Текст книги "Операция «Пророк»"

Однако, когда Казаченко рассмотрел сквозь пелену дождя катер, на котором предстояло добраться до «Джулио Чезаре», от его оптимизма не осталось и следа: на фоне громадин волн катер выглядел щепкой, нет, – спичкой! Однако предвкушение тяжести в руках вожделенной добычи – «Пакета» – придало Олегу азартной злости: «Вперед, и только вперед!»

Казаченко перевел взгляд на пограничников в промокших плащ-палатках. Не надо было быть дипломированным психологом, чтобы понять: погранцы ждут отмены приказа выходить в море.

«Эх, пехота… сухопутье вы пыльное с зелеными околышами!» – чуть не произнес вслух Олег.

Конечно, пограничники – люди военные – приказа не ослушаются. Но надо ведь как-то и приободрить ребят, а то совсем скисли. Казаченко схитрил. Обратился к Пророку:

– Ну что, капитан, рискнем?

Сомалиец приподнял капюшон плащ-палатки.

Пограничники – старший лейтенант и прапорщик – переглянулись, даже не пытаясь скрыть изумления. Еще бы! Перед ними негр… Да еще капитан!

«Инструктаж не был проведен, – оценил реакцию пограничников на окрас незнакомца Казаченко, – а ведь начальнику Особого отдела новороссийского погранотряда был отдан приказ подобрать наиболее опытных и проверенных стражей морских рубежей… В бой, значит, бросили тех, кто оказался под рукой… Ладно, с “особняком” разберемся потом… Сейчас главное – не терять времени!»

Пророк, – надо отдать ему должное, – несмотря на экстремальную ситуацию, в которой он оказался – содержание под стражей по причине инкриминируемого ему убийства русского полицейского, склонение к предательству – выдаче русской разведке «Пакета», тяжелое похмельное состояние и, наконец, разбушевавшаяся стихия, – держался молодцом.

Почти без акцента, – что еще более удивило рыцарей границы, – сказал в ответ:

– Рискнем, если мне дадут карту с координатами «Джулио» и если я лично стану за штурвал…

«Непредвиденный поворот, – оценил условия Казаченко, – но, с другой стороны, это – единственный выход… Действительно, ведь Пророк не в курсе перемещений своего судна в траверзе порта за последние три дня, а с учетом шторма найти танкер без карты невозможно – вокруг сплошной мрак, несмотря на то что сейчас полдень!» – молнией промелькнуло в голове Олега.

– Хорошо. Вы станете за штурвал, но рядом будет находиться командир катера…

Из-под плащ-палатки Пророк протянул Казаченко свою черную руку. Олега потряс не столько жест подневольного соучастника операции, сколько его светлая, по сравнению с черным окрасом тыльной стороны, ладонь.

«Вот черт, – подумал Олег, – сама природа нас делает двойными. Рука – черная, а ладонь – почти как моя – белая… Так, хватит рассуждений, – в путь!»

Пограничники заметно повеселели. Может быть, чувство собственного, славянского, превосходства над чернокожим сыграло:

«Как это так? Негр не боится, а мы что, хуже нехристя?! Нам, славянам, сам Бог охранную грамоту вручил… На абордаж!»

Заранее скажу, что путь от берега до «Джулио Чезаре» занял около двух часов, хотя и находилось судно в полутора-двух милях от берега, но обошлись они Казаченко и пограничникам миллионами невозвратно потерянных нервных клеток.

Катер то вдруг вздымало на гребень десятиметровой волны, то бросало в бездну. Хотя перед искусством Пророка управлять катером можно было снять головные уборы – ни разу экипаж не получил бокового удара волны. Иначе – конец. Мохаммед Али Самантар с честью выполнил задачу доставки Казаченко, похитителя натовских секретов, до «Джулио Чезаре».

Время от времени Казаченко наведывался в рубку, где находились капитан катера и Пророк, – доверяй, но проверяй! Хотя проделать путь из кубрика, где он расположился с пограничниками, было ох как непросто. Надо было выйти из помещения, по скользкой палубе под потоками воды сверху, сбоку, отовсюду, держась за ограничительный трос, преодолеть два метра. Но эти метры стоили километров по земной тверди! Каждый поход в рубку управления можно было сравнить с восхождением на Эверест.

Первым качки не выдержал старший лейтенант. При очередном падении катера с гребня волны он вдруг поперхнулся, зажал ладонью рот, попытался вскочить, повернувшись к двери… Не успел… Потоки рвотной слизи хлынули на китель сквозь зажатую ладонью ротовую прорезь. Упав на колени, он забился в конвульсиях…

«Сколько же им выдают на завтрак, если он, вот уже почти пять минут, не может выбросить из себя не переварившуюся пищу?» – сочувственно подумал Олег.

Вторым сдался прапорщик. Он сидел напротив Казаченко. Все молчали, прислушиваясь к бою внутренних часов, натужному вою моторов и ударам волн.

Вдруг Олег заметил, как у прапора напротив начали округляться, вылезая из орбит, глаза. Бледнея и краснея, он заерзал на месте, наконец, смирившись со своей участью, затих, глядя по-собачьи преданно и неотрывно на Олега.

«Кто будет следующим? – подумал Казаченко. – Бог с ним, пусть – я, но не Пророк – ему надо выстоять… Сжальтесь над ним, силы небесные! Нам ведь надо всего ничего – добраться до танкера!»

Олег еще не знал, что добраться до судна – это лишь полдела. Взобраться на него по веревочной лестнице – вот это было действительно серьезнее восхождения на горную вершину…

По кубрику начало распространяться зловоние. Наблюдая, как из форменных зеленых брюк прапорщика жидкой кашицей заструилось дерьмо, Олег вспомнил о событиях, случившихся на заре его контрразведывательной карьеры…

Глава четырнадцатая. Суд над заезжим революционером

По окончании действительной военной службы в качестве переводчика английского языка в странах Восточной Африки, Казаченко был направлен в распоряжение Комитета государственной безопасности. Еще через пару месяцев он стал слушателем Курсов подготовки оперативного состава (КПОС) Ленинградской школы КГБ СССР.

В конце апреля 1977 года весь факультет спецшколы был мобилизован на судебный процесс над подданным Нидерландов. Подсудимый, приковав себя наручниками к решетке лестничного пролета Ленинградского университета, разбросал листовки антисоветского содержания.

Чтобы не допустить в зал судебного заседания подельников иностранца из среды ленинградских диссидентов, руководство Пятого (идеологического) управления КГБ СССР решило заполнить помещение офицерами-слушателями КПОС.

Группе ленинградских доброжелателей иноземца во главе с московской уполномоченной по правам человека Натальей Алексеевой оставалось лишь ожидать вердикта у закрытых дубово-массивных дверей. Их расчет на оказание моральной поддержки пострадавшему соратнику не оправдался. Упреждающие действия режиссеров-постановщиков спектакля из Комитета не оставили им ни единого места в зале, как и шансов повлиять на ход судебного разбирательства.

Тщетно Ван дер Люффе шарил взглядом по рядам. Ни одного знакомого лица. Ни одного сочувствующего взгляда. Присутствовавшие в зале люди возгласами и всем своим поведением выражали негодование вмешательством иностранца во внутренние дела великой державы. Пару раз они даже пытались прорваться за ограждение, за которым под присмотром дюжих милиционеров находился распространитель идеологической заразы, недвусмысленно выказав намерение отметить крепость собственных кулаков на его физиономии…

При таком психологическом прессинге Ван дер Люффе из мессии, в роли которого его убедили выступить наши доморощенные последователи Хельсинских соглашений, вмиг превратился в жалкое существо.

Очутившись один на один с негодующей массой сознательных граждан Ленинграда, сеятель свободного слова, просветитель задуренных советской демагогией народных масс, нидерландский Прометей сник и «раскололся». Поняв, что помощи ждать неоткуда, он «сдал» всех своих российских вдохновителей. Их тотчас, у дверей зала заседания, и задержали. А ведь как рассчитывали они, что заезжий бунтарь проявит гранитную стойкость. Не выдаст. Не подведет. Ошиблись. Жаль, не тот нынче пошел импортный революционер…

…Сценарием подручных Фемиды из Пятого управления было предусмотрено, что в присутственном месте должны находиться посланцы не только различных слоев и прослоек страны развитого социализма, но и представители разных национальностей. Роль трудящихся назначили играть слушателям Ленинградской школы КГБ. Для этого их соответственно экипировали. Благо, закрома оперативных гардеробов неисчерпаемы.

Перед появлением в зале суда курсанты, под присмотром инструкторов, приоделись согласно традициям социалистического реализма. Каждому участнику наряд был подобран в соответствии с внешними данными: типом лица, его габаритами, цветом волос.

Допустим, вы – брюнет и носите усы. Пожалуйста, вам – плоское широкое кепи «а ля аэродром», джинсовый костюм и майку с вызывающим рисунком: череп со скрещенными костями во весь торс. Вслед за этим вы незаметно для себя, но явно для окружающих, становитесь лицом кавказской национальности, спустившимся с гор и – о, чудо! – попавшим на слушание дела о распространении листовок антисоветского содержания.

Многим курсантам по причине их славянского происхождения и ввиду разухабистости рожи выдали кирзовые сапоги и телогрейки. Да такой степени износа, что ребята внутренне сгорали от стыда, добираясь на общественном транспорте к зданию суда. А трем сокурсникам Казаченко на щеки подклеили недельной выдержки щетину, а вдобавок к кирзе и телогрейке из оперативного гардероба извлекли холщовые сидоры, балалайку и гармонь-двухрядку. Ожившие портреты аборигенов колхозной глубинки были так колоритны, что даже инструкторы не брались поручиться, что в нужное место они попадут в назначенное время. Как они были правы!

Чтобы бесповоротно войти в амплуа людей от сохи и ударно сыграть роль сельских механизаторов, все трое «хряпнули по банке» на брата, закусив чернушкой и луковицей. Окутанные водочно-луковичной аурой они ввалились в трамвай. Исходивший от них духан, портянки из сапог, блатные куплеты под двухрядку и балалайку произвели такое неизгладимое впечатление на едущего в вагоне старшину милиции, что он, обнажив табельный ствол, снял их с маршрута и доставил в отделение.

В итоге, чтобы выбраться из гостеприимного околотка, ребятам пришлось до копейки выпотрошить свои кошельки. А всё потому, что служебные удостоверения у всех участников процесса были отобраны, а ссылаться на принадлежность к Школе, как и упоминать это слово, было категорически запрещено приказом: конспирация превыше всего. Абсурд, конечно, и секрет Полишинеля! Ибо все ленинградцы знали о предназначении казенного здания на Малой Охте задолго до введения его в эксплуатацию. И едва ли не каждую неделю в окрестностях сверхсекретной школы фиксировались многочасовые парковки иномарок с дипломатическими номерами.

Как стало известно позже, трое проказников до последнего междометия исчерпали свой запас непечатных выражений, кляня и Нидерланды с ее революционерами, и своих инструкторов, под чьим недреманным оком они входили в образ, да и свою откровенно славянскую внешность.

За артистизм и умение перевоплощаться все трое получили от руководства Школы устную благодарность, а за дискредитацию высокого звания офицера контрразведки – по выговору. Мораль: не переусердствуй!

Наибольшими преимуществами обладали курсанты, походившие на выходцев из Прибалтики. Их одели в добротные макинтоши и плащи, береты и мягкие велюровые шляпы. На нос напялили пенсне без диоптрии, или наклеили аристократические бородки. Всем без исключения вручили импортные зонты или трости. Кроме того, каждому из «прибалтов» в кассе выдали по 1 руб. 10 коп., чтобы к зданию суда они подкатили на такси.

Почему «по рупьдесять»? А просто. Новоиспеченным аристократам из Прибалтики было рекомендовано добраться до нужного района на трамвае, а затем в двух кварталах от Дворца правосудия поймать машину и с шиком подкатить к присутственному месту. На глазах у кучкующейся у здания суда диссидентствующей публики надо было барским жестом вручить рублевый фантик так, как если бы ты облагодетельствовал водилу купюрой в сто рублей.

В ходе инструктажа какой-то курсант-острослов спросил, не предвидятся ли практические занятия, то есть репетиции, по расплате с извозчиками. Инструктор, придирчиво вглядевшись в лицо любителя покататься на такси за ведомственный счет, обнаружил в нем атавистические признаки выходца из Средней Азии. Охальнику незамедлительно был вручен цветасто-полосатый халат на ватине и тюбетейка.

Более того, Хоттабыча-ибн-Люля-Кебаб – так прозвали сокурсники штрафника – обязали научиться выговаривать слова на среднеазиатский манер, для чего он по четыре часа в день занимался в лингафонном кабинете, слушая магнитофонные записи бесед жителей Ташкента, Ашхабада и Душанбе…

По прошествии лет Олег не раз задавался вопросом: кому нужен был этот маскарад, фестиваль ряженых? Ведь диссидентствующая публика, пытавшаяся попасть на суд, сразу раскусила присутствующих на процессе «прибалтов», «узбеков», «кавказцев», безошибочно определив в них закамуфлированных чекистов. Как? А просто! Ну на каком судебном заседании в те годы можно было увидеть такое скопище молодых людей, да еще и приблизительно одного возраста? Ну ладно там старушки, завсегдатаи всех судебных разбирательств. Делать-то им всё одно – нечего. Вот и «челночили» они из зала в зал. Но молодежь-то! Она ведь у станка тогда стояла, у кульмана. Молодыми праздношатающимися, сбившимися в такие косяки и табуны могли быть только люди с чистыми руками, холодными головами и горячими сердцами. Другими словами, только «клевреты Софьи Власьевны» от «Константина Григорьевича Баранова», что в переводе с диссидентского неоязыка означало: «активисты советской власти из КГБ»…

Как только имена диссидентов, вдохновивших заезжего революционера Ван дер Люффе на акцию, были им оглашены, по местам их жительства провели обыски с целью изъятия листовок, клише и других вспомогательных средств для изготовления антисоветчины. Внутрикамерной разработкой двух ленинградских правозащитников было установлено, что один из них хранил шрифты у себя на даче под Ленинградом. В группу оперативных сотрудников, выехавших для обнаружения и выемки указанного «имущества», входил и Казаченко.

…Весна в тот год выдалась ранняя и дружная: трава по обочинам дорог – в рост человека, птицы щебечут, солнце припекает по-летнему.

Подъехали к дому, взяли понятых, разбрелись по комнатам. И хотя жилых помещений в доме было немало, курсантов было еще больше – не протолкнуться. Олег решил выйти во двор, выяснить, нет ли на дачном участке других, кроме дома, построек. Его роковая ошибка заключалась в том, что вышел он никого не предупредив, но, самое главное, – не пригласил с собой понятых.

На крыльце Казаченко осмотрелся и в глубине двора, за деревьями, обнаружил сарай. К нему от самого крыльца вела хорошо утоптанная тропинка.

Вдыхая ароматы весенних цветов, Олег размеренным шагом двинулся к сараю. Неожиданно тропинка оборвалась, упершись в небольшой бугорок площадью полтора на два метра. Казаченко успел отметить, что на возвышении трава намного выше, чем в округе. Он посмотрел правее, левее. Тропинки не было.

«Что за чертовщина, – мелькнула мысль у Олега, – как же они добираются до сарая?!»

Говорят, «умный в гору не пойдет». Казаченко, хоть и не дурак, – пошел. Да еще как пошел!

Какой размах шага может иметь уверенный в себе молодой человек ростом 182 см, в прошлом кандидат в мастера спорта по современному пятиборью? Правильно: не меньше метра. Поэтому, шагнув, Олег угодил в центр выгребной ямы, над которой некогда возвышалась знакомая всем дачникам деревянная будка «М» и «Ж». Старую будку, после заполнения выгребной ямы под самую прорезь, зимой свергли. Новую поставить не успели – дачный сезон еще не начался.

Окунувшись в говно по самый подбородок, Казаченко завопил благим матом. Скорее от неожиданности, чем от страха. Да кто ж услышит? Если даже его небесный ангел-хранитель пребывал в дреме, ибо, бодрствуй он, разве вляпался бы Олег?!

Резким движением Казаченко выбросил обе руки вверх. Со стороны могло показаться, что он разминается перед заплывом в стиле «баттерфляй». Тверди под ногами не было. «Без паники!» – закричал сам себе Олег, пытаясь повернуться на 180 градусов. Не тут-то было! Вязкие, склизкие нечистоты сковывали движения, хуже того, – засасывали вниз, в небытие. Работая руками, теперь уже в стиле «брасс», Олег попытался подтянуть колени к животу. Сгруппировавшись, он синхронным рывком рук и ног сумел не только выбросить из жижи плечи, но и развернуться в пол-оборота в ту сторону, откуда сорвался секундой раньше. Секундой? Время если и существовало, то для Казаченко оно остановилось там, на краю ямы, ибо в тот момент для него реальным было лишь пространство, с которым он вел яростную схватку…

Первый успех вселил надежду, придал силы. Однако теперь появилась невыносимая резь в глазах. Растревоженная ядовитая жижа, булькая и пузырясь, испускала из своего чрева клубы аммиачных испарений, которые проникали во все поры. Дышать становилось всё труднее.

Обливаясь потом, Олег с третьей попытки достиг ближней оконечности ямы и ухватился руками за край. Под тонким слоем земли ногти вонзились во что-то твердое. Бревно! Когда-то оно служило опорой убранной будке. Теперь бревно стало последней опорой Казаченко.

Вцепившись в деревянную находку, Олег попытался отдышаться. Какое там! Дышать в этом смраде было просто невозможно. От напряжения, казалось, вот-вот закипит кровь под ногтями. На последнем издыхании Казаченко проверил, устойчиво ли держится бревно, не обрушится ли оно ему на голову, когда он попытается подтянуться на руках.

«Держит!» – чуть не закричал Олег, но зловонные испарения перекрыли носоглотку, а перед глазами пошли разноцветные круги.

Вложив в рывок всю волю и остаток сил, Казаченко отжался руками на бревне. В жиже остались только ноги. Рухнув грудью на землю, Казаченко раскинул руки, прижался щекой к тверди земли, вмиг ставшей родной и желанной. Выкарабкался!

Бег времени возобновился. Теперь оно тяжелым молотом стучало в висках Олега. Радости не было. Вместо нее – опустошенность и безразличие. Лишь губы по инерции продолжали шептать: «Шалишь… шалишь… шалишь!»

С трудом приподняв голову, Олег заметил, что из прокушенной губы сочится, капая на землю, кровь. Попытался вытереть рот. Спохватившись, отдернул руку в сторону с такой силой, что заныло плечо. Боль вернула способность воспринимать реальность. Первый раз в жизни он ощутил, как хрупка грань между жизнью и смертью…

«Муштруй себя, а не вынянчивай!» – возникли вдруг в памяти Олега любимые строчки из стихов отрочества. Он сделал над собой усилие, встал на ноги, и, пошатываясь, побрел к дому.

На крыльце курили курсанты. При появлении Казаченко они оцепенели. Пожалуй, выйди из кустов снежный человек или инопланетянин, они встретили бы его с меньшим изумлением.

Не буду описывать, как отмывали Казаченко, как сожгли его одежду.

«Водки!! – заорал следователь, возглавлявший опергруппу. – Водки или коньяка! Быстро!»

Хозяин с готовностью подал початую бутылку «Столичной».

Следователь заставил Олега опорожнить из горлышка всю бутылку и заговорщицки прошептал ему на ухо:

«Мы ему, подлецу, за то говно, что он тебе подложил, дополнительный срок впаяем!»

Потирая руки, он ехидно хихикнул, обрадовавшись своему импровизированному каламбуру.

По окончании оперативных мероприятий Олег обратился в медсанчасть Школы: после происшествия он страдал бессонницей. Врачи опасались, что у него может развиться одоросиндром, так как повсюду ему мерещился смрад дерьма.

«Транквилизаторы три раза в день после еды, на ночь – снотворное. Йодо-бромистые ванны через день, в промежутках – массаж и процедуры с электрофорезом. Никаких книг. Только развлекательные программы по телевизору. Магнитофонная запись курса эмоциональной саморегуляции, профессора Горшкова. Прогулки перед завтраком и перед сном. Ни капли алкоголя! – был приговор психоневролога из медсанчасти. – И если будешь выполнять все предписания, – через две недели можешь снова… нырять!»

Из курса психологии Олегу было известно, что циники всегда находятся в лучшей, чем идеалисты-романтики, психической и физической форме. Но это же не значит, что можно изливать свой цинизм на окружающих!

Один говорит: «Впаяем дополнительный срок!»

Другой – «Можешь снова нырять!»

Руководство Школы предоставило Казаченко недельный отпуск для поправки здоровья. Его щедрость была прямо пропорциональна ценности добытых в ходе обысков материалов. Рвение в Комитете поощрялось. Иногда отпуском для выздоровления…