слуховые анализаторы моей цнс,

перевернули мысли вверх дном, раскачали море до цунами и стали

кататься на своих пижонских досках. Голоса. Превозмогая

сопротивление хаоса утраченного спокойствия, я повернул голову влево.

На сетчатке глаза отразились цифры – 13:52. Голоса 13:52. Я

запомнил.

***

В верованиях народов Сибири, а значит в нашем случае и всех

азиатских народов, а также в верованиях северных народов, то есть

скандинавов, да к тому ж ещё и в славянских верованиях есть

понятие мирового древа. Это очень важный религиозный символ.

Согласно всем этим разным традициям, в зоне корней этого

древа находится нижний мир, в котором правят и обитают злые

боги. В зоне ствола над корнями, который уже освобождён от

тяжкого груза вековых ветвей, находится средний мир, заселённый

людьми (в рунической традиции он называется Мидгард). В зоне

кроны, на ветвях дерева расположен со всей своей сложной

иерархией верхний мир, мир добрых богов (Асгард). Там обитают

такие существа как Один, Перун и Орел с Белым Змеем (он же

дракон). Названия миров и богов народов Сибири я не буду

воспроизводить в оригинальной транскрипции, поскольку: а)

абсолютно то же значение; б) очень сложная фонетика, ну и в) я их

просто не помню. В верованиях народов Африки и Америки есть

те же три структурные компонента, но форма мирового древа в

них несколько искажена и разнится в зависимости от ареала

обитания. Дальше всех в вопросе структуры шагнуло ведическое

учение (в данном случае подразумевается индийское) – там

структура мира существенно усложнилась, причём настолько, что её

описание потребует отдельной главы как минимум. Но и там

есть чёткое разделение на райские, адские и земные планеты.

Правда к ним добавляется высшая форма – Га Локка (поправьте

меня, если я ошибся в написании, давно не перечитывал

Сарасвами), где обитает верховное божество, Кришна (в

гаудивайшнавской традиции) или Вишну (в классическом учении).