Текст книги "Кроатоан"

3. Сообщение

Здание Технического центра экосистем поражает своей избыточностью. Центр родился в самые оптимистичные времена президента Сапатеро, под сенью Министерства окружающей среды и той значимости, каковой ученые масштаба Карлоса Манделя обладали на просторах мировой биологии. Инаугурация сопровождалась речами, появлением инфанты, министров, ученых, представителей экологических организаций. Испании предстояло выдвинуться в первый ряд в деле наблюдения, изучения и охраны природных зон и исчезающих видов Европы. Собирались также построить несколько филиалов, первому из которых, на побережье Галисии, предстояло сделаться символическим напоминанием о катастрофе танкера «Престиж». Филиалы так и не были построены.

В Мадриде директором Центра назначили молодого биолога из университета Комплутенсе, чья магистерская диссертация была посвящена вопросам управления, – и Энрике Рекена вошел в свой кабинет, преисполненный энергии и иллюзий.

Экономическое и политическое будущее страны многое переменило. Здание возле Пуэрта-де-Йерро нуждается в ремонте, который никто не готов осуществлять. Слева от въезда на парковку высятся леса, а на табличке с помпезным названием «Технологический центр экосистем» оставили свои странные подписи несколько художников аэрозольного направления. Даже соседи поглядывали на этот дом с неприязнью, как будто Центр с его таинственной деятельностью крадет у них часть денег, идущих на уплату налогов. Заходя в Центр, Кармела уже не в первый раз ощущает в воздухе напряжение, словно вся Испания охвачена войной, одной из первых молчаливых жертв в которой явилось это безобидное место, где всего-навсего занимаются изучением собратьев примата, устроившего мировой экономический кризис.

Ощущение упадка только усиливается, когда Кармела останавливает машину перед воротами, при которых раньше находилась охрана. Нажав кнопку переговорного устройства, Кармела дожидается, чтобы кто-нибудь подошел и открыл ей ворота. На сей раз появляется незнакомый чернявый юнец (они тут как будто каждый день меняются), основное занятие которого состоит в том, чтобы вдумчиво пялиться на девушку за рулем, недоумевая, что́ эта симпатичная кроха забыла в их вымирающем монастыре. В холле, украшенном черно-белой фотографией цапли, имеется стойка и охранник, который сначала спрашивает имя, а потом запускает посетительницу внутрь.

Изнутри Центр чем-то напоминает редакцию разорившейся газеты. Столы с компьютерами и двери кабинетов. Компьютеры включены, но за столами никого нет. К счастью, Кармела знает дорогу. Девушка шагает по темному коридору с фотографиями куропаток и рысей, ей нужен кабинет Рекены. Коридор пуст, так что шаги ее отдаются эхом. Куда все запропастились? Но не это неожиданное безлюдье заставляет ее сердце биться чаще, пока Кармела торопится вперед, а наплечная сумка колотит по ее маленькому бедру. Ее преследует, как тень, одно-единственное имя.

«Карлос Мандель», – гласит подпись под фотоснимком возле кабинета Рекены.

«Сообщение от Манделя» – так выразился директор Центра.

На двери кабинета – табличка под красное дерево, буква «к» в слове «Рекена» поцарапана.

– Войдите, – слышит Кармела в ответ на свой нерешительный стук. Девушка входит и замирает на пороге. В устланном ковром кабинете полно народу.

Для робкой Кармелы такое появление – это как выход на свет для шахтера, просидевшего три недели в шахте под завалами. Моргание, слепота, почти что резь в глазах.

Все, кого не было за столами и в кабинетах, все немногочисленные служащие, кому было положено явиться на работу в этот сентябрьский день, – все они стоят здесь.

Больше всего Кармелу поражает тишина – как в засаде. На нее смотрят, кое-кто здоровается, но почти без слов. В комнате, среди прочих, находятся Сильвия, секретарша Энрике (она стоит возле стола своего шефа) и Марио Ферреро, финансовый директор, – молодой, чисто выбритый брюнет в рубашке без галстука (девчонки в Центре называют его Ферреро Роше). Ферреро приветствует вошедшую дружелюбной улыбкой.

Все расступаются, пропуская Кармелу к столу, к компьютеру Энрике. За монитором Apple укрылся сам директор.

– Здравствуй, Кармела, спасибо, что приехала, – говорит Энрике.

– Что вы тут делаете? Что случилось? – Девушка продвигается по живому коридору, голоса у нее почти нет. Кармеле не нравятся сюрпризы. Она терпеть не может розыгрыши. А эти заговорщики, кажется, только и дожидаются момента, чтобы передать ей вахту.

– Взгляни-ка, – приглашает Энрике.

Кармела добирается до позиции, занятой Сильвией, и секретарша с видимой неохотой уступает ей привилегированное место. Рекена указывает на экран:

– Мы все получили это одновременно, час назад. Может быть, тебе тоже пришло. Ты проверяла свою почту?

– Нет.

– Мандель отправил сообщение со своего личного компьютера.

– Мандель отправил?..

Энрике ласково смотрит на нее поверх очков.

– Радость моя, он запрограммировал отправку два года назад, чтобы письмо пришло в конкретное время получателям из конкретного списка.

– Несколько месяцев назад я сменила адрес.

– Поэтому ты его и не получила.

– Я проверю свой старый адрес.

Кармела в недоумении смотрит на экран. Остальные смотрят на нее.

– Ты знала Манделя достаточно близко, – говорит Ферреро. – Ты что-нибудь понимаешь?

Кармела качает головой, не отводя взгляда от монитора.

На красном фоне – сообщение из одного-единственного слова; черные буквы шрифта Arial заполняют почти все пространство:

КРОАТОАН

В кафе напротив легко и экономично сочетают азиатскую кухню с самыми испанскими напитками, закусками и картофельной тортильей. В этот час здесь почти никого, так что никто не тревожит Энрике с Кармелой, занявших один из типовых столиков в длинном ряду. Кармела заказала салат из авокадо и креветки в соевом соусе, Энрике – телячье жаркое.

Плоский телевизор в углу передает международные новости: успешный запуск нового корабля с экипажем для орбитальной космической станции, которая уже года два как стала совместной – американо-европейской; эпидемия на севере Индии. В качестве мирного контраста к лавине картинок на экране возле входа помещен красивый аквариум с шелковистыми рыбками, придающий заведению восточный колорит.

– Прости, что заставил тебя приехать из-за ерунды, – говорит Энрике, кроша над тарелкой кусок хлеба. – За это, дорогая, я должен был пригласить тебя как минимум на обед.

Кармела улыбается в ответ. Энрике, как и всегда, выглядит элегантно и подтянуто. Волосы зачесаны назад (никакого бриолина!), в усах чуть больше седины, чем на голове, изящные очки интеллектуала, рубашка в мелкую полоску, статусный галстук.

– Нет, совсем не должен, но все равно спасибо.

– Я надеялся, ты поймешь, что это может значить.

– Вообще не понимаю. Не помню, чтобы он когда-нибудь произносил это слово. И кажется, я не встречала его ни в одной из его книг. Определенно, это не испанское слово.

– Точно, не испанское, – соглашается Рекена. Директор голоден и говорит в паузах, когда не жует. Кармела не видела его недели две и подмечает, что вид у Энрике утомленный. – Я нагуглил этот термин, но он окутан завесой тайны. – Рекена саркастически поднимает брови. – Нечто вроде «Секретных материалов». Это слово было вырезано на дереве рядом с покинутой английской колонией, одним из первых европейских поселений в Северной Америке. Загадочное исчезновение целого поселка…

– Кажется, я о чем-то подобном читала, – вспоминает Кармела. – Люди пропали за одну ночь, оставив еду на столах и дымящиеся печи… Правильно?

– Вообще-то, история успела обрасти мифами, но в целом все так и обстояло.

– И никаких следов?

– Нет. Неизвестно, что с ними произошло.

За столиком наступает тишина. За темным окном по тротуару проходят люди, огибая металлическое ограждение ремонтных работ. Тень от лица Кармелы, жующей авокадо, падает на стекло.

– Не знаю, почему я решил тебя побеспокоить, – говорит Энрике. – В последние годы жизни у Манделя какой-то винтик из головы вылетел. А лучше сказать, пара винтиков.

– Ты правильно поступил.

– По правде говоря, в тот момент мы все обалдели. Открываем почту – и у всех одно и то же сообщение. И тогда я подумал… Ты же была его любимицей…

– Ну что ты, брось…

– Он тебя высоко ценил.

– Я училась у него на кафедре, потом под его руководством писала магистерскую. Вот и все.

– Ты помогала ему разбирать его материалы…

Кармела резко вскидывает голову:

– Да разве я виновата, что не понимаю, на что Мандель хотел намекнуть этим словом?!

– Нет. – Энрике отрывается от еды. У него растерянный вид. – Нет, ни в коем случае…

– Прости. Я сама не знаю, что говорю.

– Это ты меня прости. Я только хотел извиниться, что вызвал тебя из-за такого пустяка. Точнее, оправдаться. Моя мать говорит, что я очень прилипчивый.

– Да нет, это я тебе нагрубила. А в Лондоне-то серьезная заваруха начинается…

После этого замечания Энрике смотрит на экран, где камера, медленно отползая, снимает людскую лавину, теснящую ряды полицейских. У людей нет транспарантов, они не кричат – просто надвигаются. Люди похожи на стену из ног и неразличимых лиц. План сменяется: теперь съемки ведутся с вертолета. Головы, тела, толпа среди деревьев. «Лондонские манифестанты занимают оборону в Гайд-парке», – сообщают субтитры. И снова уличные съемки: «Манифестация превращается в молчаливый марш». В углу экрана видны статуи ораторов прошлого, похожие на куклы. Половодье. Человеческий муравейник. «Протест против заседания Международного валютного фонда может привести к массовым беспорядкам, по мнению…»

– Куда катится мир… – вздыхает Энрике и снова смотрит на девушку. – Выглядит так, как будто наступает конец чего-то, правда?

– Или начало.

– Да, будем оптимистами. Кстати, об оптимизме – ты потрясающе выглядишь.

– Спасибо. Ты тоже молодцом.

Энрике Рекена отвечает приятной улыбкой. В этом мужчине все приятно, что, как считает Кармела, отчасти связано с его политической активностью, но ей этот облик нравится. И многим другим женщинам он тоже нравится – за исключением той, что в течение пяти лет была его женой, а теперь живет с детьми в Барселоне. И есть еще кое-что: Кармела нравится Энрике Рекене. Поэтому она не понимает, сколько еще лотерейных билетиков им нужно вытянуть, чтобы наконец-то выпал главный приз.

И все-таки он не выпадает. Энрике не делает решительного шага, а Кармела не сделает его никогда.

– И вот что, – говорит он, – у меня свободные выходные, так я подумал, не согласишься ли ты в пятницу на тот самый ужин, который мы столько раз уже переносили?

– В пятницу?

– Да.

– Послушай, Ферреро ведь программист?

Неожиданная смена темы ранит того Энрике, который спрятан на дне всех сдержанных воспитанных Энрике, отвечающих девушке.

– Ферреро Роше, гроза красоток, он у нас по всем вопросам, – отшучивается Рекена. – Все умеет и все делает.

– Он проверял – от сообщения не тянется какой-нибудь след? Какая-нибудь спрятанная программа?

– Кармела, это простое сообщение из одного слова, и нечего там больше искать. – Энрике уже доел жаркое, но он никуда не торопится. – Карлос Мандель был гений, его теория взаимоповедения насекомых гениальна, несмотря на очевидные ошибки, но ты должна признать, что он был немножко… В общем, нормальным он не был. Его дружба с этой бандой извращенцев, его самоубийство… Чего ожидать от такого человека? Он запрограммировал отправку письма за несколько дней до смерти. И правда, хватит об этом. Я спросил, что ты думаешь об ужине в пятницу.

– Я думала, ты собираешься в Барселону за детьми.

– Не на этот уик-энд, я же сказал. Сейчас ее очередь.

– Ну да.

Тарелка Кармелы опустела только наполовину. Девушка нацеливает вилку и подцепляет кусочек авокадо и креветку. Энрике следит за каждым ее движением.

– Это ведь не повторялось?

– Что?

– Я имею в виду… Он продолжает тебя… беспокоить?

Кармела качает головой. Энрике как будто размышляет, можно ли ей верить.

– Если этот говнюк снова что-то выкинет, дай мне знать.

Кармела кивает. Помимо очевидной тревоги за ее спокойствие – уж не ревнует ли Энрике к Борхе? Кармеле кажется, что ревнует, и ей это приятно.

По телевизору показывают журналистку в голубой куртке: она, видимо, ведет репортаж из кемпинга. За ее спиной проходят люди в форме. Официанты поднимают головы: это свежая новость. Кармела и Энрике тоже смотрят на экран. Звука нет, так что информации поступает не много. Кармела читает бегущую строку: «Предполагают коллективное самоубийство четырех членов одной семьи в Мадридской сьерре». Официант, стоящий возле аквариума с пультом в руках, включает звук.

– …только один несовершеннолетний, – сообщает девушка в голубой куртке.

Кадры из кемпинга. Палатки и автофургоны. Камера движется вслед за полицейскими, журналистка продолжает вещать:

– Мальчик бродил в одиночку, его обнаружили туристы: в Мадридской сьерре в окрестностях Ферруэлы разбито много лагерей. Тела остальных членов семьи Химено – родителей, девочки двенадцати лет и младшей дочери…

Теперь показывают, как мужчина в темном костюме и коричневом галстуке неуклюже шагает по траве, как будто ему привычнее покрытые линолеумом коридоры. За ним следуют люди в полицейской форме. Бредущий на мгновение поворачивается к оператору, и Кармела успевает разглядеть лицо: встревоженный мужчина средних лет, вытаращенные глаза, редкие светлые волосы, страдальчески вздернутые брови. Бедняга как будто вопрошает, зачем такому, как он, весь этот ужас. А камера быстро возвращается к журналистке.

– Тайна следствия не разглашается. Прямо сейчас в Ферруэле работают следователи и эксперты. Рассматриваются самые разные версии…

– Ставлю месячную зарплату, что всему виной pater familias[3]3
  Отец семейства (лат.).


[Закрыть]. – Энрике с усмешкой отворачивается от экрана. Еще один уволенный с работы впал в депрессию и сошел с ума, перестрелял своих близких и покончил с собой. В Испании мужчины, которых окунули в дерьмо, часто тащат за собой жен и детей. А несчастный паренек, наверно, чудом ускользнул.

– Ладно.

– Что ладно?

– Давай поужинаем в пятницу.

Мужчина и женщина смотрят друг на друга, Кармела тихо кладет вилку на край тарелки. А потом они начинают смеяться – сначала он, следом и она.

– Как лихо ты меняешь тему… – веселится Энрике. – Ты всегда была такой, это уж точно. С тех пор, как пошла на зоологию, а я руководил твоей практикой. О тебе тогда говорили: такая молчаливая, застенчивая девушка – и такая красивая… Какие только мысли роятся в этой головке?

Кармела улыбается. Энрике выглядит очень довольным.

– Хорошо, но за этот обед плачу я.

– Ни в коем случае. Сеньорита, вас пригласил Центр экосистем. Нам потребовалось ваше присутствие, а в обмен вы, по крайней мере, получаете стандартный офисный обед. – Энрике встает после того, как встает она, Кармела набрасывает на плечо свою сумку.

Они идут к выходу, чтобы расплатиться. Официант возле аквариума кормит рыбок, просеивая над поверхностью воды цветной порошок; он говорит клиентам «До свидания». Рыбки не слишком заинтересованы кормежкой: они собрались вместе в углу аквариума и обмахиваются прозрачными веерами-плавничками.

В телевизоре показывают бесконечную процессию продолговатых объектов, плывущих по водам Ганга.

Это трупы.

4. Звонок

Мужчину в темном костюме и коричневом галстуке, с немым вопросом в глазах «зачем такому, как я, весь этот ужас», зовут Хоакин Ларедо.

Автомобиль без номеров только что доставил его из Ферруэлы на улицу Филиппин, где располагается независимая радиостанция «Твоя музыка FM». Машина заезжает на тротуар, окруженный полицейскими, здесь же стоят кареты «скорой помощи», и микроавтобус СГО[4]4
  Специальная группа по операциям (GEO, Grupo Especial de Operaciones) – подразделение Национального полицейского корпуса Испании, предназначенное для выполнения опасных заданий; испанский полицейский спецназ.


[Закрыть]. За ними видны лица простых налогоплательщиков, алчных до чужих трагедий. «Приятного аппетита», – думает Ларедо.

– Кто там наверху? – Спрашивает он у полицейского, стоящего в дверях.

– Теоретически, никого. Жителей эвакуировали. А кто сейчас на станции, мы не знаем.

Навстречу Ларедо выходят пять человек, они не похожи на полицейских. Четверо мужчин и женщина, все молодые, с рельефной мускулатурой (включая и женщину). Одеты они как штатские, решившие отправиться на сафари в джунгли: ремни, портупеи, высокие ботинки – всё цвета хаки, но не повторяет никакую конкретную униформу. За спиной – рюкзаки. По знаку Ларедо они проходят в здание. Останавливаются в пустом тихом подъезде перед рядом почтовых ящиков.

– Де Сото, – называет себя стоящий впереди здоровяк, шириной плеч напоминающий игрока в американский футбол, с выбритой головой и южноамериканским акцентом. – Это Оливер, это Лопе, там Мавр. – Кивает в сторону атлетичной короткостриженой девицы: – А это Бюст.

Ларедо непроизвольно переводит взгляд на титьки девушки, приподнятые простой футболкой и тугими ремнями.

– Согласны? – спрашивает она, отвечая на его взгляд холодными голубыми глазами и не менее ледяной улыбкой, точно прочитав мысли Ларедо. Члены группы крепят к ушам радиомикрофоны и надевают маски.

Вассенир сказал, что к Ларедо будет прикреплена специальная группа. «Это не СГО, не спецназ, не Особая воздушная служба, не контрразведка, и они никак не связаны с силами охраны порядка», – понял Вассенир. Из чего Ларедо заключил, что группа представляет, скорее, «силы беспорядка». Он спросил у Вассенира, в чем конкретно будет состоять задача группы, и молодой человек не сразу нашелся с ответом.

– Помогать тебе? – предположил он, стараясь выглядеть циничным.

«Помогать мне не обделаться», – так теперь понимает Ларедо. Его взгляд прикован к точным, хирургическим движениям девушки: маска, оружие, снаряжение. Такая эффективная и такая молчаливая. В кармане его пиджака вибрирует мобильник. Звонят эксперты из Ферруэлы.

– Сеньор, мы нашли кое-что возле лагеря, вам будет интересно взглянуть.

Де Сото и девушка без лишних слов уже поднимаются наверх.

«Наконец-то специальная группа», – облегченно вздыхает Ларедо, отвечая звонящему.

Что бы ни ждало там, наверху, они разберутся без него.

Кармела возвращается в свою квартиру в университетском городке; на автоответчике ее ждут два сообщения. Директор школы, где она преподает биологию, собирает учителей, чтобы обсудить новый учебный год. А затем, после пиканья, обозначающего переход к ее личному роману, появляется воплощенная в слова улыбка Борхи Янеса.

«Кармель, Кармель, Кармель… Ты не отвечаешь по мобильнику, и я не знаю, слушаешь ли ты мои сообщения… Я один, думаю о тебе за стойкой бара… Теперь у меня вошло в привычку спускаться в бар, пить, смотреть телик и думать о моей крошке – ты представляешь? Я уверен, мы могли бы все исправить, если бы ты мне позвонила… или разрешила с тобой поговорить… Я знаю, чего ты хочешь… Я знаю…»

Терпение у Кармелы короче, чем запись на пленке. Она стирает оба сообщения и оставляет себе напоминалку: «Позвонить в школу». Включает компьютер в гостиной, идет в ванную, включает душ, регулирует воду, идет раздеваться в спальню. Горячая вода на ее коже – как понимающее и ласковое живое существо. Кармела проводит намыленными руками по лицу, по грудям, по животу, думая о Манделе и о разговоре с Энрике Рекеной; самое главное – это перестать думать о Борхе.

Я знаю, чего ты хочешь.

Но нет, она хочет не этого. Или, по крайней мере, не признаёт. Она хочет чего-то похожего на Борху, но не его. Рука ее скользит вниз по животу вместе с водой. Через полминуты дыхание ее становится прерывистым, она подгибает колени, упирается в кафельную плитку, а горячая вода льет ей на спину. Пока Кармела ласкает себя, приближая маленькую вспышку, она снова слышит, как звонит телефон. Девушка, не торопясь, завершает свои дела, накидывает халат, причесывает влажные волосы и босиком проходит в гостиную.

За окном пока еще светло. Чувствуется, что лето уже позади, и температура, как говорил Дино, для начала сентября холодновата. Кармела проверяет, кто ей звонил, и сразу, не слушая, стирает очередное сообщение от Борхи.

Волна наслаждения от недолгой мастурбации позволила девушке расслабиться, но порой эти занятия оставляют тревожные мысли: она как будто страдает тем же недугом, что и Борха. Она действительно одинока, но ее одиночество не ведет ее в бар на углу, к выпивке и телевизору, а заставляет подниматься в обсерваторию и в муках дописывать работу о поведении животных в неволе. Борха ведь тоже зоолог, как и она, но он отказался от попыток найти работу по специальности и теперь работает торговым представителем фармацевтической компании.

Кармела включает телевизор, заходит на свою маленькую кухню, готовит кофе и охлаждает напиток холодным молоком. Потом она возвращается в гостиную с работающим без звука телевизором и открывает на компьютере «Гугл».

Пока грузятся нужные ей страницы, Кармела слушает телевизор соседа, включенный, вероятно, на том же новостном канале. Морская трагедия в бухте Манки-Миа, Австралия. В Лондоне пущены в ход войска. Четверное самоубийство семьи в горах.

Кармела не обращает внимания. Мысли ее вертятся вокруг одного слова.

«Кроатоан».

На закате своей жизни, перед самоубийством, Карлос Мандель перестал быть тем Карлосом Манделем, которого знала Кармела. И все-таки девушке слишком хорошо известно, что не следует отмахиваться ни от одного из его указаний.

Мандель был человеком, перед которым Кармела слепо преклонялась в те времена, когда она еще мечтала о карьере этолога, прежде чем начала преклоняться перед Борхой. Прошло целых пятнадцать лет с того дня, когда она впервые увидела это светило этологической науки. В девятнадцать лет Кармела была еще более застенчивой, чем теперь, ей потребовалось два дня, чтобы собраться с духом и попросить у Манделя совета – как собирать библиографию помимо тех ссылок, которые предлагает интернет. А Мандель неожиданно пригласил студентку в свою квартиру в Монклоа, чтобы она порылась в его библиотеке. Кармела приходила несколько раз, потом прикрепилась к кафедре Манделя, затем защитила магистерскую диссертацию под его руководством. Неофициальная легенда, в которую продолжает верить доже Борха, гласит, что она спала с Манделем. Это неправда, но Кармела не хотела разубеждать Борху: пусть помучается. А выглядело все вполне правдоподобно: Мандель не раз укладывал в свою постель учениц… и учеников. О бисексуальности Манделя было известно; менее известно было о его пристрастии к жестоким оргиям, о его связи с группировкой неонациста Логана.

Все это дело прошлое, но Кармела точно не намерена игнорировать послания от Манделя, какими бы нелепыми и посмертными они ни являлись.

«Кроатоан». Вот это письмо, на ее старом электронном адресе. Черные буквы шрифта Arial на красном фоне, как крик, как предупреждение. «От кого: Карлос Мандель». В параметрах сообщения указано, что кто-то запрограммировал его отправку на сегодня, на конкретное время, получатели выбраны по списку.

Кармела набирает простой ответ и пересылает отправителю. Сразу же приходит оповещение: «Сообщение не может быть доставлено. Получателя с таким адресом не существует». Выходит, этот призрак не принимает ответов. Мандель мертв, а покойные не получают писем от живых, хотя противоположный случай имел место. Страницы из «Гугла» успели загрузиться. По запросу «Кроатоан Карлос Мандель» найдено четыреста с чем-то результатов, но ни один из них при беглом просмотре не связан с высказываниями или областью интересов этолога Манделя. Открываются книги, отрывки из телепередач и цитаты с использованием слов «Кроатоан» и «Карлос», а иногда еще и «Мандель». Но когда Кармела уточняет свой поиск: «три слова по порядку», – результатов нет.

А вот по запросу на одно слово «Кроатоан» информации много. Как и говорил Энрике, эта надпись в 1590 году была обнаружена на коре дерева на острове Роанок близ поселка колонистов с таким же названием. Сейчас это территория Северной Каролины, там жили англичане, это было время колонизации Америки и англо-испанской войны. Поселенцы Роанока, по-видимому, не слишком ладили со своими индейскими соседями. Губернатор колонии, некий Джон Уайт, вернулся в Англию, чтобы просить помощи и ресурсов для новой территории, однако ему пришлось задержаться в метрополии из-за угрозы испанской Армады, готовой двинуть свои корабли на Англию. Вернувшись на Роанок два года спустя, Уайт не обнаружил никаких следов, а ведь колонистов было больше ста двадцати человек.

Нападение индейцев? Возможно, но никаких следов борьбы не найдено. Как будто весь поселок разом порешил сняться с места, при этом не забрав никаких вещей.

А на дереве острым предметом вырезано слово «Кроатоан».

В этой истории все загадочно, но существует несколько допустимых гипотез: колонисты попытались бежать и погибли в море (поселок же располагался на острове); колонисты смешались с населением соседних островов; колонисты тайно переменили место жительства… В сети выдвигались и более дерзкие предположения: похищение инопланетян, переход в другое измерение, перемещение во времени… И прочая белиберда. Одна страница привлекает внимание Кармелы. Это часть сайта, на котором обсуждают необъяснимые явления, общее название раздела – «Загадочные исчезновения». Кажется, случай с Роаноком не уникален. Например, в 1930 году в эскимосском поселке Ангикуни одномоментно испарилась тысяча жителей. Но речь на сайте шла не только о поселках. В 1872 году в Атлантическом океане обнаружили корабль «Мария Селеста» – без команды и опять-таки без признаков природной катастрофы и следов борьбы. В знаменитом Бермудском треугольнике пропало больше пятидесяти кораблей и два десятка самолетов…

Разговор о Бермудском треугольнике немного расхолаживает Кармелу. Неужели Манделя в конце жизни начали интересовать все эти эзотерические выдумки?

Кармела размышляет, засунув руки в карманы халата.

«Возможно, загадка – это не Кроатоан, а сам Карлос Мандель…»

Однако в единственной настоящей тайне Манделя нет ничего таинственного: он провел свои последние четыре года в одиночестве, время от времени ложился в частную психиатрическую клинику под Мадридом, отказался принимать журналистов и отвечать на звонки, погрузился в глубокую депрессию, а в конце концов повесился на проводе под крышей своего дома в горах.

Прошло уже два года после его смерти – возможно, трагической, но никак не таинственной. Да и сама жизнь Манделя не являлась таинственной: только захватывающей, в чем-то аморальной. Студент-зоолог в университете Комплутенсе, диссертация в Дейвисе (Калифорния), ученик Э. О. Уилсона. Среди специалистов-этологов знаменит своей теорией взаимоповедения, с помощью которой Мандель пытался доказать, что поведение перепончатокрылых, таких как пчелы и муравьи, циклически и математически обусловлено поведением окружающих их особей. Однако эта теория осталась недоказанной, слишком много в ней было погрешностей. Бо́льшую известность среди широкой публики снискала его книга «Обусловленная свобода», бестселлер в жанре нон-фикшен, в которой Мандель отстаивал теорию, что человеческие существа, будучи высокоразвитыми высшими приматами, не только обладают свободой, но должны еще и «прожить свободу».

Свободу принимать решения, хотеть, думать, действовать.

Жизнь самого Манделя являлась образчиком этой «прожитой свободы»: как можно дальше налево – открытый фашист, водящий дружбу с неонацистами; на правом краю – революционер, коммунист и даже анархист с неопределенной сексуальной ориентацией (Кармеле смутно помнится, что последним его любовником был художник Николас Рейноса). В Дейвисе у Манделя была связь с наркоманкой, впоследствии умершей от передозировки; потом, в Испании, – с четырнадцатилетней аргентинкой Фатимой Кройер, дочерью фотографа, помогавшего оформлять его «Обусловленную свободу». Эти романы давали благопристойным гражданам поводы перемыть ему косточки. Невозможно отрицать и пристрастия Манделя к отбросам общества, жестоким группировкам, которые в глазах ученого олицетворяли «человеческую свободу». Но если разобраться, не являлось ли все это гранями одного камня, разноцветными фрагментами, которые при рассмотрении в правильном калейдоскопе должны выстроиться в уникальную и гармоничную фигуру?

Свобода жить. Выбирать.

В этот момент Кармела вспоминает слова Манделя, сказанные в его доме, когда он, как преподаватель этологии, пригласил ученицу покопаться в его библиотеке, разрешив брать любые книги. Девушка прибежала возбужденная, страшно волнуясь, – ведь Мандель предоставлял ей уникальную возможность.

Кармела помнит, как он стоял перед ней: худой и жилистый, острый взгляд, негустые волосы с проседью, одет, как всегда, небрежно (любимый наряд профессора составляли джинсы и куртка из того же материала).

– Кармела, мы живем во время величайших манипуляций, какие только производились в истории человеческого рода, – говорил Мандель, не сводя с девушки голубых глаз. – Реклама, правительства разных стран, их средства массовой информации… никогда прежде они не располагали такими возможностями, чтобы контролировать нас, заставлять нас чувствовать, верить и желать того, чего хотят другие. И эта тенденция только усиливается. Ментальная монополия – вот оно, наше будущее. Покупать, думать, жить в гигантском сообществе потребителей, реакциями которых манипулируют, приближая к реакциям социальных насекомых. При голосовании выбирать из двух партий, когда выигрывает то одна, то другая, – это они называют демократией. Покупать то, что покупает большинство, – это они называют вкусом. Доверять тому, чему доверяют все, – это они называют образованием. Хотеть того, чего хотят все, – это они называют жизнью. Достигать того, чего достигают все, – вот оно, счастье. Избавить человека от характера, от собственного образа жизни, – вот что им нужно. Наполовину затереть каждый штрих человеческого мела на доске общества, пока… – Свою речь Мандель иллюстрировал на маленькой доске в своем кабинете: рисовал линии, а потом замазывал их ладонью. – Пока мы не превратимся в мутное облако, пока не лишимся отличительных признаков…

«Не попадись в эту ловушку, Кармела. Имей достаточно сил, чтобы быть самой собой, несмотря ни на что. С твоими желаниями – открытыми или тайными. С твоими недостатками. Устраивай свои собственные ловушки».

На телеэкране темные крепкие существа собираются в плотный сгусток. Зримый образ возвращает Кармелу в настоящее: это же гориллы с серебристой спиной, типичные африканские гориллы, вот только непонятно, чем они заняты в таком количестве и в таком единстве. Камера, установленная на каком-то воздушном аппарате, отдаляет изображение. Кармела ищет пульт, чтобы включить громкость, и в это время начинают передавать следующую новость. Журналистка говорит в микрофон, стоя перед кордоном полицейских машин. Внизу надпись: «Трагедия на радиостанции в Мадриде».