Текст книги "Укрытие. Книга 1. Иллюзия"

Об этом он мог и не предупреждать – шумное веселье в соседнем помещении слышалось даже через закрытую дверь. Большинство обитателей сорока верхних этажей уже набились в кафе и зал. Еще несколько сотен людей в течение дня поднимутся тонкими ручейками со средних и нижних этажей, взяв на работе выходной или потратив отпускные читы, лишь бы полюбоваться четким видом на внешний мир. Для многих это было своего рода паломничеством. Некоторые поднимались на самый верх лишь раз в несколько лет, стояли перед экранами час-другой, бормоча, что снаружи ничего не изменилось, а потом возвращались, подгоняя детей и проталкиваясь сквозь встречный поток тех, кто еще шел вверх по лестнице.

Терри вручили ключи и временный значок шерифа. Марнс проверил батареи в своей рации, убедился, что в офисном приемнике выставлена достаточная громкость, и осмотрел пистолет. Затем пожал Терри руку и пожелал ему удачи. Джанс поняла, что им уже пора, и отвернулась от пустой камеры. Она попрощалась с Терри, кивнула Марше и пошла следом за Марнсом к двери.

– Тебя не беспокоит, что мы уходим сразу после очистки? – спросила она, когда они оказались кафе.

Она знала, как шумно здесь будет сегодня вечером и какой несдержанной станет толпа. По всему выходило, что сейчас самое неподходящее время, чтобы отвлекать Марнса от работы ради ее прихоти.

– Шутите? Да мне самому это нужно. Уйти отсюда, подумать. – Он взглянул на экран, почти невидимый за головами набившейся в помещение толпы. – До сих пор не понимаю, о чем Холстон думал. И не догадываюсь, почему он никогда не говорил со мной о том, что вертелось у него в голове. Может, когда мы вернемся, я наконец-то перестану ощущать его присутствие в кабинете, потому что сейчас я там едва могу дышать.

Джанс думала о его словах, пока они проталкивались сквозь толпу в кафе. По пластиковым чашкам разливали смесь фруктовых соков, мэр ощущала и резкий запах самогона, но игнорировала его. Люди желали ей удачи, просили быть осторожной, обещали голосовать. Новость о ее путешествии растеклась быстрее приправленного алкоголем пунша, хотя она почти никому ничего не говорила. У большинства создалось впечатление, что это путешествие будет началом перевыборной кампании. Молодежь, помнившая из шерифов только Холстона, уже отдавала Марнсу честь и называла его новым шерифом. Те же, у кого вокруг глаз уже легли морщины, лучше понимали ситуацию. Они кивали, когда путники проходили через кафе, и по-иному желали им удачи. «Пусть все будет хорошо, – говорили их взгляды. – Сделайте все, чтобы наши дети прожили не меньше, чем мы. Не дайте всему рухнуть, только не сейчас».

Джанс жила под гнетом этого бремени, и от такой тяжести у нее подкашивались ноги. Она молчала, пока они шли к центральной лестнице. Кто-то стал кричать, чтобы она произнесла речь, но эти одиночные возгласы мало кто поддержал – к ее великому облегчению. Что бы она сказала? Что сама не знает, за счет чего все работает и не разваливается? Что она не понимает даже собственного вязания: как получается, что из петель в конечном итоге образуется некая вещь? Скажет, что достаточно лишь одного надреза, чтобы погубить всю работу? Один надрез – и можно вытягивать нить, превращая вещь в холмик пряжи. Неужели люди всерьез думают, будто она все знает, хотя она всего-навсего соблюдает правила и законы, и поэтому все каким-то образом продолжает работать год за годом?

Она не понимала, почему все не разваливается. И не понимала этого праздника. Люди пьют и кричат, потому что для них опасность миновала? Потому что судьба их пощадила и очистка обошла стороной? Люди радуются, в то время как хороший человек, ее друг, ее партнер, помогавший обеспечивать их благополучие, лежит мертвый на холме рядом со своей женой. Если бы она произнесла речь и если бы речь не оказалась полна запретных фраз, то это были бы такие слова: «Вот два лучших человека из всех, кто пошел на очистку по собственной воле, – и что это говорит о большинстве тех, кто остался?»

Но сейчас было не время для речей. И не время для возлияний. Или для веселья. Сейчас пришло время для спокойных размышлений, и это стало одной из причин, почему Джанс поняла: ей надо уйти. Все изменилось. Не за день, за долгие годы. Она знала это лучше большинства остальных. Разве что еще старушка Макнил из отдела снабжения все понимала и видела грядущие перемены. Нужно прожить долго, чтобы знать такое наверняка, а ей было уже достаточно много лет. И пока время шло вперед, а мир двигался быстрее, Джанс все отчетливее понимала, что вскоре останется далеко позади. И больше всего она боялась – молча, но ежедневно, – что без нее этот их мир, возможно, изменится не так уж сильно.

9

Трость Джанс отчетливо звякала, опускаясь на очередную металлическую ступеньку. Вскоре эти постукивания стали метрономом, задающим ритм музыке лестницы, переполненной людьми и вибрирующей энергией после недавней очистки. Казалось, что, кроме них двоих, все движутся наверх. Выставив локти, они проталкивались навстречу этому потоку под возгласы «Привет, мэр!» и кивки Марнсу. Джанс видела на лицах желание назвать его шерифом, сдерживаемое лишь уважением к печальному поводу для его предполагаемого повышения.

– Сколько этажей вы решили пройти? – спросил Марнс.

– Что, уже устал? – Джанс обернулась, чтобы улыбнуться ему, и увидела, как его пышные усы приподнялись в ответной улыбке.

– Спускаться для меня не проблема. Возвращаться будет тяжело.

Их пальцы соприкоснулись на изогнутых перилах винтовой лестницы. Джанс хотелось сказать, что она совсем не устала, но вдруг она ощутила, что совершенно вымотана, и скорее морально, чем физически. Джанс совсем по-ребячески представила, что она снова молода, а Марнс подхватывает ее на руки и несет вниз по лестнице. Как приятно было бы избавиться от ответственности, довериться чьей-то силе. Это не было воспоминанием, это была мечта о будущем, которая так и не осуществилась. И Джанс почувствовала себя виноватой за подобные мысли. Она ощутила рядом мужа, его призрак, потревоженный ею…

– Мэр? Так сколько этажей?

Они остановились и взялись за перила, пропуская вверх носильщика. Джанс узнала парня: Коннер, еще подросток, но его спина уже была крепка, а походка уверенна. Он нес на плечах связку пакетов, и гримаса на его лице выражала не усталость или боль, а досаду. Что за толпа запрудила его лестницу? Откуда эти туристы? Джанс захотелось сказать что-нибудь ободряющее, хотя бы словами вознаградить тех, кто выполняет работу, на которую уже никогда не будут способны ее старческие руки и ноги, но парень уже умчался прочь, унося продукты и припасы с нижних этажей. Его движение замедлял лишь поток тех, кто медленно поднимался, чтобы увидеть внешний мир четко и полноцветно.

Они остановились между этажами отдышаться. Марнс протянул ей свою флягу, Джанс вежливо глотнула из нее, потом вернула.

– Я думала пройти сегодня половину, – ответила она наконец. – Но хочу сделать пару остановок по дороге.

Марнс глотнул из фляги и завинтил колпачок.

– Нанести визиты?

– Что-то вроде этого. Хочу заглянуть в роддом на двадцатом.

– Поцеловать детишек? – рассмеялся Марнс. – Мэр, они не будут за вас голосовать. При вашей жизни – точно.

Джанс не засмеялась.

– Спасибо, – поблагодарила она, изобразив на лице обиду. – Нет, не целовать детишек. – Она повернулась и пошла дальше, Марнс последовал за ней. – Дело не в том, что я не доверяю твоему профессиональному мнению об этой Джулс. С тех пор как я стала мэром, ты всегда выбирал только лучших.

– Даже?..

– Особенно его, – подтвердила Джанс, зная, о ком подумал Марнс. – Он был хорошим человеком, но с разбитым сердцем. А подобное губит даже лучших.

Марнс хмыкнул, соглашаясь.

– Так что мы будем проверять в роддоме? Насколько мне помнится, Джульетта родилась на не двадцатом…

– Верно, но сейчас там работает ее отец. Вот я и подумала: раз уж мы проходим мимо, можно и потолковать с ним, разузнать кое-что о дочери.

– Рекомендация отца? – Марнс рассмеялся. – Вряд ли вы от него услышите что-либо непредвзятое.

– А я думаю, что ты будешь удивлен. Я попросила Элис немного копнуть, пока собиралась в дорогу. И она нашла кое-что интересное.

– Да?

– Наша Джульетта еще не потратила ни единого отпускного чита.

– Ну, в механическом это не редкость. Они часто работают сверхурочно.

– Она не только не брала отпуск, но к ней еще никто не приходил в гости.

– Все равно не понимаю, куда вы клоните.

Джанс подождала, пока мимо пройдет семья. Мальчик лет шести или семи ехал на плечах отца, пригнув голову, чтобы не задевать нижнюю поверхность лестницы. Мать шла сзади с сумкой на плече, неся закутанного в одеяльце малыша. «Идеальная семья, – подумала Джанс. – Возмещают то, что взяли. Два за два. Именно то, для чего проводится и что иногда обеспечивает лотерея».

– Я объясню, куда клоню, – ответила она Марнсу. – Я хочу отыскать отца этой девушки, посмотреть ему в глаза и спросить, почему за почти двадцать лет, с тех пор как его дочь перебралась к механикам, он ее не навестил. Ни разу.

Обернувшись к Марнсу, она увидела, что тот хмурится.

– И почему она ни разу не поднялась, чтобы с ним повидаться, – добавила Джанс.

* * *

Встречный поток стал меньше, когда они спустились ниже десятого этажа и миновали верхние жилые уровни. С каждым шагом Джанс со страхом представляла, как будет подниматься назад. «Это еще легкая часть пути», – говорила она себе. Спуск походил на раскручивание стальной пружины, которая подталкивала вниз. Это напомнило Джанс страшные сны, в которых она тонула. Глупые кошмары, если учесть, что она никогда не видела такого количества воды, чтобы можно было погрузиться в нее целиком и уж тем более – уйти с головой и захлебнуться. Эти сны были вроде кошмаров о падении с большой высоты, наследие каких-то других времен. Всплывая фрагментами в сознании спящих людей, они намекали: мы рождены не для того, чтобы жить как сейчас.

И поэтому спуск казался неумолимым и непреодолимым. Словно ее тянул на дно тяжкий груз, и она чувствовала, что уже никогда не сможет выкарабкаться наверх.

Они миновали этажи, где производили одежду, – страну разноцветных комбинезонов, где появились на свет клубки пряжи. Над лестничной площадкой здесь витали запахи красителей и других химикатов. За окошком, прорезанным в изогнутой шлакобетонной стене, располагался продуктовый магазинчик. Перед ним толпились люди – их предшественники, усталые туристы, появившиеся на лестнице после очистки, уже опустошили полки, сметая все подряд. Несколько тяжело нагруженных носильщиков поднимались снизу, стремясь удовлетворить спрос, и Джанс признала ужасную правду о вчерашней очистке: этот варварский обычай приносил не только психологическое облегчение и возможность ясно видеть внешний мир, но еще и укреплял экономику укрытия. Внезапно появлялся повод для путешествия. Повод для торговли. Шел обмен слухами и новостями, родственники и старые друзья снова встречались впервые за несколько месяцев, а то и лет, – и все это добавляло жизнестойкости обществу. Как будто старик вставал, потягивался и разминал суставы, разгоняя кровь. Немощное существо опять становилось живым.

– Мэр!

Обернувшись, она увидела, что Марнс отстал почти на целый виток винтовой лестницы. Джанс остановилась, дожидаясь, пока он ее догонит; помощник шерифа спускался, внимательно глядя под ноги, чтобы в спешке не споткнуться.

– Полегче, – попросил он. – Я не смогу угнаться, если вы снова возьмете такой темп.

Джанс извинилась. Она даже не заметила, что стала двигаться быстрее.

Когда они достигли второго жилого яруса ниже шестнадцатого этажа, Джанс осознала, что на этой территории она не была почти год. Здесь с топотом носились по лестнице дети, иногда застревая среди медленно поднимающихся взрослых. Начальная школа для верхней трети укрытия располагалась как раз над роддомом. Судя по беготне и визгу, занятия в школе были отменены. Очевидных причин для этого имелось две: учителя понимали, как мало детей придет на занятия (потому что родители наверняка прихватят их с собой наверх), а кроме того, многие учителя тоже хотели подняться и полюбоваться обновленным видом. Джанс и Марнс миновали лестничную площадку перед школой, где нарисованные мелом прямоугольники для игры в классики были почти стерты прошедшими здесь днем людьми, а дети сидели, обхватив перила, выставив тощие коленки и болтая ногами, и где крики и визги понижались до шепота, когда рядом появлялись взрослые.

– Рад, что мы уже почти пришли. Мне нужно отдохнуть, – сказал Марнс, когда они спустились еще на этаж и оказались у роддома. – Я надеюсь, что отец Джулс не занят и сможет с нами встретиться.

– Сможет. Элис послала ему сообщение из моего офиса. Он знает, что мы идем.

Они пересекли людской поток на площадке и перевели дух. Когда Марнс протянул флягу, Джанс сначала долго пила, а потом стала рассматривать свое отражение в изогнутой и поцарапанной поверхности: не растрепались ли волосы?

– Вы прекрасно выглядите, – сказал помощник шерифа.

– Как подобает мэру?

– И даже чуточку лучше, – рассмеялся он.

Когда он это сказал, Джанс почудилось, что в его стариковских карих глазах что-то блеснуло. Но, наверное, то был лишь свет, отразившийся от фляги в тот момент, когда он подносил ее к губам.

– Двадцать этажей всего за два часа с небольшим. Я не рекомендую и впредь поддерживать такой темп, но рад, что мы уже настолько далеко. – Он вытер усы и завел руку за спину, пытаясь уложить флягу обратно в рюкзак.

– Дай-ка, – сказала Джанс. Она взяла у него флягу и сунула в сетчатый кармашек на рюкзаке. – И здесь говорить буду я, – напомнила она.

Марнс поднял руки с раскрытыми ладонями, показывая, что ничего иного ему и в голову не приходило. Он потянул одну из створок тяжелой металлической двери, и та открылась безо всякого скрипа. Подобная тишина поразила Джанс. Она привыкла слышать скрежет открываемых и закрываемых дверей на всех этажах. Этот звук был в чем-то схож с криками животных, разводимых на фермах: всегда есть, всегда громко. Но здесь петли оказались смазаны, и было очевидно, что смазку постоянно обновляли. Плакаты на стенах в приемной тоже требовали соблюдать тишину. Крупные надписи сопровождались изображениями губ с прижатым к ним пальцем или кругами с перечеркнутыми открытыми ртами. Очевидно, здесь к тишине относились серьезно.

– Не припоминаю, что видел так много знаков, когда был здесь в последний раз, – прошептал Марнс.

– Наверное, слишком много болтал, потому и не заметил.

Через стеклянное окошко на них свирепо взглянула медсестра, и Джанс толкнула Марнса локтем.

– Мэр Джанс для встречи с Питером Николсом, – сказала она женщине.

Медсестра за окошком и глазом не моргнула:

– Я знаю, кто вы. Я за вас голосовала.

– О, конечно. Спасибо.

– Проходите.

Женщина нажала кнопку у себя на столе, дверь возле нее негромко зажужжала. Марнс толкнул створку, и Джанс вошла следом за ним.

– Наденьте это, пожалуйста.

Сестра – судя по сделанной от руки надписи на карточке, ее звали Маргарет – протянула два аккуратно сложенных белых халата. Джанс взяла оба и вручила один Марнсу.

– Вещи можете оставить у меня.

Спорить с Маргарет явно не следовало. Джанс сразу ощутила, что, пройдя через негромко жужжащую дверь, очутилась в мире этой гораздо более молодой женщины и стала ее подчиненной. Она прислонила трость к стене, сняла рюкзак, положила его на пол и надела халат. Марнс возился со своим халатом, пока Маргарет не помогла ему, придержав рукава. Надев халат поверх рубашки, он уставился на длинные концы пояса так, как будто понятия не имел, что с ним делать дальше. Посмотрев, как Джанс завязывает пояс, он кое-как справился со своим и закрепил полы халата.

– Ну что? – спросил он, заметив, что Джанс за ним наблюдает. – Вот потому я и хожу с наручниками. Да, я так и не научился завязывать узлы, и что с того?

– За шестьдесят-то лет, – протянула Джанс.

Маргарет нажала другую кнопку на столе и указала на коридор:

– Доктор Николс сейчас в детской. Я ему сообщу, что вы идете.

Джанс двинулась первой. Марнс пристроился следом и спросил:

– Неужели так трудно поверить?

– Вообще-то, мне кажется, что это довольно мило.

Марнс фыркнул:

– Ужасное слово по отношению к мужчине в моем возрасте.

Джанс мысленно улыбнулась. В конце коридора она остановилась перед двойными дверями и чуть приоткрыла створку. В следующем помещении свет был приглушен. Джанс распахнула дверь шире, и они вошли в полупустую, но чистую комнату ожидания. Джанс вспомнила такую же комнату на средних этажах, где она ждала вместе с другом, пришедшим за своим ребенком. За стеклянной перегородкой находилось несколько колыбелей и кроватей. Джанс положила руку на бедро и нащупала твердую шишку бесполезного теперь имплантата, вживленного после рождения и никогда не извлекавшегося. Ни разу. Пребывание в этой детской напомнило ей обо всем, что она потеряла, чем пожертвовала ради работы. О ее призраках.

В полутемной детской невозможно было разглядеть, шевелится ли в какой-нибудь кроватке новорожденный. Разумеется, Джанс сообщали обо всех успешных родах. Как мэр, она подписывала поздравительные письма и свидетельства о рождении для каждого малыша, но их имена уносились из памяти в потоке дней. Она редко могла вспомнить, на каком этаже живут чьи-то родители и первый это у них ребенок или второй. Джанс с грустью признала, что свидетельства о рождении стали для нее всего лишь дополнительной бумажной работой, очередной механически выполняемой обязанностью.

Среди кроваток перемещался силуэт взрослого. Свет из комнаты ожидания поблескивал на зажиме его планшета с заметками и на металлической авторучке. Человек этот был высок и, судя по походке и телосложению, уже в возрасте. Он не торопясь склонился над кроватками и что-то разглядывал, после чего два металлических пятнышка соединялись над бумагой – он делал записи. Закончив работу, мужчина пересек комнату и вышел через широкую дверь к Марнсу и Джанс в комнату ожидания.

Джанс отметила, что Питер Николс смотрится импозантно. Высокий и худощавый, но не как Марнс, у которого при ходьбе ноги сгибались и разгибались с какой-то неловкостью. Питер имел худобу человека, привыкшего к физическим нагрузкам, вроде нескольких знакомых Джанс носильщиков, шагавших по лестнице через две ступеньки и смотревшихся так, словно для них подобная скорость была нормальной от рождения. Высокий рост придавал Николсу уверенности. Джанс почувствовала это, когда взяла его протянутую руку и ощутила пожатие.

– Вы пришли, – просто сказал доктор Николс. Это была холодная констатация факта, лишь с легким намеком на удивление. Он пожал руку Марнса, но его взгляд снова обратился Джанс. – Я объяснил вашему секретарю, что мало чем смогу помочь. Я не видел Джульетту с тех пор, как она стала «тенью» двадцать лет назад.

– Вообще-то, именно об этом я и хотела поговорить. – Джанс взглянула на мягкие скамьи и легко представила на них взволнованных дедушек, бабушек, дядюшек и тетушек, с нетерпением ожидающих, пока родителям вручают новорожденных. – Мы можем присесть?

Николс кивнул и пригласил их к скамье.

– Я очень серьезно отношусь к каждому назначению на должность, – пояснила Джанс, присаживаясь рядом с доктором. – Я уже в таком возрасте, что большинство судей и представителей закона, которых я назначу, наверняка меня переживет, поэтому я выбираю тщательно.

– Но такое бывает не всегда, верно? – Николс склонил голову набок. Его худощавое и тщательно выбритое лицо осталось бесстрастным. – В смысле, когда переживают вас.

Джанс сглотнула. Сидящий рядом Марнс шевельнулся.

– Семью надо ценить, – сменила тему Джанс, поняв, что услышала еще одну констатацию факта, без намерения причинить боль. – А Джульетта пробыла «тенью» весьма долго и выбрала очень ответственную работу.

Николс кивнул.

– Почему вы с Джульеттой никогда не навещали друг друга? То есть – ни разу за двадцать лет. Она же ваш единственный ребенок.

Николс слегка повернул голову, его взгляд переместился на стену. Джанс на мгновение отвлек силуэт за стеклом – медсестра, совершающая обход. За другими двойными дверями располагались, как она решила, родильные палаты, где, возможно, прямо сейчас какая-нибудь приходящая в себя после родов молодая мать ждала, когда ей вручат ее самое драгоценное сокровище.

– У меня был еще и сын, – сообщил Николс.

Джанс потянулась было к сумке, чтобы достать папку с информацией о Джульетте, но вспомнила, что сумки сейчас у нее нет. Брат. Эту деталь она упустила.

– Вы не могли об этом знать, – пояснил Николс, увидев удивление на лице мэра. – Он не выжил. Говоря технически, он даже не родился. А лотерея продолжилась без нас.

– Мне очень жаль…

Она с трудом подавила желание взять Марнса за руку. Десятилетия прошли с тех пор, как их руки намеренно соприкасались, но внезапная печаль, наполнившая комнату, заставила забыть об этой многолетней пустоте.

– Мы хотели назвать его Николас, в честь моего деда. Он родился преждевременно. Один фунт и восемь унций[1]1
  Примерно 730 граммов.


[Закрыть].

Точность, с которой он вспомнил детали, в каком-то смысле показалась более печальной, чем если бы он дал волю эмоциям.

– Его интубировали, поместили в инкубатор, но возникли… осложнения. – Николс уставился на свои руки. – Джульетте тогда исполнилось тринадцать лет. Она испытывала такой же восторг, как и мы. Сами можете представить – у нее вот-вот должен был появиться младший братишка. Ей оставался всего год до начала ученичества у матери, акушерки. – Николс поднял взгляд. – Заметьте, не здесь, в этом роддоме, а на средних этажах, где мы вместе работали. Я тогда был еще интерном.

– И Джульетта?.. – Джанс пока не могла понять, в чем тут связь.

– В инкубаторе возникла неисправность. Когда Николас… – Доктор отвернулся и потянулся рукой к глазам, но справился с эмоциями. – Извините. Я все еще называю его по имени.

– Все в порядке.

Джанс держала Марнса за руку. Она сама не понимала, когда и как это произошло. Похоже, доктор не заметил. Или же, скорее, ему было все равно.

– Бедная Джульетта. – Он покачал головой. – Она обезумела от горя. Сперва она во всем обвинила Роду – опытную акушерку, которая буквально сотворила чудо, подарив нашему мальчику хотя бы слабый шанс. Я все объяснил Джульетте. Правда, думаю, она и так это понимала. Ей просто нужно было кого-то ненавидеть. – Он кивнул Джанс. – Девочки в таком возрасте… сами знаете.

– Можете мне не верить, но я помню. – Джанс вымученно улыбнулась, доктор Николс ответил тем же. Она почувствовала, как Марнс сжал ее руку.

– И лишь когда ее мать умерла, она стала винить во всем отказавший инкубатор. Точнее, не сам инкубатор, а то состояние, в котором он находился. Там все было старое и держалось на честном слове.

– Ваша жена умерла от послеродовых осложнений? – Джанс решила, что это еще одна деталь в деле Джульетты, которую она, наверное, пропустила.

– Моя жена покончила с собой неделю спустя.

Опять все та же отстраненность профессионального врача. Джанс не могла понять: то ли причиной стал защитный механизм, включившийся после всего происшедшего, то ли это была врожденная черта характера.

– Кажется, я припоминаю ту историю, – произнес Марнс. Это были его первые слова за все время посещения.

– Я сам выписывал свидетельство о смерти. Поэтому мог указать любую причину, какую хотел…

– И вы признаётесь в подобном? – Марнс попытался встать. Джанс не могла предположить, для чего именно, и потому сжала ему руку, чтобы он оставался на месте.

– Неофициально? Конечно. Признаюсь. Так или иначе, ложь оказалась бесполезной. Джульетта была умна даже в том возрасте. Она все узнала. И это подтолкнуло ее…

– Подтолкнуло к чему? – спросила Джанс. – К душевному расстройству?

– Нет. Я собирался сказать другое. Это подтолкнуло ее к уходу. Она подала заявление о смене специализации. Потребовала перевести ее вниз, в механический, чтобы стать там ученицей, чьей-то «тенью». Она была на год моложе, чем требовалось для такого перевода, но я дал согласие. Подписал ее заявление. Думал, что она попадет туда, подышит воздухом «глубины» и вернется. Я был наивен. Решил, что свобода пойдет ей на пользу.

– И с тех пор вы ее не видели?

– Только раз. Несколько дней спустя, на похоронах ее матери. Она поднялась самостоятельно, пришла на похороны, обняла меня, а потом ушла обратно. Как мне потом сказали, проделала спуск без единой остановки. Я стараюсь быть в курсе того, что с ней происходит. У меня есть коллега в нижнем роддоме, и он мне время от времени посылает весточки о ней. Она вся в делах, вся в делах…

Николс помолчал, затем рассмеялся:

– Знаете, когда она была маленькая, я видел в ней только копию матери. Но она выросла и стала больше похожа на меня.

– Вам известно о ней что-либо, что могло бы помешать ей стать шерифом укрытия или сделало бы ее неподходящей кандидатурой для такой должности? Вы ведь понимаете, что требуется для этой работы и с чем она связана?

– Понимаю. – Николс окинул взглядом Марнса, от медного значка, видневшегося в просвете кое-как завязанного халата, до выпирающего на боку холмика кобуры. – Всем работникам правопорядка в укрытии нужен человек наверху, отдающий команды, верно?

– Более или менее, – подтвердила Джанс.

– Почему она?

Марнс кашлянул:

– Однажды она помогла нам в расследовании…

– Джулс? Она поднималась наверх?

– Нет. Это мы спускались.

– Ее никто такому не учил.

– И никого из нас не учили, – заметил Марнс. – Это скорее… политическая должность. Гражданский пост.

– Она не согласится.

– Почему? – спросила Джанс.

Николс пожал плечами:

– Полагаю, сами увидите. – Он встал. – Хотел бы я уделить вам больше времени, но мне действительно пора возвращаться. – Он посмотрел на двойные двери. – Я скоро запущу внутрь семью…

– Понимаю. – Джанс встала и пожала ему руку. – Спасибо, что согласились поговорить с нами.

Он рассмеялся:

– А у меня был выбор?

– Конечно.

– Что ж, жаль, что я не знал об этом раньше.

Он улыбнулся, и Джанс поняла, что он шутит или старается шутить. Когда они расстались с Николсом и двинулись обратно по коридору, чтобы вернуть халаты и забрать свои вещи, Джанс осознала, что ее все больше интригует кандидатка Марнса. Это было не в его стиле – женщина с самых нижних этажей. Личность с багажом. Может, у него были какие-то другие причины? И когда Марнс услужливо придержал дверь, ведущую в главную приемную, мэр задумалась: не пошла ли она с ним потому, что у нее тоже были другие причины?