Текст книги "Академия благих надежд"

«Великий Петр к нам ввел науки»[99]99
  Державин Г. Р. На выздоровление мецената // Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957. С. 94–96. См. с. 96.


[Закрыть]

Предложения относительно того, как «насаждать науки» в России, исходили не только от Лейбница. Как заметил М. М. Богословский, вокруг Петра I «жужжала целая толпа политических прожектеров, представлявших ему различные „пропозиции“, „изъявления“, „доношения“, „мемориалы“, содержавшие самые разнообразные реформационные планы»[100]100
  Богословский М. М. Российский XVIII век. Кн. 1. М., 2008–2010. С. 32–33.


[Закрыть]. Среди них были и весьма дельные люди. Так, 11 июня 1718 года советник Камер-коллегии Генрих фон Фик (Heinrich von Fick; 1679–1750 или 1751)[101]101
  См. о нем: Прокопенко Я. И. «Политический инженер» Генрих фон Фик и феномен реформ Петра I // Феномен реформ на западе и востоке Европы в начале Нового времени (XVI–XVIII вв.). СПб., 2013. С. 323–337.


[Закрыть] представил царю «мемориал» о воспитании и образовании российского юношества: «О нетрудном воспитании и обучении российских младых детей, чтобы оных в малое время в такое совершенство поставить, дабы Ваше Величество все гражданские и воинские чины в коллегиях, губерниях, судах, канцеляриях и магистратах и прочая своими природными подданными наполнить, також и собственной своей земли из детей искусных купеческих людей, художников, ремесленников, инженеров и матросов получить могли». Резолюция Петра: «Зделать академию. А ныне приискать из русских, хто учен и к тому склонность имеет. Также начать переводить книги: юриспруденцию и прочим к тому. Сие учинить сего году начала»[102]102
  Полное собрание законов Российской империи. Собрание первое: 1649–1825. В 45 т. Т. 5: 1713–1719. СПб., 1830. № 3208. С. 573–574. Под академией здесь разумеется учебное заведение, притом – среднее.


[Закрыть].

Во многих документах Петровской эпохи, касающихся «насаждения просвещения», поражает легкость мысли необыкновенная. Авторам «прожектов» казалось, что можно просветить народ одним махом, легко и просто: полицейскими мерами, в кратчайшие сроки и без затрат. Во всех просветительских затеях вырисовывается одна и та же последовательность действий: сначала предлагалось «велеть во всех губерниях учинить…» (ну, скажем, по академии, а то и по две, отдав под них несколько монастырей, из коих предварительно следовало «вывесть чернцов»), затем в учиненное заведение «велеть набрать» (иностранцев, а также детей дворянских, купеческих и всяких иных чинов), – разумеется, попутно предусматривалось «учинение штрафа» для тех, кто не захочет отдавать шестилетнего ребенка в российские просветительские круги ада, – далее предлагалось «велеть» что-нибудь еще сделать (скажем, учредить широкую программу обучения – от языков, наук и философии до фехтования и танцев и т. п.). И дело пойдет, лет эдак через 10–15 сравняемся с Европой. Но это только первый акт образовательной утопии.

Ее второй акт посвящен финансовой проблеме. В принципе никакой проблемы-то и нет, поскольку в России вопросы «Где взять деньги?» и «Кого ограбить?» – это не два разных вопроса, но один и тот же (как видно на примере «чернцов»). Но чаще властям и властями предлагался еще более простой путь, описанный с неповторимой афористической силой тогдашнего канцелярита, где стержневыми выражениями были: «надлежащее иметь попечение», «стараться, чтобы…», «не пренебрегать», но «вспоможение чинить» и – наконец является призрак сути – «что до содержания… о том во всех городах магистратам самим иметь старания»[103]103
  В приведенном абзаце я цитировал педагогический проект Ф. С. Салтыкова (?–1715), описанный в книге: Каптерев П. Ф. История русской педагогии. Пг., 1915. Глава VII (URL: http://www.portal-slovo.ru/pedagogy/38234.php?ELEMENT_ID=38234&PAGEN_1=3).


[Закрыть].

Около 1720 года о планах создать Академию Петру напомнил его лейб-медик, уроженец Немецкой слободы, выпускник университета в Галле и доктор Лейденского университета Лаврентий Блюментрост (Laurentius Blumentrost; 1692–1755). Последний представил царю проект, в который Петр внес свои поправки.

Между последней встречей с Лейбницем в Пирмонте и подачей проекта Блюментроста произошел ряд событий, повлиявших на просветительские планы Петра. Прежде всего следует отметить поездку царя по ряду стран Европы в 1716–1717 годах. В Голландии были куплены анатомическая и зоологическая коллекции препаратов известного анатома Ф. Рюйша (Frederik Ruysch; 1638–1731), у которого Петр во время Великого посольства учился анатомии. В Париже царь посетил Арсенал, осмотрел парк и «аптекарский огород», шпалерную мануфактуру, гобеленовую фабрику, анатомический театр, обсерваторию, Монетный двор, а главное (в контексте моей темы) – он побывал в Сорбонне, Коллеже четырех наций (Коллеж Мазарини), Королевской библиотеке и Парижской академии наук, где ему показали машину для подъема воды, домкрат А. Далема и другие технические изобретения. Надо сказать, что в Парижской академии велись как фундаментальные, так и прикладные исследования, но Петру демонстрировали преимущественно технические новинки, тонко уловив пристрастия российского монарха. Как писал по этому поводу Б. Фонтенель (Bernard le Bovier de Fontenelle; 1657–1757), «когда царь оказал Академии честь своим присутствием, она хвасталась всем тем, что имела наиболее подходящего, что могло бы броситься в глаза этому монарху»[104]104
  Цит. по: Невская Н. И., Копелевич Ю. Х. На пути к созданию Академии наук… С. 19.


[Закрыть].

Опуская многие детали этого визита[105]105
  Там же. С. 18–21.


[Закрыть], отмечу только, что Петр летом 1717 года получил возможность детально ознакомиться с работой Парижской академии наук, ее традициями, а также побеседовать со многими французскими учеными. По мнению А. И. Андреева, именно посещение Петром Академии и беседы с учеными стали одним из решающих факторов, побудивших русского царя учредить в Петербурге Академию наук[106]106
  Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге // Петр Великий: Сборник статей. Вып. 1. М.; Л., 1947. С. 284–333. См. с. 289.


[Закрыть]. Тем более что в 1710‐х и самом начале 1720‐х годов была проделана большая работа, подготовившая создание Академии. В частности, в 1718 году началось строительство Кунсткамеры, одного из красивейших зданий петровского барокко, которое должно было стать своего рода «дворцом науки». В нем планировалось разместить Музей, Библиотеку, Анатомический театр и Астрономическую обсерваторию. Заметим – подобных дворцов в Западной Европе тогда не было, что Петр, создавая имидж новой России, по-видимому, учитывал. Действительно, Лондонское королевское общество первоначально собиралось в Грэшем-колледже, затем, после Great Fire (сентябрь 1666), с 1667 по 1673 год, в Arundel House, резиденции Генри Ховарда (Henry Howard, 6th Duke of Norfolk; 1628–1684), потом снова в Грэшем-колледже (до 1710), а затем, после безрезультатного обращения к королеве Анне, приобрело в собственность здание (Crane Court) на Fleet Street[107]107
  Martin D. C. Former Homes of the Royal Society // Notes and Records of the Royal Society of London, 1967. Vol. 22. № 1/2. P. 12–19.


[Закрыть]. Парижская академия наук заседала в Лувре, и только Обсерватория помещалась в отдельном, специально для нее построенном здании. Научному же обществу в Берлине вообще достались перестроенные королевские конюшни.

Рис. 2. Здание Академии наук и художеств в разрезе. Гравюра резцом Г. А. Качалова. Из альбома: Палаты Санктпетербургской Императорской Академии Наук Библиотеки и Кунсткамеры, которых представлены планы, фасады и профили, приписанныя ея императорскому высочеству государыне великой княгине и правительнице всея России. [Gebäude der K. Akademie der Wissenschaften nebst der Bibliothec uud Kunst-Cammer in St.-Perersburg nach ihrem Grundriss, Aufriss und Durchschnitt vorgestellet]. СПб.: Печ. при Имп. Акад. Наук, 1741. (s/p). Табл. VII

Впрочем, касательно ситуации в Берлине следует сделать пояснение. Указ о создании там академии и обсерватории подписал в день своего рождения, 11 июля 1700 года, бранденбургский курфюрст Фридрих III. Активное участие в ее организации принял Лейбниц, который стал ее первым президентом. В момент основания академия получила название Курфюршеское Бранденбургское научное общество (Kurfürstlich-Brandenburgischen Societät der Wissenschaften). В следующем году Общество было переименовано в Королевское Прусское научное общество (Königlich Preußische Sozietät der Wissenschaften), поскольку курфюрст Фридрих III стал в этом году прусским королем Фридрихом I. В 1744 году при Фридрихе II Общество было реорганизовано в Королевскую Прусскую академию наук (Königlich-Preußische Akademie der Wissenschaften). Упомянутые выше конюшни на 200 лошадей были построены на улице Унтер-ден-Линден в 1687–1688 годах по проекту архитектора Иоганна Арнольда Неринга (Johann Arnold Nering; 1659–1695). В 1696–1700 годах по проекту архитектора Мартина Грюнберга (Martin Grünberg; 1655–1706) здание было расширено почти в два раза для размещения в нем научного Общества. В 1700–1711 годах в северном крыле этого здания была сооружена 27‐метровая башня с тремя дополнительными этажами. В ней в январе 1711 года состоялось официальное открытие Обсерватории. Таким образом, в Берлине, как и в Петербурге, научное учреждение располагалось поначалу в одном здании с обсерваторией, библиотекой и кунсткамерой.

Рис. 3. Королевские конюшни и Обсерватория на Доротеенштрассе в Берлине. Акварельный рисунок Л. Л. Мюллера (Leopold Ludwig Müller; 1768–1839) (1824) / Kupferstichkabinett, SMB / Dietmar Katz

И еще одно важное обстоятельство. В 1714 году, когда Петр I повелел перевезти натуралии и артифициалии из московской Аптекарской канцелярии в Санкт-Петербург, он поручил немецкому архитектору Андреасу Шлютеру (Andreas Schlüter; 1660–1714), перешедшему в 1713 году на русскую службу, спроектировать в Летнем дворце специальную комнату для этих коллекций. До приезда в Петербург Шлютер участвовал в завершении реконструкции упомянутого выше берлинского здания, в котором размещались кунсткамера, библиотека, обсерватория и научное Общество. Петр I несколько раз посещал Берлин и это здание, был знаком с работами Шлютера и мог обсуждать с ним планы строительства петербургской Кунсткамеры. По мнению И. Э. Грабаря, Георг Иоганн Маттарнови (Georg Johann Mattarnovi;?–1719), который работал под руководством Шлютера, после смерти последнего использовал его чертежи для постройки Кунсткамеры[108]108
  Грабарь И. Петербургская архитектура в XVIII и XIX веках. СПб., 1994. С. 57, 59. См. также: Калязина Н. В. К истории здания Петровской Кунсткамеры // Петр и Голландия: русско-голландские научные и культурные связи в эпоху Петра Великого. СПб., 1997. С. 58–65. Строительство Кунсткамеры началось в 1718 году на участке, определенном Петром I, для чего предварительно снесли стоявшие там мельницы.


[Закрыть].

Л. Блюментрост и его помощник, эльзасец Иоганн Даниил Шумахер (Johann Daniel Schumacher; 1690–1761) вели интенсивную переписку с европейскими учеными по поводу организации Академии. Блюментрост советовал Петру пригласить специалистов по астрономии, географии, анатомии, ботанике, натуральной истории и химии. На вопрос Петра – сколько еще понадобится людей, чтобы «составить Академию», – лейб-медик царя ответил, что нужны еще 4–5 человек[109]109
  Разговор этот, по версии Н. И. Невской и Ю. Х. Копелевич (Невская Н. И., Копелевич Ю. Х. На пути к созданию Академии наук… С. 22), состоялся в 1718 году, по мнению же А. И. Андреева, который следовал автобиографии Шумахера, – в 1723 (Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге… С. 304).


[Закрыть]. После этого Петр предложил ему разработать проект будущей Академии.

Большую роль в создании Академии сыграл И. Д. Шумахер. Как правило, историки, да и многие современники, говорили о нем мало хорошего. Однако представлять его деятельность исключительно в черно-белых тонах было бы чрезмерным упрощением.

Шумахер родился в эльзасском городке Кольмар и получил образование в Страсбургском университете, где с 1707 года изучал die schöne Wissenschaften, т. е. словесность. Тем не менее основное внимание в годы учебы он уделял юриспруденции и богословию. Да, в душе он чувствовал себя поэтом, но на этом много не заработаешь. В 1711 году Шумахер успешно защищает магистерскую диссертацию на тему «О Боге, мире и душе» (De Deo, mundo et anima). Но вскоре начались неприятности: ему приписали авторство вольнодумных стихов, и молодой человек поспешил перебраться в Париж, где в 1714 году познакомился с П. Лефортом, который пригласил его на русскую службу. В сентябре того же года Шумахер прибыл в Петербург и был определен секретарем медицинской канцелярии по иностранной переписке, а также ему поручили заведовать книжным собранием и кабинетом редкостей. Работал Шумахер под началом лейб-медика Петра, доктора медицины и философии Оксфордского университета, шотландца Роберта Карловича Арескина (Эрскина) (Robert Erskine; 1674–1719). Молодой человек очень старался, заботился о библиотеке, кабинете и даже о попугае своего начальника – короче, стал для Арескина незаменимым помощником. Через некоторое время после смерти Арескина Шумахер решил, что его карьера в Петербурге закончена и пора собираться домой, но тут его приметил Петр I и уговорил остаться в России. Интересны мотивы, коими руководствовался царь, убеждая Шумахера продолжить службу. Последний упомянул о них в своих воспоминаниях: «После смерти Арескина в 1719 году, просил я абшита, но г. Блюментрост… который тогда определен был на место доктора Арескина первым лейб-медиком и директором библиотеки и Кунсткамеры Его Величества, не хотел меня отпустить, либо по тому приятству, которое ко мне имел, либо для знания моего обо всем, что в библиотеке и Кунсткамере находилось, или больше для того, что секрет о сохранении анатомических препаратов, который государь император Петр Великий у доктора Рюйша вместе с его анатомическим кабинетом купил, в моих руках бывал, и того ради предложил мне весьма полезные кондиции для удержания меня в службе его Императорского Величества»[110]110
  Цит. по: Пекарский П. История Императорской Академии наук в Петербурге. Т. I. СПб., 1870–1873. С. 18.


[Закрыть].

В феврале 1721 года Шумахер по распоряжению Петра был отправлен во Францию, в «немецкие земли», Голландию и Англию, главным образом, с целью «сыскать ученых людей»[111]111
  Цит по: Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге… С. 298.


[Закрыть], для «сочинения социетета наук, подобно как в Париже, Лондоне, Берлине и прочих местах»[112]112
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской академии наук… С. 48.


[Закрыть], а также «чтоб основать как публичные, так и приватных людей библиотеки и кунсткамеры, для которой его величество приказал особливые и изрядные палаты на Васильевском острову построить»[113]113
  Цит. по: Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге… С. 298.


[Закрыть]. А заодно Петр «соизволил из своих рук пожаловать» Шумахеру невесту – старшую дочь своего обер-кюхенмейстера[114]114
  Там же. С. 298–299.


[Закрыть], что, разумеется, свидетельствовало о широте царских замыслов.

В целом поездка Шумахера оказалась успешной[115]115
  Подр. см.: Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге… С. 298–304; Невская Н. И., Копелевич Ю. Х. На пути к созданию Академии наук… С. 22–23.


[Закрыть], в частности, ему удалось уговорить переехать в Россию Ж.‐Н. Делиля (Joseph-Nicolas De L’Isle; 1688–1768), завязать полезные контакты с немецким историком Иоганном Буркхардтом Менке (Johann Burckhardt Mencke; 1674–1732)[116]116
  В работе Н. И. Невской и Ю. Х. Копелевич (На пути к созданию Академии наук. С. 23) в числе лиц, с которыми познакомился Шумахер и которые принимали потом живое участие в делах Академии, указан некий историк из Лейпцига «Ф. О. Менке». Непонятно, о ком идет речь: отцом И. Б. Менке был Отто Менке, друг Лейбница, основателя и издателя первого германского научного журнала – Acta eruditorum. Однако Менке-старший умер в 1707 году.


[Закрыть], известнейшим врачом и химиком Германом Бургаве (Herman Boerhaave; 1668–1738) из Лейдена и др. Поэтому, когда Петр в начале 1723 года вернулся из Персидского похода, Шумахер мог доложить императору: «Начало уже сделано, и токмо в Вашего Величества воле и указе состоит, чтобы далее производилось, с пользою и весельем скончалось»[117]117
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 50.


[Закрыть].

Особо следует остановиться на переписке Блюментроста и Шумахера с известным немецким натурфилософом Христианом Вольфом (Christian Freiherr von Wolff; 1679–1754)[118]118
  Эта переписка, охватывающая 1719–1753 годы, была опубликована акад. А. А. Куником: Wolff Chr. Briefe… При цитировании я использовал кроме собственных также переводы А. И. Андреева, А. Ю. Андреева и Ю. Х. Копелевич.


[Закрыть]. Вольф был профессором в Галле и пользовался всеевропейской известностью, его называли «Magister Germaniae». Надо сказать, что Вольфа и Петра объединяла известная общность политических взглядов: обоим пришлась по душе идея регулярного государства, согласно которой государство, в целях достижения «всеобщего блага», должно «регламентировать все стороны жизни граждан: принуждать их к работе, регулировать заработную плату, условия труда, цену товаров, поддерживать правопорядок и нравственность, поощрять образование, науки, искусства и т. д.»[119]119
  Нефедов С. А. Петр I: блеск и нищета модернизации… С. 63.


[Закрыть]. Разумеется, у Петра I – в силу как необузданного темперамента, так и властных ресурсов – были возможности пойти в своем этатизме много дальше, чем это мыслилось Вольфу, и Академия наук замышлялась и создавалась именно в русле идеи всеобъемлющего государственного регулирования.

В декабре 1720 года Петр лично написал Вольфу, которого ему в свое время рекомендовал Лейбниц, о намерении создать Академию наук, а при ней учебное заведение (университет) и пригласил немецкого профессора на русскую службу. Но Вольф не торопился покидать Галле. Между тем в Петербурге очень рассчитывали на его приезд.

10 июля 1722 года Шумахер, находясь за границей и имея царское поручение пригласить Вольфа в Россию, написал последнему, что «его величество имеет высокое намерение создать социетет ученых людей в Петербурге, в котором художества и науки должны они прилежно разрабатывать» и ему (Вольфу) в этом «социетете» предлагается должность вице-президента с жалованьем 2400 рублей (3200 рейхсталеров), что в 4 раза превышало его оклад в Галле[120]120
  Wolff Chr. Briefe… S. 162–164.


[Закрыть]. Более того, Шумахер писал, что «если затем – в чем я не сомневаюсь – будет учрежден и университет, и Вам будет угодно взять на себя ту же должность, которую Вы теперь занимаете (Вольф был проректором университета. – И. Д.), то Его Императорское Величество будет еще более рад»[121]121
  Там же. S. 165 (цит. по: Андреев А. Ю. Российские университеты… С. 211).


[Закрыть]. Наконец при личной встрече с Вольфом летом 1722 года Шумахер сообщил ему, что особое внимание Петр намеревается уделить физико-математическим наукам. Вольфу такой подход понравился, и он позднее (18 августа 1722 года) написал Шумахеру, что «Его Величество император Великой России… решил очень мудро, что для блага государства крайне необходимо развивать фундаментальные (gründliche) науки, в особенности математические и физические»[122]122
  Там же. S. 6.


[Закрыть]. Шумахеру казалось, что он уговорил Вольфа, но тот продолжал уклоняться от прямого ответа на вопрос о своем переезде в Россию, хотя в принципе такую возможность не отвергал.

В ходе переговоров и переписки, занявших почти четыре года, Вольф высказывал разнообразные опасения и требования, например: если будет учинена Академия, то он должен быть ее президентом, а если университет – то ректором. Он также просил, чтобы жалованье ему назначили 2 тысячи рублей в год, контракт заключили на пять лет и по истечении этого срока выплатили единовременно еще 20 тысяч рублей (сумма по тем временам громадная). «Это немного, – пояснил Вольф изумленному Блюментросту, – если принять во внимание, чтó король Альфонс пожаловал еврею Газану за составление альфонсовых астрономических таблиц[123]123
  Речь идет о так называемых «Альфонсинах» («Альфонсовых таблицах»), созданных между 1252 и 1270 годами в Толедо под патронатом кастильского короля Альфонсо X Мудрого (Alfonso X el Sabio; 1221–1284) группой ученых, среди которых главную роль играли еврейские астрономы Исаак Бен Сид по прозвищу «Хаззан (H.azzan)» и Иегуда бен Моше. – И. Д.


[Закрыть]; Александр Великий Аристотелю[124]124
  Вольф в посвящении Петру своего сочинения «Разумные мысли о действиях Природы» (Wolff Chr. von. Vernünfftige Gedancken von den Würckungen der Natur. Hallein Magdeburg, 1723; посвящение датировано мартом 1723 года) сравнил императора с этим античным героем, отведя тем самым себе скромную роль Аристотеля. – И. Д.


[Закрыть] – за сочинение Historiae animalium и покойный король Людовик Великий – Винцентию Вивиани[125]125
  Винченцо Вивиани (Vincenzo Viviani; 1622–1703) – итальянский физик и математик, ученик Галилея. – И. Д.


[Закрыть], математику великого герцога флорентийского, за восстановление утраченной книги из высшей геометрии. …Чтó же все сделанное этими людьми в сравнении с осуществлением исполинского замысла его императорского величества? Для того требуется муж опытный во всех философских и математических науках. В бозе почивший прусский король пожаловал Лейбницу гораздо более, нежели сколько я требую за то, что он заботился заочно о берлинской академии»[126]126
  Пекарский П. Наука и литература в России при Петре Великом. Т. I. СПб., 1862. С. 38–39.


[Закрыть]. Позиция Вольфа предельно ясна: за реализацию исполинских замыслов надо платить квалифицированным исполнителям исполинские суммы. Блюментрост, собрав все запасы терпения и юмора, ответил, что если бы Петр своей щедростью и любовью к искусствам и наукам превосходил Александра Македонского, Альфонса и Людовика XIV, а Вольф своей ученостью – Аристотеля, Газана и Вивиани, «то и тогда эта сумма так велика, что надо еще выбрать удачный момент, чтобы только доложить об этом императору»[127]127
  Wolff Chr. Briefe… S. 182–183.


[Закрыть].

Очевидно, Вольф не желал переходить на русскую службу. Даже когда в результате конфликта с пиетистами его в ноябре 1723 года изгнали из Пруссии, он предпочел отправиться в Марбург, а не в Петербург. Что же мешало Вольфу принять приглашение Петра, почему он в итоге предпочел, как он выразился, «заботиться о развитии наук в России из Германии»[128]128
  Цит. по: Андреев А. Ю. Российские университеты… С. 211.


[Закрыть]?

Если отбросить тривиальный ответ (Вольф был просто умным, трезво смотрящим на вещи человеком), то обычно ссылаются на его семейные обстоятельства (болезнь жены) и соображения престижа (он, философский кумир Европы, будучи вице-президентом Академии окажется в подчинении своего бывшего ученика, который на 17 лет его моложе!). Но, как верно заметил А. Ю. Андреев, фундаментальные причины решения Вольфа общаться с российскими властями только на безопасном расстоянии состояли в другом: «Прежде всего, Вольф не мог разобраться в сути того учреждения, которое создается в Петербурге, и, следовательно, не был в состоянии точно очертить круг своей будущей деятельности. Из переписки видно, что он не представлял себе соединения академии и университета в едином целом, но скорее, подобно Лейбницу, противопоставлял их… С другой стороны, понятно, что как раз университетская деятельность имела приоритетный характер для Вольфа, который и мыслил себя именно как университетский ученый. Неоднократно отмечалось, что его научные рассуждения рассчитаны на восприятие аудитории слушателей, что он сам был лектором-виртуозом, не представлявшим себя вне постоянного, живого общения со студентами, которое давали ему немецкие университеты, но, очевидно, не мог предоставить Петербург начала XVIII века (что верно, то верно, Петру нужны были не виртуозы слова, а виртуозы дела. – И. Д.). Шумахер, несомненно, это знал и именно поэтому, чтобы сделать переезд привлекательным, обещал Вольфу аналогичные возможности в России: возглавить новый университет, преподавать в нем те же предметы, что и в Галле, но – во вторую очередь, после основания Академии наук! Вольф же, наоборот, предлагал поменять эти события местами»[129]129
  Андреев А. Ю. Российские университеты… С. 211–212.


[Закрыть]. В письме Блюментросту от 26 июня 1723 года он высказался на этот счет вполне откровенно: «Я не могу также скрыть от Вас высказанное некоторыми лицами мнение, что, может быть, для страны было бы лучше вместо Академии наук открыть несколько университетов… Для такого предприятия скорее можно было бы найти людей. Ибо для этого можно найти ученых, которые еще не занимают таких должностей, но уже достаточно доказали, что достойны их занимать. А со временем они вырастут, и, наконец, можно будет достичь и второй цели». И далее проницательный Вольф, убежденный, что ubi universitas, ibi Europa, заметил, что Академия, если ее создать сейчас, больше будет рассчитана на ad plausum exterorum (буквально: на внешние аплодисменты, т. е. на престиж в глазах иностранцев) и может получиться как с Берлинской академией: «…имя ее в мире известно, но более никто от нее ничего не видит»[130]130
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 67.


[Закрыть]. Ответа от Блюментроста не последовало. Да и что он мог ответить? Что все уже решено? Так об этом он писал Вольфу еще в мае 1723 года, сообщив, что «с нашей стороны мы уже сделали все, чтобы обеспечить ее (Академии наук и художеств. – И. Д.) цветущее состояние. Фонд на нее назначен, и притом, надежный и весьма солидный, так что Академия из него сама будет назначать жалованье и ни от кого не будет зависеть, кроме самого императора»[131]131
  Цит. по: Там же. С. 54.


[Закрыть]. Блюментрост даже коснулся финансовых деталей (жалованье академику – 700–800 рублей, студенту – 200). И про обязанности академиков не забыл: разработка своей науки и чтение публичных лекций. Итак, все уже решено и заводить разговор, что «учинять» сначала, а что потом, бессмысленно. Возможно, Вольф был несколько уязвлен тем, что Петр и Блюментрост не послушали советов ни Лейбница, ни его и решили идти своим путем. Но как бы то ни было, немецкий профессор действительно помог организации Академии в России, порекомендовав несколько вполне достойных кандидатов. К примеру, в качестве математика он предложил кандидатуру швейцарца Якоба Германа (Jakob Hermann; 1678–1733), талантливого математика, ученика Я. Бернулли (Jakob Bernoulli, 1655–1705), к тому времени члена Берлинской (1701) и Болонской (1708) академий, прославившегося изданным в 1716 году трактатом «Форономия, или о силах и движениях тел твердых и жидких»[132]132
  Hermann J. Phoronomia sive de viribus et motibus corporum solidorum et fluidorum. Liberiduo. Amstelædami, 1716. Форономией Герман называл теоретическую механику.


[Закрыть], который Л. Эйлер (Leonhard Euler; 1707–1783) ставил в один ряд с «Математическими началами натуральной философии» И. Ньютона и «Новой механикой» П. Вариньона.

Вольф рекомендовал в новую Академию также своего ученика, экстраординарного профессора философии в Тюбингене Георга Бюльфингера (Georg Bernhard Bülfinger; 1693–1750), потому как у того «голова с огромными способностями» и к тому же он большой почитатель Петра I.

Следует отметить, что приглашать ученых в новую Академию было отнюдь не простым делом. Высококлассные специалисты, хорошо устроившиеся на университетских кафедрах, охоты к перемене мест не испытывали, тем более когда речь шла о переезде в Россию. К примеру, Вольф рекомендовал Лоренца Гейстера (Lorenz Heister; 1683–1758), крупнейшего немецкого хирурга, профессора анатомии и хирургии, теоретической и практической медицины Гельмштадтского университета. Однако тот требовал все новых разъяснений и гарантий, поскольку хорошо оплачиваемую должность в Гельмштадте получил недавно, в 1719 году, а кроме того, имел большую частную практику и, естественно, не хотел ухудшать свое положение. Дипломата графа А. Г. Головкина претензии Гейстера раздражали, но Шумахер отнесся к опасениям немецкого анатома с полным пониманием. «Вы знаете, милостивый государь, – писал он 30 апреля 1724 года Блюментросту, – что на этот счет Гейстер прав: что щедрость и великодушие у нас не очень распространены. У нас все привыкли лечиться бесплатно. А заработок от частных занятий со студентами тоже ненадежен. Поэтому твердо можно рассчитывать только на жалованье»[133]133
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 71.


[Закрыть].

Другой пример: известный историк Г. Ф. Миллер (Gerhard Friedrich Müller; 1705–1983) вспоминал, что, когда он отправился в Петербург, у его отца «было такое чувство, словно он провожает меня в могилу. Так велико было тогда предубеждение против России»[134]134
  Müller G. F. Nachrichten zur Geschichte der Akademie der Wissenschaften // Материалы для истории Императорской Академии наук: В 10 т. Т. 6. СПб., 1890. S. 14–123. См. S. 64.


[Закрыть].

«Хотя контракты с зарубежными учеными подробно регламентировали условия их проживания в России (включая бесплатную квартиру, свечи, дрова), но основная проблема заключалась в том, что привыкшие к жизни в корпоративной среде немецких университетов их представители в Петербурге находили совершенно другие отношения к ним со стороны властей, совершенно другой статус ученых в обществе»[135]135
  Андреев А. Ю. Российские университеты… С. 217.


[Закрыть].

Большие трудности возникли с выбором профессора химии. Уже в первом докладе Петру I Л. Блюментрост предусмотрел одно академическое место для химика. Вначале его занял Михаил Бюргер (Michael Bürger; ок. 1686–1726), давнишний приятель Блюментроста, выходец из Курляндии, окончивший в 1716 году Кенигсбергский университет со степенью доктора медицины, полученной за диссертацию De lumbricis («О глистах»). Бюргер был совершенно неподходящей кандидатурой, химию он толком не знал и не любил, но у Блюментроста выбора не было – химическая кафедра в Академии слишком уж долго оставалась вакантной, – и он утешил курляндца тем, что если тому заниматься сей наукой недосуг, то без этих занятий вполне можно будет обойтись. И Бюргер, несмотря на плохое здоровье и активные протесты жены и тещи, принял предложение Блюментроста, заявив, что его не пугает смерть в Петербурге, да и вообще – ubi bene, ibi patria. Однако не прошло и полугода с момента его прибытия в град Петров, как, возвращаясь мертвецки пьяным с именин Блюментроста, Бюргер вывалился из коляски и разбился насмерть (как деликатно выразилась Ю. Х. Копелевич, «внезапно умер»[136]136
  Копелевич Ю. Х. Удалось ли Петру I «построить водяную мельницу, не подведя к ней канала»? // Науковедение. 1999. № 4. С. 144–155. См. с. 146.


[Закрыть]). Таким было начало академической химии в России. Поэтому историки, чтобы картина не выглядела слишком удручающей, первым академиком-химиком считают Иоганна Георга Гмелина (1709–1755), человека действительно достойного, талантливого и разностороннего ученого, но… И. Г. Гмелин, зачисленный академиком по химии в 1730 году и отправившийся в 1733 году в Камчатскую экспедицию, был более ботаником, чем химиком.

Вернемся, однако, к событиям начала 1724 года. В ходе работы по созданию Академии к Петру поступали различные записки с предложениями, как лучше «учинить» просвещение в России. Далее я кратко остановлюсь только на двух из них, которые, возможно, принадлежат П. А. Курбатову, мелкому сенатскому чиновнику. В первой записке, касавшейся управления, места и сметы будущей Академии, в частности, сказано: «…Подобает следующие пункты примечать: I. Сумма, которая надобна к установлению и содержанию Академии, такая да будет, чтоб его императорского величества казне убытку не было б ниже бы государству какова отягощения принесла. Та сумма пребывает неколебимо при Академии, и сие да будет за фундамент высокой его императорского величества милости Академии, дабы никто не дерзал оную сумму под каким бы видом ни было, на иные вещи издержать. II. Место, иде же установлена будет Академия, было бы такое, чтоб был там здравый воздух и добрая вода и положение того места было бы удобно, чтоб от всех стран можно было надежно приходить, такожде и съестное бы было в довольстве». Кроме того, автор предлагал, чтобы Академия «прямо под его императорского величества властью, а не под какою бы коллегиею была»[137]137
  Цит. по: Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге… С. 308–309.


[Закрыть]. Некоторые идеи этой записки нашли затем отражение в принятых Сенатом указах.

Во втором доношении императору приводился список дисциплин, которым целесообразно обучать в Академии студентов, «смотря по их натуральному наклонению»: арифметике, геометрии, астрономии, географии, навигации, механике, оптике, архитектуре «гражданской и воинской», «физике феоретике и експериментальной, институции медической, анатомической и хирургической», химии, истории натуральной, «языкам, именно: латинскому, греческому, французскому и итальянскому, реторике и оратории, истории древней и нынешней», логике, метафизике, этике, политике и «юс публик натур и народов»[138]138
  Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге… С. 311.


[Закрыть].

В итоге в первые три недели января 1724 года Петром и его помощниками был подготовлен Проект Академии, который император слушал 22 января в Сенате с 8 часов до полудня и который получил название: «генеральный проект об Академии»[139]139
  О других документах (заметках Петра I), датируемых 13–22 января 1724 года и относящихся к учреждению Академии, см.: Там же. С. 306–307.


[Закрыть] (далее сокр. ГП). По свидетельству И. Д. Шумахера, автором ГП был Блюментрост. Впрочем, возможно, и сам Шумахер также поучаствовал в его составлении. В Сенат ГП поступил с правкой императора, но в явно недоработанном виде. Тем не менее «экстракт» из ГП был в феврале 1724 года направлен русским посланникам в Париж, Берлин и Лейден, а также многим дипломатам и ученым.

Поскольку ГП уже неоднократно рассматривался в литературе[140]140
  См., например, работы: Андреев А. И. Основание Академии наук в Петербурге… С. 313–320; Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 54–65.


[Закрыть], я здесь остановлюсь только на некоторых важных для дальнейшего темах и фрагментах.

Уже зачин ГП свидетельствует о том, что Петр и его помощники прекрасно понимали разницу между университетом (собранием «ученых людей, которые наукам высоким, яко феологии и юрис пруденции… медицины, филозофии, сиречь до какого состояния оные ныне дошли, младых людей обучают») и Академией (собранием «ученых и искусных людей, которые не токмо сии науки в своем роде, в том градусе, в котором оные ноне обретаются, знают, но и уже новые инвенты оные совершить и умножить тщатся, а об учении протчих никакого попечения не имеют»)[141]141
  Уставы Академии наук. М., 1975. С. 31.


[Закрыть]. Более того, автору (авторам) ГП прекрасно известно, что в других государствах университеты и академии «никакого сообщения между собою не имеют»[142]142
  Там же.


[Закрыть]. Однако в России ситуация совершенно иная, и это в ГП подчеркивается особо: «Невозможно, чтоб здесь следовать в протчих государствах принятому образу, но надлежит смотреть на состояние здешнего государства, как в розсуждении обучающих, так и обучающихся (а в этом рассуждении «здешнее государство» представляло собой, по выражению Лейбница, terra virginea. – И. Д.), и такое здание учинить, чрез которое бы не токмо слава сего государства для размножения наук нынешним временем разпространялась, но и чрез обучение и розпложение оных польза в народе впредь была»[143]143
  Там же. С. 32.


[Закрыть]. А потому – и это важный поворот темы! – в российских условиях нельзя ограничиться ни одной лишь Академией, ни только созданием университета, «ибо хотя чрез оную [Академию] художества и науки в своем состоянии производятся и разпространяются, однакожде оные не скоро в народе розплодятся, а при заведении университета – и меньше того: ибо когда розсудишь, что еще прямых школ, гимназиев и семинариев нет, в которых бы младые люди началом обучиться и потом выше градусы наук возприять и угодными себя учинить могли, то невозможно, дабы при таком состоянии универзитет некоторую пользу учинить мог»[144]144
  Там же.


[Закрыть].