Текст книги "Сессия: Дневник преподавателя-взяточника"

– Это город в Иордании. Он выдолблен в скалах. Там Спилберг третью часть «Индианы Джонса» снимал. Вы же ездите в Египет! Неужели вам не предлагали взять дополнительные экскурсии?

– Нет, ну, вы знаете – я люблю полежать на солнышке, окунуться в бассейн. Я так устаю на работе, что мне нужен полный релакс, Игорь Владиславович!

Она смеется, а я, стараясь не выдать иронии, улыбаюсь. Воистину правы были древние: каждому – своё…

– А вот вы всё-таки слетайте туда! Потратьте один день. Я уверяю вас – вы не пожалеете. Такого места, как там, нет больше нигде в мире. Это просто сказка какая-то…

– Правда?

– Абсолютно.

– Ну, хорошо, Игорь Владиславович, – я подумаю.

– Обязательно подумайте, Наталья Александровна!

– Всего доброго!

– Всего доброго!

Одарив друг друга самыми доброжелательными улыбками, мы расходимся. Пушистикова спускается на первый этаж, а я продолжаю подниматься наверх – туда, куда меня ведёт полученная предоплата.

Первым делом смотрю висящее перед входом в преподавательскую расписание: сегодня у Пироговой есть еще занятия в послеобеденное время. Это внушает оптимизм. Я открываю дверь и делаю пару шагов по направлению к пристально смотрящей на меня симпатичной лаборантке:

– Здравствуйте! Ирина Алексеевна в институте сейчас, не подскажете?

– Здравствуйте. А вот она, здесь! – взгляд девушки указывает на полированный – похоже, что совсем новенький – шкаф, за которым слышится звон чайной ложки.

– Кто это меня спрашивает? – выглядывает Пирогова собственной персоной.

– Игорь Сокол, Ирина Алексеевна. Здравствуйте, – как можно приветливей говорю я.

– А-а, добрый день, добрый день, – кивает она. – Сейчас, одну минуту: я с едой закончу…

– Конечно, ради Бога! – машу я рукой. Вскоре она выходит мне навстречу. Катя Пушкарева из сериала, ни дать, ни взять: что одежда, что физия. Лицо, конечно, не очень похожее, но не менее страшное, рождающее мысли о регулярных запоях его обладательницы.

– Что вы хотели? – не слишком любезным, но и не сказать, чтобы недовольным тоном спрашивает она. Я принимаю вид чеширского кота, когда от меня остается одна улыбка.

– Есть одна большая просьба к вам, Ирина Алексеевна. В одной из ваших групп, ЭПП-1-05, учится Синельникова Людмила…

– …Вроде бы есть такая!

– Она ходила на все ваши занятия, но у нее сейчас некоторые проблемы, которые не позволяют ей готовиться к сессии в полном объеме. Вы не могли бы поставить ей зачет? Как-нибудь уж…

– …У них дифференцированный зачет, – брюзжит Пирогова. – Вы какую оценку хотите? Тройку или выше?

– Желательно, конечно, четверку, Ирина Алексеевна, – со скорбными интонациями в голосе говорю я. – У нее нет плохих оценок. Девушка очень старательная…

– Уфф!… – Пирогова сердито выдыхает с таким видом, будто я у нее уже очень давно занял половину «штуки», сто раз обещал отдать, но вновь отказал в возврате. Впрочем, в каком-то смысле это почти так и есть: я с некоторой вероятностью (не больше сорока процентов, ибо с вероятностью шестьдесят из ста как минимум Синельникова сдаст зачет сама) делаю ее беднее на ту же самую сумму. – Ну, только в виде исключения!

– Безусловно, Ирина Алексеевна! – ликуя в душе, охотно подтверждаю я.

– Ну, ладно – она чуть поджимает губы, – поставим мы вашей Синельниковой. Но только скажите ей, что в следующем семестре ей еще экзамен у меня предстоит сдавать – пусть на чужую помощь не рассчитывает, а готовится сама! – она делает ударение на последнем слове.

– Обязательно скажу, Ирина Алексеевна! Да она всегда всё учит, так что можно даже в этом не сомневаться! – радушию и оптимизму, с которым я это говорю, нет границ.

– Хорошо.

По голосу Пироговой, конечно, чувствуется, что ее «хорошо» – примерно то же, что и «навязался ты мне на мою шею, ну да черт с тобой!», но мне это глубоко фиолетово. Она подходит к своему столу, находит среди возвышающегося на нем вороха бумаг рабочий журнал с уже изрядно заляпанной обложкой, листает и обнаруживает в нем нужную страницу. Недовольно посмотрев на нужную строчку, вырисовывает в ней «4», обводит цифру кружком и поднимает на меня глаза:

– У вас еще есть ко мне вопросы?

– Нет-нет, Ирина Алексеевна! Всё, спасибо большое и всего вам доброго…

– …До свидания, – упреждая мою аналогичную фразу, говорит она. Я отвечаю ей эхом и, пока она не успела передумать, оперативно ретируюсь из кабинета.

«Первый гол забит, один-ноль в мою пользу», – мысленно подвожу я первые итоги. – Но самая сложная (она же – самая прибыльная) часть задания впереди. Так что расслабляться еще рано.

С этими мыслями я поднимаюсь на четвертый этаж, где располагается кафедра высшей математики.

* * *

Вовсе не обязательно хорошо знать человека, чтобы понять, получится ли у тебя контакт с ним или нет. Иногда достаточно один раз его увидеть или даже услышать его голос. Я не знаю ни как выглядит Азбаров, ни какой из себя Калимуллин, если не считать схематичного описания, данного мне Азатом Салаховым. Но оно совершенно неинформативно. Главное ведь в нашем рейдерском деле – психология, определенные черты в характере человека, за которые можно зацепиться. В данном случае цепляться особенно не за что и приходится идти наощупь. Благо, задаток позволяет.

Открыв дверь кафедры, я пытаюсь сначала нащупать взглядом моих немногочисленных знакомых, которых можно, если что, попросить об одолжении – «перетереть» с иксом-Азбаровым и игреком-Калимуллиным. Как назло, ни одного «кореша» не видно, а в довольно просторном помещении кафедры сидят только брюнетистая лаборантка и седовласый старичок – судя по его скрюченной фигуре – невысокого роста, и я решаю, что согласно теории вероятностей и математической статистике, этот дедушка и есть Калимуллин. Я два раза говорю «здравствуйте» – отдельно лаборантке и дедушке – и затем спрашиваю, нарочито обращаясь именно к лаборантке:

– Простите, а Калимуллин Ирек Хафизович (имя-отчество вычитано мной на кафедральном стенде в коридоре) еще в институте? По расписанию у него сегодня занятия уже кончились…

– Что вы хотели? – вместо девчонки отвечает мне старик.

«Йес, овкоз!»

– Ох, здравствуйте! – еще раз говорю я. Старик в ответ только еле качает головой. – У меня к вам есть один маленький вопрос, Ирек Хафизович!

– Какой? – без тени улыбки кряхтит Калимуллин.

«Как говорил Остап Бендер при встрече с Коробейниковым: «А старичок-то – типичная сволочь!» – думаю я и тут же мысленно себя одергиваю. Я стал слишком циничен. Может, старик вовсе и не сволочь, любящая издеваться над абитурой, пользуясь тем, что ему от жизни уже ничего не надо, а просто болеющий за свое дело ветеран, которому не нравится всеобщий бардак в стране, и он считает своим долгом хотя бы на вверенному ему посту блюсти должный порядок.

– Ирек Хафизович, у вас в группе ТСП-2-05 учится Таганов Антон. Нельзя ли узнать, как у него ситуация с успеваемостью?

Калимуллин в раздумье собирает складки на лбу.

– Не знаю, не помню.

– Посмотрите, пожалуйста.

– А что именно вы хотели?

– Я хотел вас попросить помочь ему с зачетом по вашему предмету.

Калимуллин кисло усмехается, от чего морщин на его лице – по крайней мере, мне так кажется, – при их и без того достойном количестве становится еще больше. Затем достает из облезлого кожаного портфеля журнал и довольно быстро находит в нем нужную графу.

– У вашего Таганова… – он прерывается на пару секунд, чтобы прокашляться, – больше половины пропусков. Не сдано одно расчетное задание. Вы пришли попросить поставить ему зачет? – вытаращивается он на меня.

– Вообще-то да, – невесело говорю я, понимая, что мне собирается сказать этот дедок.

– Я не могу этого сделать. Извините. – Калимуллин захлопывает журнал и прикрывает его ладонью. – Он очень неаккуратный студент. Были бы у него хотя бы все расчетки выполнены, тогда еще можно было бы о чем-то говорить.

Калимуллин утыкается взглядом в стол. Довольно странно, но меня это сейчас даже радует: видеть его пристально смотрящие белесые глаза – удовольствие ниже среднего.

– Ну, что ж – понятно, спасибо. Всего хорошего вам, Ирек Хафизович.

– Всего хорошего, – кряхтит он вновь.

Я киваю на прощание лаборантке и выхожу в коридор. Найдя в расписании фамилию Азбарова, с удовлетворением отмечаю, что и он сейчас должен быть в университете, причем не где-нибудь, а совсем рядом, в Е-416. Я достаю мобильник: на часах девять тридцать пять, а, значит, занятие скоро должно подойти к концу, если уже не закончилось. Выхожу к главной лестнице Е-корпуса, напротив которой и находятся все аудитории с номером шестнадцать. В коридоре уже слышится гул, который быстро нарастает. Затем дверь четыреста шестнадцатой распахивается и высвобождает поток студенческих тел. Через минуту аудитория свободна, и я вижу, как нужный мне «объект А.» уже направляется к выходу, вертя в левой руке ключ от кабинета.

Азбаров выглядит как типичный сухарь и мужик с низкой потенцией – о последнем, согласно восточной физиогномике, свидетельствует перманентно поджатая нижняя губа. Строгое выражение почти неподвижного лица и острый взгляд узких, типично монголоидных глаз не предвещают мне успеха. По крайней мере, легкого.

– Здравствуйте, Ильдар Рифкатович!

– Здравствуйте. – Монотонный голос моего «объекта» кажется, не способен выражать какие-либо эмоции.

– Меня зовут Игорь Владиславович Сокол, я с кафедры маркетинга…

– Очень приятно, – все тем же бесстрастным голосом отвечает «объект».

– У вас сейчас найдется пара минут, чтобы поговорить?

– Да.

«Идеальная модель для создания интеллектуального робота…».

– У меня к вам будет большая просьба. В вашей группе ДПМ-3-04 учится Авхадеев Арслан. У него сейчас внимание от учебы отвлечено на некоторые семейные проблемы. Вы не могли бы ему тройку поставить, чтобы он хотя бы с зачетами не мучился?

– А вы кто ему будете? – спрашивает меня эта белковая вычислительная машина.

– Я – его знакомый.

Возникает пауза. Она длится несколько больше того времени, которое обычно требуется моим объектам разработки, чтобы принять решение. Но торопить ни одного из них нельзя. Тем более такого. У него сейчас, наверное, происходит перезагрузка.

– Этого студента я припоминаю. Он – редкий разгильдяй, чтобы не сказать более народно…

Я улыбаюсь, демонстрируя, что оценил юмор этого киборга.

– Поэтому пускай приходит и сдает сам, как положено.

«Фак! “А это, похоже, облом”, – подумал Штирлиц».

– Что, совсем уж ничего нельзя для него сделать? – без надежды в голосе на всякий случай спрашиваю я.

– Пускай приходит, – повторил запрограммированный ответ робот.

– Ну, ладно, Ильдар Рифкатович. Всего вам доброго.

Говоря заключительную фразу, я даже не смотрю на него и лишь краем глаза замечаю ответный кивок. Я выхожу из аудитории, делаю несколько шагов и останавливаюсь, чтобы дождаться Азбарова и подсмотреть, в какую сторону он пойдет. Азбаров запер дверь и направился вниз – очевидно, на вахту. Черт, что же тут придумать? Возвращать деньги уж больно неохота!

Тут я вижу поднявшегося по лестнице и свернувшего в сторону от меня Ленара Халфина, тридцативосьмилетнего зама заведующего кафедрой математики, который фактически и есть ее настоящий заведующий. Человек сам себе выделил двадцать пять групп. Если считать, что в каждой группе в среднем по двадцать пять человек, плюс-минус пять у дневников и вечерников, и с каждого собрать хотя бы по тысяче, выходит шестьсот двадцать пять штук за сессию – каждые полтора года можно покупать по однокомнатной. Даже если окучивать каждого третьего или каждого пятого, все равно с учетом не самого улётного прейскуранта «три за тройку, пять за пятерку» получается так же. В общем, товарищ Халфин – один из многочисленных «Кореек» нашего вуза. Я быстро нагоняю его и жму руку:

– Ленар, привет! Подскажи мне, пожалуйста, как найти подход к Азбарову?

– Не знаю, – вертит он головой. Видно, что его мой вопрос не удивил, но и не заинтересовал.

– Он что – действительно такой серьезный, каким кажется?

– Серьезный, – сначала утвердительно кивает он, а потом с усмешкой добавляет:

– Да у нас все серьезные!

– В общем, ты помочь мне с ним не можешь? – продолжаю я бомбардировку. – А то вопрос тут есть один. В накладе не будешь, если что.

– Это всё понятно, – меланхолично изрекает Халфин. – Но не могу, извини. – С этими словами он отпирает дверь какого-то хозяйственного помещения и, выразительно посматривая на меня, демонстрирует намерение исчезнуть в темном чреве открывшейся комнаты.

– Ладно, попробую как-нибудь сам, – говорю ему. – Пока!

– Пока! – отвечает он и спешно поворачивается. На лице у него читается явное облегчение от того, что я решил больше не прикапываться со своей просьбой.

Я выхожу из коридора на центральную площадку, не очень представляя, что мне делать дальше с «голубым» заказом. В этот момент звонит мобильник. Вынимаю его из сумки и смотрю на дисплей: Айсылу Мавлеева, староста менеджерской группы заочников потока «08».

– Игорь Владиславович, здравствуйте! Вы сейчас говорить можете?

– Здравствуйте! Да, вполне, Айсылу.

– Я хотела к вам подойти. У меня долг есть один с того семестра. Вы где сейчас?

– В «Е»-корпусе, на четвертом этаже.

– Ой, а я в «Г» на первом. Я сейчас подойду к вам, хорошо?

Корпуса «Е» и «Г» расположены напротив друг друга. Преодолеть разделяющее их расстояние совсем недолго, и я соглашаюсь подождать.

Минуты через полторы на лестнице снизу раздается цокание каблучков. Видно, что моя собеседница торопится изо всех сил. Пока между нами еще несколько метров, успеваю ее рассмотреть. Как всегда, элегантна: черные туфли и брюки в сочетании с алой блузкой и того же оттенка клатчем. Длинные волосы, перевязанные в стиле «конский хвост», четко выписанный рисунок тонких губ и удлиненный овал розово-фарфорового личика делают эту студентку одной из наиболее симпатичных особ последнего времени. Почти Дженнифер Коннели времён «Игр разума».

– Здрасте, Игорь Владиславович, еще раз!

– Здрасте еще раз, Айгуль! Что вы хотели?

– Я хотела поговорить с вами посчёт математики…

– Да? – смеюсь я. – Надо же – какое совпадение! Я с вами тоже!

– В смысле? – непонимающе глядит на меня она.

– У вас или ваших знакомых случайно Азбаров не вел этот предмет?

– Нет, у нас Газизуллин…

«Условная судимость в сельхозинституте, потом переход в наш вуз, и теперь сверхаккуратная работа через посредника» – тут же проносится у меня в голове досье на упомянутого товарища.

– …Но про Азбарова я слышала.

– А что вы про него слышали? – заинтересовываюсь я.

– Как-то парню одной моей знакомой надо было поставить у него трояк, чтобы не отчислили…

– …Ага-ага!

– Ну, короче, ничего не получилось, и этот парень подошел к Газизуллину, чтобы он поставил вместо него. Тот согласился. Пацан сидит, уже деньги ему отсчитывает, и тут сзади подходит Азбаров, хлопает его по плечу…

– Ничего себе! Здорово! – не выдержав, прерываю я ее своим возгласом.

– Точно! И говорит: «Пошли, сдавать мне будешь!»

– В смысле – ему деньги отдавать?

– Нет – он заставил его экзамен сдавать!

– Ну, и дела… – бормочу я.

– Да, вот так! – она кивает в знак согласия, что ситуация из серии «И такое тоже бывает».

– А много этот парень вашей подруги Газизуллину отсчитывал?

– Шесть тысяч.

– Это за что?

– За тройку, – отвечает мне спокойно Мавлеева.

– За тройку?? – не верю я своим ушам, зная, что в прошлую сессию с кафедры выперли Чурбанова, у которого было четыре с половиной за пятерку. Причем – через специализирующегося на посреднических делах бывшего студента.

– Конечно! – говорит она с таким видом, что, дескать, нечему тут удивляться. Мне становится обидно за нашу гуманитарную братию.

– Ясно… – я все еще не могу прийти в себя от шока. – А вы сами по поводу Газизуллина хотели поговорить, Айгуль, чтобы планку его сбить?

– Ага!

Мысленно оценив возможные плюсы – хорошие комиссионные или, не исключено, секс, и возможные минусы – вероятность неудачи, я все-таки решаю даже не связываться с ее просьбой. Обидно, конечно, но, обжегшись дважды, я подрастерял былой энтузиазм. Тем более, мне еще предстоит принимать экзамен в ее группе на следующий год – если у меня будет сильное желание замутить с ней что-нибудь, то возможности для этого появятся.

– Я его совершенно не знаю, Айгуль. Кафедра сложная, а вопросы можно решать, только если хорошо знаешь человека.

– Поня-ятно, – явно разочарованно протягивает Мавлеева. – Ну, ладно тогда, Игорь Владиславович. Вы уж извините – я пойду, сегодня дел много.

– Конечно-конечно, Айгуль… – мысленно кляня фортуну, говорю я ей.

«М-да, с этим заказом придется завязывать. Два-один не в мою пользу, а с учетом разницы забитых и пропущенных мячей, то бишь полученных и упущенных сумм, общий счет и того хуже. Нам такой футбол не нужен! Теперь… Валиуллина сказала, что этот … как его там?… Шарафеев будет сегодня с пяти и во вторник с двух. Его мы ждать не станем – кафедра горнодобывающих установок откладывается до завтра. Сейчас надо отбить эсэмэску Салахову и – домой…».

* * *

На выходе из здания встречаю Абрама Рувимовича Голощёкина. Абрам Рувимович – фигура колоритная при всем при том, что почти никакой фигуры в буквальном понимании этого слова в нем нет: рост без всякого преувеличения (или «преуменьшения») метр пятьдесят с кепкой, что делает его запоминающимся, но отнюдь не привлекательным в глазах женского пола, до которого он большой охотник. Шестидесятилетний коренастый крепыш с проплешиной на голове и типично этническим носом, он, как царь в сказке «Конек-горбунок», наверняка пошел бы на все, что угодно, лишь бы омолодиться – точнее, стать привлекательней внешне (молодость в смысле количества бросаемых палок за ночь или день ему не особо нужна – с этим у него, по слухам, до сих пор все в порядке).

– Здрасте, Абрам Рувимович!

– Приветствую! – говорит он мне, поживая руку. – Как докторская? Продвигается?

Это у него любимая песня при встречах со мной. «Как диссертация?», «Когда защита?», и тэ пэ.

– Продвигается, Абрам Рувимович. Только совсем не так быстро, как хотелось бы.

– А чего так? – традиционно интересуется он. Хоть я и понимаю, что заинтересованность он, конечно, изображает, поговорить с ним в силу живости его ума всегда интересно. Да и в некоторых случаях он действительно может оказать дельную услугу. Поэтому я в какой уже раз охотно поддерживаю начинаемую им словесную игру.

– Ну, вы же знаете: если бы ВАК не требовал теперь семь статей в своем перечне, я бы хоть через месяц на защиту вышел.

– А, может, помощь нужна?

– Да уже вряд ли, – развожу руками я. – Нужны только профильные журналы. Спасибо вам за то, что в столичное издание мои заметки помогли в свое время пристроить, но сейчас уже так нельзя. А вы как – всё аспиранток готовите? – Задав этот вопрос, я даже не пытаюсь сдержать улыбку.

– Готовим, всё готовим, – повторяет он мои слова и тоже, не став делать серьезную мину, разражается отрывистым «хе-хе-хе!».

– Хорошо же вы устроились, Абрам Рувимович! Завкафедрой – раз, секретарь в котирующемся журнале – два, своя фирма – три, аспирантки – четыре. Мне бы тоже так хотелось!

– Вот, давай скорей защищайся – и будешь!

– Фирма-то мне своя не очень нужна, конечно. А вот всё остальное – это очень даже неплохо было бы. Особенно последнее…

– Неплохо, неплохо! – подмигивает он. – Ты же понимаешь: главное для девчонки – то, что она лечь должна…

Я даже несколько удивлен такой откровенностью с его стороны – мог бы и не говорить, и так всем известны принципы его работы с молодежью! Хотя, впрочем, почему только его?…

– Полностью с вами согласен, Абрам Рувимович, – говорю я, хотя на самом деле согласен не полностью. Мне представляется, что в этом деле, как и в моем, то бишь в финансовом партнерстве со студентами, самое главное – добровольность, а не стопроцентная принудиловка. – Но вы мне скажите, пожалуйста, если можете: вы сколько получаете в общей сложности от всех ваших постов?

– Тридцать!

– А сколько у нас проректоры получают?

– Не знаю. Тыщ пятьдесят где-то. Ну, и тринадцатая зарплата такая же. Может, еще какие-то деньги обламываются.

– Мало. По сравнению с родным для нас обоих нефте-химическим институтом. Я там недавно вас на доске почета увидел. Самых известных и многого добившихся в жизни выпускников.

– А! Да, есть я у них! – с нарочитой небрежностью говорит Голощекин. – Ну, нефте-химический – это же вообще клондайк!

– Я слышал, что там у ректора только премия по итогам года пять миллионов, у проректоров – три. Неужели правда?

– Угу! – кивает он.

– Но ведь это же почти годовая зарплата президента США! У ректора, я имею в виду. А это только премия…

– …Ну, чё ж, – пожимает плечами мой визави. – Красиво жить, как говорится, не запретишь…

– …Я понимаю, но почему там все молчат-то? У них же остальные, если не считать заведующих кафедрами и прочей верхушки, копейки получают.

«Конечно, они эти копейки компенсируют по полной программе, – проносится у меня завистливая мысль. – Но ведь могли бы иметь хорошие деньги и на законных основаниях!»

– А чё ты скажешь? И кому? Ну, уволят тебя потом – дальше что?

– Но ведь благодаря этому всё и держится!

– …Ну, ты это: философию не разводи! В книжках своих пиши, если хочешь, а у меня и так дел полно, – со смешком произносит Голощекин.

– Вот как раз и собираюсь сделать нечто подобное, – на полном серьезе говорю я. – Меня на одну конференцию пригласили – видать, прочитали мои тезисы и впечатлились, поэтому решили дать слово на пленарном собрании, а не просто на заседании секции. В следующий вторник я туда пойду.

– Вот, и иди! Давай, пока!

– Абрам Рувимович! – вставляю я, пока он не убежал. – А вы уверены, что это только мы делаем наши дела, которых у нас всегда, как вы говорите, «полно»?

– Чё-то я не понял тебя…

– Ну, есть же известные и не очень факты. Например, то, что в восемьсот девяносто восьмом году никому не известный автор Робертсон опубликовал повесть о лайнере «Титан», который имел такое-то водоизмещение, столько-то пассажиров на борту и холодной апрельской ночью нарвался на айсберг. И всё почти точь в точь совпало.

– Это одно совпадение на миллион случаев, – отмахивается от моих слов Голощекин.

– Сразу по многим параметрам? А вы знаете про писателя Чиела, который в восемьсот девяносто шестом году сочинил новеллу о беспрецедентно жестокой банде, которая разгуливает по Европе и «мочит» всех, кто мешает прогрессу человечества? – продолжаю я цитировать ему любимых авторов юности, Повеля и Бержье.

– Нет. А что тут особенного? – Голощекин обнажает зубы в ироничной улыбке. – Такой футуристической литературы, наверное, много было.

– Может быть. Но вы знаете, как в новелле называлась эта банда?

– Нет!

– «СС».

Его лицо на долю секунды становится деревянным. Видно, что он слышит про это впервые. Впрочем, обычная бравада к нему возвращается очень быстро.

– Да ты чё? Серьезно?

– Абсолютно, – говорю я. – Исторический факт.

Я, конечно, не уверен, что этот факт – исторический: даже Интернет по соответствующим запросам выдает ссылку только на отрывок из повеле-бержьевской книги, а эти ребята могли и навыдумывать. Но мне нравится, что впечатление на Голощекина мое упоминание произвело сильное.

– Кстати! – вдруг вспоминаю я просьбу на днях обратившейся ко мне дамы с кафедры делопроизводства, с которой я регулярно здороваюсь, но имя которой до сих пор не могу запомнить. – К вам подходила эта женщина… как ее звать-то, я уж забыл…

– Да тоже не помню, – машет рукой Голощекин, – какая-то татарская фамилия! «Заху…хватуллина» или чё-то в этом роде…

Я по-разному отношусь к татарам (в зависимости от степени развитости в них националистических позывов), но почти всегда хорошо – к татаркам (и, наверное, не стоит второй раз объяснять, почему). Справедливости ради нужно сказать, что у них действительно много фамилий, которые по звучанию мало чем отличаются от смоделированного Голощекиным варианта. И, несмотря на всю мою офигенных масштабов «толерантность», в этот момент я прыскаю в кулак.

– Может быть! Но что вы ей сказали насчет ее племянника? Можно там решить вопрос с зачетом или нет?

– Я ей сказал – пусть идет в армию! Да задолбали они, эти татары, со своими родственниками. Как сделать что-то надо, так хер пробьешься через них. Татары – это, блин, мафия!

Мне становится искренне жаль ту тихую интеллигентную даму – такого резкого ответа она не заслужила, но в то же время я не выдерживаю и комизма слов Голощекина, начиная хохотать во всё горло.

– Ладно, я пошел! Дерзай! – говорит мне напоследок мой неполиткорректный собеседник.

Мы пожимаем друг другу руки, и он юркает в дверь Е-корпуса. Я спускаюсь по лестнице, и, нащупав ногами асфальт, поднимаю глаза в небо. Не показывали бы, что ли, американские сериалы? Когда смотришь на все эти Калифорнии и Майями-Бич, невольно думаешь: где мы, етить твою мать, живём? Уже конец мая, а третий день подряд восемь градусов и небо мышиного цвета. На улице ни одного студента. Хорошо хоть дождя сегодня нет. Будет ли завтра нормальная погода? Если верить «Яндексу», то да. Я набираю полную грудь сырого воздуха, неторопливо выдыхаю и мне от чего-то становится очень хорошо на душе, хотя внешняя ситуация к этому совсем даже не располагает. Будущая сессия пока в глубоком тумане, да еще, как назло, с утра старшая лаборантка на кафедре Кейсана подкинула работу – якобы срочную. Вроде как уже к сегодняшнему дню мне надо было сделать рабочую программу для открывающейся на кафедре экономики новой специальности у магистров, а служебная записка с требованием разработать сей опус дается на ознакомление тоже сегодня. Как, собственно, и всегда. Если что-то нужно, то это исключительно срочно и желательно прямо сейчас.