Текст книги "Цепные псы пантеонов"

Магнитола одарила слушателей очередной песней:

 
Голубой струится луч
Между небом и землей —
Это бархатная ночь
Охраняет свой покой.
Там за кромкою луча
Притаилась пустота.
Там за кромкою луча
Притаилась суета…[2]2
  «Уснувший мир» Игорь Тальков.


[Закрыть]
 

А вот здесь спирит-любитель Костик Фрязев дал маху – не обратил внимание, что и эту песню исполнял невинно убиенный голос[3]3
  6 октября 1991 года во время концерта в Санкт-Петербурге в спортивном комплексе «Юбилейный» Игорь Тальков был убит за кулисами двумя выстрелами из пистолета в результате спровоцированного конфликта. Убийца не установлен.


[Закрыть]. И глубоко зря – был в сегодняшнем репертуаре магнитолы тонкий намек на толстые обстоятельства.

– Короче, этот поп теперь наш с потрохами, вербовка «в темную» чистосердечного отца прокатила успешно, можем переходить к следующему этапу операции. Я тут кое-что прикумекал, у меня появились интересные наметки… – чтобы достать из внутреннего кармана плаща конверт, Фрязеву пришлось отложить вилку, и сделал он это с явной неохотой.

Эрнст еще подумал, что вот так запросто, обыденным движением Фрязев вместо конверта мог достать и какой-нибудь «Стечкин» с серебряными пулями. И расклад моментально бы переменился.

 
…Уснувший мир надежно скрыт
От всех забот, от всех обид,
Уснувший мир спокойно спит.
Уснувший мир. Уснувший мир.
 

Лишний раз снаружи в песню ворвался лязг и грохот – мимо придорожного кафе прошел следующий автопоезд.

 
Из синих звезд сложив постель,
Качает ночь, как колыбель,
Уснувший мир…
 

Мадам-барменша за стойкой глотала сентиментальные слезы и нервно щелкала фисташки за счет заведения, пара слез ухитрилась оросить правую дыню, хозяйке явно было не до клиентских махинаций. Эрнст принял конверт и спрятал, не вскрывая, взамен сунул под салфетку щуплую стопочку еврофантиков. В глазах Фрязева вспыхнул уже традиционный голодный блеск, вместе с салфеткой купюры ловко исчезли со скатерти. Над Эрнстом закружил первый очнувшийся после зимы комар, недоуменно пожужжал и слинял в панике.

– Ты уходишь первым. Быстрей возвращайся к нашему догматику, а то чего заподозрит, – не дожидаясь реакции на приказ, Эрнст повернулся к лиловой хозяйке и жестом попросил счет.

Та растроганно кивнула, но прежде решила доконать фисташки.

 
…Не спеши, шумный ветер,
Луч рассеять голубой,
Что дрожит до рассвета
Между небом и землей.
 

– У меня вопрос ребром, – посмел напоследок лишний раз обратить на себя внимание «прорицатель и ясновидящий», – как бы так сказать…

– Смелее.

– Операция закончится, этого православного клоуна мы сделаем, а что дальше? Я боюсь оказаться ненужным. Я слишком много знаю… Я хочу жить… Что вы делаете с вышедшими в тираж агентами?

– Не дрыщи, по окончании операции никто тебя убирать не собирается. Ты не плохо освоился в нашем рейтинге, Карелия бедна на достойных смертных, чтобы вами разбрасываться…

 
Этот луч охраняет
Спящий мир от суеты.
Этот луч отделяет
Звездный мир от пустоты.
 

В дверях ободренный сыто отрыгивающий агент-спирит Фрязев столкнулся с компанией шоферов, пришлось уступить дорогу.

– …В общем, жили они долго и повесились в один день, – даже не заметив реверанс встречного товарища, завершил байку сизоносый крепыш из пришлых.

Его спутники заржали, по аромату – в каждом госте булькало не менее трехсот грамм сорокоградусной.

– С вас двести шестьдесят три рубля, – зазвучало над ухом Эрнста скверное сопрано, от избытка чувств щедро перемешанное с соплями.

– Это все ерунда! Вот у меня была подруга в Новгороде – ночью у ларька снял – такая замороженная! Просыпаемся в кровати, а ей уже с утра холодно. Вылезать из-под одеяла – холодно, шмотки напялить – холодно, яичницу сварганить – и то холодно, хотя у нее газовая плита, а уж выйти на улицу – от дубака зубами коцала, будто каблучками. Я ей на прощание – «Вернусь в следующий маршрут, отогрею, впендюрю искру бодрой жизни!».

Хозяйка-официантка присоединилась к слушателям, не забыв собрать заказы: каждому по двести и по солянке.

– Приезжаю через неделю, а дверь открывают старички. Я так с надеждой: «Лариса дома?», а они мне: «Три года как схоронили, а неделю назад мы как раз на кладбище были, поминали…»

Прочие рыцари шин и домкратов ответили на историю дружным ржачем. Отсчитав денежки и присовокупив разумные чаевые, фон Зигфельд не отказал себе в удовольствии еще раз напоследок полюбоваться бледной шеей лиловой дамы. Правда, это было чисто эстетическое удовольствие. Шоферы расселись на высокие табуреты у стойки и стали похожи на дожидающихся, когда жертва окончательно двинет кони, грифов.

– Вез я «Сникерсы» в Сибирь, точнее, в Свердловскую губернию, подобрал на трассе плечевую. А она давай меня лечить, типа в нее вселился ейный покойный муж-боксер, которого на ринге прямым в висок убили. Я внятно попытался профуру высадить, да не тут-то было. Денег не берет и внушает, что я обязан супротивника по рингу, который в смерти повинен, грохнуть из обреза. И ведь, зараза, так складно грузила, что почти повелся, как заору вроде какого-то Франкенштейна: «Адрес давай!». Не буду вам, мужики, тюльку травить, пошла она поссать в Свердловских пригородах, я от греха подальше как газанул!..

И опять наградой рассказчику был дружный смех.

Застиранное пятно на скатерти напомнило Эрнсту карту Луны, но сейчас он совершит экшен не под гнетом полнолуния. Спрятав «Мальборо», Эрнст украдкой проверился, не изучает ли кто-нибудь из шоферни его чересчур пытливым взглядом, остался доволен результатами наблюдения и тоже порулил на выход. Между делом снял с вешалки дождевик вороньего цвета и ввернулся в рукава.

– А про «раковую автоколонну» слыхали?

– Ты не мучай Муму, ты рассказывай, а мы остановить успеем.

– Ну так вот, Толян, который под Олимпиаду женился на диспетчерше из Набережных Челнов, однажды присоседился на трассе к колонне, а было это еще в девяносто четвертом, когда по дорогам шалили. Вот он такой довольный до привала в хвосте и прокуковал. Дальше, понятно, на стоянке хлопцам проставился, те завелись и загульбанили всей кагалой. Шлюх строили, кто кого на тросах перетянет – забивались, все по полной.

– А трасса?

– Толяну втерли, что у них все ГАИ по пути привороженные. И вот утром продирает он глаза фиг знает в каких кустах, во рту поганки цветут, жить не хочется. Слышит, что колонна этак скоропостижно уже отчаливает, и последний хлопец передает привет: «А ты знаешь, с кем бухал?», «Это с кем?», «Это „раковая колонна“, все в ней – мертяк на мертвяке, от рака поджелудочной железы или печени свернувшие копыта. И теперича ты – наш! Месяцев через пять ждем, тогда уже сам нас найдешь». Пошел Толян проверяться к врачу, а тот глаза прячет. Короче, могила Толяна под Набережными Челнами, только покоится ли он в гробу, или с новыми друзьями где колесит, я проверять не собираюсь.

– Слышь, тебя, кажется, Васькой зовут, а вот ты прикинь, ведь тоже к нашей колонне прилип, киряем сейчас от души… откуда ты знаешь, что утром от нас похожее поздравление не услышишь?

– От верблюда, – тут же насупился рассказчик…

Ночь встретила Эрнста фон Зигфельда привычной болотной сыростью, и нюх тут же обострился. Следы отчалившего Фрязева Эрнст угадывал почти зримо, цепочка запаха огибала сарай и стелилась по ныряющей в ельник тропинке. С обострившимся нюхом пришли привычные боли – организм начал физиологическую перестройку.

Эрнст уже не топал вразвалочку, а мерил тропку легкими балетными прыжками, мертвенно бликующий в сыворотке тумана плащ еле поспевал, вкрадчиво шелестя полами. Еловые лапы отвешивали пощечины, но этой боли Эрнст не чувствовал, гораздо злее его корчила боль зубная.

Дешевый спирит Фрязев не успел уйти далеко, под ногой Эрнста некстати крякнула прошлогодняя шишка, Фрязев оглянулся, узнал и не узнал настигающего… Однако, пусть Костик являлся дрянь человечишком, у него случился приступ смелости. Кроме того, агент оказался вооружен – навстречу Эрнсту взмыла рука с пистолетом.

– Стой на месте! – истерично взвизгнул агент, и взятой ним высокой ноте вполне могла бы позавидовать мадам-халдейка. – Или я стреляю!!!

Эрнст, конечно, не остановился, «как кстати в кафе играет магнитола, никто ничего не услышит».

Грохнул выстрел, пуля вошла в Зигфельда между третьим и четвертым ребром с правой стороны грудной клетки и вскипятила легочную ткань. Но и пуля – ведь откуда взяться у Фрязева серебряной – не смогла тормознуть фон Зигфельда.

– Я обещал, – просвистел дырочкой в правом боку, словно ежик резиновый, фон Зигфельд, – что тебе ничего не грозит ПОСЛЕ операции. Я не соврал!

Вот он уже рядом с жертвой, левой лапой отбил утяжеленную пистолетом руку, и клыки сомкнулись на шее агента, такой же бледно белой, как шея у кафешной дамы…

Антииеромонах обер-вампир дракульского толка Эрнст фон Зигфельд убил своего подопечного, но очень не рад был бы Эрнст, если бы этот поступок стал известен кому-нибудь из соратников по восточной инферн-группе войск «Старшая Эдда». А до третьих петухов оставалось два часа пятьдесят одна минута.

Глава 2
Пойдете на корм, но не рыбам

Там живут несчастные люди-дикари,

На лицо ужасные добрые внутри.

Что они ни делают, не идут дела.

Видно в понедельник их мама родила.

Ночная сырость пробирала до дрожи, но искать место под утлым навесом среди вповалку храпящих немытых сограждан очень не хотелось.

– Это банши из ужастиков, только наяву! – Почти скулил Антону на ухо оседлавший соседнюю кочку незнакомец в рваном и отчаянно грязном кашемировом пальто, – Эта нерусская дрянь вопит так, что кровь стынет в жилах. Да что там кровь?! У моего «мерсюка» мотор заглох, так они меня и повязали. Я поехал присмотреть место для шашлычной на кольцевой, оказался… обделанный по самое грызло. А ты здесь какими судьбами?

Антон слушал вполуха, его коробил запах, который источала его же недубленая шкура: комары и гнус на русском Севере готовы высосать подчистую любую мишень, пришлось тщательно разжевать последнюю сигарету и намазаться доморощенным репилентом.

– Банши? – тяжело вздохнул Петров.

– Банши, винт им в грызло, банши. Нам тут один ботаник, которого потом за лишние мозги уволокли долой отсюда, втолковывал, типа в гороховые времена это были ангелы, которых по западлу кинули забытые боги. И типа сначала, получив отставку, эти дамочки крутились возле везунчиков, которых смерть отпустила погулять. А потом красавицы пошли вразнос, и стали стопудовым гарантом оверкиля, понятно, для тех, кто их видит.

Насчет гарантии оверкиля Антон бы еще посомневался, не умел он пасовать даже поставленный к стенке перед взводом снайперов. А вот насчет того, что получил возможность воочию наблюдать именно баншей, Антон Петров уже не жужжал. Их – небольшую группу случайных смертных товарищей – «посреди ночи и леса» пасли умопомрачительные платиновые блондинки, ряженые в кружевное нижнее белье всех оттенков белого.

Ежу понятно, Антон угодил в плен не к родным и закадычным, уже пару месяцев охотившимся на него, врагам-финансистам, а черт знает, к кому, но душу сие открытие не грело. Причем, «черт знает» в контексте ситуации являлось отнюдь не фигуральным выражением, и только демоническими усилиями воли Антон Петров сдерживался, чтобы не завопить «Чур меня!!!».

По сути это был концлагерь, только без колючей проволоки, здешние конвоиры не испытывали в колючке брезгливой необходимости, имея в арсенале средства с гораздо большей эффективностью. Антона и еще где-то полтинник схожих горемык содержали внутри выложенной из гранитных глыб окружности, кстати, старательно копирующей памятник друидской архитектуры Стоун Хедж. Дюжина прельстительных красавиц-баншей, шурша откровенными кружевами и куртуазным шелком, грациозно перепархивала с одной глыбы на другую в безмолвном хороводе. А над всем этим, в смачном фиолете ночного неба, возвышался нереально сверкающий огнями – будто кремлевская елка – самый что ни на есть готический, замок.

Можно было поверить, что такой подиумно-фривольный сейшн – шуточки поехавшей крыши, но в институте Антона накачали разными прикладными знаниями, и среди прочих тремя способами отличать реальность от бреда, подробности опустим. Так вот все это – банши, концлагерь, замок – происходило наяву!

– И все-таки, брателло, как тебя сюда угораздило? – набивался товарищ под драным пальто в друзья. – Кстати, меня Серегой зовут.

– Познакомился с девицей…

– Из этих? – кашемировое пальто кивнуло на ближайшую не ведающую гравитации красотку.

Чудо как хороша, кудряшки пышной грозовой тучей, бюст Мерлин Монро, а стройные, как Останкинская телебашня, ноги упакованы в зефирные гольфы с подвязками. Прелестница примагничивала взгляд напрочь, только вот либидо оставалось к картинке напрочь равнодушным.

– Другая. Та в гигантскую гадюку превратилась, я, конечно, растопырился морской звездой, но она мигом скрутила руки-ноги.

– А ты знаешь, зачем мы здесь? – Серега явно претендовал на должность покровителя.

– Ну?

– Ботаник объяснял, мы типа батареек «Энерджайзер» для здешних гоблинов. Наши муки выцеживают и из них льют типа пули для стрельбы по доллару: чтобы евро поднималось, а доллар падал. На ужине не пей компот, в него добавляют какую-то гадость, чтоб мучения оказывались еще горше. В натуре, самым грубым колдовским образом соки из нас выжимают. Мы им нужны, без нас они – фуфло канделяберное! Слышь, ты, я вижу, парень бойкий, – перешел к делу Серега, и глазки его предсказуемо-воровато забегали. – А у нас компашка нормальных пацанов нарисовалась, как хавку начнут раздавать, рискнем на рывок…

– Всякой твари – по репе?

– Идея лепше, чем оказаться жертвой влажной уборки! Мы им нужны, а не они нам, без нас они фуфло отцеженное.

Может, это и был единственный шанс убраться из фантастического концлагеря подобру-поздорову своим ходом, но Антона жизнь учила не доверять предложениям с бухты-барахты. То есть похоронить вакансию на побег следовало оперативно и без скандала.

– Банши, говоришь? Во времена, когда боги смерти служили верховным богам, у них тоже были свои ангелы. Приближенные слуги будущих повелителей мертвых должны были наводить ужас на паству, заставляя людей усерднее молиться и жертвовать на храмы. – Речь Антона журчала плавно, словно вода из исправного крана, сам же Антон смотрел не в глаза собеседнику, а на заслоняющий полную луну могучий замок. Мало-мальски логичного объяснения, откуда в российской глубинке возникло готическое диво, у Антона так и не появилось, – банши были среди этих ангелов. После предательства верховных и падения повелителей смерти часть таких ангелов была уничтожена, что вызвало ликование паствы, часть перешла на службу к новым хозяевам. Их способности были востребованы, банши повезло.

– Братан, чего это с тобой? – осторожно отодвинулся Серега в рваном пальто.

Врубивший технику слива скользких контактов Антон продолжал витийствовать с видом торгового агента российско-канадской компании:

– Темный дар пророчества позволял ей видеть будущую смерть каждого нового хозяина и вовремя уходить от него. Иметь на службе банши значило быть уверенным в собственном завтра, и привлечь новых союзников, слуг и почитателей. Поэтому ее берегли и лелеяли. За тысячелетия она считанные разы бывала в битве, и ее способности не могли не деградировать. Настал момент, когда она начала совершать ошибки, и ее слава живого талисмана быстро превратилась в свою противоположность. Банши стала символом проклятия и проводником смерти, – лечил Антон Петров, как по бумажке.

– Че, крышу конкретно сорвало? – взмыл с точки и отступил на шаг Серега, даже забыв отряхнуть от налипших песчинок колени.

– Лишенная хозяина, банши влилась в ряды избранных, когда их сила клонилась к упадку. Ее ночной полет всегда несет смерть, а ее крик заставляет живых вздрагивать от ужаса и замирать в неподвижности. Лидеры избранных любят прибегать к помощи Банши, ибо она способна сделать то, что никто другой не сделает, но они же стремятся избавится от нее, когда дело закончено. – Пока наш друг Петров молотил всю эту, как бы так мягко назвать… словесную контрацепцию, евоный аналитический дар мытарило другое. Конечно, ориентированию на местности его учили не бугры из «Альфы», но азы «чуть выше среднего» он усвоил. И вот результаты визуального наблюдения – по стратегическим параметрам ситуация – «Гвоздь в гроб», местоположение – как прежде Карелия, рекомендации к дальнейшим телодвижениям – повадка «Раненый на 90% уссурийский тигр».

– Так ты тоже – ботаник!? – навесил ярлык, сплюнул и потопал на другой край огороженной камнями территории товарищ в кашемире.

– Это разумно, это правильно, – тут же присел на освободившуюся кочку новый гражданин. Мужичонка, кутающийся в засаленную телогрейку без пуговиц. – Зачем, не жрамши, ноги беспокоить, когда все едино отсюда попробуешь сбежать – и голый Вася?

Антон прикинул, что второй говорун по повадкам менее опасен, и если подскажет, что в этой неволе к чему, беседа окажется только полезной:

– А ты, мил человек, давно здесь? – изобразил Петров, что в принципе не сторонится знакомств.

– Вторую неделю кукую. Соседка у меня повесилась, а баба не чужая была. Наш поп уперся, дескать, ни в жисть самоубийцу на кладбище хоронить не позволю, вот я ночью и потопал могилку копать… а очухался уже здесь, и голый Вася.

Если этот тип хотел себя выдать за лапотный народ, то только лишний раз напряг Антона. Петров зуб был готов дать, что так в среде аборигенов не «гутарят». Грубо косил новый знакомец, вот только зачем?

– И что здесь за распорядок?

– Ты, когда жрать принесут, компот не пей. Только все одно света белого не увидишь, не пугайся, я в смысле – днем мы на травке колодами мертвыми лежим, вся житуха только по ночам, чистое колдовство. И даже не спим днями-то, просто будто нету нас. По научному «коллапс», а по нашему «драбадан».

Упоминание научной фени не могло не вызвать у Петрова грустной улыбки, ведь он влип в эту историю, убегая от прошлой жизни. Серега-шашлычник не ошибся в ярлыке, некогда Антон Петров был истинным ботаником из ботаников, только в закрытом институте, курируемом ГРУ. Проще говоря, Антон Петров являлся крепким спецом по ядам растительного и животного происхождения, и когда институт задышал на ладан от скудного финансирования, одним результатом одного опыта Антона заинтересовалась одна мощная финансовая структура. Эти банкиры успешно подминали заводы, порты и чиновников, но с Петровым нашла коса на камень…

Концлагерь всколыхнуло некое оживление, из под навеса стали выбираться грязные людишки, вычесывая пятернями из волос солому. Кстати, по женскому полу здесь присутствовало полное отсутствие. Может быть, банши отказывались сторожить пленный прекрасный пол из женской солидарности?

– Если жрать хочешь, держись меня, – новый товарищ, показательно-вульгарно кряхтя, встал на ноги. – Только компоту ни-ни, а то – голый Вася! А режим здесь – не бей лежачего, и кормят на убой. Солнце садится, мы приходим в себя, потом на лошади пару бочек воды привозят, кто желает – переходит к водным процедурам.

Что было с ним после того, как гигантская обольстительница-змея попутала, Антон Петров тоже не мог вспомнить. Он очнулся здесь, и даже всуе определил, что провалялся «под наркозом» всего пару часов, а не суток, только по фазе луны и отсутствию сосущего чувства голода. В этой части особых противоречий с личным опытом в повествовании мужичка он не ущучил.

А ведь как мило обхаживали перспективные друзья-финансисты Антона в охоте за его открытием. Первое их телодвижение заслуживало пять баллов без оговорок: хотя сам Петров считал свое открытие забавным пустячком, и не афишировал, денежные тузы заслали публикации в иноземные научные журналы. На Антона посыпались реверансы от именитых лабораторий… да что там – цитировать и ссылаться на «эпохальный труд молодого русского ученого» чуть ли не вошло в моду у этих долбанных европейских бакалавров. И тут же, а ля «между прочим», в дверь позвонил а ля «продюсер»…

На вытоптанную проплешину в центре каменного кольца двое не выделяющихся лампасами из массы пленников – правда, была в шестерках некая халдейская гордость – вынесли огромный армейский термос и богатый прорехами полиэтиленовый мешок с гремучей посудой. Послушники вернулись к каменной ограде и оттуда следующим транзитом принесли внушительную бадью. Банши процедуре не препятствовали.

– Держись меня, не пропадешь, – засуетился мужичек и принялся подталкивать Антона к скапливающейся вокруг плешки толпе. Откуда-то в руке персонажа появилась видавшая виды алюминиевая ложка.

– Звать-то тебя как, человек из народа?

– Иваном и звать, ты про компот не забудь.

Подсобники нашли ровное место для бадьи, осторожно, чтоб не расплескать содержимое, опустили груз на утоптанный песочек, и тут из толпы каждому навстречу катапультно вылетело по увесистому кулаку… Носильщики синхронно брыкнулись оземь. Оперативность нападавших внушала уважение, тут же в толпе выбывшим нашлась замена, и вот уже двое дублеров, как ни в чем не бывало, отправились забирать от входа последний бачок с пресловутым заряженным компотом. Один из парочки – тот самый Серега в драном кашемире.

Банши, очевидно, ничего не заметили, озабоченные только красотой фигур пилотажа порхали себе с камня на камень, словно ночные бабочки. Ах, как они были великолепны. И та – с прической, будто радужно-мыльная пена, и та – в люминисцентных трусиках «нитка для чистки зубов», и эльфически-немощный подросток с фосфоресцирующими сквозь комбинашку сосками. Это было ни капельки не сексуально, просто красиво, жутко красиво…

От навеса на дозволенное расстояние, работая под скучающих зевак, к выходу приблизились еще трое заговорщиков, лениво и безобидно, даже как-то буднично, развернули припасенные тряпки, лениво заложили в них загодя собранные щебенины, и тут уж все покатило по ускоряющей.

Лихо завертелись в руках троицы самопальные пращи. Запущенные камни было не разглядеть, но три ближайшие надзирательницы взвизгнули не по девичьи. Радужно-мыльную прическу сполоснула кровь малохитового-ядовитого цвета. Банши-подросток станцевала пирует, словно причастившийся дозой фумигаторного токсина комарик.

Вся компашка заговорщиков ринулась на прорыв, каждый из героев даже успел сделать два-три прыжка в сторону маячившей в пустотах стоун-хеджевского дизайна свободы. Но дальше крик, убедительно похожий на пожарную сирену, швырнул и этих, и прочих пленников навзничь.

Антон на будущее только фиксировал мир, данный нам в ощущениях, и вот его оценка – акустический контрудар сработал не хуже прямого под дых от мастера международной категории по боксу. Отплевывая набившийся в рот песок, Антон с карачек попытался увидеть, что же будет дальше.

Дальше ничего интересного уже не происходило. Заговорщики кое-как соскребли себя с глинозема и, поджав несуществующие хвосты, вернулись в контингент. Банши запорхали с камня на камень в прежнем ритме, малахитовую кровь испарил лунный свет, а на входе нарисовались уже печально знакомые Антону двое милиционеров и решительно направились в центр концлагеря. Их обыденно-затрапезный шарм стоил приличной улыбки, но Петрову было не смешно, лучше бы он оказался два месяца тому в пахнущих долларами лапах прежних преследователей, от добра добра не ищут.

Один из пытавшихся сбежать упал на колени и принялся молиться, яростно крестясь, будто выщупывая вшей, сдувшийся Серега стал прятаться за чужие спины, его отталкивали, его пинали под зад – не могли простить общую пытку демоническим воплем. Он, словно укушенный мухой це-це, кричал: «Мы им нужны, без нас они фуфло пафлюжное!», его не слышали. Короче, кутерьма уже тянула на фарс.

– Хочешь, будем на пару бачковыми? – хитро улыбнулся Антону земной человек Иван.

– Что? – после звукового залпа у Петрова еще крепко сидели бананы в ушах.

…От «продюсера» по биохимии Антону, как он тогда верил, удалось откреститься безболезненно. Вовремя сообразил, что его фаршируют, вовремя спрыгнул… Но далее в его жизни настал глубокий прайм-тайм. Надо оценивать себя здраво – тридцать два года, умеренно мобильный бабник, конечно, всегда есть та, которая с утра посуду на кухне моет, конечно, свыше, чем две параллельные подруги, это чересчур… и тут он втрескался по кингстоны, словно цельная личность. Вплоть до трехчасового патрулирования у подъезда с букетом задушенных гвоздик, вплоть до ужина в ресторане на всю зарплату, вплоть до дрожи в поджилках. И ведь огреб взаимность по полной. Не передать посторонним, что они вытворяли с раскладным диваном. Диван кипел и пылал, и это самые пресные откровения. Они вывернули диван наизнанку, они взрывали подушки и превращали простыни в мускусный пот. А потом она вдруг: «Мой прежний парень требует откат…» И пожелтели осеннее глаза Антона, не пацан, прокумарил, что влип в мельницу… Кстати, Настя стала первой жабой, которую открытие Антохи превратило в навсегда спящую красавицу…

– Я говорю, давай на пару кормовые бачки носить, какое ни есть развлечение. К тому же бачковых высасывают последними…

– В смысле?

– А ты думаешь, на фига нас здесь мурыжат? Это не тюрьма, а загон для скота. Нас пасут, а дальше приходит голый Вася и хлещет нашу кровь галлонами из яремного горлышка. Компот потому и пить нельзя, что он морковный. В морковке уйма каротина, а каротин ужас как для крови полезный.

Но не за мятежным Серегой, как выяснилось, явились двое настырных приятелей в серой форме. Разрезав толпу, будто торпеда зыбь волны, они вышли на Антона с точностью наводки по спутниковому маршрутизатору.

– Кажется, ты здесь нашел друзей, – оскалился страж порядка, защелкивая наручники на руках Антона, – попрощайся.

* * *

Служивые конвоировали Антона вполне земным порядком, один спереди, другой сзади, елки расступались, а готическое диво с островерхими башнями росло и росло в масштабе, пока не заняло половину обозримого мира. Замок никак не мог быть декорацией, сквозь узкие бойницы пробивался вполне реальный свет, где старомодно факельный, а где и лабораторно неоновый, по каменной кладке ползли вверх лохматые бороды дикого хмеля, а в щелях меж камнями ютился седой мох. Только вот ведущая к памятнику зодчества дорога, с честными колдобинами и лужами, не украшалась обычными для глубинки колеями.

У подъемных ворот порядок движения конвоя вдруг был нарушен. Из ниоткуда посреди дороги возник студеный вихрь, закружил юлой и хлестнул по троице доподлинными колючими снежинками, в центре вихря материализовался импозантный человеческий скелет верхом на олене (со сломанным правым рогом) и величественно приложил к челюстям нечто вроде пионерского горна.

Лимит удивления Антона был благополучно исчерпан еще при знакомстве с женщиной-змеей, так что теперь он, отодвинутый на обочину, созерцал зрелище вполне философски. Ну и, конечно, все пытался сообразить, какого лешего он понадобился этой сбежавшей из Голливуда нечисти.

Горн издал очень похожий на парафраз похоронного марша стон, дальше все происходило в гнетущем безмолвии. Решетка на воротах поползла вверх, и всадник направил однорогого оленя в открывшийся зев, а следом за глашатаем из плюющегося стужей и снегом буранного ничего стали являться понуро бредущие след в след граждане, экипированные по военной моде времен раннего средневековья, и большей частью в окровавленных бинтах. В пышных усах бойцов блестели и таяли льдинки. У тех, кто без шлемов, таяли льдинки, влипшие в бурную шерсть на необычно для банальных смертных островерхих ушах. Таял снег, набившийся в складки одежды, и бинты на ранах впитывали влагу.

Кто-то опирался на копье, кто-то шкандыбал, используя щербатый щит вместо костыля, и у всех бойцов, а числом их было порядка тридцати, наблюдался характерный вид побитых собак. Замыкали отряд двое аналогичных остроухих хлопчиков, запряженных в волокушу, на которой тряслось по колдобинам пятеро уже стопроцентных мертвецов. Даже сделав скидку на пикантный расклад, Петров в окончательной смерти пятерки не сомневался, покойнички буквально искупались в крови, но никто не позаботился потратить бинты и на их раны. И колючий снег на транспортируемых не таял.

Процессия втянулась в замок, конвоиры вспомнили про Антона, правда, по их кислым минам не трудно было догадаться, что произошла большая неприятность. Антона, срывая злость, пихнули, он покорно двинул в пасть неизвестности вслед за «похоронной» процессией.

Не совсем вслед, сразу же за воротами все строение оказалось обшито деревом, даже внутренний двор был щедро уложен манерным паркетом, мокрые следы свернули направо, конвоиры же втолкнули Антона во вторые слева полукруглые двери и повели крытой галереей вдоль череды мозаичных панно – тоже из невообразимого многообразия буков, берез, ротана, финика, палисандра, яблонь и кипариса... И если экспромт о баншах Антон выдавал шашлычнику на общеобразовательном уровне – честно признаться, его осведомленность в международной мифологии была на уровне популярных журнальчиков, то в силу профессии в сортах пошедшего на обшивку дерева он разбирался прекрасно. Более того, его знаний хватало, чтобы считывать заложенные здесь друидские фишки.

Двери из дуба-бейца дарят проходящим сквозь них выдержку и волю, подавляют привычку отходить от ранее принятого решения и настраивают всегда добиваться поставленной цели.

Выгнув зады пистолетами, закутанные в муаровые шелка крепче мумий дамы курили у самшитового подоконника:

– Опаньки, – поленившись заметить проходящий мимо конвой, хлопнула в ладошки одна. – Теперь покатит горькая пьянка, будут наши мальчики зеленым вином полоскать раны телесные и душевные. А ведь я предупреждала, что сначала у маэстро Снега и капельдинера Льда соизволение на операцию спросить надобно.

– Так тебя и послушали, – выдохнула ментоловое облачко вторая, с зататуированными до синевы кистями рук. – Если ты такая умная, почему губы не красишь?

– Хочешь мне испортить настроение? Так уже испортила. Сделала доброе дело, вали отсюда смело. Вечная секретарша!

– Девочки, не сортесь! – Хрипло урезонила подруг третья фифа, травящаяся кондовым «Беломором».

Дальше подслушать не повезло, по пересекающему галерею ходу прогромыхала деревянными остроносыми обувками свора то ли карлов и карлиц, то ли искренних гномов, вооруженных флейтами из берцовых костей, костяными банджо и барабанами, обтянутыми подозрительной шкурой.

Пол из черноплодной рябины – настройка на легкое привыкание к изменениям обстановки и усиление чувства ответственности. А вот в изображенных на панно сценах охоты все чаще вкрапливаются вставки из орешника – глубоко колдовского сырья.

Из раскрытой двери донесся обрывок вполне мирной беседы:

– У нас чай, оказывается, кончился.

– У меня есть лишний пакетик, только он с привкусом цитруса, будешь?

– На халяву и цитрус сладкий…

Петрова завели в мрачную каморку, указали на ольховую лавку с ворохом холщового шмотья.