Текст книги "Лучше бы я остался дома"

– Отлично, Генрих, отлично, – покивал он. – Продолжай в том же духе.

Я помог Генриху добраться до края бассейна. Он вылез и ушел, даже не поблагодарив. Из виллы теперь доносился шум и гвалт, люди смеялись, орали как резаные и пели; а я все плавал взад-вперед, теперь уже один, плавал на спине, глядел на звезды и думал, что те же звезды светят над городом, где я родился, где сейчас все спят, где рано утром жители встают и снова идут все на ту же работу, которой они заняты день за днем, снова и снова я спрашивал себя, не мерещится ли мне, правда ли, что я плаваю в бассейне у виллы на Беверли Хиллз, где собрались все кинозвезды; представлял себе, что я тоже кинозвезда, и у меня было такое чувство, что я уже был здесь когда-то давно, еще до того, как родился, в те времена, когда Де Милль и Майер и все остальные только раскручивали это дело…

Оглядевшись вокруг, я увидел миссис Смитерс. Она наблюдала за мной.

– Вы сидите в воде уже час. Не надоело?

– Я и не думал, что так долго, – сознался я и в несколько гребков подплыл к краю. – Здесь прекрасно!

– Вы тут так долго, что меня минимум полтора десятка гостей спросили, кто этот греческий бог в бассейне. Ждете следующую эффектную девицу, чтобы она прыгнула к вам нагишом?

– О нет, мэм, – сказал я и вылез из воды.

– Мне пришло в голову, что, возможно, вы ждете, что за вами приду я.

– О нет, мэм.

– Ну вы просто прелесть, просто прелесть, – улыбнулась она, глядя на меня. – А какое прекрасное тело!

– Спасибо за комплимент.

– Вы занимаетесь гимнастикой?

– Нет, мэм. В средней школе я играл в футбол, но это все.

– Но вы прекрасно плаваете.

– Это да.

– Ну вот что – приходите сюда поплавать, когда захотите. Когда угодно.

– Спасибо.

– Я бы хотела, чтобы вы вернулись в зал. Бегите оденьтесь… хотя это просто преступление.

Я ушел в раздевалку, не поняв толком, что она имела в виду, но было у меня такое странное ощущение, где-то там, внизу, и я вспомнил, что то же чувство у меня было лет в тринадцать, когда мы с ребятами из воскресной школы отправились на пикник, а меня учительница миссис Смит завела одного в лес и села напротив, и рассказывала о Христе и всех его апостолах, но сама в это время все раздвигала ноги, так что я видел, где у нее кончаются черные чулки и какие у нее трусики, и при том она делала вид, что понятия не имеет, куда я пялюсь.

Когда я оделся и спустился в патио, Мона сидела на плетеной кушетке с какой-то девушкой.

– Ты слишком увлекся бассейном, тебе не кажется? – спросила Мона. – Ну ладно, иди сюда, я хочу тебя представить. Это Ральф Карстон, мисс Обэнкс.

– Очень приятно, – сказала девушка и тут же извинилась, встала и ушла.

– Не Лаура ли это Обэнкс, знаменитая актриса? – спросил я.

– Ну разумеется, та самая Обэнкс, и никакая иная.

– Кажется, ей что-то пришлось не по в^усу? Я вам помешал или как?

– Ну конечно. Это ничего – на ошибках учатся. Сегодня и вправду никого толком не поймешь. – Она взглянула на меня. – Пока дела у нас идут неплохо, а?

– Ну, надеюсь.

– Именно так, малыш. Обэнкс млеет по мне, а Смитерс – по тебе. Скоро, скоро мы покинем наш убогий домишко.

– Ну, я не заметил, чтобы она по мне млела, – возразил я.

– Ты-то, может, и не заметил, но можешь мне поверить. Ты ведь такой невинный, что женщина должна начать стаскивать с тебя штаны, чтобы ты что-то заподозрил.

У меня даже мороз прошел по коже.

– Ты бы лучше остановилась и не пила больше.

– Да, пожалуй, ты прав, – согласилась она и кивнула.

В салоне запел какой-то мужчина. Голос у него был глубокий и сильный. Я оглянулся, осмотрелся и шепнул Моне:

– Эй, взгляни-ка, вон у двери. У входа в салон. Она обернулась.

– Ничего не вижу. Что там такое?

– Ну, тот парень и женщина, что там обнимаются.

Она взглянула снова и спросила у меня через плечо, все еще уставившись туда:

– Ну и в чем дело?

– Как что? Ведь он же негр! Она быстро обернулась ко мне.

– Упаси тебя Бог еще раз произнести это слово! Тут нет никаких негров. Их называют цветными, понял? Просто цветной джентльмен.

– Индейцы тоже цветные, – сказал я, все еще глядя на парочку. – Дело в том, что женщина-то белая. Это…

– Так, подожди минутку. – Она схватила меня за локоть. Я почувствовал, как под ее рукой напряглись мои мышцы.

– Перестань вести себя как патентованный южанин. Замечай только то, что тебя касается…

– Это меня касается, – сказал я и попытался встать. Она вскочила и толкнула меня обратно в кресло. А сама встала надо мной, нагнувшись к моему лицу.

– Послушай меня, ты, проклятый дурак! – сказала она дрожащим от ярости голосом и ухватилась за подлокотники кресла, чтобы удержать меня в нем. – Если это не мешает той женщине, не помешает и тебе. Попробуй только устроить тут сцену, и можешь убираться куда подальше. Ты хочешь попасть в кино или нет?

– Ну, хочу.

– Тогда оставь людей в покое. Здесь сегодня весь Голливуд. Устрой скандал, и с тобой будет кончено раньше, чем ты узнаешь, как выглядит съемочный павильон изнутри. Тебе придется проглотить уйму вещей и похуже – и вообще, если хочешь знать, эти дешевые обжимания, которые ты видишь, – просто цветочки на фоне всей их связи. Эти двое спят друг с другом уже несколько месяцев. Это Хельга Карразерс.

– Прости, мне очень жаль, – вздохнул я.

– Разумеется! Ты еще не знаешь, что в этом городе никто не замечает того, что делает другой, – кто бы он ни был?

Это меня удивило. Ведь точно так же я думал совсем недавно, точно так же думал я о Фэй Кейп-хирт, когда она плавала нагая в бассейне. «Мона права», – признал я в душе. И тут я понял, что истинной причиной того, почему мне казалось таким прекрасным, что никто не обращает внимания на нагую девушку в бассейне, было то, что смотреть, как она там плавает без всего, мне самому было приятно. А бот другое зрелище, этот негр и Хельга Карразерс, уже не казалось таким прекрасным, потому что действовало на нервы и было мне неприятно. Потому я и хотел что-то сделать, как-то вмешаться.

– Мне придется проглотить это и наплевать, – сказал я. – Так ведут себя все реформаторы – не замечают того, что им приятно, и воюют против того, что им не по вкусу. Таким мне быть не стоит.

– Успокойся, – сказала Мона.

– Я спокоен, – заверил я. – Плевать мне на то, что с ней этот черномазый делает. По мне, пусть трахает ее хоть на Голливудском бульваре или на Вайн-стрит.

Она выпрямилась и опустила руки.

– Это уже лучше. Я все-таки вобью тебе в голову, что нужно быть терпимым. Даже если придется тебя убить.

Я снова огляделся вокруг. Какая-то пара как раз выходила из дверей, у которых сидела Хельга Карразерс, и тут она и ее черный хахаль сразу перестали целоваться и сделали вид, что ведут чисто светскую беседу. Я вспомнил ее фотографии на обложках журналов о кино и репортажи о ее личной жизни.

«О Господи, – подумал я, – если бы знали…»

Певец с глубоким и сильным голосом умолк, раздались скромные аплодисменты. Потом кто-то прокричал:

– Пойдем дальше, уважаемые, пойдем дальше… – и в салоне с энтузиазмом загудели.

– Мы можем пойти поесть, – сказала Мона.

– Так нас пригласили и на ужин? – спросил я.

– А почему, ты думаешь, каждый должен был выложить по десять долларов за вход? Все, что ты съешь и выпьешь, – даром.

– Но мы же не платили?

– Смитерс заплатила за нас. Это благотворительный вечер.

– Благотворительный? А в чью пользу?

– В пользу ребят из Скотсборо. Знаешь, кто это – ребята из Скотсборо?

– Нет.

– Так напомни мне как-нибудь, я тебе расскажу, – сказала она, направляя меня в столовую.

6

О приеме, который миссис Смитерс устроила в пользу ребят из Скотсборо, сообщили две утренние газеты, но в перечне гостей ни про Мону, ни про меня даже не вспоминали. Это меня так расстроило, что я чуть не заплакал. Всю ночь я думал, что скажут у нас дома, когда получат вырезку из газеты, где мое имя будет стоять рядом с именами великих звезд, как они будут думать, что я уже начал выбиваться в люди. Но в письме о приеме я все равно написал.

Мона еще спала наверху, так что я наспех приготовил ей гренки и кофе и отправился в студию «Эксцельсиор» в надежде застать мистера Балте-ра – того человека, который, собственно, надоумил меня ехать в Голливуд. Дежурный позвонил к нему в кабинет и сказал мне, что Балтера еще нет.

– Можно подождать? – спросил я.

– Конечно, – кивнул дежурный.

Мистера Балтера я периодически пытался застать уже месяца два или три, надеясь узнать, как вышли мои пробы. Правда, у меня давно уже появилось предчувствие, что они, наверно, получились не слишком, иначе мне бы давно позвонили со студии. Но я думал, что Балтер мог меня хотя бы принять и объяснить, почему пробы не получились. Я полагал, что имею на это право. Я не просил его брать меня в Голливуд, он сам предложил мне приехать. Было это полгода назад, когда я играл роль Джо в «Ведали, что творят» в Малом театре у нас дома. Однажды вечером Балтер оказался среди зрителей, после спектакля наш режиссер привел его за кулисы и представил мне как человека, который ищет новые таланты для Голливуда. Балтер сказал, что, по его мнению, я играл блестяще, и спросил, не хотел бы я сниматься в кино. Если да, то студия «Эксцельсиор» оплатит мне дорогу и все расходы, когда я приеду на пробы. Вот почему я приехал. Прошло около месяца, пока отсняли мои пробы, и с той поры никто мной не интересовался. Я пытался достать Балтера по телефону, но его секретарша никогда меня с ним не соединяла, только записывала мою фамилию и номер телефона и говорила, что мне перезвонят. Ну и, разумеется, он не звонил. Мне бы нужно было сообразить, что дело безнадежное, но я знал, что, если буду настойчиво ходить в студию и ждать его, рано или поздно я его встречу, а если мне удастся встретить его, ему чертовски трудно будет обещать перезвонить позднее.

Я снова пошел к дежурному и спросил, видел ли он, как Балтер входил в здание. Отодвинув телефон в сторону, он хмуро глянул на меня и буркнул:

– Сынок, я только что звонил ему четвертый раз за час. Если хочешь, буду звонить хоть целый день – за то мне и платят. Но мне совершенно ясно, что он не хочет тебя видеть.

– Гм, мне это тоже ясно, – кивнул я.

– Слушай, я здесь сижу не для того, чтобы учить тебя жить, но мне не по себе, когда я вижу, как такой славный парень бьется лбом о стену. Ты ходишь сюда уже больше трех месяцев – и все без толку. Почему бы тебе не забыть обо всем этом и не вернуться в Миссисипи?

– В Джорджию, – поправил я его.

Тут появилась какая-то женщина с маленькой девочкой лет четырех или пяти и перебила нас:

– Я Сисби. У меня назначена встреча с мистером Мидвиджем.

Набрав номер и получив подтверждение, дежурный выписал пропуск.

«Как бы мне хотелось такой же», – подумал я.

– Пройдете в те двери, через холл, последний кабинет направо, – сказал он и нажал кнопку электрического замка. Проходя, миссис Сисби нагнулась и пригладила девочке волосики.

– Все с ума посходили из-за Ширли Темпл, – вздохнул дежурный. – Эта женщина вбила в голову, что ее крошка может затмить Ширли Темпл.

– А почему бы и нет? – сказал я. – Как вы можете утверждать, что это не так, пока не дадите ей шанс?

Взглянув на меня, он улыбнулся.

– Железная логика, сынок. Это как те короли бейсбола, что умеют отбить любой мяч, даже безнадежный. И раз кто-то это умеет, все остальные будут до бесконечности пытаться сделать то же самое.

– Не попробуете позвонить мистеру Балтеру еще раз? – спросил я.

Когда я вернулся домой, то услышал, что у нас звонит телефон. Он звонил не переставая, и я пустился бегом, потому что вообразил, что это звонят из агентства по подбору актеров или, может быть, даже Балтер.

Звонила какая-то женщина по фамилии Хол-лингсуорт, которая работала в одном из журналов для любителей кино. Сказала, что она хочет взять у Моны интервью. Я попросил ее подождать у телефона.

– Мона! – позвал я. – Мона, Мона!… Никто не ответил.

– Ее сейчас нет, но она скоро вернется. Могли бы вы позвонить позднее?

– Вам не помешает, если я приеду и подожду ее?

– А почему это может помешать?

– Где вы живете?

Я дал ей адрес и повесил трубку. Я даже не удивился, почему какая-то женщина, корреспондент журнала, хочет взять интервью у Моны, скорее, ломал себе голову, где Мона и почему она ушла, так что дома у телефона никого не осталось. Первое, чему я научился в Голливуде, – опытный статист никогда, ни на минуту не оставит телефон без присмотра. А теперь как раз было то время, когда звонили из агентств, и, если трубку никто не брал, они просто звонили другому. Тертые статисты, давно снимавшиеся в массовках, ставили на телефон длинный шнур и не расставались с аппаратом даже в туалете. Об этом рассказывали массу всяких анекдотов.

Тут мне послышался какой-то шум у входа. Я обернулся – передо мной стояла миссис Смитерс.

– Доброе утро, – сказала она. – Можно войти?

– Конечно, – растерянно ответил я. – Входите, пожалуйста.

Войдя, она оглядела комнату.

– Вот вы где живете…

– Да. Не хотите сесть?

– Спасибо, я только на минутку. Я послала Сэмми уладить кое-какие мелочи, потом он заедет за мной. Где же… ну, как ее…

– Мона? Не знаю. Скоро будет.

– Ага, – миссис Смитерс села. – Ну что, хорошо провели вчера вечер?

– Изумительно. Все было великолепно. Я был на таком шикарном приеме впервые в жизни.

– Только от вас зависит, чтобы это было не в последний раз. Не хотите сегодня вечером прийти поплавать?

– К сожалению, не получится, – вздохнул я. – Рад бы, но не могу, буду сидеть на телефоне.

Она все еще смотрела на меня точно так же, как вчера вечером у бассейна, когда у меня появилось такое странное ощущение пониже пояса, и я не ломал над этим голову, потому что теперь уже знал, что это такое.

«С тобой – нет, – подумал я. – Ты слишком стара».

– Сядьте возле меня, – предложила она и похлопала рукой по дивану.

И тогда я подошел и сел с ней рядом, потому что не хотел ее обидеть. Она мне улыбнулась.

– Вы такой милый, неиспорченный мальчик, просто прелесть. Я уже знаю, что мы станем добрыми друзьями. И хочу вам помочь, насколько это в моих силах.

Тут она положила руку мне на бедро, и я вдруг задрожал, не от ее прикосновения, нет; скорее, мне пришло в голову, что, если бы вдруг вошла Мона и застала нас так, мне нелегко было бы объяснить ей, что я просто старался вести себя гостеприимно.

– Почему вы такой мрачный? – спросила она и подалась ко мне. На лице у нее был грим толщиной с черепаший панцирь.

– Я думал…

– О чем?

– О вчерашнем вечере. Как там было великолепно.

– Глупости – из-за этого не стоит хмуриться.

– Да просто мне пришло в голову, что, возможно, я больше никогда в жизни не попаду на такой вечер.

– О-о, – протянула она, достала сигарету и закурила. – Таких вечеров у вас будет еще множество. И когда-нибудь вы будете устраивать их сами – как хозяин. Ручаюсь, года не пройдет, и вы войдете в число крупнейших кинозвезд.

– Вы это серьезно? – спросил я.

– Конечно, если я смогу этому помочь, – заверила она. – А я думаю, смогу. Большинство людей в этом городе из числа тех, кто может вам помочь, – мои друзья.

Я знал, что это правда. «Если на то пошло, ты не так уж и стара», – подумал я.

Тут хлопнули двери, и мы оба вскочили как ужаленные. Это была Мона с хозяйственной сумкой, полной продуктов. Увидев нас из кухни, она положила сумку на стол и прошла в комнату. Остановилась, уставилась на нас и некоторое время не говорила ни слова.

– Доброе утро, – сказала миссис Смитерс.

– Доброе, – ответила Мона. – Какой сюрприз, а?

– Миссис Смитерс как раз… зашла нас проведать, – сказал я.

– Это очень мило с ее стороны. – Мона уставилась на миссис Смитерс. – Думаю, вы получили удовольствие от вчерашнего вечера.

– Да знаете, я их уже столько устраивала…

Потом мы замолчали. Мона смотрела на миссис Смитерс, а та нервно поигрывала сигаретой. По тому, как стояла Мона, и по ее тону мне было ясно, что скандал не за горами, и миссис Смитерс это тоже было ясно. Я хотел хоть что-то сказать, но не знал что. Не хотел обидеть ни одну, ни другую. Наконец миссис Смитерс отбросила сигарету в пепельницу и встала.

– Ну ладно, – сказала она.

Мона продолжала молчать.

– Не уходите, – попросил я миссис Смитерс. – Я думал, вы дождетесь Лалли.

– Возможно, – покосилась она на Мону, – возможно, лучше будет подождать снаружи.

– Ну что за глупости, – сказал я. – Почему вы не можете подождать здесь?

– Оставь ее. Пусть ждет на улице, если хочет, – фыркнула Мона.

Вот оно. Именно этого я пытался избежать. Миссис Смитерс сжала губы так, что они побелели.

– Мона! – крикнул я.

– Да Господи, мне то что? Я ведь о тебе думала. Для тебя же лучше, если она уйдет отсюда. Пойми, – медленно произнесла она, – я же знаю, что ей нужно.

Стиснутые губы миссис Смитерс шевельнулись и приоткрылись в едва заметной усмешке.

– Надеюсь, милочка, вы это не всерьез? – спросила она почти не дрогнувшим голосом.

– Кому вы хотите заморочить голову? Что еще может вас тут заинтересовать?

– Мона! – воззвал я снова.

Она рассмеялась, все еще глядя на миссис Смитерс.

– Послушайте, – сказала она. – Я благодарна, что вы вчера пригласили меня на прием, хотя и прекрасно знаю, чему я обязана приглашением. Но, по-моему, это еще не дает вам права наложить лапы на этого парня и закрутить с ним роман. Мало вам в Голливуде других мужиков, что вы хотите заполучить именно его?

– Давайте выйдем, – предложил я миссис Смитерс.

Когда я похлопал ее по руке, она улыбнулась, и в этот миг я ощутил, что мне ее жалко.

– Мона, – сказал я, – миссис Смитерс зашла ко мне. Если тебе это не нравится, почему бы тебе не пойти пройтись? Наверно, я имею право принимать своих друзей, а?

– Какое право?! – произнесла она, стиснув зубы.

– Почему вы так возбуждены? – спросила миссис Смитерс. – Я только хочу ему помочь… помочь вам обоим.

– Обойдемся без вашей помощи.

– У меня нет никаких задних мыслей – ни относительно его, ни относительно вас. И не хочу я его у вас отбивать. Прекрасно понимаю, как он вам дорог.

– Черта с два он мне дорог.

– Ну ладно, милочка, мне вы таких сказок не рассказывайте. Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Просто вы женщина того типа, что вечно разыгрывает чью-то мамочку.

Мона стояла и смотрела на нее в упор. Мне показалось, что пора вмешаться. Взяв миссис Смитерс под руку, я сказал:

– Подождем на улице.

Миссис Смитерс на миг заколебалась, но потом вышла со мной во двор и тут же, не останавливаясь, направилась на улицу.

– Мне ужасно жаль, – начал извиняться я.

– Выбросьте это из головы, – сказала она. – Я ее понимаю. Это патологический случай. Ее мучают разочарование и тоска. Знаете, что ей нужно сделать? Вернуться домой. В Голливуде ей делать нечего.

– Насколько я знаю, и таких, как я, тут пруд пруди, – заметил я.

– Себя вы к ним не причисляйте, милый, ни в коем случае. Перед вами большое будущее. Вам не помешает, если я о нем немного позабочусь?

– Ну… пожалуй, нет.

Открыв сумочку, она вынула стодолларовую банкноту и подала мне.

– Нет-нет, это я принять не могу, – сказал я.

Улыбнувшись, она сунула банкноту мне в карман пиджака.

– Для меня это пустяк, а вам нужно прилично одеться.

Мы дошли до Вайн-стрит и остановились на краю тротуара. Солнце светило во всю мочь, то самое солнце, которое я терпеть не мог за то, что оно делало с этим городом, но теперь, к своему удивлению, я выяснил, что оно не такое палящее, как обычно, и что оно не ослепляет, и вообще, все вокруг сегодня видится в каком-то золотом ореоле. В кармане у меня лежала стодолларовая банкнота, свернутая в трубочку, и впервые за все время, проведенное мной в Голливуде, солнце меня не пугало. Ни с того ни с сего я начал приглядываться к автомобилям, разъезжавшим вокруг, и к сидевшим в них людям, я уже ничего не стеснялся, я больше не был изгоем, я готов был взглянуть в глаза кому угодно, я больше не сгорал от ненависти к знаменитостям, потому что знал, что скоро окажусь среди них. И еще я знал, что раз дело касается миссис Смитерс, то я влип по самые уши. Она меня купила – со вчерашнего вечера что-то во мне переменилось окончательно и бесповоротно. Теперь мне было ясно, что чем раньше я пойму, что без протекции в кино не пробиться, тем раньше добьюсь успеха. Те парни на приеме у миссис Смитерс прекрасно знали, как браться за дело. Человеку просто приходится влезть кое-кому сами знаете куда.

– А ведь вам понадобится импресарио, – заметила миссис Смитерс.

– Я всего лишь статист, – вздохнул я, – импресарио мне не найти. Я уже пробовал. Часами просиживал у них в приемных, и ни один меня даже не принял.

– Достаточно будет замолвить словечко. Я бы хотела, чтобы вы встретились со Стенли Бергерманом. Вы запомните?

– Разумеется, – Бергерман. Я о нем слышал.

– По моему мнению, он лучший импресарио в Голливуде. Я позвоню ему и скажу, что вы – перспективный молодой талант. Он вас, безусловно, примет.

– Я вам очень благодарен. Я возьму с собой папку с вырезками из газет…

Казалось, она удивлена, что у меня есть нечто подобное.

– Вы уже где-то играли?

– Ну конечно. В Малом театре у нас дома. Это ведь главная причина, по которой я вообще сюда собрался. Один из тех, кто подыскивает новые таланты для студии «Эксцельсиор», пригласил меня на пробы, но из этого, к сожалению, ничего не вышло.

– Ну, это прекрасно… – протянула она.

Большой автомобиль с шофером в коричневой ливрее остановился возле нас. С заднего сиденья вылез Лалли.

– Приветствую, – он помахал мне рукой. – Как дела?

– Отлично, – сказал я.

– Можем ехать, Этель?

– Сейчас, Сэмми. – Она повернулась ко мне. – Позвоните мне вечером, чтобы рассказать, как прошло у Бергермана.

– Позвоню обязательно. Но только лучше бы вы мне дали номер телефона.

Лалли помог ей сесть в машину.

– Он есть в телефонной книге. Номеров обитателей Беверли Хиллз там обычно нет, но мой есть. Позвоните обязательно, слышите?

– Не беспокойтесь, и еще раз спасибо. Обязательно позвоню.

Я чувствовал себя несколько неловко из-за того, что разговор проходил в присутствии Лалли, меня это даже расстроило. И до их отъезда я уже ничего больше не сказал. Потом повернулся и пошел к нашему домику во дворе.

«Надеюсь, Мона не устроит мне сцену, – говорил я себе, – ведь знакомство с миссис Смитерс – именно то, чего я ждал, и теперь я самый счастливый парень в городе». Но на душе у меня скребли кошки. Я хочу сказать, что чувствовал себя не таким счастливым, как если бы пробы для «Эксцельсиор» получились удачно и студия подписала бы со мной договор. Мне было немного стыдно, что пришлось пойти на это, – что мне помогает миссис Смитерс, дает деньги и назначает встречу с импресарио, – все это слегка подпортило восторженное настроение, в котором я пребывал.

«Неважно, – говорил я себе. – Если человек хочет чего-то добиться, он должен делать все, что в его силах. А если я стану настоящей звездой, об этом скоро забудут».

Когда я вернулся домой, Мона беседовала с какой-то девушкой. Это была та самая мисс Холлингс-уорт, которая работала в журнале для любителей кино. Мона представила нас друг другу, я тут же выпалил:

– Я просто не успел тебе сказать, что придет мисс Холлингсуорт. Она звонила, когда ты ходила за покупками.

– Все в порядке, – холодно буркнула Мона, явно все еще думая о миссис Смитерс. – Я, собственно, ничем не могу быть вам полезна, – повернулась она к мисс Холлингсуорт.

– Миссис Смитерс предложила мне встретиться с вами, – сказала мисс Холлингсуорт. – Она думала – и я с ней согласна, – что вы ее прием наверняка видели совершенно иными глазами, чем другие гости, и что об этом было бы интересно написать. Ну, какое впечатление от шикарной голливудской вечеринки сложилось у девушки из массовки, вы же понимаете.

– Конечно, понимаю, – кивнула Мона. – Но мне действительно нечего вам сказать.

– Разумеется, – продолжила мисс Холлингсуорт все тем же тоном, как будто не слышала слов Моны, – для неизвестной девушки большая честь появиться на страницах журнала, который читают по всей Америке, где будут фотографии и все такое. Кстати, какие-нибудь фото у вас есть?

– Кое-какие есть, не в том дело. Но рассказывать вам мне ничего не хочется.

– Мне это кажется неплохой идеей, – заметил я.

– А мне нет, – возразила Мона. Мисс Холлингсуорт нахмурилась.

– Если ты сердита на меня, это еще не повод срывать злость на других, – сказал я Моне.

– Это тут ни при чем. Извините меня, – произнесла она, – вам придется меня извинить.

– Да ради Бога, – мисс Холлингсуорт пожала плечами. – Не хотите – как хотите. Ничего страшного, зато у меня прибавится опыта – со статисткой, которая отвергает паблисити, я еще не встречалась.

– Я не люблю журналы для киношных фанатов, – бесцветным голосом отрезала Мона.

Мисс Холлингсуорт встала, словно собираясь уходить.

– Не я их выдумала, – саркастически бросила _она _ я лишь пишу для одного из них. Простите, что я вас побеспокоила.

– Всего хорошего.

Журналистка развернулась и вылетела за дверь. Я подождал, пока не увидел в окно, как она идет через двор, и сказал:

– Безумие так себя вести!

– Это твоя вина. Нечего было ее звать.

– Не понимаю, что в этом плохого. Я не знал, что ты о них такого мнения.

– Черт бы их побрал, я их на дух не переношу, – простонала Мона, стиснув руки. – Нужно бы принять закон, который все эти журналы запретит. За то, что печатают потоки лжи, все эти проклятые снимки Кроуфорд, Гейнор, Лой, Ломбарди и прочих в эксклюзивных туалетах у своих бассейнов и разглагольствования о том, как они начинали с маленьких эпизодов, а потом прославились и разбогатели. Как ты думаешь, какое впечатление подобные статьи производят на миллионы девиц по всей стране, на миллионы официанток и дурочек из заштатных городишек?

Еще никогда я не видел ее такой, не слышал, чтобы она так говорила. Она была убийственно спокойна, но ее голос колол, словно иглой. Глаза были почти закрыты. Это меня испугало.

– Переключись на минутку, – попросил я.

– Я тебе скажу, что они с ними сделают, – продолжала она. – У них появляется недовольство тем, что есть. Они решают, что, если смогли другие, смогут и они. И едут они в этот проклятый город, и подыхают тут от голода. Возьми Дороти. Где она теперь? В Техачапи, в камере, и это клеймо на всю жизнь. А почему? «Если Кроуфорд смогла, то и я смогу». Она спокойно могла выйти за того парня, что торгует радиоприемниками. Но ей заморочили голову все эти киношные журналы. Не читай она этот хлам… – Голос Моны сорвался, она рухнула на кушетку и расплакалась.

– Жизнь пропала, пропала жизнь! – рыдала она, содрогаясь всем телом.

Я присел рядом с ней, но не знал, что мне делать или сказать. Я только смотрел на нее и не верил своим глазам. Чувствовал себя человеком, который увидел, как Гибралтарская скала медленно тает под дождем.

– Ну, Мона, послушай, Мона, – сказал я, обнял ее за плечи и попытался повернуть к себе. Она отстранилась. Я встал и принес ей стакан воды. – Эй, выпей это, – сказал я.

Она медленно повернулась, и я увидел, что глаза у нее покраснели как у кролика, а по щекам ручьями текут слезы. Она попыталась улыбнуться.

– Выпей, – сказал я и подал стакан. Она выпила. Потом сказала:

– Прости, – и села. Вытерла глаза тыльной стороной ладони и поправила волосы. – Спасибо за воду.

– Не хочешь еще? – спросил я.

– Спасибо, не надо.

Я поставил стакан на стол, а когда повернулся, увидел, что она уже встала.

– Есть не хочешь? – спросила она.

– Знаешь что? – сказал я. – Пойдем куда-нибудь на обед. Зайдем в «Дерби».

– Шутишь? – выдавила она после долгой паузы. – Я думала, ты об этом заведении и слышать не можешь.

Я улыбнулся и покачал головой.

– Это прошло. Вот, – сказал я и показал ей банкноту, которую мне дала миссис Смитерс. – Если Бог захочет, и палка выстрелит.

В первый момент она была так удивлена, что не могла выдавить ни слова. Потом подошла и взглянула на банкноту вблизи.

– Из дому тебе таких денег не посылают. Где ты их взял?

– А тебе-то что? Просто они у меня есть и все, больше тебе знать не надо. Теперь я могу заплатить свою часть за еду и квартиру и еще останется. И к тому же у меня сегодня встреча с импресарио.

Она кивнула и тяжело вздохнула.

– Да, она времени не теряет.

Потом достала из сумки продукты и ушла с ними в кухню.

– Это только ссуда, – заверил я. – Ее интересует моя карьера, за этим ничего нет.

– Ага, и для этого она придумала новое название. Из пяти букв. Но то, что ее и вправду занимает, всего из трех.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Лучше оставим это. Значит, она дала тебе сто баксов и устроила встречу с импресарио. Чудно. Думаю, ты не забудешь, как скромно начинал, когда выберешься наверх. Может, угостишь когда-нибудь бутербродом с ветчиной.

Я взял у нее из рук бутылку с молоком и поставил в холодильник.

– Меня это не устраивает. Пойдем куда-нибудь на обед. Куда-нибудь, где много людей.

– Твоя Смитерс просто волшебница, – Мона покачала головой. – Иллюзий она тебя лишила в два счета. Впрочем, это было нетрудно. И ей не составило труда лишить тебя уважения к себе.

– О чем ты говоришь? Для человека, который хочет попасть в кино, самоуважение лишь помеха. Оно ему просто ни к чему. Да после вчерашнего вечера у меня его и не осталось.

– Что же случилось вчера вечером? – быстро спросила она.

– Ну – я про того негра, который тискал Хельгу Карразерс. Когда я не вмешался и наплевал на это, мне стало ясно, что никакого достоинства у меня нет. Никакого уважения к себе. Но будь это моя сестра…

– Ага, вот в этом ты весь, – сказала она, потешно передразнивая мой акцент.

– Это не моя вина, что я с Юга, – отрезал я. – Я делаю что могу, чтобы избавиться от акцента.

– Я не это имела в виду. Хотела только сказать, что в тебе заговорил правоверный южанин. С этим пора кончать.

Она начинала меня раздражать.

– Никакой я не правоверный южанин, – буркнул я. – Я сыт ими по горло, так же как ты. Будь моя воля, стер бы весь Юг с карты. Одни бездельники, буяны и голь перекатная, и живут, как в средневековье. Все это я знаю. Но с неграми белые женщины там не обнимаются. По крайней мере не порядочные белые женщины. Но черт бы побрал их всех. У меня нет ни достоинства, ни уважения к себе – вот и все. Пойдешь со мной обедать?

– За ее деньги? Хоть режь меня, не пойду.

– Ну пойми же ты наконец, что эта женщина хочет только помочь мне! – в отчаянии выкрикнул я.

– Слушай, – сказала она, – если речь обо мне, эта тема исчерпана. Не хочу больше слышать о миссис Смитерс. Пару раз заполучив тебя в постель, она так даст тебе под зад, что в голове загудит. Давай действуй, пусть она тебе поможет, но не думай, что потом опять приползешь сюда в поисках ночлега и стола.

– Ну ладно, ладно, – не собираюсь я с ней связываться, – отмахнулся я.