Текст книги "Академия благих надежд"

Казалось бы, из сказанного следует, что в России целесообразно начать с создания «прямых школ», потом учредить университет, а затем Академию наук и художеств, т. е. идти эволюционным путем, что Петру и предлагали сделать Лейбниц, Вольф и другие европейские интеллектуалы, а также Феофан Прокопович, ибо, как позднее скажет поэт,

 
Где народ, сознаньем зрелый,
К просвещению готов,
Там прогресс не скороспелый,
А наследие веков[145]145
  Дмитриев М. А. Стихотворения: В 2 ч. Ч. I. М., 1865. С. 132–133.


[Закрыть].
 

В России же все было иначе, поэтому действовать надо было крайне осмотрительно и осторожно. Но Петр шел «по партитуре, напролом», он торопился, потому как «долгота жизни нашея ненадежна»[146]146
  Это выражение Петра приводит В. Н. Татищев, вспоминая о своем разговоре с императором в 1724 году: «В 1724 году, как я отправлялся во Швецию, случилось мне быть у его величества в летнем доме; тогда лейбмедикус Блюментрост, яко президент Академии наук, говорит мне, чтоб в Швеции искать ученых людей и призывать во учреждающуюся академию в профессоры. На что я, рассмеялся, ему сказав: „Ты хочешь сделать архимедову машину, очень сильную, да подымать нечего и где поставить места нет“. Его величество изволил спросить, что я сказал, и я донес, что ищет учителей, а учить некого, ибо без нижних школ академия оная с великим расходом будет бесполезна. На сие его величество изволил сказать: „Я имею жать скирды великие, токмо мельницы нет, да и построить водяную и воды довольно в близости нет, а есть воды довольно во отдалении, токмо канал делать мне уже не успеть для того, что долгота жизни нашея ненадежна; и для того зачал перво мельницу строить, а канал велел токмо зачать, которое наследников моих лучше понудит к построенной мельнице воду привести“» (Татищев В. Н. Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете, 1887. Кн. I. C. 1–171. См. с. 110 [работа написана в 1733 году, впервые опубликована в Петербурге в 1787 году]).


[Закрыть], а основания для спешки, как показало время, у него были, поскольку после его смерти известный откат действительно имел место[147]147
  Нефедов С. А. Петр I: блеск и нищета модернизации… С. 68–70.


[Закрыть].

Император решает (возможно, сам, возможно, по чьей-либо подсказке), вопреки зарубежному опыту и советам иностранных ученых, пойти особым путем: создать одно многоцелевое научно-образовательное учреждение, т. е. объединить в одной структуре научную академию, университет и гимназию. По словам А. Ю. Андреева, «создатели [Академии] полагали: именно потому, что в России до сих пор не существовало научных и учебных заведений по европейским образцам, в ней и необходимо сделать нечто превышающее, соединяющее вместе эти образцы… Текст указа Петра I ясно говорит о том, что 28 января 1724 года было основано только одно высшее ученое учреждение России – Академия наук (а не Академия наук и Академический университет, как иногда пишут историки). Однако этой Академии, в отличие от европейских прообразов, были также приданы и образовательные функции. Ее образовательная часть и получила по „генеральному проекту“ название „университет“, хотя никакого самостоятельного устройства, отличного от Академии, не имела. Отождествляя Академию наук и университет, создатели проекта думали о том, „каким образом одним зданием обои намерения исполнить можно и не надобно особливые собрания сочинять“ (Уставы Академии наук СССР. С. 36)»[148]148
  Андреев А. Ю. Российские университеты… С. 206–207. Я не касаюсь здесь вопросов о соотношении петровского Академического университета и существующего с 1819 года Императорского Санкт-Петербургского университета и о том, можно ли считать 28 января 1724 года днем рождения последнего, поскольку вопросы эти чрезмерно увязаны с обстоятельствами, имеющими к науке весьма косвенное отношение (начало полемике было положено монографией: Марголис Ю. Д., Тишкин Г. А. Отечеству на пользу, а россиянам во славу. Из истории университетского образования в Петербурге в XVIII – начале XIX в. Л., 1988; критический анализ позиций авторов указанной монографии см.: Андреев А. Ю. О начале университетского образования в Санкт-Петербурге // Отечественная история. 1998. № 5. С. 62–73; Он же. Российские университеты… С. 202–232; Левшин Б. В. Академический университет в Санкт-Петербурге: Историческая справка // Отечественная история. 1998. № 5. С. 73–79; Кулакова И. П. Спор о первородстве: 275 лет Санкт-Петербургскому университету? // Вопросы истории естествознания и техники. 1999. № 3. С. 57–92). Замечу только, что в проекте «Первоначальное образование С. Петербургского университета», утвержденном Александром I (8 февраля 1819 года), сказано: «Главный Педагогический Институт приемлет отныне название Санкт-Петербургского Университета» (Полное собрание законов Российской Империи… Т. 36. С. 63–66; С. 63). И еще одно пояснение: Учительская семинария, переименованная в 1803 году в Учительскую гимназию, в 1804 году получила наименование Педагогического института, который 23 декабря 1816 года получил название Главного педагогического института, на основе которого и был организован Санкт-Петербургский университет.


[Закрыть].

Почему Петр пошел по пути создания такого монстра? Возможно, главнейшей причиной стали финансовые соображения: «И таким бы образом одно здание с малыми убытками (вспомним первую записку П. А. Курбатова. – И. Д.) тоеж бы с великою пользою чинило, что в других государствах три разные собрания чинят, ибо оная 1. Яко б совершенная Академия была, понеже довольно б членов о совершенстве художеств и наук трудились. 2. Егда оные же члены те художествы и науки публично учить будут, то подобна оная будет универзитету, и такую ж прибыль произведет. 3. Когда данные академикам младые люди, которым от Его Императорского Величества довольное жалование на пропитание определено будет, от них науку принявши и пробу искусства своего учинивши, младых людей в первых фундаментах обучать будут, то оное здание таково ж полезно будет, яко особливое к тому сочиненное собрание, или гимназиум»[149]149
  Уставы Академии наук СССР… С. 32–33.


[Закрыть].

Таким образом, Петр, как бы мы сейчас сказали, решил создать эффективный («с малыми убытками» – «с великою пользою») научно-учебный комплекс («однем зданием обои намерения исполнить можно и не надобно особливые собрания сочинять»[150]150
  Там же. С. 36.


[Закрыть]), в котором, однако, главная роль отводилась ученому «социетету» и который был назван «Академией» на манер Парижской академии наук («понеже сие учреждение такой Академии, которая в Париже обретается, подобно есть (кроме сего различия и авантажа, что сия Академия и то чинит, которое универзитету или коллегии чинить надлежит)»)[151]151
  Там же. С. 33.


[Закрыть].

Далее в ГП было сказано, что «науки, которые в сей академии могут учены быть» делятся на три класса:

1. Науки математические (арифметика, алгебра, геометрия, астрономия, география, навигация и механика).

2. Физика экспериментальная и теоретическая, анатомия, химия и ботаника.

3. «Гуманиора» («элоквенция и студиум антиквитатис», «гистория древняя и нынешняя», «право натуры и публичное, купно с политикою и этикою (ндравоучением)»)[152]152
  Там же. С. 33–34.


[Закрыть].

Первоначально предусматривалось, что в первом и втором классах будут по 4 академика, в третьем – 3.

Кроме того, нужно было определить местопребывание Академии. Сначала для нее временно был отведен дворец, конфискованный у осужденного вице-канцлера барона Петра Павловича Шафирова (1669–1739), который в свое время написал, что Петр «сочинил из России самую метаморфозис, или претворение»[153]153
  Разсуждение какие законные причины Его Величество Петр Великий: к начатию войны против короля Карола 12 Шведского 1700 году имел, и кто из сих обоих потентатов, во время сей пребывающей войны, более умеренности и склонности к примирению показывал, и кто в продолжении оной, с толь великим разлитием крови Християнской и разорением многих земель, виновен, и с которой воюющей страны та война по правилам Християнским и политичных народов более ведена: с соизволения Его Императорского Величества Всероссийского собрано и на свет издано, в Царствующем Санкт-Питербурхе лета Господня 1716 года. А напечатано 1717. (Разд. пагинация). Дедикция. С. 9.


[Закрыть]. Дворец этот находился на Петербургском острове, в непосредственной близи от дворца (домика) Петра I и был одним из самых роскошных в петровской столице. Дом был выделен для Академии наук в марте 1724 года, но Блюментросту пришлось приложить немало стараний, чтобы освободить дворец от проживавших там лиц. 30 апреля 1725 года он писал императрице Екатерине I: «Болшая часть профессоров и студентов… не умедля сюда прибыть имеют; того ради надобно дом Господина Барона Шафирова… в котором ныне три или четыре обретаются канцелярии, опростать и как надлежит починить»[154]154
  СПФ АРАН. Ф. 3. Оп. 1. Д. 1. Л. 161.


[Закрыть]. В июне 1725 года в шафировском дворце стали селиться прибывающие академики. Однако в феврале 1726 года Блюментросту пришлось возобновить хлопоты о выселении из дома оставшихся неакадемических жильцов, в частности караульных солдат из ведомства высшего суда, которые, по его словам, «шумом своим в учении чинят помеху»[155]155
  Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 81.


[Закрыть]. Заседания проводились в угловой комнате за круглым столом, накрытым зеленой скатертью, дважды в неделю, – по вторникам и пятницам, – с 4 часов пополудни и продолжались 2–3 часа.

Летом 1725 года Екатерина I передала Академии недостроенный дворец скончавшейся в 1723 году царицы Прасковьи Федоровны, вдовы Иоанна Алексеевича (Ивана V). Дворец Прасковьи Федоровны находился на месте Южного пакгауза Биржи (ныне там размещается Зоологический музей РАН). Переезд Академии в этот дворец состоялся только весной 1728 года. На противоположном берегу Невы в доме казненного в марте 1718 года боярина Александра Васильевича Кикина (Кикины палаты, совр. адрес: Ставропольская ул., 9) разместились Библиотека и Кунсткамера, а поблизости в нанятых частных домах были приготовлены квартиры для семейных академиков[156]156
  В одном из таких домов (в доме генерал-лейтенанта М. А. Матюшкина) поселился Ж.‐Н. Делиль и оборудовал в этом доме небольшую обсерваторию. Затем в том же доме поселился академик Байер с семьей.


[Закрыть]. Таким образом, неподалеку от Смольного двора образовался своего рода академический городок. А для удобства сообщения между ним и академическими строениями Васильевского острова Академия купила в апреле 1725 года четырехвесельный ялбот и наняла гребцов[157]157
  Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 81.


[Закрыть].

Чем же должны были заниматься академики? В ГП по этому поводу сказано ясно: «Все, что в науках уже учинено – розискивать; что к изправлению или прирощению оных потребно есть – производить; что каждый в таком случае изобрел – сносить и тое секретарю вручать, который тогда понужден будет оное, когда надлежит, описать»[158]158
  Уставы Академии наук СССР… С. 34.


[Закрыть]. Кроме того, академики должны были составлять «экстракты» из иностранной литературы по их специальностям, а также изготовить «систем» (курс, обобщающую монографию) по своей науке. Как «социетет персон, которые для произведения наук друг друга вспомогать имеют», члены Академии должны еженедельно собираться и на своих заседаниях выступать с мнениями и советами.

Академия также «повинна все декуверты» в области разных наук «розсматривать и свою апробацию откровенно о том сообщать, сиречь: 1) верны ли оные изобретения, 2) великой ли пользы суть или малой, 3) известны ли оные прежде сего бывали или нет»[159]159
  Там же. С. 35.


[Закрыть]. Естественно, академики должны были выполнять правительственные поручения, готовить курсы своих наук, которые будут затем печататься на латинском языке и переводиться на русский на пользу «российского народу» (для чего в каждом классе Академии предусматривались должности переводчиков), а также участвовать в трех ежегодных публичных собраниях с «разговорами из своей науки»[160]160
  Там же.


[Закрыть]. Таким образом, значительная часть времени академиков должна быть посвящена учебной и экспертно-реферативно-информационной деятельности. Но о главной функции Академии (как она понималась в Западной Европе) – развивать сами науки – в ГП сказано довольно глухо.

В целом же об Академии в ГП было заявлено: «Чтоб сие здание непременно и полезно было, то имеет оное токмо под ведением императора, яко протектора своего, быть и само себя править, еже учиняется, когда из оных или непременный президент или попеременно один другому каждый год или полгода выбирается»[161]161
  Там же. С. 38.


[Закрыть]. Иными словами, идея Петра состояла в следующем: Академия должна быть самоуправляемой во всем, что касается научных вопросов и контролироваться императором через назначенных им лиц («надлежит учинить директора и двух товарищей и одного камисара над деньгами»[162]162
  Там же. С. 39.


[Закрыть]), которые следили бы за обеспечением «храма науки» и его жрецов всем необходимым[163]163
  «Ученые люди, которые о произведении наук стараются, обычайно мало думают на собственное свое содержание, того ради потребно есть, чтоб Академии кураторы непременные определены были, которые бы на оную смотрели, о благосостоятельстве их и надобном приуготовлении старались, нужду их императору при всех оказиях предлагали и доходы в своем ведении имели», ведь ученые «все такие люди суть, которым жалованием своим жить надобно…» (Там же. С. 39).


[Закрыть], а также за расходованием средств.

Казалось бы, неплохо задумано. Однако у правителя (любого!) кроме Академии есть много других важных и неотложных дел (охота, балы, ассамблеи, театральные представления, военные учения и т. д.), что, кроме всего прочего, означало сильную зависимость Академии не только и даже не столько от ее высочайшего «протектора», сколько от: а) назначенных им «кураторов» (т. е. внешней бюрократии) и б) от академической администрации (т. е. от бюрократии внутренней). Иными словами, успех академического проекта зависел от:

– личных качеств представителей внутриакадемической бюрократии, ее «топ-менеджеров» (президента, директора и особенно, как выяснилось, главы Канцелярии, т. е. тех, у кого были реальные рычаги управления и свобода в принятии решений);

– личных качеств академиков и их «социетета» как целого (т. е. когнитивного потенциала академиков, их адаптационных возможностей, их сплоченности и твердости в отстаивании научных и корпоративных норм и ценностей и т. д.) и

– характера внеакадемического окружения, в первую очередь – от степени заинтересованности властей в результативности Академии или, как минимум, в осознании ее необходимости, хотя бы как элемента государственного декора.

Причем если «протектор» менялся, то с ним менялись и государственные приоритеты (скажем, если для Петра состояние армии и флота были на первом месте в перечне его державных забот и интересов, то в послепетровское время их рейтинг в иерархии монарших приоритетов заметно понизился, а про Академию наук и говорить не приходится). Таким образом, уже изначально Академия оказывалась заложницей политической ситуации и интриг, а также личности монарха. В действительности же ситуация, в которую попала Академия после смерти Петра I, оказалась худшей из возможных (о чем см. далее).

Теперь о материальном обеспечении академиков. Поскольку Академия состояла из приглашенных иностранных ученых, в ГП было резонно замечено: «Трудно поверить, чтоб кто охоту имел в службе чюжого государя то прожить, что он в своем отечестве имеет»[164]164
  Уставы Академии наук СССР… С. 39.


[Закрыть]. Но когда речь зашла о конкретных суммах, стилистика ГП наполнилась некой элегической неопределенностью: «Однакожде все тое без 20 000 рублев зачать невозможно». Петр на полях сделал запись, которая вносила ясность: «Доход на сие определяетца 24 912 рублев, которые збираютца з городов Нарвы, Дерпта, Пернова и Анесбурха, таможенных и лицентных»[165]165
  Там же. Причем сначала Петр написал «24 000» рублей, а потом исправил на бóльшую сумму. Указанные города после Северной войны стали пограничными, через них шла внешняя торговля, а следовательно, и таможенные сборы.


[Закрыть]. Вот так! С точностью до рубля! Далее я еще вернусь к вопросу об окладах академиков.

Здесь уместно напомнить, что до 1747 года Академия существовала без Регламента (Устава). Правда, в сентябре 1725 года была сделана попытка его создания. В журнале Академии 20 сентября было записано: «Сегодня изготовлен регламент на немецком языке, в нем установлено по два заседания Конференции в неделю и т. д.». Через неделю, 27 сентября, русский перевод Регламента был передан в Сенат. Документ этот не был утвержден, однако «многие его пункты прочно вошли в практику Академии, соблюдались до принятия Регламента 1747 года, а некоторые перешли и в него»[166]166
  Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 83.


[Закрыть]. Я не буду останавливаться на рассмотрении проекта Регламента 1725 года[167]167
  См. подр.: Там же. С. 83–88.


[Закрыть], отмечу только, что штатные изменения, имеющиеся в этом Регламенте по сравнению с ГП, отражали реальный состав профессоров[168]168
  В Регламенте члены Академии именовались не академиками, как в ГП, но профессорами, и в 1720–1740‐х годах такое наименование стало общеупотребительным.


[Закрыть], часть из которых уже прибыла в Петербург, а часть должна была вскоре приехать. В частности, относительно первого класса в Регламенте было уточнено, что один профессор механики будет ее «публично» преподавать, а другой – обучать практической математике с помощью «приватного остроумия», а также наставлять к «изобретению и деланию машин» (видимо, с помощью его же). Во втором классе была добавлена «физиология, к правилам математическим припряженная», а в третьем – преподавание метафизики, логики, «морального учения и политики, философским образом учимой»[169]169
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 85.


[Закрыть]. Впрочем, реальный состав Академии не соответствовал в полной мере ни штату, намеченному в ГП, ни уточненному в проекте Регламента 1725 года.

Кроме того, следует заметить, что и до утверждения Регламента (1747) академики в переписке и академическая администрация в определенных ситуациях ссылались на положения проекта Регламента 1725 года (иногда датируя его 1726 годом) и на ГП (выдавая его за Регламент). Приведу один выразительный пример из «Летописи РАН»:

«7 сентября [1730]

Академия направила в контору Юстиц-коллегии промеморию-протест против того, что посылаемые этой конторой солдаты забирают „с сыскными памятьми“ академических служащих, в то время как по „Регламенту“ 1726 года Академия подведомственна только императрице и никто не вправе призывать к суду ее членов и служащих без ее ведома, а только сама Академия, „по известию уразумев дело, виноватых имеет к суду отослать“»[170]170
  Летопись Российской Академии наук. Т. I. СПб., 2000. С. 91–92.


[Закрыть].

Многолетнее функционирование Академии без формально утвержденного Регламента (Устава) – не чисто российская специфика. К примеру, Парижская академия наук свое первое официальное собрание провела 22 декабря 1666 года, тогда как ее состав и полный перечень правил с указанием обязанностей ее членов был определен Регламентом, утвержденным только в 1699 году. Однако между французской и российской ситуациями – казалось бы, сходными – есть тонкое различие. В «безрегламентное» тридцатилетие существования Парижской академии шло упорное состязание двух идеологий: первая (Шарль Перро) отстаивала энциклопедическую модель академии с различными отделениями и с акцентом на синтезе знаний (тогда в Академию следовало принимать не только узких специалистов, но и эрудитов), другая (поддерживаемая в правительственных кругах) – ставила во главу угла экспертную функцию академического сообщества, т. е. акцентировала практическую пользу учреждения, что предполагало формирование академического штата из специалистов в конкретных областях знаний. В итоге Устав 1699 года стал компромиссом, с некоторым перевесом второй позиции, что естественно для государственной академии. В России же ситуация иная. Уже через три года после основания петербургского «храма науки», как писал П. Пекарский, «в правительственных сферах до такой степени позабыли об Академии, что ассигнованные на нее Петром Великим деньги в 1728 году (когда, напоминаю, двор переехал в Москву, прихватив с собой Блюментроста. – И. Д.) остались невысланными, почему все служащие в ней до августа месяца не получили ни копейки жалованья»[171]171
  Пекарский П. История… Т. 1. С. 22.


[Закрыть]. 29 марта 1731 года Шумахер в панике пишет Блюментросту в Москву: «Вследствие задержек в получении денег каждый недоволен и бранчлив, и я действительно опасаюсь, что нельзя будетъ скоро поправить такого несчастия, а также предупредить всеобщего возстания и полнейшего распадения Академии»[172]172
  Там же. С. xliv – xlv.


[Закрыть]. По свидетельству секретаря прусского посольства в Петербурге, «после смерти Петра I большинство сенаторов считали ее [Академию наук] бесполезным и плохо обдуманным делом, не приносящим никакой пользы стране, и они предпочли бы сберечь деньги, которые издерживались на нее»[173]173
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 160.


[Закрыть]. Какая там борьба идеологий!

«Рай для ученых»

28 января 1725 года, в разгар событий по реализации сенатского Указа о создании Академии наук, скончался Петр I. Смена власти в целом прошла спокойно. Как выразился С. М. Соловьев, «шалостей не было». «Вельможи хотели управлять при женщине и теперь действительно управляли. В ночь на 28 января много было говорено в пользу Екатерины, в пользу ее мужества и способностей правительственных, которые были развиты под руководством великого человека, не имевшего от нее тайн государственных. Но… мы должны заметить, что знаменитая ливонская пленница принадлежала к числу тех людей, которые кажутся способными к правлению, пока не принимают правления. При Петре она светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницею; у нее доставало уменья держать себя на известной высоте, обнаруживать внимание и сочувствие к происходившему около нее движению»[174]174
  Соловьев С. М. История России… Кн. IX (Т. 17–18). Т. 18. Гл. 4. С. 560, 567.


[Закрыть]. Впрочем, для «учинения» Академии было и того довольно. Правительство Екатерины I твердо решило завершить процесс формирования этого учреждения, начатый покойным императором.

2 февраля 1725 года А. Г. Головкин, русский посланник в Берлине, запросил, остаются ли в силе после смерти Петра I поручения по Академии, на что Л. Л. Блюментрост сообщил ему и Б. И. Куракину (русскому послу в Париже), что императрица приказала «удвоить старания, чтобы привести Академию в должное состояние»[175]175
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 73.


[Закрыть].

25 февраля 1725 года Екатерина подписала Указ, в котором по поводу Академии было сказано: «И понеже Мы всемерно желаем все дела, зачатые трудами е. в., а особливо оное, яко зело надобное дело, в пользу государственную, на том же основании, действительно исполнить»[176]176
  Цит. по: Копелевич Ю. Х. Возникновение научных Академий. Л., 1974. С. 194.


[Закрыть]. Указ был немедленно отправлен Б. И. Куракину и А. Г. Головкину, чтобы те заверили иностранных ученых, заключивших контракты или готовых это сделать, что в Петербурге для них все будет должным образом подготовлено и их примут наилучшим образом.

Итак, в течение 1725 года в Петербург прибыли первые академические контрактники, первые члены Академии наук и художеств. В замечательной статье Н. И. Кузнецовой сказано: «Их было 16 человек: 1 француз, 3 швейцарца, остальные – немцы»[177]177
  Кузнецова Н. И. Социальный эксперимент Петра I… С. 52.


[Закрыть]. Уточняю: если считать только прибывших профессоров (академиков), то их в 1725 году было 7 – немец Христиан Мартини (Christian Martini; 1699–1739) приехал 1 июня; швейцарец Якоб Герман (Jakob Hermann; 1678–1733) и немец Георг Бернгард Бюльфингер (Georg Bernhard Bülfinger; 1693–1750) – 31 июля; в июле же в столицу прибыл немец Иоганн Петер Коль (Johann Peter Kohl; 1698–1778), швейцарцы братья Николай и Даниил Бернулли (Nikolaus II Bernoulli; 1695–1726; Daniel Bernoulli; 1700–1782) – 27 октября; и немец Иоганн Георг Дювернуа (Johann Georg Duvernoy; 1691–1759), чудом избежав кораблекрушения, добрался до Петербурга 17 декабря[178]178
  На первых заседаниях Конференции могли присутствовать лишь пять профессоров: Герман, Бюльфингер, Мартини, Коль и Гольдбах. Братья Бернулли, как и Делиль со своим младшим братом Людовиком Делилем де ла Кройером и механиком Виньоном, были в пути.


[Закрыть].

В качестве студентов приехали вместе с Я. Германом – Фридрих Христофор Майер (Friedrich Christoph Mayer; 1697–1729), Христофор (Христиан) Фридрих Гросс (Christian Friedrich Gross; 1696?–1742) и Г. Э. Ортгизе (Heinrich Ernst Ortgiese (первые двое 24 ноября 1725 года были произведены в экстраординарные профессора[179]179
  Что было сделано в соответствии с неутвержденным Регламентом 1725 года, а не ГП, в котором должность экстраординарного академика (профессора) не предусматривалась. Параграф же 37 этого Регламента позволял отличившимся студентам присваивать звание экстраординарного профессора, с прибавлением жалованья, и право читать публичные лекции.


[Закрыть]), Х. Мартини привез с собой студентов К. Ф. Шеслера (Carl Friedrich Schessler) и А. Б. Крамера (Adolph-Bernhard Cramer), И. Коль – студента Л. И. Блиду (Leopold Joseph Blida), а И. Дювернуа – Георга Вольфганга Крафта (Georg Wolfgang Krafft; 1701–1754) и Иосию Вейтбрехта (Josias Weitbrecht; 1702–1747), который по приезде стал адъюнктом[180]180
  Точнее, «помощником». Термин «адъюнкт» (взятый из лексики штатного расписания Парижской академии наук) до 1728 года не употреблялся. Помощников выбирали из числа студентов, и в их обязанности входило преподавание в Академической гимназии.


[Закрыть] философии и математики. 5 ноября 1725 года в Петербург приехал Герард Фридрих (позднее, после принятия русского подданства – Федор Иванович) Миллер (Gerhard Friedrich Müller; 1705–1783), который сначала был оформлен студентом Академии, но в том же году получил звание адъюнкта. Он должен был прибыть раньше, с Колем, но решил не торопиться, дождаться от Коля известий об условиях жизни в России. Коль написал, что в Петербурге живется так же хорошо, как в Германии, да и библиотека прекрасная.

28 июля 1725 года по собственной инициативе, не получив ни приглашения, ни дорожных денег, в Петербург прибыл уроженец Кенигсберга и питомец тамошнего университета Христиан Гольдбах (Christian Goldbach; 1690–1764)[181]181
  Кстати, именно ему первому пришла в голову мысль рекомендовать в Петербургскую академию братьев Бернулли, а уже потом ее подхватили другие (И. Г. Доппельмейер и Х. Вольф). Подр. см.: Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 74–76.


[Закрыть]. Приехавшие вскоре, 31 июля, Герман и Бюльфингер представили Гольдбаха Блюментросту, и тот, оценив его разностороннюю образованность, предложил ему службу в Академии. Однако Гольдбах «отказался от профессорской деятельности, так как не имел желания читать лекции. Он обязывался заниматься математикой и писать историю Академии на основании ее мемуаров. Хотя слово „конференц-секретарь“ здесь не было сказано, фактически Гольдбаху предназначалась именно такая роль»[182]182
  Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 78.


[Закрыть].

Первый официальный контракт был заключен Л. Блюментростом (по указанию Петра) 1 сентября 1724 года с Иоганном Христианом Буксбаумом (Johann Christian Buxbaum; 1693–1730), которому никуда ехать было не нужно, поскольку он уже четыре года служил в Медицинской коллегии и читал курс ботаники для изучавших медицину слушателей, а также участвовал в устроении ботанического сада на Аптекарском острове. Согласно этому контракту, Буксбаум обязан был «совершить экспедицию в Турцию и Персию, а по возвращении заведовать Ботаническим садом Академии и преподавать ботанику, получая жалованье в размере 500 руб. в год»[183]183
  Летопись Российской Академии наук… Т. 1. С. 35.


[Закрыть]. Буксбаум выехал из Петербурга в составе русского посольства и вернулся в столицу только в январе 1727 года.

Жозеф Николя Делиль (Joseph-Nicolas De L’Isle; 1688–1768) прибыл в Петербург вместе со своим братом Людовиком Делилем де ла Кройером (Louis de l’Isle de la Croyère; ок. 1685–1741) и механиком Пьером Виньоном (Pierre Vignon) в середине февраля 1726 года. Тогда же приехал Готлиб Зигфрид Байер (Gottlieb Siegfried Bayer; 1694–1738), а позднее, 24 июня, – Иоганн Симон Бекенштейн (Johann Simon Beckenstein; 1684–1742) и 2 июля – Иоганн Георг Лейтман (Johann Georg Leutmann; 1667–1736)[184]184
  О М. Бюргере упомянуто выше.


[Закрыть].

Что касается «качества» первых научных колонистов, то в доэйлеровский период существования Академии[185]185
  Леонард Эйлер прибыл в Петербург 24 мая 1727 года, но эйлеровский период в истории Академии, разумеется, начался позже, когда появились первые печатные работы молодого ученого и стал расти его научный авторитет, что произошло в 1728–1730 годах.


[Закрыть] следует выделить прежде всего братьев Бернулли (особенно Даниила), Я. Германа, Ж. Делиля, Г. Байера и Г. Мюллера, остальные при всех их достоинствах и заслугах были, так сказать, dii minorum gentium. Но для Академии как внешнеполитического проекта это был блестящий состав.

Кроме того, то были в основном люди не старые даже по понятиям XVIII столетия. В 1727 году, когда Л. Эйлер прибыл в Петербург, ему было 20 лет, Я. Герману – 49, Г. Бюльфингеру – 34, Г. Миллеру – 22, И. Гмелину – 18, Н. Бернулли – 32, Д. Бернулли – 27, И. Вейтбрехту – 25, Х. Гольдбаху – 37. Ж.‐Н. Делилю – 39, Г. Байеру – 33. Средний возраст академиков на 1727 год составлял 30,5 года.

Здесь уместно также привести тонкое и важное наблюдение А. Ю. Андреева по поводу кадрового состава Василеостровского «храма науки»:

«…хотя именно последняя (т. е. Парижская академия наук. – И. Д.), как подчеркивалось в проекте, послужила основным образцом при создании Академии наук в Петербурге, но ее конкретное наполнение, напротив, черпалось из немецких университетов, представлявших во многом противоположную по формам организации ученую среду.

Действительно, приехавшие немцы еще не могли быть связаны с „модернизированными“ университетами, первый из которых в Галле только начал развиваться, а потому пока не давал своих питомцев для других школ. Единственным выходцем из Галле в составе Академии наук был И. X. Буксбаум (ученик авторитетнейшего профессора-медика Ф. Гофмана, одного из учителей Л. Л. Блюментроста), однако его приняли туда в силу того, что уже с 1721 году он служил в Петербурге в качестве ботаника при Медицинской канцелярии. Большинство же академиков, специально приглашенных из Германии, представляли старые немецкие университеты с глубоко укорененным средневековым корпоративным строем»[186]186
  Андреев А. Ю. Российские университеты… С. 215.


[Закрыть].

Теперь – об условиях работы и жизни академиков. Прежде всего следует отметить, что те без малого 25 тысяч рублей, которые Петр выделил на Академию наук, составляли мизерную долю государственного бюджета (0,27 %)[187]187
  Госрасходы в 1725 году составили 9 миллионов 140 тысяч 900 рублей (5 миллионов 119 тысяч на армию, 1 миллион 422 тысячи на флот, 675 тысяч на центральное и местное управление, 743 тысячи на Коллегию иностранных дел, 697 тысяч на разного рода строительные работы, 351 тысяча на двор и только 100 тысяч на Академию наук, Морскую академию, различные школы и Медицинскую канцелярию). См.: Кирилов И. К. Цветущее состояние всероссийского государства, в каковое начал, привел и оставил неизреченными трудами Петр Великий, отец отечествия, император и самодержец всероссийский, и прочая, и прочая, и прочая: собрано трудами статского советника и бывшего в Сенате обер-секретаря г. Ивана Кирилова, из подлиннейших сенатских архивов в феврале месяце 1727 г.: Кн. 1–2. Кн. 2. М.: Университетская типография, 1831. С. 135–155; Троицкий С. М. Финансовая политика русского абсолютизма в XVIII веке. М., 1966. С. 222–226.


[Закрыть], так что преодоление научной отсталости России для казны было делом отнюдь не разорительным (не сравнить с нынешними расходами!). Но эта сумма обеспечивала вполне приличное жалованье академикам и персоналу: в 1730–1740‐х годах размер оклада академических профессоров варьировал в диапазоне от 500 до 1800 рублей в год (в зависимости от личной известности и влиятельности)[188]188
  Беспятых Ю. Н. Петербург Анны Иоанновны в иностранных описаниях: Введение. Тексты. Комментарии. СПб., 1997. С. 179.


[Закрыть]. Кроме того, каждому академику полагались квартира, дрова и свечи.

Слегка детализируем картину: много это или мало? Рабочие столичных предприятий (ученики и мастеровые казенных и частных мануфактур) зарабатывали в то время в среднем около 30 рублей в год; армейский полковник получал в год 381 рубль (если русский) и 600 рублей (если иностранец); президент коллегии и генерал-майор – 1058 (если русский), 1800 (если иностранец) (без рациона за денщиков).

Теперь немного о ценах: пуд ржаной муки стоил 27 копеек, пшеничной – 40 копеек, масла коровьего – 1 рубль 30 копеек, лучшей говядины – 80 копеек, сала, ветчины, свинины – 1 рубль 20 копеек, сельди – 20–40 копеек, сахара – 8 рублей, кофе – 15 рублей. Таким образом, при жалованье 500 рублей в год далеко не самый высокооплачиваемый пролетарий умственного труда (скажем, И. Х. Буксбаум) мог в месяц купить (или – или): 2528 кг ржаной муки, 853 кг говядины, 569 кг свинины или ветчины, 1706–3413 кг сельди, 64,8 кг сахара, 45,5 кг кофе (конечно, это не сравнить с современностью, когда при зарплате 40 тысяч рублей в месяц сотрудник может купить на них около 80 кг говядины, а уж селедки…!!!!).

Теперь о том, кому сколько платили (по данным на 1725–1726 годы; цифры могли меняться в зависимости от состояния финансов Империи):

– профессора: Ж.‐Н. Делиль – 1800, Я. Герман – 1500, секретарь и библиотекарь И. Д. Шумахер – 1200; И. Г. Лейтман – 900; И. С. Бекенштейн, Г. Б. Бюльфингер, И. Г. Дювернуа, Д. Бернулли, Т. З. Байер, Х. Гольдбах – 800; И. П. Коль, Х. Мартини – 600, И. Х. Буксбаум – 500;

– адъюнкты и экстраординарные профессора: Х. Ф. Гросс, Ф. Х. Майер, Л. Делиль де ла Кройер, Л. Эйлер – 300 (столько же получал коллежский асессор-иностранец)[189]189
  Материалы для истории Императорской Академии наук: В 10 т. Т. 1. СПб., 1885–1900. С. 273, 275; Писарькова Л. Ф. Государственное управление России с конца XVII – до конца XVIII в.: Эволюция бюрократической системы. М., 2007. С. 312.


[Закрыть].

Что касается жилищных условий, то здесь все складывалось по-разному. Многие ученые, особенно в первые 5–10 лет существования Академии, были довольны предоставленным им жильем. Но некоторым не повезло. «А что до моего жилища касается, – сообщал в 1732 году в Сенат профессор И.-Г. Лейтман, – …[то] оное библиотекариус [Шумахер] всегда до окончания 1730 году мне нанимал. А… та наемная квартира зело была ветха, и затем оную согреть невозможно было, отчего я, шестидесятипятилетний муж, вздравии своем признал великую слабость, да к тому ж во всю зиму ничего работать не мог…»[190]190
  Материалы для истории Императорской Академии наук… Т. 2. С. 210.


[Закрыть] Лейтман за время службы в Петербурге сменил четыре квартиры и в момент написания своего «доношения» находился под угрозой выселения: «Не знаю, куда мне с[о] скарбом своим деваться…»[191]191
  Там же. Т. 211.


[Закрыть] – заканчивает он свою жалобу. В аналогичном положении оказались профессора И. Вейтбрехт, И.-Х. Гебенштрейт и др. Правда, Лейтману в итоге повезло: в 1733 году он, по именному указу, был отправлен в Москву, где успешно работал «по монетному делу».

Далее, штату Академии было обеспечено «анклавное» существование, ученые были по возможности изолированы от неповторимого колорита российских реалий. «Дом академический, – гласил указ императора, – домашними потребами удостачить… кормить [академиков] в том же доме, дабы, ходя в трактиры и другие мелкие домы, с непотребными обращаючись, не обучились их непотребных обычаев, и в других забавах времени не теряли бездельно, понеже суть образцы такие: которые в отечестве своем добронравны, бывши (т. е. общаясь. – И. Д.) с роскошниками и пьяницами, в бездельничестве пропали и государственного убытку больше, нежели прибыли, учинили»[192]192
  Материалы для истории Императорской Академии наук… Т. 1. С. 107–108.


[Закрыть]. Поэтому семейные академики по прибытии нашли в своих погребах месячный, весьма обильный запас продовольствия (включая и вино), оставленный, чтобы их «невзачет кушеньем довольствовать», а для холостых устроили коллективное питание. «В совместном питании при Академии Блюментрост видел не только удобство для ее членов, но и способ защитить их нравственное здоровье и трудоспособность от соблазнов большого города»[193]193
  Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 82. В июне 1725 года Академия приняла на службу эконома Матиаса Фельтена, отца известного архитектора Юрия Матвеевича (Георга Фридриха) Фельтена (Georg Friedrich Veldten; 1730–1801) и дальнего родственника Иоганна Фельтена – обер-кухмейстера Петра I, «для приготовления пищи академикам» (Там же).


[Закрыть].

Правда, с академиками приходилось вести воспитательную работу, поскольку молодые служители храма науки своим неразумным поведением и непониманием того, что Россия – не Западная Европа, могли вызвать неприятие местного населения, а это могло сильно повредить репутации Академии в целом. К примеру, некоторые профессора (Коль и Мартини), войдя в русскую церковь, «вели себя там не так смиренно, как того требовало достоинство Академии и уважение к святости места». Пришлось провести с ними (притом публично) профилактическую беседу. Были случаи стычек и потасовок в трактирах и тавернах профессоров с людьми низкого звания. Блюментросту пришлось жестко реагировать на подобные факты, предупредив импортную ученую братию: те, кто «дадут повод жителям этого города жаловаться на Академию или дурно думать о ней, навсегда будут исключены из разряда академиков»[194]194
  Протоколы заседаний Конференции Императорской Академии наук с 1725 по 1803 гг. Т. I. СПб., 1897–1911. С. 4.


[Закрыть].

Прибывших академиков встречали весьма радушно. 15 августа 1725 года императрица устроила для них роскошный прием в своем летнем дворце. «Блюментрост сначала провел профессоров по саду и показал им великолепные фонтаны и скульптуры, затем гофмаршал Олсуфьев приветствовал их от имени императрицы, князь Меншиков подвел к ним юного царевича со словами, что вверяет им его образование. Потом их повели в царские покои, где за столом стояла Екатерина I, обе ее дочери, герцог Голштинский (муж Анны Петровны) и другие знатные особы. Здесь Герман и Бюльфингер произнесли речи, причем речь Германа переводил (с французского. – И. Д.) Блюментрост, немецкая речь Бюльфингера была понята без перевода. Герман очень понравился всем изяществом манер, а речь Бюльфингера показалась слишком напыщенной и отдающей школьной риторикой. Затем профессоров ожидало в соседней комнате угощение»[195]195
  Копелевич Ю. Х. Основание Петербургской Академии наук… С. 83.


[Закрыть]. Г. Миллер писал впоследствии, что Академия «при своем начале такой чести удостоилась, что самый знатный посол не мог бы пожелать приема более пышного и благосклонного (eine solche ehre genoss die academie bei ihrem anfange; eine audienz, die der vornehmste gesandte nicht prächtiger, nicht gnädiger wünschen konnte)»[196]196
  Müller G. F. Nachrichten… S. 70.


[Закрыть]. В торжественности и роскоши приема ученых российская власть превзошла все иноземные правительства, впрочем, как вскоре выяснилось, при полном равнодушии к их судьбам и к науке. Знаковый жест власти! Упаковка создает продукт.

С не меньшей помпой прошло и первое публичное собрание Академии 27 декабря 1725 года, на котором присутствовало около 400 человек: двор, вся петербургская знать, дипломаты, Сенат и Синод (Die Kaiserin Catharina, правда, отсутствовала). Академик Бюльфингер выступил с пространной речью, в которой рассказал об истории академий от Платона до Прусского королевского научного общества. Трудно сказать, какая часть аудитории поняла этот латинский спич Бюльфингера, но, как меланхолично заметила в свое время Ю. Х. Копелевич, «со временем, возможно, появятся статистические данные»[197]197
  Копелевич Ю. Х. Удалось ли Петру I… С. 151.


[Закрыть]. Но важно не это. Важно, что присутствующие дипломаты все поняли и заграница оценила! Речь Бюльфингера была вскоре опубликована в Кенигсберге и стала первым изданием Петербургской академии наук.