Текст книги "Мост"

В дверях швейцар больше не дремлет. Он прислонил Томми Буча к стене и пытается установить его личность и место жительства. Похоже, инженер Буч не в состоянии издавать какие бы то ни было внятные звуки.

Его лицо приобрело ярко выраженный зеленый оттенок, и швейцару совсем нелегко удерживать моего знакомого в вертикальной позе.

– Сэр, вы знаете этого джентльмена? – спрашивает швейцар.

Я отрицательно качаю головой:

– Впервые вижу. – Сую шляпу между рук швейцара. – Но это – его, он забыл в баре.

– Спасибо, сэр. – Швейцар подносит шляпу к лицу инженера, чтобы тот ее разглядел (или чтобы ее разглядели они оба). – Сэр, смотрите, ваша шляпа.

– Блгдр-рю… – удается выговорить инженеру Бучу, прежде чем содержимое его желудка откочевывает в перевернутый головной убор. Хорошо, что у шляпы широкие поля – удивительно мало брызг пролетает мимо цели.

Я ухожу, охваченный странным ликованием. Неужели Буч получил именно то, что заказывал?

– Отсутствует?

– О, мистер Орр, поверьте, я вам совершенно искренне сочувствую, но доктора действительно нет.

– Но мне…

– Да, мистер Орр, я знаю, вам назначено. У меня и запись есть, вот здесь, видите?

– А в чем дело, собственно?

– Срочное собрание Административного совета первой подкомиссии ветеринарной комиссии. Это крайне важное мероприятие, и вообще у доктора сейчас очень горячие дни. Так много вызовов, знаете ли! Мистер Орр, вам ни в коем случае нельзя принимать это на свой счет.

– А я и не…

– Просто так вышло. Естественно, вся эта административная рутина мало кому по вкусу, но ведь и черную работу кто-то должен делать.

– Да, я…

– Его могли вызвать в любое другое время. Вам просто не повезло.

– Я понимаю…

– Вы ни в коем случае не должны обижаться. Убедительнейше прошу поверить: это просто досадная накладка.

– Да, конечно, я…

– И никакой связи с тем, что мы вчера забыли вам сообщить о переезде клиники. Это чистой воды случайность! С кем угодно могло быть! Просто не повезло именно вам. Клянусь, здесь абсолютно ничего личного.

– Так я…

– Вам не надо принимать это близко к сердцу.

– Я и не…

– Чашечку чая, мистер Орр? Или вы предпочитаете кофе?

Выходя из приемной, вспоминаю вчерашнее богатое событиями путешествие в L-образном лифте и решаю его повторить. Ищу огромное круглое окно и дверь в расположенную напротив него шахту.

Во мне растут досада и раздражение. Я больше часа блуждаю в сумраке под высоким сводом яруса, минуя ниши со слепыми статуями (увековеченных в бледном камне древних бюрократов), проходя под тяжело нависшими флагами (как помпезные паруса из грубой ткани на мачтах огромного темного корабля). Но круглого окна так и не обнаруживаю. Не нахожу и бородатого старца, и лифта. Зато мне попадается старший клерк. Судя по шевронам, это ветеран, отслужил лет тридцать, не меньше. Он удивленно пялится на меня и отрицательно мотает головой, когда я описываю лифт и седого лифтера.

В конце концов я сдаюсь. Мой врач едва ли похвалит меня за это.

Следующие несколько часов я трачу на хождение по маленьким галереям в незнакомой секции моста, далеко от моих излюбленных мест. Здесь тоже есть экспозиции, но нет экскурсантов, кроме меня. Их и не бывает, судя по обалдевшим лицам служителей. Меня ничто не радует. От всех работ веет усталостью и вырождением, картины – блеклые, статуи – бездушные. Но еще хуже, чем общее убожество экспонатов, на меня действует откровенная извращенность их создателей, словно сговорившихся искажать всеми мыслимыми и немыслимыми способами пропорции человеческой фигуры. Скульпторы придали своим изваянием диковинное сходство с элементами моста. Бедра превратились в кессоны, торсы – в кессоны или несущие трубы, руки и ноги – в напряженные балки и фермы.

Тела сделаны из клепаной стали, покрашены той же бурой краской, что и мост. Трубчатые фермы стали конечностями, срослись в уродливый конгломерат металла и мяса, порождая исключительно кровосмесительные или же онкологические ассоциации. У картин тот же лейтмотив: на одной мост изображен как шеренга уродливых карликов, которые стоят, взявшись за руки, в кровавой клоаке; другая показывает целостное трубчатое сооружение, но с петляющими, выпирающими через охряную поверхность венами, и из-под каждой заклепки сочится кровь.

Под этой частью моста островок, один из тех, которые поддерживают каждую третью секцию.

Островки схожи только размерами и местоположением. И форма, и история у каждого свои. Некоторые – в червоточинах старых копей и пещер, на других полно разрушающихся бетонных глыб и цилиндрических колодцев, похожих на артиллерийские огневые точки. Отдельные островки хранят на себе руины зданий – не то наземных шахтных построек, не то древних заводов. У большинства есть бухточки или эспланады на мысках, и лишь единицы лишены следов человеческого обитания – это всего лишь комья земли, прячущиеся под травой, кустарником и зелеными водорослями.

Впрочем, у них есть тайна, одна на всех: как они здесь оказались и для чего служили раньше. На первый взгляд это природные образования, но все вместе, лежащие на одной прямой, они выдают себя, и эта неестественная упорядоченность интригует даже сильней, чем мост, основаниями которому они служат.

Возвращаясь домой на трамвае, бросаю из окна монетку; она блестит в полете к морю. Кидают монеты и еще двое пассажиров. В моей голове ненадолго возникает абсурдная картина: воды под мостом постепенно заполняются выброшенной мелочью, монетаристские останки растраченных желаний формируют верхний, как на дрожжах растущий слой осадочных пород, и в конце концов к полым стальным костям места подступает монолитная денежная пустыня.

У себя в квартире, прежде чем лечь в постель, я смотрю на человека на больничной койке, вглядываюсь в мутное серое изображение так напряженно и так долго, что сам себя едва не гипнотизирую этим статичным образом. Я врос в вечернюю мглу, мой взор неподвижен, и кажется, я вижу не фосфоресцирующее стекло, а блестящий металл, силюсь прочесть письмена, отчеканенные или вырезанные на шероховатой стальной плите.

Я жду, когда зазвонит телефон.

Я жду, когда вернутся самолеты.

Появляется медсестра, та самая медсестра, опять с металлическим подносом. Чары разрушены, иллюзия экрана как стальной плиты развеяна.

Медсестра готовит шприц, протирает руку больного. Я дрожу, словно это мою кожу холодит спирт. И не только по руке бегут мурашки – по всему телу.

Я спешу выключить телевизор.

Глава четвертая

А все этат сутчий волшебник да ета он падсунул мине ету как он сказал дамашнюю звирьюшку и типерь ана сидит у миня на пличе и весь сутчий день на пралет нисет фсякую ни сусветную хринятину. И нифига я ни магу типерь от делаца от етой праклятой пакосьти у миня на пличе патаму мы сней типерь как адно тцелое. Волшебник абищщал она мине памагать будит абищщал она будит гаварить фсякие полезные весщи и все сбудица. Я то думал што он пад разумивал и взо правду полезные весщи а ни ету сутчую болтавню весь день напралет. Етот волшебник миня пад купить пыталса патаму што думал што я иво при контчить сабираюс а я взо правду сабиралса. И он сказал если я ни буду иво убиват он мине дасть эту вот интирестную и полезную дамашнюю звирьюшку и она будит па начам старожить и мине саветы давать полезные на разные случяи жизьни. И тада я иму сказал ладна преятиль согласии жыви давай паглядим чиво она там умеит. А он падходит к шкапу и дастает шкотулку а изниё дастает какую та хринятину глядит на ниё и гаварит при этам какие та магитческие слава. А я за ним слижу штобы он ни папыталса надстроить мине какую нибуть пакосьть а естли папытаица я иму метчём глодку в раз пирирежу. Ничиво таково он ни пытаица а в место етаво дастает такую смишную чтучьку в роде кошьки или абизянки тока всю накрытую чорным мехом с клювом и чорными периями на спине и касаглазую ктамуже и сажаит иё мине на пличо и гаварит ступай мой малчик сбогом. А я панятно дело ни спишу ухадить патаму што ищщё ни знаю што ета за ффигня у миня возли бошки сидит и диржу метч у ниво возли глодки папрежнему. Гльяжу на касую звирьюшку и спрашиваю у ниё где старый пидрила рыживьё держит. А она атвичаит в старым сюндуке за ширьмой но ето волшебный сюндук загляниш в ниво а он пустой а руку суниш и нащщупаиш рыживьё а выниш иво и оно с разу видным станит. Волшебник чуть ни акачурился я тоже. Праверил всё аказалос как звирьюшка и абищщала и я тада спрасил чиво типерь делать. А она гаварит при кончи стараво пирдуна для начяла пака он тибе какунибуть пакосьть ни надстроил. И я тада при шил валшебника но стех пор чортава звирыошка ни чпво харошсва ни саветуст тока бридятину кисет всякую цэлыми днями.

– … И разумеется, согласно наставительным правилам новой символогии, выражаемым Большим Арканом, башня означает отступление, ограничение контакта с реальным миром, философскую экстроспекцию. Короче говоря, это не имеет никакого отношения к упоминавшейся мною ранее сугубо инфантильной одержимости фаллической символикой. Действительно, если исключить страдающие непроходимым нравственным запором социумы, можно утверждать, что, когда люди хотят видеть сны о сексе, они и видят сны о сексе. Комбинация карт «La Mine» и «La Tour» в Малом Аркане считается особенно важной, и, если башня оказывается над шахтой, это имеет сексуальный резонанс с точки зрения предикции, что, казалось бы, вовсе не очевидно, исходя из простого сочетания отступления с боязнью провала, однако…

Поняли типерь чё я имею ввиду? Так и свихнуца не долго. А ведь мне даже ни скавырнуть чортаву сутчёнку патаму што она за миня когтями держица за саживаит поскуда их в самое мясо. Ни магу даже с бить звирьюшку кулаком или камнем патаму што она мертвой хвадкой держица и начинаит арать и дергаца и ругаца и пишчать и у миня ни палучаица ни сбить паскуду ни глодку ей кенжалом про дырьявить.

И все-таки дила май на лад пашли када я с ней встретилса и значица она мине на верно принисла удачю. А я то думал без волшебника ни чиво харошиво сней не выйдит и то сказать я же ни калдун сутчий а прастой рубака. И все-таки павторяю дила май пашли на лад.

И я узнал от звирьюшки койкакия новые славетчки и значица стал чутотчку абразований. Да я за был упаминуть што када я пытаюс скавырнуть иё со свово плича или ни кармлю иё она начинаит арать так ис тошно што проста оглохнуть можна и всю ночь арет и спать мине ни даёт. Норас она ни через чур пражорлива да и удачу мине приносит я плюнул на ние проста и там бутьшто будит как-то мы с ней ладим. Еслип толька сука наспину мне ни гадила все время…

– …Между прочим, любопытный факт… хотя ты, конечно, этого не оценишь. И то сказать, когда у человека в мозгу всего одна извилина… а если точнее, всего одна клетка серого вещества… Так вот, внизу дело обстоит совершенно иначе, нежели на этих головокружительных высотах. (Ты заметил, что запыхался? Ну конечно же нет.) Так вот, власть на этих райских пастбищах, на этом воплощенном лоне девственной природы, принадлежит женщинам, а мужчины до конца дней своих остаются ростом с детей.

Снова она йазыком чешит а я уже у самаво верьха сутчей башни и мой метч пакрыт кровишшей и рука балит иё парезал адин сутчий страшник навходе и я за блудилса в этом дирьмовом лоберинте сриди всех етих праклятых комнатух. Биспакоица натчинаю иза агня каторый я успел гдета за палить патамушта дымом ваняит и я ни хочю сжарица тута зажыво нетужки спачибочки. А чортова тфарь опьять фее далдонит и мине ни как не паймать старую каралеву патамушто у ниё и магийя и всякая такая ффигня. Вот апять на миня кидаица страшник вреш ни вазьмеш я иво канчаю и пирипрыгиваю чериз иво трупп и прабираюс далше на верх па слидам увьёртливой ветьмы каралевы.

– …Господи, но какие же все-таки примитивы эти трутни! Менталитет улья – самая настоящая игра в поддавки с высшими позвоночными. Да-да, я согласен, что и к тебе применим этот ярлык, но лишь в отношении физического роста. Заблудился? Ну разумеется. Дым беспокоит? Это вполне естественно. Будь на твоем месте парень посмышленей, он бы разом решил обе проблемы – просто нашел бы, куда дым тянет. Дымит-то снизу, а окон на этом этаже не так уж много. Но у тебя, как мне кажется, нет ни единого шанса сложить два и два. Плохо, когда у человека разум не шустрее накачанного валиумом ленивца. Жаль, что твое сознание не дошло еще в развитии даже до межледникового периода. Хотя, с другой стороны, не всем же быть гигантами мысли. Вероятно, дело тут в катастрофическом искажении генного кода. Все пошло наперекосяк еще в материнской утробе, кровоснабжение работало только на рост мускулатуры, а мозгу досталась порция большого пальца левой ноги или чего-нибудь в этом роде…

Я уже было падумал чё тутто мине и канец но патом заметил куда нахрен сачица дым и на шол етот здаравеный льюк ура зашебис! Но ни шутатчное ето дело разбираца чтокчиму када касаглазая тфарьюга так и тришщит тибе в ухо.

– …Кстати, о детях. Как я уже говорила… О, неплохо: мы, похоже, нашли путь на следующий этаж. Мои поздравления! Надеюсь, мы не забудем опустить за собой люк? Отлично, отлично. Продвигаемся! Потом ты научишься завязывать шнурки… скорее связывать их друг с другом, но лиха беда начало. Так о чем я говорила? О детях. Да, внизу всем заправляет так называемый слабый пол. Самцы рождаются с виду нормальными, но потом плохо развиваются и останавливаются примерно на уровне ребенка, начинающего ходить. В сексуальном аспекте они взрослеют, отращивают на теле густую шерсть и даже слегка полнеют, и их гениталии развиваются полностью, но самцы всю жизнь остаются крохами, никогда не вырастают до такой степени, чтобы представлять собой угрозу. Их разум тоже не достигает нормального уровня развития, но… plus ca change; спросите любую женщину, и она подтвердит. Эти симпатичные озорные волосатые затейники используются для осеменения, и, конечно, домашние животные из них просто чудо, но к серьезным взаимоотношениям женщины склонны только между собой, что, на мой взгляд, совершенно правильно и нормально. Помимо всего прочего, женщине для тактильного кворума нужны разом три, а то и четыре самца, чтобы занятия любовью отличались от обычного процесса оплодотворения…

Ну видити эта сутчёнка всё трепица и трепица а ведь еслибы я ни на шол выход на верх она бы дафно паджарилас. Тут кругом всякие сталбы и занавецы и другие весчи а стены залатые на вид но энто тока пазалота и проку никакова ни чилавеку ни зверью от неё. Я за балыпим стулом на памосте ищщу путь на верьх и тут на миня кидаюца ищщё два здаравеных страшника они как ведмеди с чилавечими голавами и рычят и ламают всё кругом но я их тоже канчаю а адин хлабысть с болкона и литит вниз и привращаица в малинькае пятныжко но ето не приближает миня к старой стерьве каралеве.

– …Бьюсь об заклад, теперь он жалеет, что не учился в свое время летному делу. Вы только посмотрите на этот пейзаж! Холмы и горные кряжи, все эти леса… и реки точно вены, по которым течет ртуть. Просто дух захватывает! Даже будь у нас дыхательные аппараты – все равно бы захватило! Нет-нет, я вовсе не хочу сказать, что необходим дыхательный аппарат. Смерть от кислородного голодания тебе вряд ли грозит. Ты бы наверняка обошелся и парой кислородных молекул в день. Да посмотри на себя, приятель: если превратишься в овощ, это будет повышение в чине!.. Все же надо отдать тебе должное: ты преспокойно разделался с теми наглыми крикливыми хищниками. Ведь им почти удалось меня напугать, но ты не ударил лицом в грязь. Похоже, ты не робкого десятка. Жалко только, мозги подкачали, но ведь нельзя же иметь все на свете? В том числе и способность видеть то, что у тебя под носом. Лично мне кажется, разгадка – в троне. Да, никакого пути отсюда на следующий этаж не наблюдается, но ведь он должен быть, и если б я был монарх, то распорядился бы насчет быстрого и удобного способа эвакуации, на случай если в этом зале вдруг запахнет жареным. Смешно, с каким упорством ты не замечаешь столбик, соединяющий помост с сиденьем. Впрочем, чего еще ожидать от такого непроходимого тупицы?

Каданибудь энта сутчья звирьюшка миня давидет сваей поскудней дуратцкой балтавней и я точно разабью сибе бошку обстенку. Я бы довно избавилса от чертовой тфари нокак вот вапрос. Я зализаю на здаравеный стул или как там иво трон штоли и натчикаю шивилить мазгами и натчинаю дьёргать все што тартчит из пиво простатак от нечива делать дьергаю а ета долбаная хриновина как в друг вазьмет да и падскочит ввоздух а мы с чортовой звирьюшкой наней седим.

– Надо же, какой сюрприз! Лифт оригинальной конструкции! Семьдесят девятый этаж: дамское белье, верхняя кожаная одежда, постельные принадлежности, облачение для служителей культа.

Куды ето ищщё нас за нисло. Проста аффигеть можна здаравеная комната и вней пално краваток и кушшеток и всиво таково прочиво а наних бабы валяюца тока все нетцелые им койчиво нехватаит.

Лижат они насваих койках и пахнит кругом пряностьями и благо вонями а к мине падбигаит здаравеный такой муджик благо воняными мослами на мазаный аж блистит весь а галосишка униво пискльявый каку бабы. Муджик кланиица и лодошки патираид и пойёт мине песинку сваим пискльявым бабским галоском и приветствуит миня как гаспадина и сльозы па роже тикут. И я там пасидел чутток дух пири вел а патом па шол гльянуть чё и как а здаравеный талстеный пидрила замной плитеца и балбочет чивото безумалку и все приветствуит.

А бабы на койках все жывые датока уветчные нирук ниног как буто в битьве пабывали тока шрамоф ни видадь нарожах и телах и кто их так адделал астаеца тока дагадываца. Бабы всекак адна в теле здаравеные титтьки и бьёдра пухлые и рожи ничиво и на етих бабах кожинные шмодки или празратчные трьяпки или кружыва сутчьи. И койкто из баб тоже приветствуит миня проста аффигеть можна.

Нихрина сибе прикидываю какие из врашчонные фкусы бывают у некатарых пидрил и чё ниужто сто все прид назнатчено для старой каралевы. Хатя я слыхал че у ведьм и калдунов чистенько бывают даволно из врашчонные фкусы и канешна наффиг мине нада штоб папитам за мной хадил етот здаравеный жырный муджык каторый тута телок старажыл а он все ходит и ходит и песинки распивает и приветствуит на доел уже и я иво при контчил. А патом за шол за здаравеный занавец и там на шол талпу старикашшек и все дидки как адин в дуратцких шероких адияниях.

Вотето была картинка проста аффигеть можна када они пиридо мной натчали руками роз махивать и за вывать я их спрасил где каралева и иённое рыжывьё а они чивота лапочут и ниффига нипанятно. Койкто зато фсе скумекал.

– …Ай да молодцы! Даже в поражении – какой стоицизм! Но вам следует учесть: наш гостеприимный толстячок, увечный поводырь увечных, только что познакомился с клинком моего мускулистого товарища и получил удар еще более жестокий, чем тот, который сделал его тем, кем он был до сего дня. Сдается, у моего спутника терпение на исходе, оно и в лучшие-то времена было с микрон толщиной, а потому, если не хотите отправиться на тот свет вдогонку за евнухом или в самом оптимальном случае занять освобожденную им должность, подумайте о сотрудничестве. Итак, кто из вас объяснит, как пройти к королеве? Отвечает Молохий? Прекрасно, ты у нас всегда был разговорчивым, верно? Ну о чем речь?! Конечно, награда за правду – жизнь и свобода. Даю слово! Мм… хм-м… Поняла. Зеркало. Наверное, просто пластик. Оригинально – едва ли, но надежно – вполне.

Я прахожу мимо старикашшек раз биваю зеркало и за гльядываю вдыру и вижу там в далнем канце ступенки зашибис тошто надо.

– Ладно, можно пока не напрягать фарш, который тебе заменяет мозги. Делай, что считаешь естественным, а там будет видно.

Я при канчиваю старикашшек они и так были савсем дохлые кожжа да кости не работа для мово метча. Правда я уже под устал и рука балит. Я нашол каралеву на самом верьху крышы в шырокой комнате аткрытой всем витрам. И там она седит в таком чорном падвинечном платьи и держыт в руке лук мелкий такой лучонок и сморит на миня так бута я ето не я а кусок дирьма. Она не красодка но и не старая корга как я ожедал и темной нотчкой сашла бы впалне зашибис. А я ежли чесна стаю и ни знаю чё делать у ниё чёто такое с глазами и я нанимаю чё она на миня дейвствуит сваей магийей но шивильнуца ни магу и даже рта раз крыть и даже касая звирыошка при умолкла а патом гаварит:

– Плохо, моя девочка. Я думала, ты на большее способна, разве это драка. Погоди-ка, мне надо кое-что шепнуть на ушко моему другу. Так вот, слышал анекдот: приходит человек к врачу с лягушкой на голове. Врач спрашивает: на что жалуемся? А лягушка говорит…

– Ни абращщай на ниво вниманийя, – говорит каралева сутчей звирьюшке а я даже сутчим пальтцем пошивилить ни магу ну пагади думаю добирус ты у миня папляшиш мине бы тока сместа сайти. – И как же тибе удалос асвабадица? – спрашивает каралева.

– Облажался старина Ксеронис. Нанял этого громилу, а при расчете попытался его надуть. Представляешь, дал себя перехитрить такому дуролому! А я, между прочим, всегда говорила старому пню: ты слишком высоко ценишь свои умственные способности. Должно быть, он забыл, в которую шкатулку меня засунул. И перепутал с дешевым талисманом с двухдневной гарантией и проницательностью шпоры на большом пальце ноги! И посадил на плечо к этому безмозглому олуху.

– Идиёт, – гаварит каралева. – И какэто миня угараздило даверидь иму тибя?

– Милочка, так ведь это далеко не единственная твоя ошибка.

Я бы этим сутчкам наказал их ашипки если-бы мог шивильнуть рукой с метчом. Балтают между сабой какни вчом нибывало проста аффигеть можна.

– Такты знатчит йавилас притендавать на свае закона место? – гаварит каралева.

– Именно так. И, судя по всему, ни наносекундой раньше, чем нужно. Вижу, что тут под твоим чутким руководством все катится ко всем чертям.

– Но видь это ты наутчила миня всиму чё я знаю.

– Да, милочка, но, к счастью, не всему, что знаю я.

(А я их слушаю и гаварю сибе ни спиши атчаиваца пастаим падаждем чё далше будит. Задрала блин тарчадь тут.)

– И чё ты намерина типерь делать? – спакойна так гаварит каралева как бута хочит дело миром ришить.

– Для начала – избавиться от зверинца, что под нами. Твой?

– Для жритцов. Знаишь вить как у нас дело паставлено? Деватчки вазбуждайют жрицов, а я… малачко выдайиваю.

– Надо было выбрать производителей помоложе.

– Ващето никаму из них и двацати нет. Проста этот працес очинь быстра сушид чилавека.

– Меч моего друга засушил их куда быстрей.

– Латно, фсех фсе рафно нипа бедиж, – гаварит каралева и становица какбуто пичальной и стераит сльезу са щики а я стаю точна каминый балван с места ни сдвинуца и думаю ладно сутчёнки я вам ищщё пакажу а ищщё думаю чё же за хриновина тута тварица. И тута каралева в друг как киница са стула прям на миня точна литучая мыш и как на целит лучонок прям на звирьюшку каторая на маем пличе.

Тута я чють ни абделалса спирипугу да тока звирьюшка ни буть дура как сигонет с мово плича прям в рожу каралеве и как дасть па ней точна сутчье пушично едро и та хлобысь взад на стул. Каралева лук свой уранила и он палител на пол и стал там светица а она стала атрывать звирьюшку от сваей рожи и вапить и арать и царапать иё и бить.

Наканецта мине павизло чортава звирьюшка убралась с мово плитча. Я сматрю как сутчёнки другдрушку лупьят и думаю канешна зашибис тошто нада да тока наффиг ету игру в салдатики мине сваливат пара. Хачю паднять каралевин лук а он красный раскалилса жёца. И я атхажу патихонку па леснитце и тут како рвонет и я лету кувырком сриди камней и брьёевен и чирипицы и думаю ну все проста аффигеть можна вот мине и конетц при шол. Но ничево цел асталса патамушто ни обо што ни вдарилса. Выбралса испод абломков глижу наверх ничиво кругом нет тово што было и сук абоих как сфиздило. Етож проста аффигеть можна.

Сутчье рыжывьё я такине на шол тока с бабами порозвльёкса ффигня напрастная патеря времени но зато я из бавилса от гадкой звирьюшки. Стех пор мине уже ни так визло и я инагда скутчал по иё балтавне но ни шипко если чесна. Ито сказать я жи вам ни калдун сутчий а прастой рубака.

Нет, нет, нет! Было еще хуже (это позже, это сейчас, когда за шторами – водянистая серость; когда слипшиеся губы, во рту гадко и трещит голова). То был я, я был там, вожделел тех увечных женщин, и они возбуждали меня, и я их насиловал. Что для варвара еще одна струйка крови на его мече, еще одна взятая силой полонянка? Но ведь этим варваром был я, и хотел этих женщин, которых сам же и сотворил; и я обладал ими. И вот моя душа, как нарыв гноем, заполняется отвращением. Господи боже, да лучше полная импотенция, чем похоть при виде увечий и насилие над беззащитными.

Я неуклюже поднимаюсь с постели. Болит голова, ноют кости, на коже – холодный пот, как прогорклое благовонное масло. Раздвигаю шторы.

Облака опустились, мост окутан серым, по крайней мере на этой высоте. Включаю лампу, газовый камин и телевизор.

Человек на больничной койке окружен медсестрами, они переворачивают его на живот. Бледное лицо его не выражает никаких эмоций, но я знаю, что незнакомцу больно. Я слышу собственный стон и выключаю телевизор. В груди – моей груди – ощущаю боль, она подчиняется лишь собственному ритму. Привязчивая, ноющая.

Я плетусь, как пьяница, в ванную. Здесь все белое и четкое, и ни одного окна, а значит, не виден туман, обволакивающий все снаружи. Можно закрыть дверь, включить еще несколько ламп и оказаться среди четких отражений и твердых поверхностей. Я пускаю воду в ванну и долго смотрю на свое лицо в зеркале. Вскоре мне кажется, будто опять все кругом темнеет, пропадает. Я вспоминаю, что глаза видят, только когда движутся; их сотрясают слабейшие вибрации, отчего «оживают» предметы, на которые устремлен взор. А если парализовать глазные мышцы или как-нибудь добиться, чтобы предмет двигался вместе с глазным яблоком, то картинка исчезнет…

Мне это известно. Я где-то когда-то этому учился. Но когда и где, не помню. Моя память – это затонувшая земля. Я гляжу с узкого утеса туда, где раньше простирались плодородные равнины и высились покатые холмы. А сейчас – лишь монотонная водная гладь и несколько островков; когда-то они были горами, а ныне – складки, созданные какими-то глубинными тектоническими подвижками разума.

Я встряхиваюсь – хочу выйти из слабого транса, но в результате лишь обнаруживаю, что отражение мое и впрямь исчезло. В ванну льется горячая вода, клубящийся пар конденсируется на холодной поверхности зеркала. Он-то и затмил, загородил, стер меня.

Я стильно одет, аккуратно причесан, хорошо позавтракал. Я узнаю – не без удивления, – что клиника доктора находится там же, где и вчера, и никто не отменил и не перенес на другой день назначенный мне прием. («Доброе утро, мистер Орр! Как приятно вас видеть! Да, разумеется, доктор здесь. Не желаете ли чашечку чая?») И вот я сижу в новой приемной, куда просторней, чем прежняя, и жду, когда господин целитель соблаговолит меня допросить.

За завтраком я решил лгать. Ведь если удалось придумать два сна, как-нибудь справлюсь и с остальными. Скажу врачу, что мне этой ночью ничего не снилось, и изложу сон, якобы увиденный вчера. Не к чему посвящать его в мой настоящий кошмар. Психоанализ психоанализом, но и про стыд забывать нельзя.

Доктор, как обычно, весь в сером, в глазницах мерцают осколки древней льдины. Он выжидающе глядит на меня.

– Так вот, – говорю, словно оправдываясь, – у меня было три сна, или, точнее, один в трех частях.

Доктор Джойс кивает и что-то записывает.

– Мм… Хм-м… Продолжайте.

– Первый – очень короткий. Я в огромном роскошном доме, в мглистом коридоре, гляжу на противоположную черную стену. Все – монохромное. Сбоку от меня появляется человек. Он медленно и тяжело ступает. Он лыс, и кажется, у него ритмично раздуваются щеки. Но я не слышу ни звука. На нем светлый пиджак. Человек пересекает коридор слева направо, и я вижу, что стена за ним – это не стена, а огромное зеркало, в котором снова и снова повторяется отражение идущего, потому что есть еще одно зеркало, где-то сбоку от меня. И вот я смотрю на всех этих толстых, неуклюжих мужчин, гляжу, как они идут длиннющей шеренгой, маршируют в ногу слаженней, чем любое воинское подразделение… – Я гляжу в глаза врача. Глубоко вздыхаю. – Самое поразительное – что первое, ближайшее отражение не во всем повторяет действия мужчины. На секунду, лишь на одно мгновение оно поворачивается и смотрит на него – но при этом не сбивается с шага. Это лишь движение головы и рук. Человек в зеркале поднимает руки к голове, вскидывает их вот так, – показываю я врачу, – и мигом возвращает в прежнее положение. Шеренга копий черного толстяка скрывается с моих глаз. А настоящий человек, оригинал, даже не замечает, что произошло, и… собственно, это все.

Доктор жует губами и сцепляет короткие мясистые пальцы.

– Вы узнали хоть что-то из ваших собственных черт в горбуне, который бичевал море? А будучи странником в свободных одеждах, наблюдая с берега, испытывали при этом хоть мимолетное ощущение, что вы – еще и другой? И наконец, кто был реальней? Кажется, стоявший на берегу в определенный момент исчез – карлик с цепью перестал его видеть. Хорошо, сейчас не отвечайте. Поразмыслите над этим. И еще над тем фактом, что у человека, которым были вы, отсутствовала тень. Продолжайте, пожалуйста. Каков был следующий сон?

Я сижу и таращусь на доктора Джойса. У меня отпала челюсть. Что он сказал? Что я сейчас услышал? А что сказал я? Господи, да это еще хуже, чем было ночью. Доктор, я сплю, вы мне лишь пригрезились!

– Что?.. Я… Доктор… Что?.. Откуда вы?..

Доктор Джойс недоуменно смотрит на меня:

– Прошу прощения?

– Ч-что вы сейчас сказали? – У меня запинается язык.

– Что я сейчас сказал? – Эскулап снимает очки. – Мистер Орр, я не понимаю, о чем вы. А сказал я только: «Продолжайте, пожалуйста».

Господи, неужели я все еще сплю? Какое там! Бесполезно внушать себе, что это сон. Ладно, продолжаем. Может, это всего лишь временный сбой разума; меня не оставляет странное ощущение, что я брежу. Да, наверное, дело в этом, в чем же еще. Не поддавайся, держи себя в руках; спектакль должен продолжаться.

– Я… извините, доктор. Мне сегодня никак не удается толком сосредоточиться. Ночью плохо спалось. Может, потому и снов не было. – Я браво улыбаюсь.

– Понятно. – Добрый доктор возвращает очки на нос. – Вы себя нормально чувствуете? Рассказывать можете?

– Да.

– Вот и отлично. – И доктор улыбается, правда натянуто, как человек, который примеряет яркий галстук, осознавая, что тот ему не идет. – Когда будете готовы – продолжайте.