Текст книги "Транзиция"

Иэн М. Бэнкс
Транзиция

Аластеру и Эмили, а также в память о Бек.

Благодарю Адель, Мика, Ричарда, Леса, Гэри и Зоуи.

Основано на нереальных событиях.

Iain M. Banks

TRANSITION

Copyright © 2009 Iain Banks

This edition is published by arrangement with Curtis Brown UK and The Van Lear Agency

Fanzon Publishers

An imprint of Eksmo Publishing House

Перевод Лидии Галушкиной

© Л. Галушкина, перевод на русский язык, 2023

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Пролог

Знаю, таких, как я, называют ненадежными рассказчиками. Впрочем, если вы верите на слово каждому встречному – ваши проблемы.

То, что вы читаете эти строки, само по себе поразительно и абсолютно беспрецедентно.

Видели когда-нибудь сейсмограф? Ну, такую мудреную, чувствительную штуковину с похожим на паучью лапку пером, которое фиксирует подземные толчки, вычерчивая линию на движущейся ленте? Теперь представьте, как это перо безмятежно скользит по бумаге, проводя ничем не примечательную прямую, означающую тишь и покой как у вас под ногами, так и на всей планете, – и вдруг из-под острия появляются слова, а бумажная лента начинает метаться туда-сюда, чтобы поспеть за каллиграфическими вензелями. Пусть, скажем, перо выводит текст: «Знаю, таких, как я, называют ненадежными рассказчиками…»

Вот какова была вероятность того, что я напишу эти строки, а кто-нибудь их прочитает! И я не преувеличиваю.

Время, место. Без этих уточнений, пожалуй, не обойтись, хотя в моих обстоятельствах они несущественны. Тем не менее нам нужна отправная точка – где и когда, – так что давайте начнем с миссис Малверхилл и нашей первой встречи на заре золотой эпохи, которую тогда еще никто не осознавал. Я имею в виду десятилетие с хвостиком между двумя падениями: Берлинской стены и башен-близнецов.

Если совсем уж точно, эти двенадцать лет, которые я сейчас назвал бы благословенными, начались прохладной, бурной ночью 9 ноября 1989 года в центре Европы, а закончились ясным утром 11 сентября 2001-го на Восточном побережье Америки. Первое событие возвестило, что угроза глобальной ядерной катастрофы, висевшая над человечеством без малого сорок лет, рассеялась и эпохе всеобщего идиотизма пришел конец. Впрочем, ненадолго: второе повлекло за собой новую эру безумия.

Падение Стены зрелищным не было. Стояла ночь, а по телевизору показывали, как толпа берлинцев в кожаных куртках, по большей части с молотками, без особого успеха атакует армированный бетон. Никто не погиб. Зато многие, несомненно, напились, обдолбались и переспали друг с другом.

Да и сама Стена трепета не внушала; высокой ее не назовешь, неприступной – тоже. Главным препятствием была пограничная зона между бетонными ограждениями: песчаное минное поле, гиблое царство сторожевых псов и колючей проволоки. Вертикальный же барьер играл скорее символическую роль, служа просто разделительной чертой. И не важно, что никто из ликующих вандалов, рвавшихся к Стене, не мог существенно ей навредить без тяжелой техники; главное – люди преодолели этот символ раздора, преграду, якобы защищавшую от внешнего мира, и их не расстреляли на месте.

Так или иначе, сложно себе представить лучшую аллегорию пробудившейся надежды, оптимизма и рывка навстречу переменам. Что касается теракта, устроенного «Аль-Каидой» на территории США (а поскольку он стал поводом для военного вторжения и оккупации другого государства, причем во имя демократических ценностей, давайте выразимся в национал-демократическом ключе: теракт, устроенный на территории США Саудовской Аравией), – вряд ли найдется событие, по духу более контрастное.

Между этими двумя грандиозными столпами гамаком растянулись годы, которые человечество провело в счастливой дреме.

Примерно на экваторе этих томных времен мы с миссис М. потеряли друг друга из виду. Затем встретились вновь и уже в последний раз расстались, незадолго до третьего великого Падения – падения Уолл-стрит и Сити, банковского и финансового краха, начавшегося 15 сентября 2008 года.

Находить такие закономерности в книгах наших жизней весьма увлекательно, не правда ли?

Впрочем, подобная конгруэнтность [1]1
  Конгруэнтность (в широком смысле) – равенство, адекватность друг другу различных экземпляров чего-либо или согласованность элементов системы между собой. (Здесь и далее – прим. пер.)


[Закрыть], пусть и полезная для фиксации наших личных судеб в пределах общего исторического процесса, по существу, бессмысленна. За время, которое мне довелось пробыть здесь после моего собственного скромного падения, я убедился, что значимость тех или иных вещей, как правило, определяем мы сами. Мы находим смысл даже в бессвязной цепочке событий, при этом отмахиваясь от самой очевидной взаимосвязи между отдельными аспектами нашей жизни, если взаимосвязь эта противоречит особенно дорогому, тщательно взлелеянному нами предрассудку или дарующим надежду убеждениям. Кажется, об этом мне поведала миссис Малверхилл. Или мадам д’Ортолан – я иногда их путаю.

Я немного забегаю вперед, поэтому, в свете вышеизложенного, предлагаю не бороться с этим эффектом, а насладиться им сполна.

Пусть мы только начали, вам уже, наверное, любопытно, как моя роль в данной истории закончится.

Сейчас расскажу.

Заканчивается все вот как: ко мне в палату заходит человек. Одет в черное, на руках – перчатки. Вокруг темно, горят только дежурные лампы в коридоре, однако мужчина меня видит. Я лежу на больничной койке, подголовная секция приподнята; пара трубок и проводки соединяют мое тело с медицинскими приборами. Человека в черном это не волнует: медбрат, который мог бы услышать сигнал тревоги, валяется в конце коридора связанный и с заклеенным ртом; его монитор выключен.

Мужчина закрывает дверь, и в комнате становится еще темнее. Он тихонько, на цыпочках подбирается к изголовью кровати, чтобы меня не разбудить, хотя врачи дали мне успокоительное – слегка одурманили, чтобы лучше спалось. Незнакомец оглядывает койку, даже в полумраке подмечая, что одеяло и простыни плотно подоткнуты, а я туго спеленут, будто в коконе.

Убедившись, что я неподвижен, мужчина берет свободную подушку, осторожно опускает мне на лицо, а затем резко наваливается сверху, давя ладонями на подушку и локтями прижимая мои руки к койке. Он переносит вес почти целиком на верхнюю часть тела; в пол теперь упираются лишь носки его ботинок.

В первые секунды я не сопротивляюсь. А когда начинаю, незнакомец только ухмыляется. Мои слабые попытки высвободить руки или отбрыкаться ни к чему не приводят. Даже здоровый, сильный парень, будь он накрепко замотан в простыни, вряд ли сбросил бы с себя такую тяжесть.

Последним, отчаянным рывком я пытаюсь выгнуть спину. Человек в черном легко меня усмиряет. Спустя мгновение-другое я падаю без сил и больше не шевелюсь.

Мой противник далеко не глуп – понимает, что я могу притворяться мертвым.

Идут минуты, а он – неподвижный, как и я, – лежит сверху, время от времени сверяясь с наручными часами, дабы убедиться, что мне конец.

Надеюсь, вы довольны. Не успел я начать, а вы уже знаете финал! А теперь давайте приступим. Перво-наперво – к тем событиям, которые в некотором смысле еще не случились.

Все начинается в поезде, бегущем по самой высокогорной в мире железной дороге из Китая в Тибет. Все начинается с мужчины в дешевом деловом костюме коричневого цвета, нетвердой походкой переходящего из вагона в вагон. В одной руке у него небольшой баллон с кислородом, в другой – автоматический пистолет. Под ногами – подрагивающая металлическая площадка. Гофрированный рукав между вагонами со свистом сжимается и разжимается, словно огромный двойник ребристой трубки, соединяющей кислородный баллон с прозрачной маской у мужчины на лице. Под маской блуждает нервная улыбка.

Поезд с грохотом вздрагивает, и от резкого толчка мужчину швыряет на ребра «гармошки». Похоже, вечная мерзлота в этих краях не такая уж вечная: поговаривают, что с грунтом здесь имеются проблемы.

Вагоны перестают крениться и теперь идут плавнее. Мужчина восстанавливает равновесие; зажав кислородный баллон под мышкой, он свободной рукой поправляет галстук.

Пистолет К54, произведенный еще во времена Вьетнамской войны, с годами стал гладким, отполированным. Стрелять из такого ему прежде не доводилось, но, по слухам, оружие надежное. Глушитель, правда, незатейливый, похож на самодельный. Впрочем, сойдет.

Мужчина в коричневом костюме взводит курок, а свободную руку заносит над кодовой панелью, расположенной на двери в частный вагон. На экранчике лениво мигает красный огонек.

Поезд подъезжает к наиболее возвышенному отрезку маршрута – перевалу Танг-Ла; до Лхасы он доберется только к вечеру. Здесь, на высоте в пять с лишним километров, воздух холодный и разреженный. Пассажиры по большей части сидят на местах, не снимая кислородных масок. Снаружи вот уже около часа тянутся гребни и волны Тибетского нагорья. Эта симфония в желтовато-серых и бурых тонах, местами приправленная июньской зеленью, – предвестница кряжистых гор, чьи грозные парапеты уже виднеются вдалеке.

Начальник охраны поезда запросил за код доступа кругленькую сумму. Лишь бы не обманул. Рука быстро набирает цифры.

Красный огонек перестает мигать и сменяется зеленым. Мужчина нервно сглатывает.

Стучат колеса; дверная ручка под пальцами кажется ледяной.

А еще все начинается с нашего приятеля Эдриана Каббиша – судя по голосу, внешности и манерам, молодого, а на деле повидавшего многое. Одним лондонским утром – ладно, уточню: в разгар лета 2007-го – он просыпается у себя дома в Мейфэре, как и множество раз до этого. Спальня занимает значительную часть мансарды. Редкий дождик постукивает по окнам, обращенным под углом в сорок пять градусов к сероватому небу.

Если бы Эдриану понадобилась эмблема, ею стало бы зеркало. Вот что он говорит себе по утрам, стоя в ванной комнате, перед тем как отправиться на работу (а иногда и в выходные, когда на работу идти не надо, – просто так, забавы ради):

– Рынок – это Бог, и нет иного Бога, кроме Рынка.

Здесь Эдриан делает паузу и улыбается своему заспанному отражению. На него смотрит молодой мужчина-европеоид, худощавый, но мускулистый. Загорелый, черноволосый, с серо-зелеными глазами и широким ртом, по обыкновению, растянутым в плутоватой усмешке. У Эдриана однажды была сексуальная партнерша гораздо старше его; она назвала его губы «чувственными», и он, немного подумав, решил, что это круто. Девушки помладше, скорее, назвали бы его рот симпатичным, если вообще сочли бы нужным заострять на нем внимание.

За ночь у Эдриана проклюнулась щетина. Временами он отращивает недельную бородку, а затем сбривает; ему идет по-всякому. Без ложной скромности, внешность у него модельная. Он выглядит ровно так, как мечтал бы выглядеть. Разве что роста немного добавил бы.

Эдриан прокашливается и сплевывает в одну из двух стеклянных раковин. Обнаженный, проводит пальцами по темным завиткам лобковых волос.

– Во имя Капитала, милостивого и мудрейшего, – произносит он и с довольной ухмылкой подмигивает своему отражению.

Кроме того, все начинается в малоэтажном офисном здании в Глендейле – пригороде Лос-Анджелеса. Жалюзи нарезают послеполуденный свет на узкие полосы, которые ложатся на ковровую плитку, стулья, людей в костюмах и стол для переговоров; фоном глухо рокочет автострада. Майк Эстерос начинает свою презентацию:

– Господа и вы, милая дама… я представлю вашему вниманию не просто питч. Нет, не поймите неправильно, это, конечно, питч, но в то же время – важная часть фильма, который, я надеюсь, вы поможете мне снять.

Сейчас я расскажу вам, как найти космических пришельцев. Без шуток. Выслушав меня, вы убедитесь, что это возможно. Вероятно, у вас даже возникнет желание поймать инопланетянина. Так или иначе, в наших силах снять фильм, который захватит умы целого поколения, – не хуже «Близких контактов» или «Титаника». Спасибо, что согласились уделить мне несколько минут; обещаю – вы не пожалеете.

Скажите, кто-нибудь из вас наблюдал полное затмение? Это когда Солнца совсем не видно за Луной, а пробиваются лишь отдельные пучки и завитки света… Вы, сэр? Впечатляющая картина, не так ли?.. Точно, поразительная. А для кого-то даже судьбоносная. Некоторые начинают охоту за затмениями – срываются в любой уголок мира, чтобы раз за разом наблюдать этот уникальный и таинственный феномен.

Давайте поговорим о затмениях. Даже если мы сами их не видели, есть множество снимков в журналах, телерепортажей, роликов на «Ютьюбе». Мы уже почти равнодушны к таким вещам. Затмения заняли свое место в череде обычных природных явлений, как смена погоды или землетрясения, только совсем не разрушительные, ничем не угрожающие людям.

А сейчас вдумайтесь: какое невероятное совпадение, что наша Луна идеально, тютелька в тютельку перекрывает Солнце! Если спросите астрономов, они вам скажут, что Луна по отношению к Земле гораздо крупнее, чем любой другой спутник по отношению к своей планете. Возьмем, к примеру, Юпитер, Сатурн и так далее – их спутники в сравнении с ними ничтожно малы. А земная Луна огромна и находится к нам очень близко. Будь Луна меньше или дальше расположена, мы наблюдали бы лишь частичные затмения, а будь она крупнее или ближе, то скрыла бы Солнце совсем, и во время полного затмения мы не видели бы солнечную корону. Это потрясающее совпадение, невероятная удача! Насколько известно, подобные затмения уникальны. Возможно, такое явление имеет место только на Земле. Запомните этот факт – мы скоро к нему вернемся.

Теперь предположим, что пришельцы существуют. Пусть не такие милые и одинокие, как в фильме «Инопланетянин», и не настолько свирепые, как в «Дне независимости». Просто обычные, усредненные жители других планет. Как считаете? Если задуматься, это вполне вероятно. Мы же с вами существуем, хотя Земля – всего лишь планетка, которая вращается вокруг среднего размера звезды в одной из множества галактик. В нашей галактике еще четверть миллиарда солнц, а во Вселенной – четверть миллиарда галактик, если не больше. Уже открыты сотни разных планет в других звездных системах, а ведь поиски только начаты! Ученые утверждают, что почти вокруг каждой звезды вращаются планеты. На скольких из них таится жизнь? Земле не один миллиард лет, однако Вселенная еще древнее. Кто знает, сколько цивилизаций существовало, когда Земли не было и в помине или когда человечество только зарождалось? А сколько их сейчас?

Итак, если развитые пришельцы не выдумка, они, вероятно, способны на межзвездные перелеты. Скорее всего, их источники энергии и технологии настолько для нас непостижимы, насколько сверхзвуковые самолеты, атомные подлодки и космические шаттлы непостижимы для племен Амазонии, плавающих на долбленых каноэ. Раз уж инопланетяне достаточно пытливы, чтобы заниматься наукой и техникой, их интерес наверняка распространяется и на путешествия по Вселенной.

В наши дни самолеты в основном перевозят туристов. А уже потом – тех, кто летает по работе. Неужели умные, любознательные пришельцы в этом от нас отличаются? Не думаю. Большинство из них тоже, должно быть, туристы. Подобно нам, они любят круизы. Как по-вашему, захотят они побывать на планете вроде Земли, на которую еще не ступала нога – а может, щупальце? – пришельца? Или предпочтут путешествие в виртуальной реальности?

Что ж, кого-то устроит и второе. Возможно, таких большинство. Однако самые знатные кутилы и богачи, инопланетная элита – эти выберут настоящие впечатления. Ради чего? Похвастаться перед другими, что посетили все экзотические места межгалактического тура! Кто знает, какие красоты владеют их умами? Что для них Большой каньон, Венеция, Великая Китайская стена, Йосемитский парк, египетские пирамиды?

Вот что я думаю. Помимо других чудес, пришельцев должно привлечь драгоценное явление, которое, возможно, есть только на Земле. Они захотят посмотреть на наше затмение. Своими глазами взглянуть на космос сквозь земную атмосферу, полюбоваться, как ровно Луна перекрывает Солнце, увидеть, как мир погружается в сумерки, услышать, как замолкают звери и птицы, и собственной кожей ощутить внезапную прохладу. Даже если наша атмосфера для них губительна, даже если им понадобятся скафандры, они пожелают находиться в центре событий, в условиях, максимально близких к реальным. Они захотят побывать на Земле, среди нас, когда ляжет тень.

Тогда-то и надо искать инопланетян! Во время полного затмения! Пока все вокруг благоговейно смотрят в небо, советую вам хорошенько оглядеться. Ищите странных, неуместно одетых людей. А может, тех, кто безвылазно сидит в своих фургонах или на яхтах с тонированными стеклами.

Если пришельцы и существуют, они будут именно там, причем такие же отрешенные и уязвимые, как зачарованные видом земляне.

На этой идее и основан фильм, который я хочу снять. Увлекательный, забавный, печальный, глубокий, а прежде всего – жизнеутверждающий. В нем есть две сильные главные роли: отца и сына, а еще шедевральная женская роль второго плана. Возможны и другие характерные роли, а также множество второстепенных.

Такова задумка. Теперь о сюжете…

Помимо этого, все начинается в совершенно другом месте… Например, как-то так:

В Асферже, городе платанов и бельведеров, сейчас разгар лета; утро стоит ясное, и Туманный купол, царственно парящий над Университетом практических навыков, сверкает в рассветных лучах, словно колоссальный золотой мозг. А ниже, на крыше философского факультета, зеленеет парк, где меж статуй и каналов в сопровождении свиты прогуливается леди Бисквитин…

А еще все начинается с неприметного мужчины, сутулого и худощавого, который входит в маленькую комнатку огромного здания. В руках у него всего-то лист бумаги да половинка фрукта, однако навстречу раздается крик. Мужчина бросает равнодушный взгляд на единственного человека в помещении и запирает за собой дверь. Вопли не смолкают.

И наконец, все начинается здесь и сейчас, за этим самым столиком на веранде ресторанчика в парижском квартале Маре. Некий мужчина достает из маленькой, искусно украшенной коробочки крошечную белую таблетку и добавляет ее в свой эспрессо. Мужчина осматривается, пробегая взглядом по дороге с автомобилями и пешеходам – одни спешат, другие неторопливо прогуливаются, – подмечает вызывающе красивого официанта-алжирца, который флиртует с парочкой смущенных американских туристок, и ненадолго задерживает внимание на пожилой парижанке с изысканной укладкой и макияжем, поднявшей над столом свою крохотную собачку, чтобы та полакомилась остатками круассана. Затем мужчина опускает в чашку щербатый кусочек тростникового сахара и нарочито обстоятельно начинает помешивать кофе. Коробочка из золоченой бронзы тайком возвращается во внутренний карман пиджака.

Мужчина кладет под сахарницу банкноту в пять евро, убирает бумажник, а затем в два жадных глотка выпивает эспрессо. После этого откидывается на спинку стула, все еще сжимая изящную чашку в одной руке и безвольно свесив другую. Как будто чего-то ждет.

Стоит начало осени 2008 года нашей эры; полуденный воздух чистый и теплый, небо – белесое, пастельное. С минуты на минуту все изменится.

1

Пациент 8262

На мой взгляд, я поступил весьма умно, сделав все возможное, чтобы в итоге попасть сюда. Впрочем, не я один склонен считать свои поступки разумными, не так ли? К тому же в прошлом эта уверенность в собственной дальновидности слишком уж часто предваряла горькое осознание, что дальновидности мне все-таки не хватило. Что ж, посмотрим…

У меня удобная койка, врачи и сиделки относятся ко мне неплохо – с профессиональным холодком, который конкретно в моем случае куда предпочтительнее чрезмерного внимания. Кормят приемлемо.

Здесь, в палате, у меня уйма времени для размышлений. Возможно, именно размышления даются мне лучше всего. Как и другим людям. Человечеству как виду. Это наш конек, наша сверхспособность; это возвышает нас над стадом. Во всяком случае, мы любим так думать.

Как же приятно, когда о тебе заботятся, ничего не требуя взамен! Какая невиданная роскошь – спокойно предаваться мыслям, когда никто не мешает!

Я лежу совершенно один в маленькой квадратной комнатке с белеными стенами, высоким потолком и большими окнами. Койка у меня старенькая, со стальным каркасом, регулируемым вручную подголовником и складными боковыми поручнями, защищающими пациента от падения. Чистейшие простыни сияют белизной, подушки слегка комковатые, зато отлично взбиты. На полу – глянцевитый бледно-зеленый линолеум. Видавшая виды прикроватная тумбочка да простенький стул с черным металлическим каркасом и сиденьем из потертого красного пластика – вот и вся мебель. Над единственной дверью, ведущей в коридор, – окошко в форме веера.

За высокими, от пола до потолка, окнами виднеется декоративный балкончик с железной решеткой. Между прутьев можно разглядеть лишь полосу газона и рядок деревьев, а за ними – мелкую речку, которая блестит на солнце, когда свет падает под нужным углом. Сейчас листопад, поэтому реку видно лучше. Я различаю лес на дальнем берегу.

Моя палата на втором – верхнем – этаже клиники. Однажды я видел, как по реке проплывает лодка с двумя-тремя пассажирами; порой за окном порхают птицы. Как-то раз высоко в небе пролетел самолет, оставив длинный белый след, похожий на кильватер. На моих глазах он медленно расползался, кучерявился и краснел от закатных лучей.

Думаю, в клинике мне ничто не угрожает. Здесь меня искать не догадаются. Во всяком случае, я на это надеюсь. Я рассматривал и другие убежища: юрту, затерянную в бескрайней степи, где с тобой лишь большая семья да ветер; многолюдные и смрадные фавелы на крутом холме, пропахшие всеми сортами пота, звенящие от ругани, плача младенцев и нестройной музыки; палатку среди величественных развалин монастыря на Кикладах [2]2
  Киклады, Кикладские острова – архипелаг в южной части Эгейского моря, входит в состав Греции.


[Закрыть], где я прослыл бы эксцентричным отшельником; туннели Манхэттена – приют скитальцев с тяжелой судьбой…

Есть много, очень много мест – и потаенных, и у всех на виду, – где меня никогда не стали бы искать, однако преследователи хорошо меня изучили, а значит, могут догадаться, куда я направлюсь, даже раньше, чем я сам. К тому же вписаться в окружение, вжиться в роль довольно непросто. Этническая принадлежность, физиогномика, цвет кожи, язык, навыки – нельзя упустить ни единой детали.

Мы, люди, привыкли друг друга классифицировать. Этих – сюда, тех – туда; даже в огромных городах, по праву именуемых «плавильными котлами», мы сбиваемся в группы по анклавам и кварталам, где живем в комфорте среди тех, чьи традиции и культура нам близки. Порой наша чувственная природа, генетически заложенная тяга к странствиям и экспериментам, жажда экзотики или хотя бы простого разнообразия приводят к неожиданным связям и смешанному потомству, но в конечном итоге стремление все ранжировать и вешать ярлыки неизменно возвращает нас к базовым настройкам. Поэтому спрятаться так сложно. Я, светлокожий мужчина европеоидной расы – по крайней мере, на вид, – не стану скрываться там, где буду бросаться в глаза.

Дальнобойщик. Вот прекрасная маскировка. Колесишь себе на фуре по Среднему Западу США, по канадским, аргентинским или бразильским равнинам, ведешь автопоезд с прицепами по пустыням Австралии… Прячешься в постоянном движении, почти не контактируя с людьми. Еще вариант – стать матросом или коком на контейнеровозе, что бороздит морские просторы с небольшим экипажем на борту, ежедневно курсируя между огромными, автоматизированными, почти безлюдными терминалами вдали от городских центров. Разве отыщешь человека, чья жизнь настолько далека от оседлой?

Тем не менее я здесь. Выбор сделан; иного у меня теперь нет. Нужно смириться. Я заранее наметил маршрут, придумал способ, нашел средства и людей, которые помогли мне стать невидимым и безвестным. Прикинул, как поступят мои преследователи и как их перехитрить, и, наконец, когда план был продуман до мелочей, – воплотил его в жизнь.

И вот я здесь, лежу и размышляю.

Транзитор

Другие рассказывали, что с ними это случается в один миг, в промежуток между ударами сердца или даже во время самого удара. Всегда есть внешний признак: легкая дрожь или озноб, ощутимая судорога, порой – встряска, словно от электрического разряда. Как поведал один мой знакомый, сперва ему кажется, что краем глаза он видит нечто неожиданное или опасное, затем резко поворачивает голову и чувствует болезненный укол в шее, как будто по ней пробегает ток. В моем случае все происходит чуточку несуразнее: я чихаю.

Вот и сейчас чихнул.

Могу только догадываться, как долго я просидел на веранде того маленького кафе в третьем округе Парижа, дожидаясь, когда подействует препарат, и погрузившись в сон наяву – необходимый этап перед тем, как отправиться в желаемое место. Несколько секунд? Пять минут? Надеюсь, я оплатил счет. Вообще-то это не моя забота – я не он, да и он все равно никуда не денется, – однако я беспокоюсь.

Придвинувшись к столику, я внимательно его рассматриваю. На небольшом пластмассовом подносе – чек и горка монет. Сдача. Франки, сантимы. Не евро. Что ж, пока все в порядке.

Я чувствую острое желание передвинуть предметы на столике. Сахарница должна стоять строго по центру, а чашка из-под эспрессо – на линии между сахарницей и мной, ровно посередине. Лоток со сдачей справа от сахарницы я не трогаю: он прекрасно уравновешивает подставку со специями слева. Только сейчас, составляя из предметов эту приятную композицию, я обращаю внимание, что запястье и тыльная сторона ладони, торчащие из рукава моего пиджака, – темно-коричневые. А еще подмечаю, что соорудил на столике некое подобие креста. Я озираюсь по сторонам, разглядывая модели машин и трамваев, одежду пешеходов. Как я и думал, я в иудейско-исламской реальности – надеюсь, в той, что нужно. Я мигом перестраиваю предметы на столе в символ, который там, откуда я прибыл, назвали бы «пацификом». С облегчением вздохнув, откидываюсь на спинку стула. Вряд ли меня примут за христианского террориста, но осторожность не повредит.

А вдруг я все-таки похож на террориста? Я роюсь в нагрудной сумке – подобно большинству людей вокруг, одет я в шальвар-камиз [3]3
  Шальвар-камиз – традиционный костюм родом из Южной Азии. Состоит из брюк (шальваров, или шаровар) и длинной рубахи.


[Закрыть] без единого кармана – и достаю предмет, который еще несколько секунд/минут назад был моим айподом. Теперь это портсигар из нержавеющей стали. Притворяясь, будто раздумываю, не закурить ли сигаретку, я изучаю свое отражение в полированной крышке.

Вновь облегчение: на христианского террориста я не похож. Выгляжу так, как обычно выгляжу с таким цветом кожи, а по большому счету – всегда, независимо от расы и типажа. Иными словами, благовидно и неприметно. Не урод, но и не красавец, что вполне приемлемо. Я смотрюсь заурядно. Заурядность мне только в плюс: она дарует безопасность, растворяет в толпе. Идеальная маскировка.

Так, надо свериться с часами. Нельзя об этом забывать. Я сверяюсь. Все в порядке.

Я не закуриваю. Не хочется. Очевидно, я не перенес эту привычку в новое воплощение. Я возвращаю портсигар в перекинутую через плечо сумку, заодно убедившись, что в отдельном, застегнутом на молнию внутреннем кармашке лежит коробочка-таблетница из золоченой бронзы. И вновь прилив радости! (Коробочка перемещается всегда, но каждый раз я беспокоюсь. Чего уж там, я постоянно на нервах. Во всяком случае, мне так кажется.)

Судя по удостоверению личности, меня зовут Аймен К’эндс. Что ж, имя вполне подходящее. Аймен – хай, мэн! Привет, рад познакомиться.

Теперь проверим языки. Французский, арабский, английский, хинди, португальский и латынь. По верхам – немецкий и современный монгольский. А вот китайского не знаю вовсе. Необычно.

Я опять откидываюсь на стуле, а ноги в объемистых шароварах располагаю ровно напротив перекрестья ножек, поддерживающих стол. Несмотря на равнодушие к сигаретам, я замечаю у себя – не в первый раз, между прочим, – признаки слабого обсессивно-компульсивного расстройства, которое, пожалуй, раздражает и отвлекает ничуть не меньше тяги к курению, пусть и не столь губительно для здоровья (впрочем, какое мне дело до чьего-то там здоровья?).

Надеюсь, степень ОКР у меня легкая. Хотя с чего я это взял? Возможно, отнюдь не легкая. (Ладони кажутся липкими, как будто их следует помыть.) Вероятно, у меня тяжелое ОКР. (В этом кафе еще многое можно почистить, передвинуть, выровнять.) Есть о чем беспокоиться. Похоже, я в принципе человек беспокойный. И это еще один повод для беспокойства.

Ну ладно, не целый же день тут сидеть! Я здесь не просто так: меня вызвали. И не кто-нибудь, а Сама. Головокружение, сопровождавшее транзицию, прошло; причин медлить нет. Нужно встать и идти, что я и делаю.

Эдриан

Обычно я всем говорю, что вырос на улицах Ист-Энда [4]4
  Ист-Энд – район в восточной части Лондона, исторически считающийся местом обитания иммигрантов и низшего класса. В этом смысле часто противопоставляется более фешенебельному Вест-Энду.


[Закрыть]. Помогал отцу торговать угрями. А мать работала в баре официанткой. Но все это враки, чушь собачья. Я просто говорю то, чего от меня ждут. Жизнь научила, знаете ли: людям нравятся байки. Говори то, что от тебя хотят услышать, – и добьешься многого. Конечно, нужно знать меру и разбираться в окружающих, однако… ну вы поняли.

Ясное дело: увидеть, чего от тебя ждут, и потом это озвучить может любой кретин. Вся смекалка, весь бонус – в том, чтобы угадать, что людям нужно, еще до того, как они сами поймут. Это реально ценится, а значит, окупается. Такая вот сфера услуг. А говорок у меня, между прочим, выходит шикарный. Крайне убедительный. Вы бы только слышали! Я про ист-эндский говорок, если что. И россказни про уличную торговлю. Я охрененно кошу под «своего в доску», так и знайте. Едем дальше.

По правде говоря, я вырос на севере. В одном из угрюмых городков, где всё в саже, да и вообще мрак полный. Какой именно городок – не важно. Думаю, вы согласитесь, что все они под одну гребенку, так что какая разница, назову я вам его или нет? Слишком многого хотите! Делайте, как я: включайте фантазию.

В общем, мой отец был шахтером, прежде чем они стали исчезающим видом – спасибо Святой Маргарет (ну и, может быть, королю Артуру [5]5
  Имеется в виду Артур Скаргилл – британский профсоюзный активист. Был президентом Национального союза шахтеров, в том числе и во время масштабных забастовок 1984–1985 гг., которые переросли в конфронтацию с консервативным правительством Маргарет Тэтчер. В итоге правительство одержало верх, многие шахты были закрыты, а тысячи шахтеров – уволены.


[Закрыть]; зависит от ваших взглядов). Мама работала в парикмахерской.

Я всерьез считаю Тэтчер святой, хотя в родном городишке называть ее так я бы поостерегся (еще один повод пореже туда ездить). Блин, ну кто в здравом уме захочет всю жизнь горбатиться под землей? Да никто! Старушка Тэтч всем сделала громадное одолжение. Даешь памятник Тэтчер на месте каждой шахты!

Ладно, проехали. Даже когда я был мелким, та история уже быльем поросла. Но только для меня. Другие трещали об этом постоянно, как будто всё случилось вчера.

Мы занимали половину двухквартирного дома, так что рядом, как вы догадываетесь, жила другая семья. Правда, нам не дозволялось даже заикаться о ее существовании, ведь сосед – в прошлом один из ближайших отцовских приятелей – вступил в Демократический союз британских горняков (или как-то так) и был штрейкбрехером, что, по мнению моего старика, хуже убийства и растления малолетних. Лишь однажды отец чуть меня не ударил – когда застукал за разговором с соседскими близнецами.