Текст книги "В сибирских лагерях. Воспоминания немецкого пленного. 1945-1946"

Тюрьма

Поездка казалась бесконечной. Дрожа от холода, я пытался согреться, укутавшись в пальто. Оно являлось слабой защитой от холода. Мы уезжали все дальше и дальше и к полуночи въехали в другой город, незнакомый мне. В свете фар грузовика мы увидели большой дом из красного кирпича с большими воротами. Нам приказали вылезать. Очевидно, подошел конец нашему путешествию. Выпрыгнув из машин, мы пытались размять руки и ноги, которые стали деревянными за четырнадцать часов. Прошла целая вечность, прежде чем мы добрались до Инстербурга.

После того как все вылезли из грузовиков, нас построили в колонну и повели в тюрьму Инстербурга. Поднявшись по ступеням, мы оказались в зале суда. Но вместо судей перед нами стояли двенадцать советских офицеров. Офицер зачитывал наши имена, называя персональный номер каждого. Когда назвали мое имя, я сделал шаг вперед. Нас увели в другое помещение.

Ужасное зловоние наполнило его, потому что многие пленники справили естественную нужду своего организма, воспользовавшись возможностью, впервые появившейся у них за четырнадцать часов. Я боялся, что русские отреагируют на это гневно, но они, казалось, не обратили на это внимания. Они смотрели на нас как на рабов или как на животных. Никто из нас не знал, что будет впереди.

В глубине души я надеялся, что меня могут отправить обратно домой. Но, видя, что ни для кого не делается исключений, я понял, что и мне не будет поблажек. А это значило, что шестнадцатилетний подросток будет выполнять точно такой же объем работы, что и взрослый человек. Вместе с другими людьми меня загнали в и без того уже переполненную комнату, и с удовлетворенным лицом охранник захлопнул за нами дверь.

Из-за двухсот или трехсот человек, оказавшихся в столь маленьком пространстве, очень скоро стало совсем нечем дышать. Возле двери располагался так называемый туалет. Зловоние висело в воздухе. Кроме того, было нестерпимо жарко. Я разделся, оставшись в одних плавках, но это мне не помогло. Несколько пленных солдат, сидевших у окна, попытались открыть его, но оно оказалось наглухо забито. Охранники, услышав какой-то шум, сделали несколько предупредительных выстрелов в воздух.

Я попробовал найти место, чтобы присесть, но это оказалось невозможным. Едва хватало места, чтобы стоять. Когда мои глаза привыкли к темноте комнаты, я огляделся. Лишь отраженный снегом из окна свет позволял различать очертания многих людей, находившихся здесь.

В конце концов наступил момент, когда я не смог больше стоять. Я ничего не ел целый день и очень ослаб. У меня подкосились ноги, и я упал, но очень скоро меня стукнули каблуком, заставив подняться, придя в себя.

– Это мое место! – закричал мужчина. – Я пришел сюда раньше.

– Ты не уважаешь старших, – поддержал его другой.

– Даже не пытайся снова здесь сесть! – завопил третий.

Я был не единственным, кому не удалось найти место, чтобы присесть. Я пробормотал:

– Извините, я просто не мог больше стоять.

Снова послышалось ворчание в мой адрес, но мне было не до этого. Я пытался хоть немного изменить положение тела, переминаясь на ноющих ногах.

Новые друзья

– Посмотри, – произнес кто-то, – ты наступаешь мне на ноги.

Я посмотрел на мужчину, который только что произнес эту фразу.

– Он постоянно наступает кому-нибудь на ноги, – услышал я еще чей-то шепот.

– Ему нужно сесть, – снова ответил первый.

По его тону я почувствовал, что, возможно, наконец-то мне удастся присесть.

– Подвиньтесь немного, и парень сможет втиснуться.

Он подтолкнул двух ребят, сидевших рядом. Наконец я смог сесть. Невозможно рассказать, какое облегчение я почувствовал в тот момент.

Всматриваясь в лицо своего спасителя, я спросил:

– Как тебя зовут?

– Ханс. – Он ухмыльнулся, а потом добавил, что из Сакаса, местечка во Фришес-Хафф – заливе в Балтийском море.

– Я знаю, где это. Я был там в детстве; как раз тогда цвела вишня. Мы ходили купаться на залив. Это очень красивое место.

– Да, это точно, – сказал Ханс. – Ты бы видел сейчас нашу деревню, загаженную русскими солдатами. Видишь того парня? – Он показал в сторону окна.

Я кивнул.

– Вон того, в шапке?

– Да, – прошептал Ханс.

– Так вот, его брата убили.

– А что произошло?

– Это тяжелая история. Русские хотели изнасиловать его жену, а он вступился. Тогда они расстреляли его, а потом… – Ханс замолчал. Ему не нужно было продолжать.

Мы помолчали немного.

Потом я спросил Ханса, кто другие ребята, попавшие в плен вместе с ним. Ульрих и Гюнтер, шестнадцати и семнадцати лет, до сих пор еще учились в школе.

Мы заговорили о последних днях, проведенных дома, о том времени, которое изменило нашу жизнь полностью, как никакие другие события, происходившие до или после этого. В соседней деревне с той, где жил Ханс, погибло около тридцати мужчин, в большинстве своем фермеры. Их всех расстреляли.

– У тебя есть какая-нибудь еда? – спросил Ханс.

– Да, – ответил я честно, несмотря на появившееся желание соврать. – Я случайно нашел на дороге буханку хлеба, а мать дала с собой два килограмма ветчины. Ее я уже съел.

– Отлично. Может, ты дашь нам по куску, а мы поделимся с тобой колбасой. Ни у кого из нас нет хлеба; дома ничего не оставалось из еды, когда нас забирали.

– Хорошо, идет, – ответил я и, достав хлеб, разломил его на несколько частей.

– У меня нет даже колбасы, чтобы дать тебе, – произнес Ульрих.

Ханс утешил его:

– Не беспокойся, и на твою долю хватит. Мы были друзьями перед тем, как пришли русские, но и теперь ничего не изменилось.

Потом Ульрих достал из кармана расческу.

– Что ты собираешься делать? – засмеялся над ним Ханс.

– А может, я собираюсь отдать ее Хорсту. Вдруг у него нет, а у меня, между прочим, две.

– Ты угадал, – сказал я. – В тот день, когда они пришли, я переодел брюки и забыл переложить расческу в другой карман. Так что, если ты предлагаешь, я не откажусь.

Ханс, бесспорный лидер в нашей компании, был высоким и стройным парнем, с дружелюбным лицом. Съев свои бутерброды, если их было можно так назвать, мы этим символическим ужином скрепили нашу дружбу.

Люди, переполнявшие комнату, вынуждены были толкать друг друга, так как условия не позволяли двигать руками и ногами, не задевая соседа. Те, кто, как и я, оказались здесь позднее, были вынуждены подвергаться нападкам со стороны сидящих.

Я видел, что Ханс о чем-то задумался, а потом его лицо просветлело.

– Место, где сидит каждый из нас, можно на время уступить тому, кто стоит рядом, и так меняться.

– Неплохая мысль, – поддержал Ульрих. – Но кто встанет первым? Я не хочу, потому что я первым занял свое место.

– Нет, так не пойдет, – сказал Ханс. – Ты же видел, как упал Хорст.

Ульриху не понравилась эта затея, но я считал, что это хорошая идея, и потому не имел возражений. Ульрих сдался, встал первым почти на час.

Я попытался вытянуться на полу, но заснуть было почти невозможно. Когда я, наконец, задремал, кто-то потряс меня за плечо и разбудил. Я был готов разразиться бранью, но тут услышал голос:

– Теперь твоя очередь.

Я вспомнил наш уговор и поднялся, чтобы освободить место.

Вскоре все разговоры прекратились. Ночью дышать стало легче. Под утро русские принесли немного еды. Они велели поделить продукты между собой, но несколько поляков, которые лежали поблизости к двери, большую часть забрали себе, так что тем, кто находился в противоположном конце помещения, не досталось практически ничего. Для меня это было не столь страшно, как для других, потому что я еще имел в запасе немного хлеба и около килограмма ветчины.

Перемена места

На следующий день нас перевели в помещение, находившееся на первом этаже другого здания, располагавшегося на противоположной стороне тюремного двора. В комнате был цементный пол. Теперь вместо изнуряющей жары мы попали в резкий холод. Впервые в своей жизни в этой комнате я увидел человека, который на моих глазах сошел с ума от пережитых потрясений. В середине ночи, когда мы попытались расслабиться и заснуть, он стал бегать по комнате, полностью забитой спящими людьми или, по крайней мере, пытавшимися заснуть. Он кричал душераздирающим голосом, звал свою мать и требовал отправить его домой. Звал охрану и наступал всем на ноги. Кто-то молча отодвигался, а кто-то бил его в ответ ногой. Человек метался из стороны в сторону, и мне почему-то было стыдно за него. Я попробовал поговорить с ним, но это не дало никакого результата, а русские веселились, со смехом глядя на него. Для них наши жизни ничего не значили.

Наступил третий день нашего заточения. Около четырех часов дня нам приказали выстроиться вдоль стенки с вещами. Как потом выяснилось, это была очередная проверка наших вещей, любимое занятие русских. В маленькой комнате два молодых офицера ГПУ устроили досмотр. Каждый из нас должен был вставать перед ними и открывать свой чемодан. Спички, сигареты, фонарики, ножи, носки, перчатки и другие личные вещи сбрасывались в общую кучу. Потом нас построили во дворе тюрьмы. В тот день тюремная администрация решила поживиться тем немногим, что у нас имелось, перед тем как мы должны были покинуть это место. Но один плюс все же был в этом грабеже: нам не нужно было теперь столько тащить на себе.

Нас снова пересчитали. Один мой добрый знакомый, семидесятивосьмилетний фермер, больше не мог идти. Он сильно исхудал и почти совсем обессилел.

– Я не могу стоять, – жаловался он мне.

Пытаясь его отвлечь, я рассказывал ему о своем отце, которого он хорошо знал.

– А где он сейчас? Они забрали его тоже?

– Да, забрали, – ответил я. – Мама передала мне свитер для него, если вдруг я встречу его в лагере.

– Они даже не дали ему времени собрать вещи? Я рассказал, как было дело.

– Но почему же его нет здесь, с тобой? – хотел он знать.

– Потому что его забрали раньше.

Охранник прервал наш разговор, приказав нашей колонне двинуться с места. Мы зашагали, построившись в ряды, следуя за охранником. Я старался держаться рядом со своим пожилым другом. Потом мне очень сильно захотелось пить, и я решил поднять немного снега. Но едва я вышел из своей шеренги, как охранник стрельнул в мою сторону. Пуля просвистела мимо, и я быстро встал в строй, но уже потеряв из виду своего соседа. Позднее я узнал, что из всех заключенных он умер первым.

Посадка в вагоны

Мы строем шли по дороге, пока в темноте не увидели очертания железнодорожной станции. Потом на горизонте показался товарный поезд. Колонну остановили, нас снова пересчитали и по пятьдесят человек стали загружать в товарные вагоны.

Дальше мне казалось, что сон смешался с явью. Тук-тук, тук-тук – стучал поезд по неровным рельсам. Тук-тук-тук – нас все дальше и дальше уносило от родных мест. Мне не хотелось открывать глаза. Ощущение пустоты в желудке напомнило мне, что я ничего не ел уже несколько дней. Вначале нам давали по два ломтя хлеба и кружку воды. Потом нас лишили и этого скудного пайка. Некоторые пленники заболели.

Мы лежали, как сардины в банке, рядом и друг на дружке. Невозможно было ни вытянуться, ни поменять положение тела. Когда можно было сесть, каждый пытался занять место повыгодней, если так можно выразиться. Мы с моими новыми друзьями расположились возле двери.

Кто-то из пленных сразу же попытался развести огонь в маленькой печке, которая имелась в вагоне, так как было невыносимо холодно. Прошло немало времени, прежде чем печка начала отдавать небольшое тепло, и сотня рук потянулась к ней.

– Откройте! – Кто-то громко стучал в дверь снаружи. Я открыл ее. Несколько гэпэушников ворвались в вагон, подняв сильный шум. Они наступали на ноги людям и дико ругались. От ворвавшегося воздуха огонь в печи разгорелся еще сильнее. Они затушили его, но весь вагон наполнился дымом. Очевидно, русские не хотели, чтобы мы ехали в тепле. Офицеры вышли, а мы остались сидеть в дыму. Скоро в вагоне опять стало холодно, но, Несмотря на то, что я замерзал, я все же заснул.

Тук-тук-тук; время тянулось очень медленно. Когда взошло солнце, мы попытались определить, который час и в каком направлении двигается поезд. Хотя у некоторых еще оставалась еда, взятая из дома, ее запасы становились все меньше и меньше. В конце концов все мы оказались в равном положении, получая по сухарю один раз в день.

Смерть

Холодные лучи солнца пробились сквозь решетки, и свет ударил мне в глаза. Я повернулся на другой бок. Мне показалось странным, что чьи-то ноги, лежавшие рядом с моей головой, не пошевелились. Колеса продолжали монотонно стучать, производя все те же, уже до боли знакомые звуки. Они начали действовать мне на нервы, и я снова повернулся, толкнув соседа. Я пробормотал какие-то извинения, но ни слова не услышал в ответ. Странно, его глаза смотрели на меня не мигая. «Может, он разозлился?» – подумал я.

Я всмотрелся в его лицо. Он не дышал, а глаза казались стеклянными. Внезапно что-то екнуло у меня внутри. Холодный пот выступил на спине; я вздрогнул. Толкнув его ногу и не увидев ответной реакции, я понял, что всю ночь спал рядом с покойником. Когда поезд сделал очередную остановку, мы подождали, когда подойдет охранник и постучит в дверь. Мертвого быстро унесли. Это был первый из четырнадцати умерших в дороге.

Мы проехали город Гродно, потом въехали в Смоленск. Некоторые из бывших солдат, находившихся среди нас, узнавали места, где они воевали или работали. Оттуда мы повернули на север.

Жажда

Мы терпели страшные лишения, самым сильным из которых было отсутствие воды. Хотя человек может прожить без еды несколько недель, без воды – лишь несколько дней. Жажда мучила нас еще больше, чем голод. День и ночь мы только и говорили о том, чтобы напиться, и даже во сне мне снилась вода. Я видел себя на ферме пьющим воду и никак не мог утолить жажду. Похожее состояние было и у остальных. Наше желание пить особенно увеличивалось из-за того, что нам давали сухой хлеб, жесткий, как кирпич. Кроме того, мы получали плавленый сыр, который также усугублял жажду.

Некоторые стали предпринимать попытки достать снег с окна, которое немного приоткрывалось в туалете. Это получалось не всегда, так как скоро охранники заметили наши уловки и стали стрелять, когда видели подобное. Теперь мы могли достать немного снега только ночью. Талая вода спровоцировала у некоторых сильнейшую диарею, и несколько человек из нашего вагона умерли в дороге.

Как-то ночью, проезжая по Литве, мы услышали стрельбу, которая продолжалась какое-то время. Литовец совершил побег из своего вагона. Позднее рассказывали, что русским так и не удалось его поймать. Он не мог не воспользоваться такой возможностью, так как находился в своей родной стране. Здесь у него было много друзей, он знал язык и, конечно, мог укрыться с большей легкостью, чем другие. Для нас, немцев, побег был абсолютно невозможен. После этого инцидента каждую ночь охранники ходили по крышам вагонов, чтобы избежать повторных попыток к бегству.

Два дня русские вообще не кормили нас. Результат не заставил себя ждать. Когда мы приехали в Москву, в нашем вагоне было семь мертвецов. И это было только начало.

Глава 8

Место назначения

Внезапно поезд резко остановился. Был уже вечер, когда охранники открыли двери вагона и приказали идти с вещами на выход. Собравшись с последними силами, мы выпрыгивали из вагона. После двухнедельного путешествия в жуткой тесноте мы еле двигались. Хотя в вагоне было не жарко, все же мы не мерзли, а здесь нас вывели на мороз, и ледяной ветер больно хлестал по лицу и рукам.

После построения нам дали приказ идти в дом. Наша колонна, имевшая жалкий вид, медленно двигалась в здание, располагавшееся рядом с железнодорожным депо. Когда мы вошли внутрь, то сразу же побежали к печке, чтобы хоть немного согреться, но очень скоро нас лишили и этой привилегии. Нам велели раздеться, и наша одежда подверглась дезинфекции. Эта процедура была необходима, так как мы не имели возможности помыться целый месяц. Только теперь нам позволили вымыть руки. Время от времени нас вызывали, чтобы выполнить кое-какую работу; например, вынести мертвых и после этого вымыть руки, окунув их в ледяной снег.

Мы сняли одежду, развесив ее на натянутой проволоке. Потом строем направились в цементную душевую комнату. Было страшно холодно; каждый дрожал. Потом нам выдали по куску мыла. Но где же вода? Воды не было.

Около двух часов стояли мы в сырой комнате, в голом виде, при температуре примерно 40 °C ниже нуля. Особенно трудно пришлось пожилым людям. Мы пытались согреться, делая гимнастику, но толка все равно не было, так как стояли мы на холодном мокром полу.

Наконец пошла вода. Мы начали пить первым делом, делая огромные глотки, и только потом стали мыться. После душа нам выдали назад нашу обработанную одежду и строем вывели на улицу, опять направляя к поезду. Там нас снова разделили по пятьдесят человек и загнали в тесные вагоны.

Поворот к худшему

Поезд медленно тронулся. Никто не подозревал, что следующий отрезок нашего пути по России станет самым суровым.

Однажды ночью, когда поезд остановился в депо, появилась группа из четырех пьяных солдат. Они осветили вагон, бросив в керосин старые тряпки, которые загорелись. Распространилась страшная вонь. Во рту пересохло еще больше. Русские принялись шарить по нашим чемоданам в надежде найти хоть что-нибудь. Первым делом они изъяли бутылки с питьевой водой, которые мы припрятали. Перчатки, носки, ремни – все пошло в ход. Проверив сумки, они обыскали нас. Потом грабители перешли в другой вагон.

Вскоре я заболел конъюнктивитом, возможно из-за постоянного сквозняка. Солдат по имени Вилли наложил мне повязку. Теперь я вообще ничего не видел и чувствовал себя так, будто совсем собрался умирать. Кто-то воспользовался моей незрячестью и пододвинул меня к туалету. Здесь дуло еще сильнее. Если бы за мной не присматривали пожилой сержант и трое моих товарищей, мне вряд ли бы удалось выжить. Слава богу, воспаление быстро прошло, и даже не пришлось прибегать к помощи врача и медикаментов.

Иногда приходили охранники, чтобы выводить нас на работу. От нас требовалось выносить мертвых. В тот день я стал невольным свидетелем жесточайшего преступления, когда-либо виденного мной. Раньше нас звали выносить мертвых и грузить их тела в три вагона, прицепленные к поезду. Это были вагоны для мертвецов, которые в тот момент еще не были заполнены. Но когда мы были вынуждены выполнять работу в этот раз, я увидел, что они забиты доверху. Тела лежали друг на друге, с раскинутыми в разные стороны руками и ногами, и были немного подморожены. Мертвецы смотрели на нас пустыми глазами, как у дохлой рыбы. Это было страшно. Но и это было еще не самое худшее.

После того как мы собрали мертвых в каждом вагоне, нас отправили в середину состава. Когда открылась дверь, я почувствовал, как кровь застыла у меня в жилах. Около тридцати совсем больных пленников были брошены в этот вагон без оказания медицинской помощи, и теперь, спустя столько времени, прошедшего за период нашего путешествия, все они были мертвы. Хлеб, вода и банки с консервированными продуктами лежали нетронутыми. Меня охватил ужас. Я вспомнил, что несколько дней назад к нам в вагон заходил так называемый врач и спрашивал, есть ли больные. Тех, кто ссылался на болезнь, видимо, отправляли в этот вагон! Я поблагодарил Бога за то, что мой недуг быстро прошел и я не угодил сюда.

В нашем вагоне умерло восемь человек. В других – примерно столько же или больше. Когда поезд отправлялся, его пассажирами было около трех тысяч человек, но более семисот умерли в дороге.

Я попытался определить, куда мы едем. Судя по количеству снега и слишком низким температурам для конца марта, а также учитывая направление движения нашего поезда, я решил, что, должно быть, мы находимся на Крайнем Севере России. Конечно, нам не говорили об этом, а любые попытки пообщаться с местными жителями в те короткие периоды, когда нам позволяли выглянуть из окон, строго пресекались.

Приезд в лагерь

Нас высадили, чтобы еще раз мы могли вымыться, а также провести дезинфекцию нашей одежды. Стало очевидно, что мы приближаемся к пункту нашего назначения. Нас разбили на небольшие группы. По обеим сторонам железной дороги тянулся лес, пролегая на многокилометровые расстояния так далеко, что не было видно ни конца ни края. Наконец мы прибыли.

Вместе с тремя товарищами мы прижались к двери, ожидая момента, когда сможем выпрыгнуть из поезда. Снежные сугробы доставали нам до пояса. На вышках, располагавшихся по кругу, стояли охранники, держа при себе овчарок и не спуская с нас дула автоматов, готовые немедленно пристрелить любого, попытавшегося убежать. Таковым был наш приезд в Сибирь.

Много недель мы провели в полумраке вагонов, и теперь яркий солнечный свет ослепил нас. Мы строем вошли в лагерные ворота. Мой друг Ульрих ел снег, собранный с окна в вагоне, и теперь совсем разболелся и обессилел. Чтобы не упасть, он повис на наших плечах, и мы тащили его.

Ворота захлопнулись за нами, и мы увидели лагерь перед собой – бревенчатые дома с деревянными крышами, крытыми дранкой. Меня вместе с большим количеством других пленников поместили в сравнительно большой дом.

Охранники распределили нас по разным баракам. Около ста человек поместили в барак, ближайший к воротам. Мы с друзьями присоединились к другим заключенным. Типичное для тюрьмы зловоние и полумрак слабо освещенной комнаты создавали не слишком-то гостеприимную атмосферу. Дневной свет едва пробивался сквозь окна, забитые картоном.

Не успели мы разложить вещи на свои койки, как Ульрих бросился к окну, держа в руке жестяную банку.

– Куда ты собрался? – закричал Ханс, негласно считавшийся старшим в нашей компании.

– Я очень хочу пить. Надо попробовать достать немного снега, – ответил он нетерпеливо.

– К нему потихоньку возвращаются силы, – заметил я.

– А ведь он с трудом шел, когда мы выходили из поезда.

К этому времени наш друг уже вернулся и поставил банку со снегом на печку.

– Разве ты не видишь, какой грязный снег? – спросил Ханс.

– Не твое дело. Мне главное что-нибудь выпить. Я умираю от жажды, – ответил Ульрих, почти разозлившись.

Прошло несколько минут. Не дождавшись, когда снег растает полностью, он вытащил ложку и начал есть его.

– Ну разве ты не можешь подождать совсем немного, когда снег растает и вода закипит? – просящим голосом обратился к нему Ханс.

– Тебя никто не просил следить за мной. Ханс увидел, что спорить бесполезно.

Вскоре состояние Ульриха сильно ухудшилось, и его отправили в госпиталь вместе с другими больными, которых набралось несколько человек. Здание больницы было обшито деревянными планками, выкрашено в белый цвет и никак не походило на место, где можно выздороветь. Крысы сновали там постоянно. То, что мы ели, с трудом можно было назвать пищей. Наш друг пострадал от дизентерии, потому что не думая пил грязную талую воду.

На следующий день я шел по лагерному двору и снова увидел Ульриха. Он был мертв. Его голое тело лежало на санях. Всех умерших свозили в сарай и ждали, когда наберется большое количество мертвых, чтобы потом закопать всех сразу в общей могиле. До этого момента человеческая смерть не влияла на меня так сильно, но сейчас умершим был мой хороший товарищ.

Позднее я понял, что случилось с одеждой Ульриха: санитары, работавшие в госпитале, украли, а потом продали ее. Немецкие вещи пользовались спросом у русских.

Среди нас находилось два католических священника, один из которых был смертельно болен. Мы наблюдали душещипательную сцену, когда молодой священник причащался перед тем, как его глаза закрылись навеки. В такие моменты лишь вера в Бога помогала выжить нам. Но сейчас мне хотелось бы знать, что за сила давала нам веру в Господа, ведь христианами все мы только лишь назывались. Что касается меня, то раньше я никогда не верил в чудеса. А сейчас все мы были беспомощны и вынуждены смириться с неизбежным будущим. Наши жизни находились в чужих руках, и мы ничего не могли поделать с этим. Как никогда больше в своей жизни, мы нуждались в Божьей помощи. Почти всех нас сплотила вера в Господа.

По крайней мере, в лагере нас регулярно кормили. В основном ежедневный рацион состоял из капусты (свежей, тушеной, вареной), репы, хлеба (часто пшеничного) и каши, приготовленной из овсяных хлопьев. Вместе с этим нам давали соленую треску, после которой невыносимо хотелось пить. Мясом нас почти не кормили, а когда давали масло, то это были такие маленькие кусочки, что их можно было разглядеть только под микроскопом. Порции, которые мы получали, были очень маленькие. Не всем удалось выжить в таких условиях: голод и к тому же столь резкая перемена климата. Многие умерли сразу, многие – впоследствии.