Текст книги "Секретный сотрудник"

Хуан Мирамар
Секретный сотрудник

Интервью, взятое автором у Владимира Петрова, известного физика, лауреата Премии Дресвянникова

Автор: Вы, конечно, помните, доктор, какой ужас охватил всю планету, когда в Пакистане террористам удалось завладеть пусковой установкой с ракетами, несущими ядерный заряд. Они тогда угрожали ядерным ударом ведущим государствам, и мир был на грани ядерной катастрофы. Вы, несомненно, не забыли и то восхитительное чувство облегчения и радости, которое все испытали, когда ракеты не смогли взлететь, а ядерный заряд в них превратился, как позже выяснилось, в обыкновенный песок. Как известно, это стало началом самоуничтожения ядерного оружия. Много было тогда разговоров на эту тему, но причина самоуничтожения» так и осталась невыясненной. Немало было выдвинуто и разных теорий, но наука, насколько мне известно, так и не смогла объяснить это явление. А у вас, физиков-теоретиков, есть какая-нибудь своя теория?

Петров: Среди представителей русской физической школы наиболее популярна так называемая теория синергетического воздействия, то есть воздействия самых различных, часто незначительных факторов, взаимно усиливающих друг друга и в результате дающих суммарный эффект, значительно превосходящий действие каждого отдельного фактора.

Автор: И что это за факторы?

Петров: Это не моя область.

Автор: В одном из фантастических романов братьев Стругацких есть образ планеты-гомеостата, стремящейся сохранить свою целостность и активно противостоящей попыткам людей эту целостность нарушить. Некоторые считают, что в случае перерождения ядерного оружия Земля действовала как такой гомеостат. Что вы об этом думаете?

Петров: Думаю, что это фантастика.

1. Наемники коалиции

Шел второй год Третьей войны. Пассажиров на заграничных рейсах было мало, но таможня функционировала исправно и изнывающие от безделья таможенники радовались каждому случаю употребить власть.

– Оружие, наркотики, другие запрещенные к ввозу в страну предметы имеете, господин Кузнец? – строго спросил таможенник, листая паспорт Кузница.

– Не Кузнец, а Кузниц – на «у» ударение, – сказал Кузниц, протягивая руку за паспортом, и потом ответил: – Запрещенных предметов не имею.

Таможенник помолчал немного, продолжая внимательно рассматривать паспорт, и спросил:

– Так откуда вы прибыли? – Кузницу показалось, что подозрительность в его голосе усилилась.

– Из Стамбула – в командировке был, на семинаре, – ответил он, стараясь говорить уверенно. «Проскочить бы, – думал он при этом, – пока Ариель не подошел». Он стеснялся клоунады, которую Ариель всегда устраивал на таможне, и надо было спешить – уже чувствовалась мощная волна винных паров, которая всегда шла впереди Ариеля, заранее предупреждая о его появлении, как эскорт мотоциклистов, мчащийся впереди президента, заранее предупреждает зевак о приближении его бронированного лимузина.

– Валюта есть? – спросил между тем таможенник, закрыв паспорт и собираясь отдать его Кузницу.

– Нет, конечно, – торопливо ответил Кузниц, беря у него паспорт и подхватывая свой чемодан, – командировка ведь. Какая валюта?! – Но таможенник его уже не слушал, он полностью переключился на приближающегося Ариеля.

Запах спиртного достиг предельной плотности, таможенник, движимый профессиональным рефлексом, потянул носом, хотя это было явно лишнее – тут не принюхиваться надо было, а нос зажимать, – а Ариель, еще не дойдя до таможенной стойки, вытянул руку с паспортом и закричал голосом жизнерадостного идиота:

– Переводчики мы, переводчики! На семинаре переводили, заработали немного – жить-то надо. – И, подойдя к стойке, тут же спросил таможенника: – Вот ты сколько получаешь?

– Запрещенные к ввозу в страну предметы имеете? – растерянно спросил сбитый с толку таможенник.

– Какие предметы?! – продолжал орать Ариель. – Конфеты своей бабе купил – вот и все предметы.

Кузниц не стал слушать дальше и поскорее потащил свой чемодан к выходу – номер с таможней был отработан Ариелем до мелочей, и сбоев быть не должно. Так оно и оказалось – раздвижные двери, которые только что выпустили на свободу Кузница, скоро опять с плотоядным чмоканием раздвинулись и в них появился ухмыляющийся Ариель, волоча за собой старую грязную дорожную сумку, на которой когда-то была надпись «Адидас», но теперь от нее остались только две первые буквы.

– Ад, – говорил обычно Ариель доверчивым слушателям, указывая на остатки надписи, – ад, вот где мы были.

Юрий Заремба-Панских по прозвищу Ариель, или Ари, как называл его Кузниц, был личностью, мягко говоря, весьма колоритной. Взять хотя бы то, что, несмотря на свою, если не присматриваться, аристократическую фамилию (мои предки били москалей под Полтавой, – говорил он тем же доверчивым слушателям), Юрий Заремба-Панских был чистокровным евреем.

– С таким носом вы поляк? – часто вопрошал он самого себя, глядя в зеркало в номере гостиницы, и добавлял, цитируя фашистскую листовку: – Бей жида – большевика – морда просит кирпича!

Но мало того, что Заремба-Панских был несомненным евреем, он был еще и сермяжным патриотом Украины и часто между ним и Хосе, который Украину не любил, возникали жестокие споры.

Кузниц остановился у выхода из зала и с усмешкой наблюдал, как Ариель пробирается к нему через толпу встречающих. На нем было пальто цвета гнилой зелени, скроенное на манер английской офицерской шинели, и громадная кепка, которая в народе именуется аэродромом, – когда-то излюбленный головной убор кавказских торговцев ранней зеленью и апельсинами.

Ариель утверждал, что шинель подарил ему личный адъютант маршала Монтгомери, а кепку он будто бы унаследовал от своего прадеда – бундовца и политкаторжанина, не раз бежавшего с царской каторги и замученного в сталинских лагерях.

– Видал? – похвастался он, подойдя к Кузницу. – Видал, как я его обвел?!

Кузниц ничего не ответил – бахвальство Ариеля было привычным и составляло неотъемлемую часть их совместных вояжей – и поинтересовался:

– Ты не знаешь, как там Хосе? Что-то он задерживается.

– Проскочит, – уверенно ответил Ариель, – должен проскочить. Хотя может и не проскочить. – Тут же изменять свое мнение на противоположное было вполне в стиле Ариеля. – Трус он, все на морде написано, а еще кадровый офицер – военная косточка. Вон белые офицеры какими были…

И Ариель стал пространно описывать моральные достоинства офицеров Белой армии. Кузниц не слушал.

Вся эта история с обманом таможни была связана с какими-то запасными частями для машины Хосе – распределитель какой-то и еще что-то, Кузниц в этом не разбирался. Запчасти Хосе купил в Стамбуле, где они будто бы были баснословно дешевы, и распихал по чемоданам приятелей. Задача заключалась в том, чтобы пройти с ними таможню и не платить сбор – иначе все предприятие теряло смысл: дорогие можно было купить и в городе.

Кузниц с Ариелем вышли из зала прилетов на улицу и остановились закурить, положив (или в случае Ариеля – швырнув) вещи на одну из стоявших вдоль стены аэровокзала скамеек. Кузниц закурил и посмотрел на площадь перед аэровокзалом – о войне не говорило ничего, кроме, пожалуй, чуть большего, чем было в мирное время, числа разных патрулей и аэростата воздушного заграждения в небе. Впрочем, Украина сохраняла нейтралитет, и в Христианской коалиции участвовали только ее добровольческие отряды, в одном из которых и служил Кузниц со товарищи.

Был всего лишь конец сентября, но погода стояла настоящая осенняя – холодный ветер мотал аэростат и гнал низкие черные тучи, угрожавшие вот-вот пролиться дождем. Только роща вдали за площадью оживляла общую мрачную картину яркими красками ранней осени.

– Холодная осень выдалась нынче в Егупце, – сказал Кузниц и поднял воротник куртки.

– Холодрыга, однако, – отозвался Ариель, – особенно после «страны пребывания».

Из-за украинского нейтралитета их командировки считались секретными и острова, откуда они сейчас прилетели, надо было называть «страной пребывания». Впрочем, секретом эти их поездки были относительным – все знакомые знали, куда они летают и зачем, вид только делали перед совсем уж посторонними, что ездят в Стамбул работать там синхронистами на семинарах, которые проводила Организация Объединенных Наций.

Кузниц посмотрел на темное небо, на пестрые, но мягкие краски рощи на той стороне площади, подумал, как приятны для глаза эти приглушенные мягкие тона, и в памяти неожиданно возник город на одном из островов в «стране пребывания».

Песочно-желтые и светло-розовые кубики домов, громоздясь друг на друга, спускались уступами к темно-синему, почти черному по контрасту с ними морю вдоль тесных улиц города, иногда переходящих в неширокие лестницы. Среди домов поднимались купола и шпили множества церквей, монастырей и соборов, а на берегу возвышались над домами такие же песочно-желтые, как дома, стены и башни крепости – неприступной твердыни Ордена, не соразмерной ни маленькому острову, на котором она была построена, ни человеческим силам, ее создавшим. Все вокруг заливало слепящее солнце, и жаркий ветер из Африки доносил с залива черный дым и тошнотворный запах горящей нефти – горел танкер, подожженный авиабомбами во время последнего налета самолетов Союза правоверных.

Картинка мелькнула перед его мысленным взором и исчезла. Опять перед глазами был серый с черными потеками бок здания аэровокзала, мокрое стекло раздвижных дверей, из которых как раз появился Хосе, и даже издали было видно, что он далеко не в благодушном настроении.

– Суки! – сказал Хосе, подойдя к Ариелю и Кузницу. Кузниц счел за благо промолчать, зная вспыльчивый, истинно испанский нрав Хосе Мартинеса, потомка испанских детей, вывезенных в тридцатые годы прошлого века в Союз из охваченной гражданской войной страны, и третьего из их компании полулегальных наемников Христианской коалиции. Зато Ариель был не тем человеком, который мог промолчать.

– Сдался? – в вопросе Ариеля не было и намека на вопрос. Хосе зашипел и разразился потоком испанских, английских и русских ругательств. – А я что тебе говорил? – не унимался Ариель. – Надо было вместе идти. Меня они не трогают. Переводчик, то-се, бедный еврей, пьяница к тому же. Пьяниц кто ж не любит? Пьяниц все любят, особенно менты. А ты? Элегантен, как рояль, на морде презрение написано, спесь офицерская – это им, как нож острый.

– Замолкни! – сказал Хосе (чувствовалось, что он весь кипит), круто развернулся и пошел вперед не оглядываясь. Он шел четким военным шагом, и злость, переполнявшая его, ощущалась даже в его походке и прямой спине.

– Ты его не трогай, Ари, – сказал Кузниц, – пусть остынет, ты же его знаешь.

– Да знаю я, знаю, – проворчал Ариель, – просто глупо из-за этих железяк такой шум поднимать – не отнимают же они их, только просят сбор заплатить. Ну и что? Он что, не может себе это позволить? И вообще, надо было здесь покупать – я говорил ему.

– Зачем же ты тогда весь этот цирк устраивал? – с усмешкой спросил Кузниц.

– Ты даешь, камрад! Это же дело принципа – не люблю я этих ментов. И вообще, пошел ты, знаешь куда со своими подначками. Будто ты сам их любишь.

– Я – человек законопослушный. Помнишь, как мы с тобой кожаные куртки из Стамбула везли, и все в декларацию вносили, и сбор платили исправно. Помнишь, мы еще тогда никак правильно деньги посчитать не могли спьяну? Таможенники еще смеялись.

– Так то когда было, – сказал Ариель, – времена были другие, вегетарианские, а теперь война.

– Война, – задумчиво согласился Кузниц, хотя логику в словах Ариеля найти было трудно. – Война – не мать родна.

Они замолчали и вскоре подошли к машине. Хосе уже сидел в Валерином «форде» и разговаривал с Валерой. Это был родственник Хосе, он всегда встречал их после командировок. Увидев Кузница с Ариелем, он вышел из машины, поздоровался и открыл багажник.

– Ну как там Хосе, успокоился? – спросил Кузниц, устраивая в багажнике свой чемодан.

– Кипит, – ответил Валера, – вы его лучше не трогайте.

– А кто его трогал?! – возмутился Ариель. – Я ему как другу советовал вместе пойти через таможню – я там всегда идиота корчу и всегда проходит, а он – нет, не могу, говорит, видеть твой цирк жалкий. Тоже мне, идальго, диньдон кастильский!

– Ладно, садитесь, – ничего ведь страшного не случилось. Запчасти в Турции хорошие, и все по закону, – сказал миролюбивый Валера.

– А здесь что, плохие? – вмешался Кузниц.

– Здесь не всегда найдешь то, что надо, – объяснил Baлера, – а там все есть и гарантию дают.

– Ну тогда и говорить не о чем, – сказал Кузниц и пошел садиться.

В машине они долго молчали. Из аэропорта в город вело скоростное шоссе, по сторонам которого был лес, и Кузниц снова с удовольствием ощутил, как отдыхают глаза на темно-зеленой хвое сосен и рыжей листве придорожных кленов. Опять в памяти мелькнули картины далекого южного острова, который Черчилль называл непотопляемым авианосцем. Теперь этот остров стал центром большой войны, передним краем борьбы Креста и Полумесяца, как во времена Крестовых походов, только сейчас воины пророка наступали, а крестоносцы оборонялись и оборонялись, похоже, без особого успеха.

– Ну что тут у вас в Егупце нового? – спросил Ариель Валеру, долго молчать он не мог физически. – Как там славное украинское воинство, ничего у вас там не взорвалось? – Валера был капитаном украинской армии.

– Ничего не взорвалось, – немного обиженно ответил Валера, – только в одной части танки переродились, семьдесят шестые. Говорят, будто бы их наши генералы воинам Аллаха толкнуть хотели в обход нейтралитета – пришли отбавлять, а вся партия переродилась. Дрожат теперь генералы, боятся мести моджахедов.

Хосе витиевато выругался по-испански, а Ариель спросил:

– А во что переродились, в лошадей?

– Да нет, до лошадей пока не дошло. В броневички такие превратились, говорят, древние, вроде того, с которого Ленин выступал. Их только в музей теперь, а деньги-то «правоверные» уже заплатили, и немало. Скандал.

– Сволочи генералы, – сказал Ариель, – этими танками моджахеды нас бы стали давить в «стране пребывания».

Ариель, как всегда, преувеличивал. Он, как и остальные, служил в «стране пребывания» переводчиком при штабе и опасности подвергался не большей, чем мирные жители Островов, но Ариеля хлебом не корми, а дай прихвастнуть. Вот и сейчас он стал подробно рассказывать о танковой атаке мусульман – как они высадили танковый десант в заливе св. Павла и пытались захватить город Буджиба.

Кузниц знал, что такой десант действительно был высажен, но они узнали об этом только на следующее утро в штабе и опасности никакой не подвергались. Бахвальство Ариеля создавало привычный и уютный фон, и Кузниц, слушая вполуха сагу об отражении танкового десанта, стал смотреть в окно и лениво думать обо всем сразу и, конечно же, его мысли вскоре переключились на перерождение оружия. Вот уже два года, как эта тема волновала всех, и без нее не обходился ни один разговор на кухне и ни одни дебаты в парламенте, а о церкви и говорить нечего – еще бы, наконец появилось зримое доказательство Бога, который, оказывается, не только существовал, но и заботился о неразумных чадах своих, забирая у них смертоносные игрушки.

Началось все с того страшного дня, когда террористы захватили несколько ядерных пусковых установок в Равал-пинди. Сутки все не отрывались от телевизоров, ожидая страшных новостей, и вдруг все закончилось благополучно. Показали, как террористов с мешками на голове выводят из бункера под дулами автоматов, комментаторы пели хвалу пакистанской службе безопасности, и только спустя неделю стали просачиваться первые слухи. Сначала говорили, что пакистанские умельцы что-то там не докрутили и, когда террористы стали нажимать кнопки, ничего не сработало, тут-то их и схватили. Это, в общем, никого особо не удивляло и меньше всего Кузница – для него армейский беспорядок отнюдь не был сенсацией. Потом вдруг, как гром среди ясного неба, прозвучало выступление архиепископа Десмонда Туту. Южноафриканский священнослужитель сказал, что не может и не желает хранить в тайне доказательство промысла божьего. Так мир впервые узнал о превращении ядерных зарядов в песок.

Потом было несколько других случаев перерождения ядерного оружия, как только возникала угроза его применения, а потом началась Третья война – флот Союза правоверных вышел из ливийских портов и направился к берегам Европы. Говорили, что на кораблях ядерное оружие, ядерные боеголовки несли и самолеты, базировавшиеся на авианосцах правоверных. В войну вступили Европейский Союз и Америка, чуть позже к ним присоединилась Россия – была образована Христианская коалиция. Не присоединяясь к коалиции, видимо, чтобы сохранить ее название, в войну с Союзом правоверных вступил Израиль, и там, на Ближнем Востоке, начались первые бои.

Вскоре корабли Союза правоверных подошли к острову Мальта, форпосту войск коалиции в Европе. Ядерная война казалась неизбежной, но все опять повернулось странным и чудесным образом. В одночасье на палубах авианосцев Союза правоверных вместо последних моделей МИГов и СУ оказались Яки и «Лавочкины» времен Отечественной, а на вооружении коалиции вместо сверхзвуковых «Миражей», «Фантомов» и тех же СУ в одну ночь оказались антикварные «Фарманы», «Харрикейны» и «Мессершмидты» Второй мировой. Такие же превращения произошли и с артиллерией.

Никто не знал, как обращаться с допотопным оружием, и война чуть было не прекратилась, так и не начавшись. Но фанатизм воинов аллаха требовал выхода, и она все-таки началась, но велась в основном стрелковым оружием. Только один раз на Острова был налет авиации правоверных. Три Яка сбросили несколько старых зажигательных бомб на порт, подожгли танкер, но и сами упали неподалеку в море. Видимо, аллах не помог «правоверным» освоить старую русскую технику, а русских инструкторов на этот раз не было – Россия воевала на стороне коалиции.

Опять перед мысленным взором Кузница возник желто-розовый город, окутанный дымом горящей нефти, возник и исчез, заслоненный величественной панорамой другого, такого не похожего на него города. Они проезжали по мосту, и открылись высокие желто-зеленые склоны, увенчанные золотыми маковками Лавры и круто нисходящие к широкой свинцово-серой реке.

– А что? – Хосе обернулся к ним с переднего сиденья. – И правда чуден, это…при тихой погоде.

– Ага, – вяло согласился Кузниц, видно, Хосе уже немного пришел в себя после таможни. – Ага… когда вольно и плавно…

– Ты ж не любишь Неньку, – тут же встрял Ариель, и они с Хосе привычно заспорили о патриотизме, настоящем и ложном.

Кузниц не слушал – скоро дом. И скоро он и появился, появился такой же, каким оставил его Кузниц месяц тому назад, – обшарпанный и непрезентабельный, но родной. И Инга стояла на балконе, махала ландскнехтам белою рукой. Ариель вышел из машины вместе с Кузницем и отсалютовал Инге на английский манер – полуразвернутой вперед ладонью, не касаясь головного убора. Инга засмеялась и приложила к виску два пальца.

– Пока! – Кузниц пожал руку Ариелю и махнул рукой Валере и Хосе. Хосе вяло поднял руку в ответ – идальго все еще был не в духе.

– Тримаймо оперативний зв'язок,[1]1
  Будем поддерживать оперативную связь (укр.)


[Закрыть] – сказал Ариель и полез в машину.

Потом Инга привычно взвизгивала, разбирая турецкие подарки, – особым успехом, как всегда, пользовался рахат-лукум. Звонили друзья и знакомые – в общем, была обычная и приятная суматоха «возвращения из дальних странствий». Спать Кузниц лег поздно, и приснился ему сон, который стал ему сниться в последнее время что-то слишком часто.

Ему приснилась гостиница «Золотой век» в Стамбуле, в которой он когда-то останавливался. Она выдвигалась на перекресток узких стамбульских улиц углом, как нос огромного многоэтажного лайнера. Все ее двенадцать этажей из черного стекла и хромированных переплетов нависали над коротким козырьком у входа. Шел дождь, и мокрые флаги на козырьке трепал ветер с Босфора. Под козырьком пряталась от дождя группа израильских туристов, ожидающих автобуса. Все они были молодые, громогласные, веселые – то и дело кого-нибудь, чаще какую-нибудь девицу, выталкивали под дождь и она с визгом ввинчивалась назад под козырек в толпу своих жизнерадостных соотечественников.

Он видел во сне и самого себя. Видел как бы со стороны, как он закрыл зонт и, поставив ногу на мраморную ступеньку крыльца, уже собирался тоже втиснуться в веселую толпу, как вдруг прямо на него толкнули очередную девицу. Девица была в теле, он подхватил ее, но не удержался на ногах и они оба упали.

Это и спасло им жизнь. Автоматные очереди прошли над ними, и сверху на девицу, и рядом на мрамор крыльца стали падать люди. Во сне он ощущал тяжесть лежащей на нем израильтянки, видел краем глаза, как, захлопывая на ходу дверцы, двое автоматчиков в масках прыгают в армейский джип, почувствовал, как намокает от чужой крови левая штанина джинсов, отпихнул от себя придавившую его девушку, попытался встать и проснулся.

«Слишком часто я вижу этот сон, – проснувшись, подумал Кузниц, – ведь это же реальность, ведь это действительно было, собственно, с этого и началась моя, так сказать, карьера. Именно в этот день вместе с турецкими полицейскими пришел Абдул и сделал мне предложение, перевернувшее всю мою жизнь и не только мою – жизнь ребят тоже резко переменилась, а ведь это я их втянул».

Он лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию спящей в соседней комнате Инги, слушая шум наконец-то собравшегося осеннего дождя за окном, и вспоминал, как все начиналось.

Вспомнил Абдула Хаджибея (он же Эйб Эджби), всего с ног до головы европейского, в сногсшибательном костюме от Армани, в ореоле запаха дорогого лосьона и тонких коричневых сигарок «Кафе-Крем», которые он курил одну за другой, прикуривая от золотой зажигалки «Зиппо», белокурого и томного, совсем не похожего на турка и еще больше не похожего на сотрудника IAO;[2]2
  International Anti-Terrorist Organization – Международная антитеррористическая организация (англ.).


[Закрыть] вспомнил гостиницу «Золотой век» в день теракта – турецких полицейских с автоматами на всех этажах, раненых и мертвых в вестибюле, машины «Скорой» перед подъездом, оттесняемую от гостиницы полицейским кордоном толпу зевак и журналистов.

В полусне, сквозь шум дождя, он опять, как три года тому назад, отчетливо услышал, как Абдул сказал ему тогда, входя в номер:

– Abe Hadjibey, Anti-terror Unit. This may be inconvenient, but are you Mr. Henry Kozinets?[3]3
  Эйб Эджби, Отдел по борьбе с терроризмом. Извините за беспокойство. Вы ведь Генри Козинец? (англ.)


[Закрыть]

«Джеймс Бонд егупецкий», – усмехнулся Кузниц этим неожиданно пришедшим, вызванным страшным сном воспоминаниям о начале своей ставшей уже привычной жизни секретного агента, и заснул.