Текст книги "Великая Испанская империя"

8. Новая Испания в мире и покое

Для большинства мексиканцев независимость была своего рода реставрацией, событием, которое покончило с междуцарствием, что началось с завоевания. И наоборот, период «вице-королевства» Новая Испания воспринимался как некая интермедия.

Октавио-Пас. «El peregrino en su patria»[47]47
  «Паломник в своем отечестве» (исп.).


[Закрыть]

В мае 1568 года Мартин Энрикес де Альманса был назначен четвертым по счету вице-королем Новой Испании²⁴⁸, а его фактическое правление в Новом Свете началось 11 ноября. Он провел на этой должности много лет, вплоть до 1580 года, и подарил новому королевству – ибо таковым оно действительно являлось – стабильность, которой столь отчаянно недоставало при его обходительном предшественнике Гастоне де Перальте. Энрикес, к слову, не отличался гибкостью. Он объяснял, что его философия управления сводится к стремлению «избегать всяких нововведений, а когда оные все же представляются необходимыми, действовать крайне осторожно»²⁴⁹. Королю Филиппу и испанскому двору Энрикес рисовался идеальным бюрократом. Он интересовался историей и заботился о сохранности документов, которые справедливо считал одной из лучших гарантий надлежащего управления. Он вел себя в строгом соответствии с представлением о том, как полагается действовать должностному лицу как в Новой Испании, так и в Перу, где ему также доверили быть вице-королем. Энрикес категорически не терпел распрей и междоусобиц среди criollos и penin-sulares [48]48
  Букв. «полуостровные» (исп.). Зд.: прибывшие из Испании.


[Закрыть], равно как и отказывался смириться с соперничеством между духовенством из мирян и францисканцами. Он определенно был осмотрителен и решителен.

Энрикес был третьим сыном маркиза Альканисеса, который являлся прямым потомком по мужской линии короля Альфонсо XI Кастильского и состоял в отдаленном родстве с Хуаной Энрикес, матерью короля Фердинанда Арагонского. Свой маркизат отец Энрикеса получил в признание его верности испанской короне во время восстания комунерос. Мартин, как считается, родился в Вальядолиде и провел детство и юность при дворе. Он женился на Марии Манрике де Кастилья, дочери маркиза Агилар-и-Кампоо. Все сыновья Мартина Энрикеса, кроме одного (тоже Мартина), стали монахами. Одна из его сестер вышла замуж за Конде де Ниеву, вице-короля Перу. Иными словами, Энрикес принадлежал к великому роду государственных служащих, который сыграл весьма важную роль в годы становления испанской империи. Должно быть, ему было около шестидесяти лет, когда его отправили в Новую Испанию в 1568-м, но сложно сказать, обладал ли он каким-либо прежним административным опытом. По-видимому, тогда считалось, что любой аристократ способен командовать людьми и взаимодействовать с индейцами (недаром герцог Веллингтон позднее утверждал, что любой джентльмен способен повести людей за собой).

Энрикес согласился с назначением доктора Педро Мойи, священнослужителя из благородного кордовского семейства, архиепископом Мексики в знак признания желания этого прелата учредить в Новой Испании инквизицию. В ознаменование этого события прошли пышные торжества – в частности, поставили забавную пьеску Хуана Переса Рамиреса под названием «Духовное обручение пастора Педро и мексиканской церкви». Рамирес, который вскоре стал священником, считается первым драматургом мексиканского происхождения. За пьесой последовала драматизированная беседа о посвящении Мойи авторства Фернана Гонсалеса де Эславы, известного севильянца, который прибыл в Новый Свет около 1560 года. Главный герой сочинения, mulatto [49]49
  Мулат (исп.).


[Закрыть], излагает свои воззрения таким образом, что инквизиторы потешались, а вице-король разгневался²⁵⁰. Такие персонажи текста, как «Вера», «Надежда», «Щедрость» и «Мексиканская церковь», делали сочинение аллегорическим и содержали – на взгляд строгого вице-короля – недопустимые сатирические намеки. Шутка насчет собирания налогов (не самый типичный предмет для оттачивания остроумия) побудила Энрикеса запретить постановку. «У меня начинаются колики, – писал Энрикес совету по делам Индий, нисколько похоже, не утрируя, – и никто бы не одобрил подобное, ибо посвящение и принятие паллия, безусловно, не являются поводом для фарса»²⁵¹.

Вскоре появился язвительный памфлет, содержавший насмешки над вице-королем и над налогами; его прибили к дверям собора. Взбешенный Энрикес незамедлительно заключил под стражу предполагаемых авторов, Гонсалеса де Эславу и Франсиско де Терраса. Между тем архиепископ Мойя избавил себя от ненужной головной боли благодаря тому, что цензор инквизиции, умный и неутомимый фра Доминго де Салазар, священник из Лабастиды в Алаве (Страна басков), счел возможным одобрить постановку. (Сам Мойя раньше был инквизитором в Мурсии в Кастилии.) Гонсалес де Эслава как будто не пострадал от непродолжительного заключения и продолжил сочинять остроумные диалоги.

Указания Энрикесу, подписанные королем Филиппом в Аранхуэсе 7 июня 1568 года, как обычно, составили пятьдесят семь абзацев. Новому вице-королю предписывалось уделять особое внимание учреждению новых монастырей и колледжей, где могли бы получать образования как mestizas [50]50
  Метиски (исп.).


[Закрыть], так и девочки-индеанки. Также требовалось строить новые больницы. Еще вице-королю поручалось продолжать политику переселения индейцев в города, чтобы они не жили «вольготно и привольно» в сельской местности. Монастыри не следовало строить слишком близко друг к другу. За индейцами, трудившимися на серебряных копях, надлежало присматривать особенно тщательно. Если с кем-то из индейцев обращались как с рабом, хотя формально он считался свободным человеком, с этим предлагалось немедленно разобраться. На сахарных мельницах должны были работать чернокожие африканцы, а не индейцы. Еще поручалось проводить инспекции, дабы гарантировать, что среди множества доставляемых из далекой Испании томов не найдется ни одного из составленного инквизицией «Списка запрещенных книг».

Энрикес прошел испытание огнем еще до того, как начал исполнять свои обязанности. Он прибыл в Новую Испанию в сентябре 1568 года в одном из кораблей Flota (флота, что перевозил сокровища и товары из Новой Испании в метрополию) в сопровождении испанского военного эскорта. Прежде чем новый вице-король добрался до порта Веракрус, смелый английский моряк Джон Хоукинс вошел в гавань Сан-Хуана де Улуа с грузом рабов. Хоукинса неприятно поразили размеры военного эскорта испанцев. В последовавшей битве маленькая английская флотилия была уничтожена, лишь один корабль, которым командовали сам Хоукинс и молодой, но даровитый Фрэнсис Дрейк, его двоюродный брат, сумел кое-как добраться до Англии. После этой схватки Хоукинс посвятил себя созданию по-настоящему боеспособного английского военного флота, а Дрейк до конца жизни делал все возможное, чтобы отомстить за позор, разоряя испанские торговые маршруты²⁵².

В 1580 году, когда Энрикес покинул Новую Испанию и отправился в Перу, фра Антонио Понсе в своем дневнике лирически описывал вице-королевство для comisario general ордена францисканцев. Эти места по-прежнему сохраняли свою дикую красоту, и монаху чудилось, что великие озера словно обнимают ныне принадлежащий испанцам город. Овощи и фрукты все еще выращивали на чинампах, то есть в «плавающих садах», как и траву на сено для лошадей. Древесный уголь и хворост, крупы, одеяла и гончарные изделия привозили ежедневно на каноэ, которыми мексиканцы умело правили, опираясь на длинные шесты. Как выразился Энрикес, покидая свой пост, в Новой Испании имелось «две республики, коими следовало управлять», – индейская и испанская. Увы, «индейцы столь жалкие, что всем христианам надлежит им сострадать»²⁵³.

Впрочем, имелись минимум два повода для тревоги: во‑первых, многие каналы стали едва проходимыми из-за мусора, который в них бросали; во‑вторых, здания старого города постепенно, год за годом, оседали и затапливались. Чтобы справиться с этим, строители возводили новые причалы у величавых зданий. Однако постоянно присутствовал риск наводнений, а лагуна источала «зловонный смрад».

Стихотворения епископа Бернардо де Бальбуэны, испанского священнослужителя из Вальдепеньяса в Кастилии, великолепно подытоживают картину. В 1600 году Бальбуэна еще оставался приходским священником, но собирался двинуться в столицу. Там ему предстояло написать «La Grandeza Mexi-cana» (1604) и эпическую поэму «El Bernardo o Victoria de Roncesvalles» [51]51
  «Мексиканская знать», «Бернардо, или Виктория при Ронсевале» (исп.).


[Закрыть] (1624). Позднее он стал аббатом Ямайки, а затем епископом Пуэрто-Рико. Он был прекрасным лириком, а его сонеты заслуженно пользовались известностью. Вот пример:

 
Perdido ando senora, entre la gente
Sin vos, sin mí, sin Dios, sin vida,
Sin vos porque de mí no sois servida,
Sin mí porque sin vos no estoy presente…
O vos por quien perdi alegria y calma
Miradme amable y volvereisme al punto
A vos, a mi, a mi sez, mi Dios, mi vida.
 

 
[Госпожа, я брожу потерянным среди людей,
Без вас, без себя, без Бога, без жизни,
Без вас, потому что вам я не всегда служу,
Без себя, потому что без вас я не существую…
О вы, из-за кого я утратил счастье и спокойствие,
Молю, любезно посмотрите на меня и верните мне
Себя, меня, мою сущность, моего Бога, мою жизнь.]
 

В те времена в городе Мешико насчитывалось до 4000 белых, которые жили, используя труд бесчисленных индейцев²⁵⁴. Вероятно, чернокожих африканцев было ничуть не меньше, чем самих испанцев; преимущественно это были рабы, но встречались и свободные африканцы, которые решительно, не чураясь угрожать насилием, подчинили себе многие городские поставки. Индейцы прибывали в столицу с товарами по привычным дорогам, а дальше их встречали африканцы, вынуждавшие продавать привезенные товары по номинальной стоимости. Цены на товары, которые затем продавались в городе, были намного выше тех сумм, что выручали от продаж индейцы²⁵⁵.

С 1573 года в столице строился новый собор, архитектором которого был Франсиско Бесерра. Как и семейство Писарро, он был уроженцем Трухильо в Эстремадуре. Бесерра прибыл из Испании вместе с вице-королем Энрикесом²⁵⁶, а позднее строительство собора продолжил уроженец Бургоса Клаудио де Арсьенага²⁵⁷. Собор имел пять нефов, по фактическому стандарту для храмов испанского Возрождения. Создавалось впечатление, будто крыша собора готическая, однако фронтоны ниже были характерно ренессансными. Боковые часовни тоже венчали готические купола, зато двери (portadas) были дорическими по стилистике. Этими изменениями собор во многом обязан кантабрийцу Хуану Мигелю де Агуэро, архитектору храма в Мериде, позднее трудившемуся в столице над возведением женского монастыря Кармен. При соборе имелись ризница и дом капитула. С первых дней собор владел прекрасным изображением Девы Марии кисти Симона Перейнса²⁵⁸.

Больниц в городе Мешико насчитывалось шесть, из которых четыре предназначались для испанцев, одна обслуживала индейцев, а последнюю отвели для африканцев и метисов. Монастырей имелось семь: один доминиканский (Санто-Доминго); два августинских, причем один проектировался, довольно неожиданно, как средняя школа; два францисканских (босоногих приверженцев святых Космы и Дамиана и монастырь обсервантов Святого Франциска) и один иезуитский (отмечу, что иезуиты обосновались в столице в 1572 году, когда в Новый Свет прибыли первые двенадцать братьев)²⁵⁹. Кармелиты, пекшиеся о местном населении, построили отдельный индейский район Сан-Себастьян. Для женщин также существовало семь монастырей: сестер-минимиток, концепционисток, марианиток, иеронимиток, сестер Святой Клары [52]52
  Минимитки – женская ветвь нищенствующего ордена минимов, активно развивалась именно в Испании; концепционистки – приверженки ордена Непорочного Зачатия; марианитки – монахини, почитавшие Деву Марию, поклонение которой в Америке усилилось с распространением слухов о явлении Богородицы (Марии Гваделупской) в 1531 г. некоему индейцу на холме близ Мешико; иеронимитки – женская ветвь монашеского ордена святого Иеронима, активно участвовавшего в освоении испанской Америки; сестры Святой Клары (клариссинки) – женский орден, тесно связанный с францисканцами.


[Закрыть], а также кающихся и отшельниц. Среди монахинь попадались великолепные поварихи, еще они шили красивые платья для повсеместно встречавшихся образов Приснодевы, распевали чудесные колыбельные, а порой им дозволялось даже терять рассудок в любовном восторге. Иезуиты уделяли особое внимание выращиванию маиса и потому могли сосредоточить усилия на производстве пульке, светлого алкогольного напитка, по консистенции схожего с сиропом и делавшегося из кактуса магуэй. Роскошная гасиенда Святого Ксавье в долине Мешико в восемнадцатом столетии выдавала ежегодно 3000–3500 тонн пульке²⁶⁰.

Различные ордена старались окормлять паству в разных областях. Так, изобретательные францисканцы доминировали в Теночтитлане, Тлателолко, Тешкоко, Тламаналько и Шочимилько. Доминиканцев следовало искать в Чалко, Такубае и Койоакане. Августинцы чаще всего стекались в Акольман, но еще их можно было встретить в Кулуакане и в Мишкике²⁶¹.

В 1570-х годах в большинстве монастырских садов выращивали европейские плодовые деревья. Как правило, предпочтение отдавалось апельсинам, лимонам, яблокам, персикам, гранатам и винограду. Также высаживали ивы и белые тополя, и повсюду произрастали европейские полевые цветы.

Индейцы продолжали жить собственной загадочной жизнью, которую столь сложно было вообразить европейским историкам. Мужчины обычно ходили босыми и не носили штанов, хотя иногда некоторые из них надевали сандалии и длинные портки. Верхнюю половину тела обыкновенно скрывали под рубашками и хлопковыми накидками с завязками на плечах. Встречались индейцы в шляпах. Их женщины по-прежнему расхаживали в huipiles (платьях с вышивкой) и юбках. Мало кто из испанцев знал, о чем помышляют туземцы, тем более что с каждым годом тех из-за болезней становилось все меньше.

Спали индейцы в основном, как и прежде, на petates (подстилках), а отнюдь не в гамаках или тем более в кроватях. Пищу принимали, сидя на полу своих убогих домишек, никаких стульев или столов не было и в помине. Теперь к их имуществу добавилось несколько христианских образов, а еще в домах можно было обнаружить корзины, куда складывали скарб, и metates, жернова, на которых мололи муку для маисовых лепешек. Свечи, завезенные из Испании, быстро и широко распространились, для местного населения это стало реальным улучшением жизни.

Вице-король Энрикес в значительной степени причастен к тому, что эти годы оказались периодом мира и спокойствия. Со вспышкой оспы в 1576 году благополучно справились, причем Энрикес рыцарственно попытался сам ухаживать за несколькими заболевшими индейцами. Он также освободил многих туземцев от необходимости выплачивать формальную дань испанской короне. При этом в 1569 году, в свой первый год пребывания в должности, он отослал в Испанию серебра на сумму 1 111 211 песо; таких показателей никогда ранее достигать не удавалось²⁶². Еще он затеял постройку дренажа для озера Тешкоко и desague (дренирование, букв. обезвоживание) Уэуэтоки, поселения индейцев отоми на северо-западе долины Мешико.

Эта масштабная операция растянулась, если брать осуществление проекта целиком, на три столетия. В 1600 году на строительстве трудилось до 2000 индейцев, и к 1608 году вода начала поступать в долину в прибрежные земли через новый туннель от озера Тешкоко. Туннель имел 13 футов в высоту и 213 футов в ширину и уходил в самом глубоком месте на глубину 175 футов. Его длина составляла четыре мили.

Мартин Энрикес вдобавок являлся истовым приверженцем «амальгамирования», радикального способа применения ртутной амальгамы, то есть смеси жидкой ртути с серебром²⁶³. Также он публично поддерживал экспорт бразильского дерева (цезальпинии) и древесины других пород. Вице-король оказывал всемерное содействие «protomedico» короля Филиппа, доктору Франсиско Эрнандесу, который в 1570-х годах собирал все сведения, какие мог отыскать, о травах, деревьях и растениях Новой Испании, обладающих целебными свойствами. К 1576 году каталог Эрнандеса составлял шестнадцать томов описаний и иллюстраций²⁶⁴.

Несмотря на описанный выше скандал с драматургами Рамиресом и Гонсалесом де Эславой, Энрикес считался покровителем искусств и образования. Так, он всецело поддержал перевод и издание Евангелий на туземных наречиях; имеются в виду книги «Doctrina cristiana en lengua Méxica» («Христианская доктрина на мексиканском языке», конец 1560-х годов, автор доминиканец фра Бенитес Фернандес); «Vocabulario en lengua castellana» («Словарь на кастильском языке», завершен в 1571 году, автор талантливый францисканец фра Алонсо ден Молина); и «Arte en lengua Zapoteca» («Искусство на языке сапотеков», 1578 и далее, автор фра Хуан де Кордоба). Публиковались и научные труды, например, «Summa y recopilación de cirugía» («Трактат по хирургии») Алонсо Лопеса (1578), «Tratado breve de anatomía y cirugía» («Краткий трактат по анатомии и хирургии») фра Агустина Фахардо и «Opera medicinalia» («Свод лекарств») доктора Франсиско Браво²⁶⁵. Последний, уроженец Севильи, прибыл в Новую Испанию в 1560-х и подружился с уважаемым Франсиско Сервантесом де Саласаром, латинистом и официальным историком столицы. Первоначальную известность Браво завоевал серией латинских диалогов. Были опубликованы три диалога, отличные характеристики местного университета и его деятельности²⁶⁶. Позднее он стал специалистом по американским заболеваниям, прежде всего по el tabardillo, лихорадке, которая, подобно кори, проявлялась в обильной кожной сыпи.

При Энрикесе Новая Испания получала немалое количество лучших современных испанских книг, от «Селестины», блестящего диалога Фернандо де Рохаса²⁶⁷, до «Ласарильо с Тормеса», анонимного сатирического плутовского романа 1554 года, от «Амадиса Галльского» до «Тиранта Белого» и стихов Гарсиласо де ла Веги и Хуана Боскана Альмогавера. Стихотворения римских поэтов, тех же Вергилия, Сенеки и Овидия, тоже встречались в объемистых тюках с книгами, доставлявшихся из Веракруса. Разумеется, столь ценный груз перевозили на мулах, которыми правил опытный погонщик (arriero). К 1570-м годам эти погонщики сделались настолько же неотъемлемой частью пейзажа Новой Испании, насколько они были привычны глазу в метрополии²⁶⁸.

Мартин Энрикес пожелал уйти в отставку в 1580 году, но король попросил его отправиться в Перу. Он согласился из верности короне, однако, как и первый вице-король Антонио де Мендоса, сознавал, что подписывает себе смертный приговор, поскольку ему уже исполнилось семьдесят два года. Энрикес сначала перебрался на испанскую виллу в деревне Отумба (месте одной из побед Кортеса), где дождался своего преемника Лоренсо Суареса де Мендосу, графа Корунья²⁶⁹, которому поведал в подробностях о проблемах и потенциальных возможностях вице-королевства. Как ни удивительно, в связи с новым назначением Энрикеса никто не требовал residencia, да и инспекторов короны при нем тоже не было²⁷⁰. Он покинул Акапулько 9 февраля 1581 года, направляясь в перуанский порт Кальяо, и путешествие заняло три месяцев.

Последующие вице-короли Новой Испании были ровней Энрикесу по социальному статусу, но придерживались менее возвышенных идеалов. Лоренсо Суарес де Мендоса, вступивший в должность 4 октября 1580 года, пробыл в Мексике до начала 1583 года. Он столкнулся со множеством проблем, с которыми не сумел справиться, и скончался на своем посту, как и Веласко. Ему наследовал Альваро Манрике де Суньига, который правил до 1590 года²⁷¹. До его прибытия длилось «междуцарствие», на протяжении которого вице-королевством управлял архиепископ Педро Мойя де Контрерас. Положение Мойи было уникальным: будучи архиепископом и временным вице-королем, он также являлся великим инквизитором и инспектором короны. Это был честный человек строгих правил и убежденный аскет. Манрике де Суньига, маркиз Вильяманрике, сын герцога Бехара, содержал пышный и довольно разгульный двор; его супруга Бланка де Веласко, дочь графа Ниевы, вице-короля Перу, приходилась внучатой племянницей вице-королю Энрикесу. При этом Вильяманрике осуждал жестокое обращение с индейцами в obrajes, причем сам нередко посещал мастерские и осмеливался даже ставить под сомнение полезность и целесообразность существования подобных мастерских; он настаивал на том, чтобы заработная плата выплачивалась в присутствии чиновников, а списки свободных индейцев подлежали проверке коррехидором, то есть назначенным короной муниципальным советником, каковой оставался важным должностным лицом вплоть до девятнадцатого века.

Вильяманрике пробыл вице-королем с 1585 по 1590 год и проявлял то, что полагал королевской волей, при любых обстоятельствах, не делая снисхождения и не считаясь с отдаленностью вице-королевства от метрополии. Это огорчало многих землевладельцев и прочих людей, успевших утвердиться в Новой Испании. Вильяманрике стремился жестко контролировать²⁷² рынок серебряной амальгамы [53]53
  Сплав ртути с серебром.


[Закрыть], отслеживал торговлю вином и изъявлял желание вмешиваться в дела церкви в целях соблюдения интересов короны. Он попытался остановить падение численности местного населения и своими действиями настроил против себя как церковь, так и землевладельцев, поскольку и церковники, и помещики зависели от индейцев, трудившихся на их землях. Кроме того, он ревностнее своих предшественников добивался переселения индейцев из разрозненных деревень в города.

Вице-короля повергло в недоумение желание одного из судей верховного суда в Новой Галисии жениться на гражданке Гвадалахары. Пускай дама была креолкой, этот брачный союз был недопустим для местного судьи, однако коренное население столь бурно поддержало судейское стремление, что вице-королю пришлось собрать некое подобие армии, дабы настоять на своем и добиться соблюдения закона, в его понимании освященного авторитетом испанского монарха. Но корона сочла его действия чрезмерными, Вильяманрике освободили от должности и некоторое время продержали в заключении²⁷³.

Ему на смену в 1590 году прибыл Луис де Веласко-младший, сын второго вице-короля Новой Испании. Этот де Веласко женился на Марии, племяннице первого вице-короля Антонио де Мендосе и дочери прославленного конкистадора Мартина де Ирсио, одного из немногих уроженцев Логроньо (Северная Испания) среди покорителей Нового Света; сам Мартин прибыл в Новую Испанию в отряде врага Кортеса, Панфило де Нарваэса. Младший де Веласко получил от Вильяманрике весьма подробные наставления относительно жизни в Новой Испании, где он провел столько юных лет при отце.

Этот Луис де Веласко стал последним вице-королем Новой Испании в шестнадцатом столетии. (Позднее он снова занимал этот пост с 1607 по 1611 год.) Также он являлся вице-королем Лимы в 1596–1604 годах, и эти восемь лет совершенно его измучили и заставили тосковать по Кастилии. Единственный среди вице-королей Новой Испании он занимал эту должность дважды (не считая епископа Ортеги, который оказывался у власти на мимолетный срок в 1696 и в 1701 годах). Де Веласко-младший впоследствии возглавлял совет по делам Индий (1611–1617); к слову, тоже единичный случай, когда бывший вице-король вставал во главе совета. Веласко, судя по всему, оказался отменным вице-королем, ибо оставался на посту беспрецедентно долгие семнадцать лет. Однако спустя некоторое время вице-королям запретили привозить в Новый Свет членов семьи, в том числе жен и сыновей. Таким образом корона пыталась застраховаться от возникновения новой аристократии.

Все эти высокопоставленные чиновники привозили с родины толпы родственников, фаворитов и друзей, чье положение европейцев обеспечивало им преимущество перед креолами, родившимися в Новом Свете. К 1600 году разрыв между этими двумя классами испанского общества начал превращаться в непреодолимую пропасть. Другая пропасть пролегла между светскими чиновниками и духовенством. Клир успел изрядно разбогатеть и, по-видимому, контролировал приблизительно половину территории Новой Испании.

Любой рассказ о жизни Новой Испании в конце шестнадцатого столетия не обойдется без упоминания о большом числе индейских мастеровых, портных, художников и ювелиров, обученных своему ремеслу завоевателями. Изготовление седел и кожаных изделий, включая перчатки, а также шерстяной ткани, обуви и шляп было поставлено на широкую ногу. Немалое количество туземных мастеров зарабатывало себе на проживание благодаря этим новым навыкам. В сельской местности крестьяне научились пахать на волах и выращивать зерновые культуры, прежде невиданные в Америках, например пшеницу.

Тем не менее к моменту смерти короля Филиппа в 1598 году индейцы Новой Испании, похоже, в значительной степени утратили веру в будущее, подобно тому как конкистадоры лишились большей части былого воодушевления ко времени отречения от престола отца нынешнего монарха (1555–1556). Многие индейцы изучали испанский язык, но лишь отдельные отказывались говорить на науатле. В результате креолы испытывали подозрение к индейской культуре, которая воспринималась ими в целом как крестьянский фольклор. Колледж Педро де Ганте в Теночтитлане ненамного пережил своего выдающегося основателя. Францисканская школа в Тлателолко тоже оказалась в упадке к 1580 году²⁷⁴. Отчасти это объяснялось тем, что субсидии, выделявшиеся первыми вице-королями, прекратили поступать. Конечно, имелись некоторые архитектурные достижения, скажем, собор Мешико и Оспиталь Реаль [54]54
  Королевская больница (исп.).


[Закрыть] при храме, доминиканский и августинские монастыри, но все они фактически являлись плодами усилий первого поколения колонистов. В семнадцатом столетии Новая Испания изобиловала образованными людьми, но большинство среди них составляли креолы и испанцы, а вовсе не метисы или индейцы. Иезуиты в своих великолепных школах учили исключительно европейцев. Мексиканцы освоили живопись, но переняли европейский стиль и перестали использовать местные техники письма.

Туземцы Новой Испании располагали рядом собственных обрядов и социальных институтов: им были ведомы брак, крещение в воде, пост, исповедь (регулярная, не только раз в году) и святое причастие. Но сходство, как известно, обманчиво; никакой возможности преобразовать старинные обряды в новые не существовало. Индейцы восприняли представление о душе, но распространили его на животных и на природные объекты, что, конечно же, противоречило христианским канонам.

В самом конце столетия путешественник фра Мартин Игнасио де Лойола, внучатый племянник святого Игнатия, писал о Новой Испании: та настолько обширна, что человеку не под силу достичь ее рубежей. Каждый день находились новые племена, которых не составляло труда покорить и «подчинить» (reducir) в святую католическую веру, потому что они «проявляли послушание и были наделены разумным взглядом на мир и пониманием»²⁷⁵. Многие индейцы к 1600 году примкнули к отправлению католических обрядов в храмах, полагал фра Мартин, и действительно обратились к истинной вере. В некоторых отношениях коренные народы, по-видимому, превосходили многих испанцев в религиозном рвении, украшая церкви с большим мастерством и пылом. Младший де Лойола также считал местных индейцев весьма даровитыми и уверял, что не найдется на свете ничего такого, что они не сумели бы повторить. Так, они были замечательными певцами и отменно играли на музыкальных инструментах, пусть «голоса у них грубоваты и крикливы».

Мотолиния, просвещенный францисканский монах, прибывший в Новую Испанию в 1520-х годах, верил, что эти и подобные им проявления религиозности означают, что индейское население Новой Испании отринуло древнее колдовство и идолопоклонство. Фра Бернардино де Саагун, не менее великий францисканец, не соглашался с подобной точкой зрения. По его мнению, различие между древними индейскими и ортодоксальными христианскими практиками было более принципиальным, чем виделось ему самому вначале²⁷⁶. Историк-баск Херонимо де Мендьета, чья «Historia Eclesiástica Indiana» [55]55
  «Церковная история индейцев» (исп.).


[Закрыть] была написана в 1580-х годах, утверждал, опираясь на свои познания в науатле, что до обращения в христианство индейцы верили, будто «никто не делал другому того, что ему не велели; ныне же мы (индейцы) обрели большую свободу. Но это скверно для нас, ибо теперь нам не полагается внушать кому-либо страх».²⁷⁷

Книги, которые чаще всего поступали в Новую Испанию, были в большинстве своем куда менее политизированными, скажем так, нежели «История» Мендьеты. В новых владениях испанской короны имелся широкий круг читателей, жаждавший прежде всего новых теологических трудов. Кроме того, в Новый Свет доставлялись высокодуховные сочинения наподобие «Золотой книги Марка Аврелия», сборника цитат древних авторов; это была блестящая идея епископа Антонио де Гевары. Затем, как обычно, следовали популярные рыцарские романы – «Амадис Галльский» и «Las Sergas de Esplandian» («Похождения Эспландиана») Гарси Родригеса де Монтальво. Немалым спросом, пусть и недолго, пользовался «Дон Флорисель из Никеи» Фелисиано де Сильвы, текст с «изложением дальнейших героических деяний и всевозможных приключений в промежутках между его собственными неустанными трудами, а также утешительный бальзам для души, исполненной устремлений и истомленной разочарований»²⁷⁸. Каждый год или два, подобно современным бестселлерам, появлялся новый роман, становившийся литературным триумфом²⁷⁹. Еще ходила по рукам и обильно цитировалась восхитительная «Араукана» Алонсо де Эрсильи, эпическая поэма об испанском завоевании Чили, вдохновленная творениями Ариосто («Неистовый Роланд») и Тассо («Освобожденный Иерусалим»)²⁸⁰. Вдобавок в 1570-х в Мешико и Лиму потоком хлынули диковинные готические сказки, например, «Hisorias Prodigiosas» [56]56
  «Небывалые истории» (исп.).


[Закрыть] Пьера Буайсто, переведенные с французского²⁸¹, где изобиловали призраки и землетрясения, души, изнывающие в муках, и различные чудовища. Многие книготорговцы изрядно пополняли кошельки на таких сочинениях. Одним из них был Хуан де Тимонеда из Валенсии, издатель «La Sobremesa» («Беседы после застолья», Валенсия, 1564), сборника анекдотов, который включал и сами «Беседы после застолья».