Текст книги "Когда я узнаю об этом"

Хьюго Борх
Когда я узнаю об этом

Пролог

Семь глав.

Семь историй.

Семь откровений.

Семь лабиринтов.

Семь расследований.

Семь судеб в руках дьявола.

Семь неожиданных финалов.

Если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию.

Федор Достоевский

Глава 1. Пришла беда – отворяй ворота

1.

Попытка пошевелиться. Нет, бесполезно, неподвижен, как коряга. Ног и рук будто нет. Мозги забились в пустую коробку, которую взяли с помойки, и не очистили.

Жжение на коже плеч, спины, как от раскаленного железа. Ну, хоть жжение. Значит, чувствую.

Попытка открыть глаза, а там все мутно, как под водой. В глазах зеленый калейдоскоп, и он кружится как карусель, и эта карусель, мать ее, набирает обороты. Хотя, как может кружиться лес? И раз в своем дурацком положении задаюсь таким вопросом, – значит, критическое мышление заработало.

Голова как пустая консервная банка, крышка которой откупорена и выброшена. На что напялили эту банку, – на корягу, кочку, пень или подвернулось туловище давно сдохшего мамонта, где ей место?

Смотреть тяжело. Веки опускаются, будто залиты воском.

Дерево передо мной… Шевелится. Качается. Склоняется ко мне и рассматривает с внимательностью окулиста. Дерево превращается в старика. Старик рассматривает то, что я называю головой, заглядывает мне в глаза и кому-то говорит: «живой», а этот кто-то молчит. Губы слиплись, наверное «Моментом» смазали. На зубах скрипит песок. Старик стучит мне по зубам горлышком фляжки, – влага растекается по подбородку, шее, – потекла на грудь, ручейками. Человек задирает мне веки, как Вию. И вот я слышу «Кто это тебя так?» Хотя Хома Вию такой вопрос не задавал.

«Какое же сегодня число? По-моему, какое-то там июля…, какого-то года»

Путаница в голове. Вспыхивают эпизоды возни и суеты. Выходят люди, которые усердно месят меня, как тесто. Макают лицом в землю, а потом разобрав по одной ноге, волокут между деревьями. Крепкий замес. Да чего жаловаться, в печь же не поставили.

…Зелень приобретает очертания, мозг начинает усиленно работать, но не в ту сторону. В голову приходят декорации Большого театра, где разворачивается сцена из «Снегурочки» Римского-Корсакова. Леший ходит, ищет приключения на задницу, вот присел под деревом, и убедившись, что перед ним «чудо чудное», начинает с речитатива, дальше забудет свою роль и выдаст Мендельсона, например, «Песню венецианского гондольера».

…Долетают обрывки его фраз, явно обращенные ко мне, долетают, сизокрылые. Он вещает, что у меня голова покрыта спекшейся кровью, землей и травой, – еще бы, если ею пахали землю как сохой.

– Кочка болотная, – я сразу не побачил.

«Ну что тебе сказать, старче?»

Шевельнутся не мог, – теперь могу, но боль, еж твою за ногу. Старик сноровисто взялся отматывать меня от дерева. Выходит, был привязан.

Начинаю изучать себя, не торчит ли нож. Затошнило. Закружило. Заваливаюсь на бок. Но возвращается право контроля над телом. Во как!

Спаситель оттаскивает меня с места Голгофы, – показывает рукой в сторону своего дома, – он там, за перелеском.

«Жара. Июль» – как поется в песне, но надо идти. Думал, идти не смогу, да куда там, шагаю, как военнопленный. В кармане нащупываю мобильник, погасший и разбитый, – может заработает после зарядки.

Пересекаем грунтовую дорогу, и старик, приняв позу куперовского следопыта, подходит к следу протектора от машины. Внимательно, с подробными комментариями он изучает след, будто я сейчас отправлюсь на поиски моих истязателей. Ага, «Рэмбо: последняя кровь».

– Ты хто?

«Дед Пихто», – ответил про себя, а вслух:

– Филолог я.

– Да не бреши, шось нэ поделили – радуйся, шо не вбыли…

– Ага.

Как-то в этом месте своего жизненного уклада я вдруг обнаружил, что смерти совершенно не боюсь. Ведь, по сути, единственным человеком, который никогда не догадается, что я умер – буду я, чего ж тут бояться? Главное, кости целы, как понял я в результате беглого осмотра.

Идем дальше.

– Бандиты, – произносит старче, причмокивая. – Гроши на месте? Мабуть обчистили?

– Десятку просят.

– Дэсять чёго?

– Десятку лямов.

– О! Дэ ж ты их заховал?

– Банк ограбил.

– Шуткуешь, значить живий. Мабуть ускоримся? Изверги и мэнэ с тобой укокошат. А як же, цэ за ними не задержуется.

– «Ты ж мэнэ пидманула!» Давай споем, дед!?

Мы встали над какой-то землянкой. Дед показывает, мол, залезай, – номер-люкс для меня нашел.

– Нет, туда я не полезу.

– А чего?

Махнул ему рукой: «Остынь, мол».

– Кров! – он показывает на бок, который зудит.

– Кровоточит, зараза, – отчитываюсь перед спасителем. – Пойдем, перевяжем чем, да я двинусь, у тебя не задержусь. Дай воды-то. Осталось?

И я показал на его фляжку.

Глоток теплой, вонючей воды стал в тот момент спасительным эликсиром и принес мне блаженство. Внутри отпустило. И то Слава Богу! Я впервые после этой «катастрофы» вздохнул полной грудью.

– Гроши дэ?

– Ты дед, хоть и спаситель, но меркантилен в доску. Смотри, – уйду, они могут нарисоваться. Не сознавайся. Грохнут на месте, как свидетеля.

Я убил на себе комара и говорю ему дальше:

– Комары нас нашли, и бандиты найдут.

До него дошло. Он запричитал, видно настигло сожаление от содеянного.

Дед не стойкий оказался. Да, спаситель с него, как с меня артист балета.

Раны обработали во дворе.

– Ещь! Цебуля, огирок, хлиб.

Пообедал хлебом с луком, да огурцом, и отправился на сеновал, – там не найдут, – заверял меня дед.

Я побрел устраиваться на сене, но меня начало трясти как каштанку.

Зато я вспомнил, как вляпался в эту историю.

2.

Вчера заехал на кладбище. Хоронили мою одноклассницу Лену Лачинскую. Школу-то мы закончили давно, но в глазах моих она оставалась той самой худенькой искрометной девчонкой, с которой мы украдкой поцеловались прямо перед окнами школы. Но царапалась она, как кошка, даже в десятом классе. Ходил с царапинами, не стесняясь, – от Лены царапины носить было почетно, во всяком случае, с моей точки зрения.

Больше двадцати лет прошло. А я все равно не соглашался принимать своих одноклассников другими. Потому и игнорировал встречи выпускников.

Лене недавно нашел небольшую подработку, успел сосватать для фотосессии своего бывшего студента, нынче фэшн-фотографа для бренда нижнего белья… она была очень рада.

И вот такая трагедия.

…Объявился маньяк, – затащил ее на стройку, надругался, вышел, но кого-то увидел, вернулся и добил ножом. Это все недалеко от моего дома. Если честно, то ни «кого-то увидел», а меня увидел он, я проходил случайно. Он испугался, что его разоблачат и вернулся к своей жертве…

Не могу поверить. С ней не должно было такое случиться. С кем угодно, но только не с ней.

Как затащил? Почему она не закричала, не отбилась, не убежала?

Столько вопросов…

Она сейчас стоит у меня перед глазами, живая и такая энергичная. …Пересекались часто, она жила в том соседнем доме, который видно из окна. Улыбнемся друг другу и дальше по своим делам. А теперь что? Она никогда не выйдет из подъезда? Я никогда не увижу ее искрящуюся флюидами походку?

…Из ворот кладбища выходил, как во сне, и тут меня подхватили под руки два бритоголовых детины. Я – высокий ростом, но эти два типа реально, были как два циклопа. Схватили как в клешни. Что-либо предпринять, сообразить, было нереально. Нападавшие, видимо, до этого уже потаскали таких как я, по улицам, наверняка имели опыт в правоохранительных органах. Дальше они мне ловко заломили руки и затолкали в машину, – перед глазами видел только асфальт и почему-то бычки с отпечатками помады.

В машине все по сценарию: повязка на глаза, угрозы в ухо и тычки кулаком в бок.

Ситуация нелепая.

В машине я понял, что родственники Лачинской вымогают у меня 10 миллионов и наняли исполнителей. У них якобы есть доказательства, что насильник и убийца – это я. На ноже мои отпечатки. Но главная улика, – запись с камеры наблюдения. По какой-то нелепой случайности я там проходил именно в ту ночь, три дня назад, и попал на камеру.

Тот проклятый вечер. Возвращался домой, и черт меня дернул свернуть в переулок, где стройка. Очертания громоздкого «недостроя» напоминали крепость из «Игры престолов», решил сфотографировать для соцсетей. Вот дурак. Потом подошел ближе – разглядел зияющие дыры вместо окон, кран, бетонные плиты, горы песка и строительного мусора.

И тогда я услышал хриплые крики. Прислушался, из здания шли какие-то звуки, и как обычно я все свалил на бомжей. И когда увидел того человека – действительно принял его за бомжа.

– Она была еще жива, маньяк убежал, но наткнулся на тебя и вернулся, чтобы ее добить…, – упрекнул меня голос с переднего сиденья машины.

– …Из-за тебя пырнул ножом, – упрекнул меня голос слева.

– Нож у нас, на нем будут твои отпечатки, – заверил меня голос с переднего сиденья.

– Вы не того взяли. Маньяк на свободе, – я при чем?

– Молчи, сука, – попросили они.

– Ты напугал его. Это еще полбеды. Ты мог ее спасти, вызвать скорую, ее бы откачали. Она умерла не сразу, а в реанимации.

…По голосам я определил, что их трое, то, что они озвучили сумму давало мне надежду, что не убьют. Меня завезли в лес, выбросили с машины на поляну и отошли на несколько шагов, видимо, для разбега.

Я как бычок на скотобойне, ждал, от какого удара буду падать.

Первый удар мне нанесли кулаком в живот. Сбили дыхание. Согнулся. Встал враскорячку. Дыхание перехватило. Но тут ударили ногой в голень и я, наконец, повалился. Начали пинать по ребрам, ногам, голове.

Потом, как мешок с дровами, таскали по лесу и повторяли свою мантру – 10 «лямов» за 10 дней. Плюс максимальное соблюдение конфиденциальности. Или… Даже сложно за ними повторить. В завершение они не удержались, чтобы меня чем-нибудь не проткнуть и в боку появилась дыра от какой-то острой палки. Резануло так, что я заорал и заполучил еще пару ударов по лицу. Когда к дальнейшей транспортировке груз стал непригоден, его привязали к дереву, – так я потерял сознание.

3.

Теперь лежу в сене и не знаю, что делать, куда идти. Все это похоже на бред.

Рана ноет и зудит, «скорая» сюда не доезжает.

Есть время раскинуть мозгами. Или иначе: есть время смотаться, пока тебя тут не прикончили. Но сознание работает по своему плану и мне об этом плане не сообщает.

Я, как клиент старенького салона диафильмов, просматриваю свои картинки.

Мама, которую весной потерял. Жена, которой я ничего не могу сказать, ибо все, что скажу, по устоявшейся семейной традиции обернется против меня. Дочь, которой в этой семейной истории ничего не понятно. Озабоченные коллеги по институту, – честь им и хвала, они сделали из меня монстра. Студенты с вопросом: «Зачем «сметать» с дороги популярного «препода»»?

Начальником я не был, все-равно подставляют. И снова вспомнил маму, она умела в таких ситуациях сказать «волшебное слово»…

…Похолодало. Под прилипшей к телу от пота и крови одеждой мне стало зябко, – снова начал бить колотун и скорее всего поднялась температура.

Тогда я услышал мужские голоса за амбаром, те самые, которые ожидал услышать. Люди курили и без затей спорили о том, что зря меня не добили, не сожгли, не закопали. Будто я был надоедливой мухой, которая проснется утром и продолжит жужжать. Выходило, им не нужны были деньги, хотя из сбивчивого разговора стало ясно, после моего убийства они собирались поставить условие моей жене, что выдадут ей меня, если она соберет им деньги. Какой-то бред, они не знают, что мы уже вместе не живем, и она им только доплатит, чтобы я не появлялся.

Заскрипели двери сарая, дед-предатель ввел моих истязателей и направил луч фонаря в то место, где я прячусь, вернее, прятался. Нашел перед кем выслуживаться, его же вторым закопают. Я вспомнил бедолагу мельника из «Князя Серебряного» Алексея Толстого, – тот хоть деньги со всех брал, но кончил плохо – казнили.

Они кинулись с вилами и стали тыкать ими в сено. Ребята не промах, если бы я там оказался, проткнули бы как шарик. Слава Богу я уже был за сараем и наблюдал в щель. Мне повезло: у деда несколько досок оказались непрочными, как и совесть. Только это мне помогло выбраться из сарая на волю. Деда ждала бандитская разборка под соусом «Ты что, хотел нас наебать?»

Я перекатился в овраг, не удержался в какой-то момент от тихого стона при столкновении с камнями, поднялся на другой стороне и далее спустился в низину. Следы крови они ночью не обнаружат, а там поминай, как звали.

– Бежать, бежать… – шептал я, и бежал, падая, запинаясь, вставая, не видя ничего перед собой. Кусты – не кусты. По хрену, шел, как зомби.

Мышление вернулось, мышление стало исправлять, все, что в мозгах искривилось. Как я попал в такую историю? Да просто. «Чем шире ты открываешь объятия, тем легче тебя распять». Это у Ницше.

…Бежал я долго, лицо горело, бок кровоточил, я вспотел и явно ослаб. Падал и лежал, распластавшись.

Бывают ситуации, когда у тебя нет сил продолжать движение, да и идти уже некуда. В такой момент ты услышишь трель соловья, предутреннюю трель соловья. Так случилось со мной после двух-трех-четырех часов пути.

И силы вернулись. Я шел и знал: мой соловей давно остался в том саду, но подарил мне пение, и я обходил деревни, одну за другой в надежде найти человека для перевязки раны и место, где можно передохнуть, и голос соловья все звучал во мне. В поле меня встретил ветер. Стало трясти от холода, даже пальцы озябли и трудно было их сжимать. От любой машины я отворачивался или прятался.

Я сильно замерз, забрался в заброшенную церковь, нашел там спички, и разжег костер.

– Батюшка, здравствуйте! Я огонь потушу…, я потушу…, я замерз.

Вошедший священник стоял передо мной, как вкопанный, и брезгливо изучал мое помятое лицо.

Наконец, минут через пять он опомнился, но вместо приветствия, вдруг выдавил из себя:

– С тобой Сатана!

– Нет, меня избили.

– С тобой Сатана! – он начал креститься, вскидывая руку так, будто держал гантель, вверх-вниз, вправо-влево.

«Испугался», – решил я.

– Отрекись, отрекись, – он шептал молитвы и накладывал на меня крестное знамение.

Я вспотел, чесался весь от сена, которое забилось в штаны и под рубашку. Черная рубашка скрывала кровь, но никак не спасала от налипшей грязи, пота и мух.

Он прекратил свой шепот и попросил повторять за ним Молитву, как он сказал, преподобного Нектария Оптинского.

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, грядый судити живых и мертвых, помилуй нас, грешных, прости грехопадения всей нашей жизни, и имиже веси судьбами сокрытый нас от лица антихриста в сокровенной пустыне спасения Твоего».

Я снова потерял сознание, а когда очнулся, священник уже обрабатывал мне лицо, разложив на газету бинт, лейкопластырь и пузырьки с лекарствами.

Днем я перебрался в его двор и устроился в коровнике, на матрасе, пока коровы были заняты своим делом на пастбище. От него, с перемотанным животом и головой я уже шагал уверенно, не оглядываясь. За елями пошли березки. Роща редела и раскрылась перед распаханным полем, за которым позади осталась деревня, где жил добрый священник, увидевший во мне происки беса. «Во дает!» – думал я. Лицо ободрал, а ему уже бес видится.

Вокруг был пейзаж такой, будто не Подмосковье, а Задонье. Холмы, река, посевы…

Мне казалось, что я выскочил из поля реальности в другое, незнакомое поле. И вот вижу себя со стороны, как будто нелепым образом мне удалось покинуть свое тело – а как вернуться – еще не разобрался. Священник сказал, что увидел за моей спиной Сатану, который почему-то не оставляет меня в покое. И он прав – такая жирная черная полоса – не просто так. Но он считает, что Сатана меня использует. Это уже слишком, кто ж ему даст.

При приближении к деревне повеяло навозом, молоком и сырой соломой. Скоро выйдет баба с коромыслом. Прямо «Тихий дон» какой-то. В этом смысле не плохо быть филологом, пусть и бывшим.

Я сидел в тени сарая. Женщина выскочила из дома, и присела за сараем, в пяти метрах от меня. Сейчас она управится, меня увидит в пяти метрах от себя и заорет.

Прижался к стене, застыл на месте, попятился. Женщина уже поправляла одежду, когда увидела меня, но будто не удивилась. Видно, не я первый ее застал за этим делом. Какое-то мгновение она стояла, как вкопанная, потом издала крик и по-утиному, вытянув голову вперед, побежала в дом.

«Сейчас прибегут с вилами. Вилы в мои планы не входят. Надо «поспешать»».

Отбежал, запыхался. Погони-то не было. Женщина стояла у своего дома, разговаривала с девочкой и смотрела в мою сторону.

Как же она мне напомнила жену с дочкой. Самое худшее в мой истории с женой, это когда твоего ребенка выводят из квартиры, той квартиры, куда ты его вносил из роддома, где была первая улыбка, первые слова и первые шаги. Понятное дело, она выходила с матерью. Но это было какое-то наказание.

Я побежал по кромке поля, ну как побежал? Скорее перебирал ногами, такой походкой Богатырева в роли Шилова в «Свой среди чужих…». Только у меня роль выходила «чужой среди чужих». Шел, пока дыхание не стало тяжелым, пока силы не иссякли. Добрел до малинника, плевать, что это чьи-то дачи, зарылся в его густых зарослях, как в одеяле.

Завалиться и уставиться на небо. Иногда это помогает.

Все слетело, как шелуха. Буквально все: катаклизмы со здоровьем, разлад с женой, предательство друзей, подставы и изгнание с работы, увольнение, безденежье, долги – все показалось мне таким мелким и малозначимым под этим небом.

Полежал. Вышел к реке, скинул «кроссы», одежду и забежал в воду. У-ух! Ледяная! Но как бодрит.

Однажды в детстве с дружком Сашкой ныряли с деревянной вышки, река обмелела от летнего палева. Разбег, кувырок в воздухе и долетаешь едва ли не до середины реки. Прыгали там и другие, пока не вынесли одного мертвым. Прыгнул он без разбега и разбился, как оказалось, на дне торчал ржавый кусок сенокосилки, неизвестно когда попавшей туда с поля. Мы с Сашкой тогда переглянулись, ПЕРЕД КАЖДЫМ ПРЫЖКОМ чей-то голос будто предостерегал, и прыжок делали как можно дальше, на 2–3 метра от обрыва. Потом один тракторист на «Белорусе», тросом вытащил сенокосилку из реки. Она была скрыта водой под самым обрывом. Выходило, если бы кто-то из нас прыгнул слабо, это был бы его последний прыжок.

И мы снова прыгали. Но знали, у нас больше никогда не получится отрываться от земли так далеко, ведь мы будем думать о препятствии под обрывом.

Детство вспомнилось, – это всегда улыбка на лице, поворот головы куда-то в левую верхнюю точку…, чего уж там.

…В деревню зашел, когда размотал бинты, одежда высохла, пятна крови размылись. Конечно, после безмыльной стирки вид был так себе, но черный цвет штанов и рубашки выручал.

Попросил одну хозяйку перебинтовать, та без лишних слов согласилась. Хотел спросить, как проехать в город на автобусе. Собаки срывались с цепей. И тревожны были взгляды и голоса хозяев. «Да ну вас!» Шел мимо. Вслед слышал брань.

Шел и вспоминал Тургенева, «Отцы и дети»: «Места, по которым они проезжали, не могли назваться живописными. Поля, все поля тянулись вплоть до самого небосклона, то слегка вздымаясь, то опускаясь снова; кое-где виднелись небольшие леса и, усеянные редким и низким кустарником, вились овраги…».

По пути стал замечать, что пригорок, на который прилег, вода в колодце с веселым ведром, – это вносит в мое зыбкое существование какой-то смысл, помогает, дает силы, если бы не рана в боку. Но когда ты пьешь ледяную колодезную воду – это не сравнить ни с чем.

Прошел немало километров, – спасли кроссовки. Вот что значит, надевать на похороны кроссовки, – если отколошматят, все равно дойдешь куда надо.

…Так я бродил по берегу реки, пока не наткнулся на пацана лет шести-семи, который опознал во мне Лешего. Так и сказал: «Леший!» и побежал докладывать остальным пацанам, что пришел Леший. Те резвились на импровизированном пляже, и уже хором начали скандировать «Леший! Леший!»

Не ожидал себя в такой роли. Леший в русской мифологии: дух леса, его хозяин, враждебный человеку. Побрел между кустами и через пятьсот метров обнаружил лодку на цепи с замком.

Замок оказался ржавым и не замкнутым. Весло обычно забирают.

Но чем черт не шутит, прошелся по зарослям и вооружился веслом.

Как Ной на плоту, я стал грести в неизвестном направлении, но по течению.

«А куда я спешу?», – подумалось.

Ответил:

– Никуда.

«Никуда», ибо судьба давно уже стоит за спиной и крутит пальцем у моего виска.

Река была под названием Осётр, как я выяснил у рыбаков, с небольшими перекатами и пейзажами в виде холмистых долин и высоких лесистых берегов. На пути попалась группа байдарочников.

Причалил на небольшой лодочной станции, поднялся на стоянку автомобилей. Какой-то городок Зарайск.

На автобусной остановке ни души. Как добраться до Москвы, было совершенно непонятно. Попробовал спросить прохожего, тот от меня, как от лешего, бочком-бочком и смылся. Вид, видно, мой грозен, чего уж там.

…С одним типом, что сидел за рулем старенького «Опеля» договорились о бартере. Он забирает мою лодку, ждущую его на пристани, и доставляет меня до ближайшей станции метро «Котельники». Ударили по рукам. Смотреть лодку он отказался, видно вид мой не только грозен, но еще и вызывает доверие.

Поехали. Тут я его разглядел. Высокий, одет не по погоде: в черном костюме, застегнутом на все пуговицы, как и рубашка. И ему вроде не жарко. Еще напялил солнцезащитные очки. Старые, на одном стекле даже трещина. Волосы все слиплись на голове. Зато выбрит и лицо блестит, как шкура тюленя. Странный тип. Да еще под зеркало заднего вида в салоне, куда водители вешают крестики, он повесил стеклянную муху.

– В больницу? – спросил он меня.

Я посмотрел на свой жалкий вид.

– Нет, – говорю.

– Кто-то совершил преступление, а свалили на Вас…

Я внимательно на него посмотрел, он и ухом не повел. Кстати, уши у него длинные, как и пальцы с грязными ногтями.

– А Вам какое дело?

– …У меня был случай с соседом, – продолжил он. – Его забрали в следственный изолятор. А из-за чего? Девчонка из соседнего подъезда пришла домой среди ночи в слезах и синяках, – сосед с приятелем ее изнасиловали.

Нападавшие были в масках. Но один из них обратился к другому по кличке, по которой все знают моего соседа. И главное, алиби у соседа не было, он в ту ночь «таксовал» и на момент нападения на девочку, у него был запланированный перерыв. Он мирно спал в машине на одной из стихийных стоянок города.

Жена днем увидела, как двое парней на детской площадке зыркают глазами на проходящих девушек, незаметно подложила телефон с включенным диктофоном. Дураки успели похвалиться своим ночным подвигом. Это у них не первый случай. Вот так, жена нашла насильников и с мужа сняли все обвинения…

– …Как в сказке, – заключил я.

– Ну это Вы, как филолог, во всем ищете миф, литературу. Между тем, виновники наших несчастий живут не на Луне, а рядом, – он сделал паузу. – …Совсем рядом. Вот где Ваш виновник?

– В каком смысле?

– Виновник того, что с Вами сделали? – и он крутанул пальцем на мой внешний вид. – Видно, что вины Вашей нет.

«Виновник, виновник, виновник. В моем случае, это тот маниакальный субъект, который убил Лену и наткнулся на меня. Знал бы, скрутил его. А он ведь меня разглядел, сучий хвост, выходит, я – главный свидетель. Разве у него нет мотива меня убрать? Где-то прячется эта мразь».

– …Виновник. Он наблюдает за тем, как его будут вылавливать, он наслаждается тем, как обводит всех вокруг пальца. Он может подозревать, что Вы его знаете или видели?

«Да у него рентген, – всю мою историю прочитывает, как на афише…»

– …Если его выявить, тогда никто не посмеет показывать в Вас пальцем, как показывали в Вашего Христа.

– Да, есть такое дело…

– Кто бы сомневался… Он ждет, кому бы похвалиться. Он совсем рядом, надо только схватить его за мизинец. Вот так.

И водитель схватил вдруг муху на стекле и сжал ее в кулаке.

– Вы на дорогу-то смотрите, а то слетим в кювет.

– Я уже давно в кювете, да и Вы теперь.

В боку закололо с неистовой силой, аж перехватило дыхание.

– Мы – люди в черном.

«Я все меньше понимал, что он несет. Сейчас водитель заметил, что мы оба одеты в черную одежду, но какая связь у меня с ним?»

– Он не знает, что запутался в сетях своего маразма. Зато Вы знаете, где он, как его разоблачить, как наказать. Завтра, например.

– Что завтра?

– Завтра нужно удалить этот нарыв. Вы завтра его вытащите из норы. Иначе вытащат Вас и как сегодня, выбраться уже не получится.

Он притормозил у аптеки, вышел оттуда с пакетом медикаментов, молча на грязные пальцы натянул резиновые перчатки и обработал мне рану в боку. Я сидел на заднем сиденье, прикусил зубами губы, чтобы «перебить» болевые ощущения и уставился в стеклянную муху.

– …Ваш случай – это шанс использовать одну единственную возможность спастись. Не будете отрицать?

– Караулить его на стройке?

– Не прикидывайтесь. Вы знаете, где он ждет Вас. Значит, все получится, а когда получается одно, следом выходит другое. Это проект. Реализация проекта означает начало следующего. За год, до следующего лета можно успеть реализовать шесть проектов.

– Я что-то совсем Вас не понимаю. Вы о чем?

– Это социальные проекты выявления причин. Примерно 2 месяца уходит на один проект. Нужно успеть провести анализ и сделать корректировку. Установка ясных и достижимых целей для каждого проекта и наличие жестких сроков исполнения помогает сохранить фокус и мотивацию на протяжении всего года. А при наличии высокой мотивации и продуктивности, креативные подходы могут заметно увеличить результативность и качество выполненной работы. Все эти факторы в совокупности могут значительно повысить эффективность работы и сделать выполнение 6 проектов за год вполне реальным.

Он протарабанил этот кусок проектного менеджмента, как по шпаргалке.

– Да! Замечательно, – отозвался я. – Но где взять эти проекты?

– К реализации первого Вы приступите уже сегодня. А там и остальные поспеют, как помидоры на грядке.

– Как помидоры, значит…

Около метро он меня высадил. Причем сказал: «До скорой встречи». Я смотрел ему вслед, вспоминая, что свою историю не рассказывал. А он и пример подкинул к месту, и знает, что я филолог, и что невиновен ни в чем, и что шесть проектов мне надо сделать. Странно это все. Лучше бы он свои длинные ногти состриг, а то натянул в жару пиджак и раздает указания.

Я спешил домой. Хромал на обе ноги и держался за перевязанный бок. Прохожие шарахались, как от прокаженного.

Нужно было разобраться с делом Лены, ведь эти уроды от меня не отстанут. Нужно откопать хоть из-под земли этого «маньячину», и тогда, действительно, как сказал водитель в машине, у них не будет против меня никаких доказательств. А он прямо все знает. Странный субъект. Не иначе как Воланд вернулся?

4.

…Я проснулся от «дикой боли», кошка сидела на мне в ожидании следующей порции мясных консервов. Голова отделилась от тела и где-то вне поля моего зрения раскалывалась на части. Вот эту фразу «дикая боль» часто употребляла мама. Но теперь, когда я ее воспроизвожу и вспоминаю родителей, боль хоть немного, пусть на пол процента, но меня отпускает.

А еще она говорила: «Ну что, фраер?» Внутри головы фраера будто стучал колокол. Пошевелился и понял: есть еще одна проблема – дырка в боку.

Пошел искать зарядку на телефон. По пути встретил мух, одна, вторая, третья… Прямо целая эскадрилья. Откуда слетелись?

Тело ныло, будто по мне прошагало стадо баранов, да еще нужна была перевязка, да еще бы справиться со страхом заражения крови.

В травмпункт не попал. Пошел знакомиться с «перовскими соседями» – заехал то сюда недавно. Спросил у них, чем подлечить рану? Знакомство оказалось напрасным, моим видом они были напуганы, видимо, так с ними еще не знакомились.

Телефон включился, и в строке звонков с одного номера кто-то пытался дозвониться раз десять.

Но у меня по жизни осталось всего две темы. Одноклассники и сокурсники с вопросом: «Кто я?» В смысле, где и какая должность, и можно ли мной воспользоваться.

Также люди вполне удовлетворены, когда отвечаешь: «Да я безработный». Это значит, они в своих конторах могут быть спокойны, они хоть в чем-то состоялись.

И вторая тема звонков – вымогатели и мошенники, которым никак отвечать не надо – если получится, лучше менять фамилию, номер телефона и заодно, квартиру. Коллеги по работе не беспокоят, причем в одном институте по неведомой мне причине – обиду на меня носит главная их «проректорша», трудно объяснить ее мотивы, но она дала указания вассалам отписаться от Дубровского во всех сетях, не звонить Дубровскому ни под каким соусом, и наверняка, отнести на мусорку повесть А.С.Пушкина, ну, чтобы фамилия не напоминала.

Собрался на штурм травмпункта, но перед атакой взялся колошматить мух. Вот уж не хозяин я головы своей. Кстати, охота удалась – семь штук валялись по квартире. На «семь» мне везет.

На следующий день вспомнил Лизу, свою студентку, она давно напрашивалась, – решил: время пришло и позвал ее сделать мне перевязку.

Мигом приехала. Как «скорая помощь». Моей физиономии не удивилась. Принимает меня любым. Промыла рану в боку, перемотала меня как мумию, потом взялась за лицо, царапины оказались глубокими, – терпел, как удав.

Спросила, где мне делали перевязку.

– А! Да это водитель, который меня подбросил сюда, – махнул я рукой.

– Он врач?

– Да какой там? Хотя я не знаю, а что?

– Очень профессионально, – почему-то сказала она.

Попили чай, хлопнули по рукам. Какая же она молодец! Аспирин, – лекарство на все случаи жизни. Еще пачка каких-то обезболивающих. Полегчало, – правда, полегчало.

– Андрей Александрович! А можно нескромный вопрос.

– Валяй!

– Вы один? В смысле, где Ваша жена?

– Ты знаешь, Лиза, жене не нужен безработный муж, – забрала ребенка, и ушла.

Претензии, скандалы, выяснения – мы пытались как-то понять свою жизнь. Ни черта у нас не вышло. Мне помог силиконовый мяч.

– Это что-то для секса?

– Нет, тренажер такой. Мял, мял его, пока мяч не стал своим видом воспроизводить отдельные человеческие органы. Сердце, потом печень, почки, легкие. Когда мяч стал похож на язык – я понял, если буду спорить с ней дальше, у меня будет такой язык, …и перестал.

– Вы развелись.

– Да, там тоже история. «Полотенце не положил на место, полотенце не положил на место», – и так длилось долго, а могла бы сразу сказать: «Давай разведёмся».

– Это же произошло в какой-то момент?

– Да. Был момент. Как-то, она рылась у меня в карманах и обнаружила мой подарок для другой женщины, – это был финиш.

И еще я подумал о том, что не смог сказать Лизе.

– …Зато я узнал, что такое депрессия: чувство полной несостоятельности, вины и отвращение к самому себе.

Я Лизе многое не рассказал. Про то, что Ирме зачем-то понадобился миф, что я ее бил. А еще про то, что уважаемые ею преподы наговорили на меня всякую околесицу, чтобы поделить мои учебные часы между собой. А еще про то, как одна знакомая списала на меня левые деньги и давай тоже вымогать. А еще про то, что дважды откачивали в Склифе «по скорой». Добрые люди поставили свечи «О здравии моем Спасителю, Божией Матери, святому великомученику и целителю Пантелеймону». А еще про вчерашнее чудодейственное спасение. Может молитвы и свечи сработали?