Текст книги "Основы православной культуры: Церковь и культура"

…В течение беспредельной серии веков в мире царствовал ад – в форме роковой необходимости смерти и убийства. Что же сделал в мире человек, этот носитель надежды всей твари, свидетель иного, высшего замысла? Вместо того чтобы бороться против этой «державы смерти», он изрек ей свое «аминь». И вот, ад царствует в мире с одобрения и согласия человека – единственного существа, призванного против него бороться: он вооружен всеми средствами человеческой техники. Народы живьем глотают друг друга: народ, вооруженный для всеобщего истребления, – вот тот идеал, который периодически торжествует в истории. И всякий раз его торжество возвещается одним и тем же гимном в честь победителя – «Кто подобен зверю сему!».

Если в самом деле вся жизнь природы и вся история человечества завершаются этим апофеозом злого начала, то где же тот смысл жизни, ради которого мы живем и ради которого стоит жить? Я воздержусь от собственного ответа на этот вопрос. Я предпочитаю напомнить то его решение, которое было высказано отдаленными нашими предками. То были не философы, а духовидцы. И мысли свои они выражали не в словах, а в красках. И тем не менее их живопись представляет собою прямой ответ на наш вопрос. Ибо в их дни он ставился не менее резко, чем теперь. Тот ужас войны, который мы теперь воспринимаем так остро, для них был злом хроническим. Об «образе зверином» в их времена напоминали бесчисленные орды, терзавшие Русь. Звериное царство и тогда приступало к народам все с тем же вековечным искушением: «все сие дам тебе, егда поклонишися мне».

Все древнерусское религиозное искусство зародилось в борьбе с этим искушением. В ответ на него древнерусские иконописцы с поразительной ясностью и силой воплотили в образах и красках то, что наполняло их душу, – видение иной жизненной правды «и иного смысла мира». Пытаясь выразить в словах сущность их ответа, я, конечно, сознаю, что никакие слова не в состоянии передать красоты и мощи этого несравненного языка религиозных символов.

Сущность той жизненной правды, которая противополагается древнерусским религиозным искусством образу звериному, находит себе исчерпывающее выражение не в том или ином иконописном изображении, а в древнерусском храме в его целом. Здесь именно храм понимается как то начало, которое должно господствовать в мире. Сама вселенная должна стать храмом Божиим. В храм должны войти все человечество, Ангелы и вся низшая тварь. И именно в этой идее мирообъемлющего храма заключается та религиозная надежда на грядущее умиротворение всей твари, которая противополагается факту всеобщей войны и всеобщей кровавой смуты. Нам предстоит проследить здесь развитие этой темы в древнерусском религиозном искусстве.

Здесь мирообъемлющий храм выражает собою не действительность, а идеал, не осуществленную еще надежду всей твари. В мире, в котором мы живем, низшая тварь и большая часть человечества пребывает пока вне храма.

И постольку храм олицетворяет собою иную действительность, то небесное будущее, которое манит к себе, но которого в настоящее время человечество еще не достигло. Мысль эта с неподражаемым совершенством выражается архитектурою наших древних храмов, в особенности новгородских.

Недавно в ясный зимний день мне пришлось побывать в окрестностях Новгорода. Со всех сторон я видел бесконечную снежную пустыню – наиболее яркое изо всех возможных изображений здешней нищеты и скудости. А над нею, как отдаленные образы потустороннего богатства, жаром горели на темно-синем фоне золотые главы белокаменных храмов. Я никогда не видел более наглядной иллюстрации той религиозной идеи, которая олицетворяется русской формой купола-луковицы. Ее значение выясняется из сопоставления.

Византийский купол над храмом изображает собою свод небесный, покрывший землю. Напротив, готический шпиц выражает собою неудержимое стремление ввысь, подъемлющее от земли к небу каменные громады. И, наконец, наша отечественная «луковица» воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое наш земной мир становится причастным потустороннему богатству. Это завершение русского храма – как бы огненный язык, увенчанный крестом и к кресту заостряющийся. При взгляде на наш московский «Иван Великий» кажется, что мы имеем перед собою как бы гигантскую свечу, горящую к небу над Москвою; а многоглавые кремлевские соборы и многоглавые церкви суть как бы огромные многосвешники.

И не одни только золотые главы выражают собою эту идею молитвенного подъема. Когда смотришь издали при ярком солнечном освещении на старинный русский монастырь или город, со множеством возвышающихся над ним храмов, кажется, что он весь горит многоцветными огнями. А когда эти огни мерцают издали среди необозримых снежных полей, они манят к себе, как дальнее потустороннее видение града Божьего. Всякие попытки объяснить луковичную форму наших церковных куполов какими-либо утилитарными целями (например, необходимостью заострять вершину храма, чтобы на ней не залеживался снег и не задерживалась влага) не объясняют в ней самого главного – религиозно-эстетического значения луковицы в нашей церковной архитектуре. Ведь существует множество других способов достигнуть того же практического результата, в том числе завершение храма острием, в готическом стиле. Почему же изо всех этих возможных способов в древнерусской религиозной архитектуре было избрано именно завершение в виде луковицы? Это объясняется, конечно, тем, что оно производило некоторое эстетическое впечатление, соответствовавшее определенному религиозному настроению. Сущность этого религиозно-эстетического переживания прекрасно передается народным выражением – «жаром горят» – в применении к церковным главам. Объяснение же луковицы «восточным влиянием», какова бы ни была степень его правдоподобности, очевидно, не исключает того, которое здесь дано, так как тот же религиозно-эстетический мотив мог повлиять и на архитектуру восточную.

В связи со сказанным здесь о луковичных вершинах русских храмов необходимо указать, что во внутренней и в наружной архитектуре древнерусских церквей эти вершины выражают различные стороны одной и той же религиозной идеи; и в этом объединении различных моментов религиозной жизни заключается весьма интересная черта нашей церковной архитектуры. Внутри древнерусского храма луковичные главы сохраняют традиционное значение всякого купола, то есть изображают собой неподвижный свод небесный; как же с этим совмещается тот вид движущегося кверху пламени, который они имеют снаружи?

Нетрудно убедиться, что в данном случае мы имеем противоречие только кажущееся. Внутренняя архитектура церкви выражает собою идеал мирообъемлющего храма, в котором обитает Сам Бог и за пределами которого ничего нет; естественно, что тут купол должен выражать собою крайний и высший предел вселенной, ту небесную сферу, ее завершающую, где царствует Сам Бог Саваоф. Иное дело – снаружи: там над храмом есть иной, подлинный небесный свод, который напоминает, что высшее еще не достигнуто земным храмом; для достижения его нужен новый подъем, новое горение, и вот почему снаружи тот же купол принимает подвижную форму заостряющегося кверху пламени.

Нужно ли доказывать, что между наружным и внутренним существует полное соответствие; именно через это видимое снаружи горение Небо сходит на землю, проводится внутрь храма и становится здесь тем его завершением, где все земное покрывается рукою Всевышнего, благословляющей из темно-синего свода. И эта рука, побеждающая мирскую рознь, все приводящая к единству соборного целого, держит в себе судьбы людские.

Мысль эта нашла себе замечательное образное выражение в древнем новгородском храме Св. Софии (XI). Там не удались многократные попытки живописцев изобразить благословляющую десницу Спаса в главном куполе: вопреки их стараниям получилась рука, зажатая в кулак; по преданию, работы в конце концов были остановлены голосом с неба, который запретил исправлять изображение и возвестил, что в руке Спасителя зажат сам град Великий Новгород: когда разожмется рука, – надлежит погибнуть граду тому.

Замечательный вариант той же темы можно видеть в Успенском соборе во Владимире на Клязьме: там на древней фреске, писанной знаменитым Рублевым, есть изображение – «праведницы в руке Божией» – множество святых в венцах, зажатых в могучей руке на вершине небесного свода; и к этой руке со всех концов стремятся сонмы праведников, созываемые трубой Ангелов, трубящих кверху и книзу.

Так утверждается во храме то внутреннее соборное объединение, которое должно победить хаотическое разделение и вражду мира и человечества. Собор всей твари как грядущий мир вселенной, объемлющий и Ангелов, и человеков, и всякое дыхание земное, – такова основная храмовая идея нашего древнего религиозного искусства, господствовавшая и в древней нашей архитектуре, и в живописи. Она была вполне сознательно и замечательно глубоко выражена самим святым Сергием Радонежским. По выражению его жизнеописателя, преподобный Сергий, основав свою монашескую общину, «поставил храм Троицы, как зеркало для собранных им в единожитие, дабы взиранием на Святую Троицу побеждался страх перед ненавистной раздельностью мира». Св. Сергий здесь вдохновлялся молитвой Христа и Его учеников «да будет едино, яко же и мы». Его идеалом было преображение вселенной по образу и подобию Святой Троицы, то есть внутреннее объединение всех существ в Боге. Тем же идеалом вдохновлялось все древнерусское благочестие; им же жила и наша иконопись. Преодоление ненавистного разделения мира, преображение вселенной во храм, в котором вся тварь объединяется так, как объединены во Едином Божеском Существе Три Лица Святой Троицы, – такова та основная тема, которой в древнерусской религиозной живописи все подчиняется.

<…>

Говоря об аскетизме русской иконы, невозможно умолчать и о другой ее черте, органически связанной с аскетизмом. Икона в ее идее составляет неразрывное целое с храмом, а поэтому подчинена его архитектурному замыслу. Отсюда – изумительная архитектурность нашей религиозной живописи: подчинение архитектурной форме чувствуется не только в храмовом целом, но и в каждом отдельном иконописном изображении: каждая икона имеет свою особую, внутреннюю архитектуру, которую можно наблюдать и вне непосредственной связи ее с церковным зданием в тесном смысле слова.

Этот архитектурный замысел чувствуется и в отдельных ликах, и в особенности в их группах – в иконах, изображающих собрание многих святых. Архитектурному впечатлению наших икон способствует та неподвижность Божественного покоя, в который введены отдельные лики; именно благодаря ей в нашей храмовой живописи осуществляется мысль, выраженная в Первом послании св. Петра. Неподвижные или застывшие в позе поклонения пророки, апостолы и святые, собравшиеся вокруг Христа, «камня живого, человеками отверженного, но Богом избранного», в этом пред-стоянии как бы сами превращаются в «камни живые, устрояющие из себя дом духовный» (ср.: 1 Пет. 2, 4–5).

Эта черта больше, чем какая-либо другая, углубляет пропасть между древней иконописью и живописью реалистическою. Мы видим перед собою, в соответствии с архитектурными линиями храма, человеческие фигуры, иногда чересчур прямолинейные, иногда, напротив, – неестественно изогнутые соответственно линиям свода; подчиняясь стремлению вверх высокого и узкого иконостаса, эти образы иногда чрезмерно удлиняются: голова получается непропорционально маленькая по сравнению с туловищем; последнее становится неестественно узким в плечах, чем подчеркивается аскетическая истонченность всего облика. Глазу, воспитанному на реалистической живописи, всегда кажется, что эти стройные ряды прямолинейных фигур собираются вокруг главного образа чересчур тесно.

Быть может, еще труднее неопытному глазу привыкнуть к необычайной симметричности этих живописных линий. Не только в храмах – в отдельных иконах, где группируются многие святые, – есть некоторый архитектурный центр, который совпадает с центром идейным.

И вокруг этого центра непременно в одинаковом количестве и часто в одинаковых позах стоят с обеих сторон святые. В роли архитектурного центра, вокруг которого собирается этот многоликий собор, является то Спаситель, то Богоматерь, то София – Премудрость Божия. Иногда, симметрии ради, самый центральный образ раздвояется. Так, на древних изображениях Евхаристии Христос изображается в двойне, с одной стороны дающим апостолам хлеб, а с другой стороны – святую Чашу. И к Нему с обеих сторон движутся симметричными рядами однообразно изогнутые и наклоненные к нему апостолы. Есть иконописные изображения, самое название коих указывает на архитектурный замысел; такова, например, «Богородица Нерушимая Стена» в киевском Софийском соборе: поднятыми кверху руками Она как бы держит на Себе свод главного алтаря. Особенно сильно сказывается господство архитектурного стиля в тех иконах, которые сами представляют собою как бы маленькие иконостасы. Таковы, например, иконы «Софии Премудрости Божией», «Покрова Пресвятой Богородицы», «О Тебе радуется, Обрадованная, всякая тварь» и многие другие. Здесь мы неизменно видим симметричные группы вокруг одной главной фигуры. В иконах «Софии» мы видим симметрию в фигурах Богоматери и Иоанна Предтечи, с двух сторон склоняющихся перед сидящей на престоле «Софией», а также в совершенно одинаковых с обеих сторон движениях и фигурах ангельских крыльев. А в Богородичных иконах, только что названных, архитектурная идея, помимо симметрического расположения фигур вокруг Богоматери, выдается изображением собора сзади Нее. Симметрия тут выражает собою не более и не менее как утверждение соборного единства в человеках и Ангелах: их индивидуальная жизнь подчиняется общему соборному плану.

Этим объясняется, впрочем, не одна симметричность иконы. Подчинение живописи архитектуре вообще обусловливается здесь не какими-либо посторонними и случайными соображениями архитектурного удобства. Архитектурность иконы выражает одну из центральных и существенных ее мыслей. В ней мы имеем живопись по существу соборную; в том господстве архитектурных линий над человеческим обликом, которое в ней замечается, выражается подчинение человека идее собора, преобладание вселенского над индивидуальным. Здесь человек перестает быть самодовлеющей личностью и подчиняется общей архитектуре целого.

В иконописи мы находим изображение грядущего храмового или соборного человечества. Такое изображение должно быть поневоле символическим, а не реальным по той простой причине, что в действительности соборность еще не осуществлена: мы видим только несовершенные ее зачатки на земле. В действительности в человечестве царствует раздор и хаос: оно не является единым храмом Божиим; чтобы ввести его во храм и осуществить в нем подлинную соборность, нужен «пост, и труд, и теснота, и всякие скорби».

Богослужение

Структура и значение богослужения

Центр жизни Православной Церкви сосредоточен в богослужении. Однако возникает вопрос: зачем оно? Нужны ли Богу фимиам, обряды, песнопения? Ответ прост и сложен в одно и то же время. Во-первых, богослужение в его исторически определенной форме нужно в первую очередь нам, членам Церкви, членам Тела Христова. Но и Богу, дабы Он мог действовать в мире, наше служение необходимо, несмотря на то, что Бог – Существо самодостаточное. Главное свойство человека как образа Божия – свобода. Любовь и уважение Господа к человеку таковы, что Он добровольно ограничил Свое всевластие. Творец дал человеку возможность выбирать: быть с Богом или вне Его. И в этом контексте наше служение Господу есть знак того, что мы свободно вручаем себя воле Божией; осознанно просим Его благого вмешательства в нашу жизнь.

В Раю Адам и Ева находились в постоянном богообщении. После грехопадения, при повреждении человеческой природы, непосредственная и постоянная связь человека с Господом была нарушена. Наша молитва есть обращение человека к Богу с просьбой восстановить эту связь, а богослужение есть молитва соборная – молитва множества людей, более полная и совершенная. Наше участие в богослужении – это призыв к Богу действовать, призыв к общению с нами.

Первым чином совершения Божественной литургии (самого главного богослужения) была Тайная Вечеря, на которой Господь Иисус Христос претворил хлеб и вино в Свои Тело и Кровь, заповедав совершать то же и так же (см.: Лк. 22, 19–20). Церковный Устав предполагает достаточное разнообразие в богослужении и дает возможность применять законы Устава, сообразуясь с обстоятельствами, так что церковные каноны способствуют поискам новых форм раскрытия того, что уже содержится в богоустановленных началах церковной жизни.

Церковь знает бесконечное многообразие богослужений. В целом, все основные церковные богослужения делятся на три круга: суточный, недельный и годовой.

Суточным кругом богослужений называются те службы, которые совершаются Православной Церковью на протяжении суток.

Их девять: вечерня, повечерие, полунощница, утреня, первый час, третий час, шестой час, девятый час, а также главное богослужение Церкви Христовой – Божественная литургия (в переводе с греческого – «служение народа» или «служение для народа»). Во время Литургии происходит главное событие бытия Церкви – Евхаристия.

Богослужебный день начинается с вечера – вечернею. Она совершается вечером, но на молитвах поминаются святые грядущего дня.

Повечерие – служба, состоящая из чтения ряда молитв, в которых мы просим у Господа Бога прощения грехов, а также покоя тела и души и сохранения Богом нас от козней диавола во время сна.

Полунощница предназначена для совершения в полночь (служится обычно в монастырях ранним утром) в память о ночной молитве Господа Иисуса Христа в Гефсиманском саду. Эта служба призывает верующих быть всегда готовыми ко дню Страшного Суда, который наступит внезапно, как «жених в полунощи».

Утреня – служба, совершаемая утром, перед восходом солнца. Этой службою мы благодарим Бога за прошедшую ночь и просим у Него милостей на наступающий день. (Утреня может соединяться с вчерней и служиться вечером, либо утром – перед Литургией).

Первый час, соответствующий нашему седьмому часу утра, освящает молитвой уже наступивший день. (Если утреня совершается с вечера, первый час служится сразу следом за ней.)

На третьем часе, соответствующем нашему девятому часу утра, воспоминается сошествие Святого Духа на апостолов.

На шестом часе, соответствующем нашему двенадцатому часу дня, воспоминается распятие Господа нашего Иисуса Христа. (Третий и шестой часы вычитываются непосредственно перед Литургией.)

На девятом часе, соответствующем нашему третьему пополудни, воспоминается Крестная смерть Господа нашего Иисуса Христа. (Девятый час совершается перед вечерней, в основном в монастырях. В приходских храмах читается в основном Великим постом.)

Божественная литургия есть самое главное богослужение. На ней воспоминается вся земная жизнь Иисуса Христа и совершается Таинство Св. Причащения, установленное Самим Спасителем на Тайной Вечери. Литургия служится до полудня.

Все эти службы в древности в монастырях и у отшельников совершались отдельно, в положенное для каждой из них время. Но потом, для удобства верующих, они были соединены в три богослужения: вечернее, утреннее и дневное.

Вечернее богослужение состоит из девятого часа, вечерни и повечерия.

Утреннее – из полунощницы, утрени и первого часа.

Дневное – из третьего и шестого часов и Литургии.

Накануне больших праздников и воскресных дней совершается вечерняя служба, в которой соединяются: вечерня, утреня и первый час. Такое богослужение называется «всенощное бдение» (или просто «всенощная»), потому что у древних христиан оно продолжалось всю ночь. Слово «бдение» значит «бодрствование».

Недельным кругом богослужений называется порядок служб на протяжении семи дней недели. Каждый день недели посвящен какому-либо важному событию или особо почитаемому святому.

В воскресенье Церковь воспоминает и прославляет Воскресение Христово.

В понедельник (первый день после воскресенья) прославляются Бесплотные Силы – Ангелы, созданные прежде человека, ближайшие слуги Божии.

Во вторник прославляется св. Иоанн Креститель, как больший из всех пророков и праведных.

В среду воспоминается предательство Господа Иудой и, в связи с этим, совершается служба в память Креста Господня (день постный).

В четверг прославляются св. апостолы и св. Николай Чудотворец.

В пятницу воспоминаются Крестные страдания и смерть Спасителя и опять совершается служба в честь Креста Господня (день постный).

В субботу – день покоя – прославляются Божия Матерь (Которая ублажается и ежедневно), праотцы, пророки, апостолы, мученики, преподобные, праведные и все святые. Также поминаются все усопшие православные христиане, скончавшиеся в истинной вере и надежде на воскресение и жизнь вечную.

Годовым кругом богослужений называется порядок служб на протяжении всего года. Каждый день в году посвящается памяти тех или других святых, а также и особым священным событиям – праздникам и постам.

Из всех праздников в году является самым большим праздник Светлого Христова Воскресения (Пасха). Это есть праздников Праздник и Торжество из торжеств. Пасха бывает не раньше 22 марта (4 апреля н. ст.) и не позже 25 апреля (8 мая н. ст.), в первый воскресный день после весеннего полнолуния.

Кроме того, в году насчитывается двенадцать великих праздников, установленных в честь Господа нашего Иисуса Христа и Божией Матери, которые называются двунадесятыми. Есть праздники и в честь великих святых и в честь бесплотных Сил Небесных – Ангелов. Потому все праздники в году по своему содержанию делятся на Господские, Богородичные и святых.

По времени совершения праздники делятся: на неподвижные (случающиеся ежегодно в одни и те же числа месяца) и подвижные, которые хотя бывают в одни и те же дни недели, но приходятся на разные числа месяца в соответствии с временем празднования Пасхи.

По торжественности церковной службы праздники делятся на великие, средние и малые. Перед великими праздниками всегда бывает всенощное бдение; перед средними же – не всегда.

Богослужебный церковный год начинается 1 сентября старого стиля (14 сентября н. ст.), а весь годовой круг богослужений строится применительно к празднику Пасхи.