Текст книги "Остров концентрированного счастья. Судьба Фрэнсиса Бэкона"

«Защитником я прихожу на суд, чтобы служить враждебной стороне»[394]394
  Шекспир У. Сонеты (35). Пер. С. Маршака.


[Закрыть]

11 февраля Ф. Бэкон был вызван в Тайный совет, где узнал, что его включили в состав комиссии по расследованию мятежа. Комиссия разделилась на небольшие группы и работала в течение семи дней. Главная задача всех групп – допрос свидетелей. Группа, в состав которой были включены Бэкон и генеральный атторней Э. Кок, должна была допросить Саутгемптона и Эссекса.

Таким образом, Фрэнсис попал в трудное положение: с одной стороны, он должен был исполнить свой долг, выступая в роли беспристрастного следователя, с другой – выступить против Эссекса, своего многолетнего патрона, которому был многим обязан. Сам Бэкон позднее писал, что старался «исполнить свой долг… честно, не увиливая (without prevarication); но что касается моего усердия в этом деле, то, клянусь Богом, я никогда не позволял ни королеве, ни кому-либо другому использовать меня в качестве свидетеля или допрашиваемого в этом деле, которое было просто возложено на меня и на других»[395]395
  Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 158.


[Закрыть].

Высказывались предположения, что Бекон согласился участвовать в процессе в обмен на гарантию неприкосновенности для его брата, который был тесно связан с Эссексом. Действительно, Энтони не был ни арестован, ни допрошен. Однако его могли просто не рассматривать как участника заговора, поскольку он был парализован и дистанцировался от графа ранее, после событий 1600 года. В мае 1601 года Энтони Бэкон скончался.

19 февраля 1601 года Эссекс и Саутгемптон были доставлены в Вестминстер-холл, где предстали перед лордом-казначеем, председателем суда, и двадцатью пятью пэрами Англии (девятью графами и шестнадцатью баронами)[396]396
  Подр. см.: Criminal Trials. Vol. 1. P. 277–388.


[Закрыть]. Главным обвинителем выступил Э. Кок, утверждавший, что конечной целью Эссекса было убийство королевы.

Граф горячо протестовал, говоря, что «никогда не желал вреда своей государыне». В ответ Кок напомнил ему о «маленькой черной сумке», которую граф носил с собой и в которой содержался план всего заговора. Да, Эссекс уничтожил содержимое сумки, но Кок из показаний арестованных сообщников графа знал все детали. Он знал, что граф намеревался внезапно захватить двор и расставить по местам своих людей: на воротах должен был стоять сэр Кристофер Блаунт, в холле – сэр Джон Дэвис, в залах – сэр Чарльз Дэнверс, а сам Эссекс намеревался «захватить священную особу Ее Величества (to take possession of her Majesty’s sacred person)» и потребовать от нее созыва парламента[397]397
  Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 217.


[Закрыть].

Однако, несмотря на мощный натиск Кока, обвинение вскоре пошло вкось. Уже показания первого свидетеля по делу были опротестованы Эссексом (получившим право оспаривать каждый пункт обвинения) как ничем не обоснованные. Далее Эссекс утверждал, что запер лордов в своей библиотеке ради их же безопасности, поскольку многие собравшиеся в его доме вели себя очень агрессивно. А в Сити он направился из опасения, что будет захвачен его противниками, если выполнит приказ лордов явиться на заседание Тайного совета.

Тогда были зачитаны показания сэра Фердинандо Горджеса, рассказавшего о собраниях в Друри-хаусе, на которых обсуждался поход в Сити и последующий захват Тауэра и Уайтхолла. Получалось, что действия Эссекса 8 февраля отнюдь не были спонтанными и вынужденными. Эссекс на это возразил, что все сказанное в Друри-хаусе – лишь разговоры, никакого решения там принято не было, да и вообще, собравшиеся обсуждали только безопасный проход к королеве, которой он хотел изложить свои жалобы и опасения, а также убедить Ее Величество удалить от себя Кобэма, Сесила и Рэли, которые были ответственны за его, Эссекса, немилость у королевы. Но всего этого, подчеркнул граф, он намеревался добиться словами, а не мечом.

Эссекс увел процесс в сторону, обвинив Кобэма в сговоре с шотландским королем по поводу престолонаследия. Услышав такое, Кобэм потребовал от Эссекса объяснений, после чего в зал был приведен Горджес, заявивший, что тема обращения за помощью к шотландскому королю обсуждалась заговорщиками три месяца. Однако суд не стремился развивать эту слишком болезненную для королевы тематику и вернулся к вопросу о том, почему Эссекс считал, что ему угрожает опасность.

Граф поначалу отвечал несколько неопределенно, но потом уступил давлению судей, сказав, что сэр Уолтер Рэли изъявил желание поговорить с Горджесом, они встретились на реке утром в воскресенье 8 февраля, и Рэли убеждал собеседника «уйти от них [от заговорщиков], иначе он станет потерянным человеком и уподобится тому, кто ступил на тонущий корабль». Судьи потребовали от Рэли объяснения и клятвы. Тот согласился. И тут раздался возглас Эссекса: «Вы посмотрите, на какой книге он клянется!» Рэли клялся на малоформатной Библии. Принесли фолио, клятва была повторена, и Рэли пояснил, что в упомянутом разговоре он дал Горджесу дружеский совет вернуться к себе в Плимут, чего желала и королева. Однако сэр Фердинандо отказался покинуть графа, на что Рэли снова повторил: «Если вы [к ним] вернетесь, то вы – потерянный человек». «Нам это было передано иначе», – заметил Эссекс по поводу свидетельства Горджеса[398]398
  Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 222–223.


[Закрыть].

Тогда Кок обратился к тому, о чем Эссекс кричал в Сити: будто Сесил продал английскую корону испанцам. Эссекс ответил, что он слышал это много раз и что ему и Саутгемптону «сообщили, будто секретарь Сесил уверял одного из членов Совета, что после смерти Ее Величества трон должен перейти к инфанте».

В этот момент из-за занавеса вышел… Сесил. Он встал на колени и обратился к судьям с просьбой дать ему возможность «очистить себя от такой клеветы». Из последовавших пререканий Сесила с Эссексом стало ясно, что источником информации был дядя подсудимого сэр Уильям Ноллис. Когда последнего доставили в суд, он рассказал, как было дело. Оказалось, что как-то Сесил рассказал Ноллису о книге, в которой титул инфанты почитался выше прочих, и даже обещал ему эту книгу показать. Только и всего.

Следует отметить, что манера, в которой Кок вел процесс, была крайне неудачной, поскольку генеральный атторней, с одной стороны, позволял себе излишне агрессивный тон по отношению к обвиняемым, а с другой увязал в малозначимых деталях. В итоге, по свидетельству хрониста У. Кэмдена (William Camden; 1551–1623), многие в зале уже перестали понимать, за что именно судят Эссекса и Саутгемптона[399]399
  См.: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 246.


[Закрыть].

Бессистемные вопросы Кока утомили Бэкона, и он был рад, когда, наконец, ему предоставили слово. Он не стал повторять все пункты обвинения, сославшись на то, что его аудитория – это «не провинциальное жюри присяжных, состоящее из невежественных людей», а потому он позволит себе сказать всего несколько слов. Воздав должное образованности пэров, Бэкон отметил, что история не знает такого предателя, который не оправдывал бы свою измену благовидными предлогами, и Эссекс не был исключением. «Граф выступил, движимый стремлением лишить несколько великих людей и советников благоволения Ее Величества, а также страхом, что он оказался в окружении врагов – им же, однако, придуманных, – замысливших его убить в его доме. Поэтому он говорит, что вынужден был бежать в Сити за поддержкой и помощью». Под предлогом этой «мнимой опасности и угрозы нападения граф Эссекс вошел в Сити Лондона и прошел через его недра, распуская слухи, будто его должны убить, а государство продано, в то время как не было ни таких врагов, ни такой опасности»[400]400
  Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 226.


[Закрыть].

И, повернувшись к Эссексу, Бэкон добавил: «Милорд, вы должны знать, что, хотя государи дают своим подданным повод для недовольства, хотя они могут лишить их почестей, коими осыпали ранее, хотя они могут низвести их в более низкое состояние, нежели то, в которое возвели, тем не менее подданные не должны настолько забывать о своем долге быть верными своему государю, чтобы позволить себе какое-либо проявление непокорности, а тем более устроить бунт, как это вы, милорд, сделали. Поэтому все, что вы сказали или можете сказать в ответ на это, будет не более чем прикрытием (shadows). А потому, как я полагаю, вам лучше сознаться, а не оправдываться»[401]401
  Ibid.


[Закрыть].

Граф тут же, обращаясь к судьям, выкрикнул: «Я призываю мистера Бэкона против мистера Бэкона!» И далее Эссекс рассказал о письмах, которые Фрэнсис составил от его, Эссекса, и Энтони Бэкона имени, в которых защищал графа. «Тогда, – продолжал Эссекс, – мистер Бэкон был общего со мной мнения и указывал на тех, кто был моим врагом и настраивал Ее Величество против меня. Ныне же, он, кажется, переменил свое мнение обо мне, и поэтому я оставляю на усмотрение ваших сиятельств решить, кто из нас говорит правду»[402]402
  Ibid. P. 226–227.


[Закрыть].

На это Бэкон невозмутимо ответил, что если бы «эти письма были здесь, то всякий смог бы убедиться, что они не содержат ничего, за что было бы стыдно. Вместо того чтобы заняться чем-либо другим, я попусту потратил время, пытаясь угадать, как сделать графа хорошим слугой Ее Величества и государства»[403]403
  Ibid. P. 227.


[Закрыть]. С этими словами Бэкон вернулся на свое место, и суд продолжился. Были зачитаны признания других заговорщиков, которые, впрочем, мало что добавили к тому, о чем уже было известно.

Затем привели Саутгемптона. Он сказал, что на собраниях в Друри-хаусе речь шла о намерении Эссекса поговорить с королевой, и все, что планировалось, предполагало самозащиту, а не предательство.

В какой-то момент разбирательства некоторые пэры подняли вопрос: можно ли считать предательством простое желание передать жалобу лично королеве без умысла применить силу? На что Кок уверенно ответил, что можно, поскольку заговорщикам в этом случае пришлось бы преодолеть сопротивление охраны и других лиц, т. е. применить силу, и они на своих собраниях в Друри-хаусе должны были принять во внимание это обстоятельство, поэтому речь должна идти об «intended violence» с их стороны. Эссекс на это возразил: «По совести, о действии должно судить по намерению». «Нет, – парировал Кок, – наш закон исходит из того, что о намерениях судят по действиям». «Ну что ж, – ответил Эссекс, – руководствуйтесь вашим законом, а мы будем обращаться к совести»[404]404
  Ibid. P. 229.


[Закрыть].

В зале поднялся шум, но тут вмешался Бэкон. «Я никогда еще, – начал он, громко и отчетливо выговаривая каждое слово, – ни в одном деле не наблюдал такой благосклонности по отношению к подсудимому, такого количества отступлений [от сути дела], такой манеры представлять улики по частям (by fractions) и такой нелепой (silly) защиты столь тяжкой (great) и очевидной государственной измены».

«Предположим, – продолжал Бэкон, обращаясь к притихшей аудитории, – что граф Эссекс намеревался… всего лишь явиться в Ее Величеству в качестве просителя. Но должны ли петиции представляться вооруженными просителями? Ведь это по необходимости ограничивает свободу государя. …Собрать тайный совет и, во исполнение его решений, бежать вооруженной толпой – какое этому может быть оправдание? Их предупреждал посланник королевы, лорд-хранитель, но они продолжали упорствовать. Это ли не измена в глазах любого простого человека?»

«Если бы, – возразил Эссекс, – я намеревался выступить против кого-то иного, кроме своих личных врагов, разве я тогда ограничился бы столь малой компанией?»

На это Бэкон, выдержав небольшую паузу, ответил: «Не на ту компанию, милорд, вы рассчитывали, которая за вами увязалась, а на помощь, которую вы надеялись получить от Сити. В День Баррикад герцог де Гиз ворвался на улицы Парижа в камзоле и чулках, сопровождаемый лишь восемью джентльменами, и нашел поддержку в городе, которую вы здесь (слава Господу) не получили. И что за тем последовало? Король (Генрих III. – И. Д.) вынужден был переодеться в платье пилигрима и в таком виде спасаться от ярости толпы. И милорд был преисполнен той же самоуверенностью и такими же притязаниями – слава и привет Сити! Но итогом стало предательство, как это было в достаточной мере доказано»[405]405
  Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 229–230.


[Закрыть]. На эти слова Эссексу нечего было возразить.

Если Кок все ходил вокруг да около и наводил тень на плетень, то Бэкон ясно и бескомпромиссно сформулировал суть дела: как ни трактовать мотивы и действия Эссекса, но получалось, что в любом случае речь шла о захвате королевы, или, как выразится Бэкон немного позднее, «заговор и мятеж имели целью навязать королеве законы»[406]406
  Ibid. P. 237.


[Закрыть].

Судьи единодушно приговорили Эссекса и Саутгемптона к смертной казни. Эссекс извинился за свои прошлые проступки, но не признал себя виновным и, прося милости королевы, добавил: «Я скорее умру, чем буду жить в нищете»[407]407
  Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 246.


[Закрыть]. Однако последнее слово оставалось за Елизаветой.

Здесь уместно обратиться к вопросу о том, можно ли считать поведение Бэкона на суде предательским по отношению к Эссексу. Д. Л. Стрэчи, следуя во многом Маколею[408]408
  Macaulay Th. B. Francis Bacon (July 1837) // Macaulay Th. B. Critical and Historical Essays. Vol. 2. P. 115–239.


[Закрыть], утверждал, что «широкая простая человечность тут была бы куда уместней, чем как бритва изостренный ум. Бэкон этого не сообразил, он не сообразил, что долгая дружба, неизменная доброта, благородная щедрость и трогательное восхищение графа делали прискорбным и позорным участие в его уничтожении. Сэр Дэверс особенным умом не отличался, но его беззаветная преданность благодетелю останется благоуханной долькой чистоты среди вонючих залежей истории. В случае с Бэконом такого безоглядного героизма ничуть не требовалось, хватило бы простого воздержания. Если бы, не боясь недовольства королевы, он удалился в Кембридж, умерил расточительство… и посвятил всего себя наукам, которые так истинно любил… Но это было не для него. Натура не позволяла, судьба не позволяла. Пост лорда-канцлера маячил впереди»[409]409
  Стрэчи Д. Л. Королева Елизавета и граф Эссекс. С. 213.


[Закрыть].

Так ли это? Начну с того, что, если бы Бэкон отказался участвовать в процессе над Эссексом, то свои труды ему пришлось бы писать не в Кембридже, а в Тауэре (если бы ему это разрешили). Как советник короны он не мог отказаться от участия в процессе по делу о государственной измене. Кроме того, необходимо учесть, что в 1584 году, после провала одного из заговоров против Елизаветы, молодой Бэкон составил небольшой доклад, в котором предлагал способы защиты королевы от «злобных варварских действий». Позднее его не раз привлекали к допросам заговорщиков, покушавшихся на жизнь Ее Величества. И за три года до мятежа Эссекса Бэкон анонимно опубликовал памфлет, написанный в форме письма некоего английского джентльмена своему другу в Падую, в котором высказал свои соображения о том, как избежать опасности покушения на королеву[410]410
  [Bacon F.] A Letter written out of England to an English Gentleman remaining in Padua // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 2 (9). P. 110–119.


[Закрыть]. Но важнее другое. Кому и что хотел сказать Бэкон, дважды выступая в суде?

Разумеется, он обращался и к собравшимся (включая судей и пэров), и к Эссексу, но с разным целеполаганием. Судьям и пэрам он хотел напомнить суть дела и увести их от смакования ненужных деталей, к чему толкали выступления Кока. Эссексу он намеревался объяснить другое. И Бэкон, и Елизавета прекрасно понимали, что граф испытывает дефицит ума, а с некоторых пор, потеряв винную монополию, и денег. Понимали они и то, что поднятый им мятеж, «цели которого, похоже, до конца оставались неясны даже ему самому»[411]411
  Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 254.


[Закрыть], свидетельствовал лишь о том, что Эссекс был не в состоянии подчинять свои страсти рассудку (по причине ограниченности последнего), а не о том, что он вынашивал коварные планы государственной измены. Мятеж Эссекса был глупостью, но это не уменьшало его опасность, хотя бы потому, что цели графа (вернуть монополию и место при королеве) могли совершенно не совпадать с целями примкнувшей к нему знати.

Чем в этой ситуации Бэкон мог помочь своему патрону? Что ему было делать, чтобы публицисты типа Маколея были довольны его поведением? Сидеть молча? Не читать материалов дела? Не слушать свидетельских показаний? Нет, помочь Эссексу он мог только одним способом: убедить его в том, что упрямо отстаивать на суде свою правоту совершенно бессмысленно. Единственное, что могло, да и то лишь с некоторой вероятностью, спасти Эссексу жизнь (о спасении чего-то еще и речи не было), – это искреннее и глубокое раскаяние, в расчете на то, что королева, возможно, сохранившая еще остатки былой привязанности к графу, его помилует. Именно эту мысль и хотел донести до Эссекса Бэкон на суде, поскольку возможности привести свои доводы обвиняемому в личной беседе с глазу на глаз у него уже не было. В нелегкой ситуации Бэкон, всегда старавшийся не выводить свою совесть из равновесия, избрал единственно правильную линию поведения.

Отношения между Эссексом и Бэконом были вполне доверительными, но их разделяло (кроме всего прочего) разное понимание природы патронатных отношений. Предлагая свои услуги («bounden service») лорду Бёрли, а затем Эссексу, Бэкон всегда делал важную оговорку: для него служба королю/королеве выше службе кому-либо другому, кроме, разумеется, службы Богу («my service to God, her Majesty and your Lordship draw in a line»[412]412
  Bacon to Lord Burghley, 18 October 1580 // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 1 (8). P. 13–15; P. 15.


[Закрыть]). (Выше я неоднократно цитировал его слова, ясно выражающие этот его принцип). Достойный человек, по мнению Бэкона, – это тот, который «дает отчет лишь Богу… королю и государству, коим он служит» и не способен сосредоточиться «исключительно на служении частным лицам», поскольку такая служба ущемляет «широту его ума»[413]413
  Bacon F. De Dignitate et Augmentis Scientiarum. Liber primus // Bacon F. The Works. Vol. 2. P. 97–173; P. 119–120.


[Закрыть]. Эссекс же опирался на иную модель патронатных отношений: он служил не государству, но государю, точнее, государыне, от которой ждал милостей и благодеяний. Иными словами, для графа патронат был сферой межличностных отношений. Бэкон считал себя обойденным и досадовал потому, что, сознавая свои способности, полагал, что будет более полезен государству, чем Эджертон или Флеминг. Эссекс не мог понять, почему королева, с которой у него установились «особые» отношения, назначила, к примеру, на должность губернатора Пяти портов Кобэма, которого граф ненавидел, а не Р. Сидни, его, Эссекса, близкого друга.

Позднее, описывая историю мятежа Эссекса и последующие события, Бэкон напомнил тем, кто осуждал его за участие в обвинении своего патрона, что он также немало сделал, чтобы прекратить дела некоторых других участников заговора: «У меня есть много достойных свидетелей, которые могут подтвердить… что благодаря моему усердию и информации, касающейся характера задержанных, дела шестерых из девяти обвиняемых были приостановлены, в противном случае их бы предали суду»[414]414
  Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 158–159.


[Закрыть].

Напомнил он и о своей беседе с королевой, состоявшейся после суда над Эссексом, но до того, как она подписала приговор: «поскольку при том состоянии дел я не осмелился прямо говорить о милорде, то сказал в общих словах о милосердии Ее Величества, о том бесценном бальзаме, который она постоянно изливает из своих государевых рук, что услаждает чувства подданных»[415]415
  Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 158.


[Закрыть]. Бэкон также напомнил королеве, что не все, кто совершал опасные преступления, были злодеями.

Из книги О. В. Дмитриевой «Елизавета Тюдор»:

«Двор затаил дыхание в ожидании. Фрейлины подсматривали за старой королевой, которая подолгу сидела в задумчивости в своих покоях, не смыкая глаз до утра, и втайне надеялись, что она помилует „прекрасного Робина“.

…Елизавета ждала. Возможно, ей хотелось, чтобы граф сам просил ее о помиловании, но, раскаявшийся в содеянном, он тем не менее твердо готовился принять смерть без новых унижений. К ногам королевы припадали его друзья, сестра, жена, но сам Эссекс хранил гордое молчание. Елизавета обмакнула перо в чернила и подписала приговор. Но тут же отменила его. Она ждала еще сутки… На исходе очередных суток королева снова поставила свою подпись на смертном приговоре, на этот раз – окончательном»[416]416
  Дмитриева О. В. Елизавета Тюдор. С. 258–259.


[Закрыть].

25 февраля 1601 года Эссекс был казнен в Тауэре. 5 марта на казнь были осуждены пятеро его сообщников: К. Блаунт, Ч. Дэнверс, Д. Дэвис, Д. Мейрик и Г. Кафф. Только графу Саутгемптону смертная казнь была заменена заключением в Тауэре, откуда он вышел после смерти Елизаветы.

Поскольку о мятеже Эссекса и суде над ним в народе ходили разные слухи (граф был любимцем многих), Елизавета решила опубликовать отчеты о процессе. Но поручать это дело Коку она не хотела, а потому велела ему «выдать генеральному солиситору двадцать пять документов, касающихся заговора Эссекса, которые надлежит передать господину Ф. Бэкону»[417]417
  Calendar of state papers, Domestic series, of the reign of Elizabeth, 1601–1603. P. 15.


[Закрыть]. Фрэнсис получил детальные указания через госсекретаря, как именно ему следует представить это дело. Поручение королевы было исполнено, и вскоре он представил ей сочинение под названием «Объявление о деяниях и изменах, совершенных Робертом покойным графом Эссексом и его приспешниками (Declaration of the Practices and Treasons attempted and committed by Robert late earl of Essex and his Complices)». Королева приказала нескольким своим советникам просмотреть написанное. Те высказали множество замечаний, и Бэкону пришлось фактически написать все заново. Как он потом заметил, «за мной остались только слова и форма стиля»[418]418
  Цит. по: Jardine L., Stewart A. Hostage to Fortune. P. 251.


[Закрыть]. Но даже когда брошюра была уже в типографии, Елизавета продолжала вносить в текст исправления, в частности ей не понравилось, что Бэкон «не смог забыть о своем былом уважении к милорду Эссексу, называя его так (т. е. милордом Эссексом. – И. Д.) почти в каждом абзаце»[419]419
  Bacon F. Apology // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 139–160; P. 159–160.


[Закрыть]. Она потребовала более сдержанной манеры выражения – просто «Эссекс» или «покойный граф Эссекс». Текст был заново отпечатан, а предыдущие сорок экземпляров уничтожены.

Кроме того, в августе 1601 года несколько лордов и джентльменов были удостоены денежными наградами от Ее Величества за пресечение заговора и участие в суде. Свои 1200 фунтов получил и Бэкон[420]420
  Acts of the Privy Council of England: A. D. 1542-[June 1631]. Vol. 32: 1601–1604 (1907). P. 149.


[Закрыть]. Впрочем, он ожидал большего[421]421
  «The Queen hath done somewhat for me, though not in the proportion I hoped» (F. Bacon to Mr. Michael Hickes // Bacon F. The Letters and the Life. Vol. 3 (10). P. 14–15).


[Закрыть].