Текст книги "В тени славы предков"

Глава пятая

Свенельд затягивал сбор ратей, как только мог, что, естественно, злило воеводу Волка. Уже пришёл с дружиной древлянский князь Олег Святославович, воинственным норовом в отца и чернявым обликом в мать, Предславу. Не умеющий сидеть в ожидании, выезжал на ловы* на несколько дней с Ратшей Волком и его сыном Ивором Волчьим Хвостом, всё более с ними сближаясь. Приглашал и брата, вихрем влетая в княжеский терем, будоража степенное спокойствие челяди:

– Ярополк, хватит сидеть, будто купец в лабазе! На охоте развейся. Не поедешь? Ты просто Ратшиных хортов* не видел, такие и тура загнать могут.

Также уносился, во дворе птицей влетая в седло, на ходу бросив какую-нибудь охальную шутку проходящей жёнке.

На одной из ночёвок, когда по-походному жарили на костре мясо убитой косули, Волк серьёзно сказал Олегу:

– Не соберёт Свенельд рать.

Древлянский князь не сразу уразумел сказанное – ещё не остыли на губах шутки, которыми перебрасывались они с Волчьим Хвостом, вспоминая сегодняшнюю охоту. Постепенно серьёзнея ликом, ответил:

– Дружина не поймёт. Бабка наша Ольга до чего против рати всегда была, а древлян моих (уже считал своими – правил ведь там) побила и пожгла. Земля не даст без мести обойтись.

– Купцы против размирья* с печенегами, – возразил Ратша, – а это нынче сила.

– Мы соберём с тобой тогда!

– Ярополк не даст, – помотал головой воевода. – Будешь с братом ссориться? А одному тебе не справиться со степняками.

– Я поговорю с ним, – пообещал Олег, пожалуй, впервые почувствовав, что княжеская власть – это не только рати, дани, пиры да ловитвы*, но и хитрая тайная игра, в которой нельзя быть пешкой.

После приезда Олег тянул с разговором, понимая, что по-братски поговорить не получится – будет молвь жёсткая, и он не должен будет уступить Ярополку, более искушённому в словесном убеждении. Эти несколько дней всё и решили. От печенежского князя Кури прибыли послы с подарками и просьбой о мире. Послы кланялись, словами своего князя просили прощения, обещая держать мир между степняками и Русью нерушимо. На пиру, устроенном в их честь, спели хвалебную песнь храброму князю Святославу. Ни князя Олега, ни воеводу Волка на пир не позвали.

У Олега с воеводой и его сыном была своя братчина в тесной повалуше в тереме Ратши на Подоле (Волк перебрался сюда из Вышгорода ещё зимой). Князь был угрюм, сидел, молча обхватив двумя руками серебряный достакан* с бурым болгарским вином. Волк за дни, прошедшие с поминок по Святославу, многое передумал и крепко разуверился в Ярополке, которого, впрочем, не считал продолжением своего героического отца, и ещё сильнее стал ненавидеть Свенельда, с которым всегда был в ссоре. Чувствуя, что против брата Олега не настроить, он говорил про Мстислава Свенельда и весь их род, что всегда был «поперёк» Святослава.

– Кабы Свенельд битву под Аркадиополем не проиграл да кабы послал в Белобережье дружину, твой отец был бы жив и ромеи у нас в данниках бы ходили. Даже на печенегов Мстиша мелок оказался. О животах своих Свенельды токмо и мыслят, заветы древние порушив.

Вино всё больше оседало в голове, медленно наливая Олега глухой ненавистью к Свенельдам. Отказ от мести за отца, всё больше разрастающаяся пропасть с братом – во всём виноват проклятый род Свенельдов.

– Тебе больше в Киеве тоже нечего делать, Ратша, – поднял мутноватые глаза на воеводу Олег. – Предлагаю тебе с дружиной и домом твоим переехать ко мне в деревскую землю и служить мне так, как служил моему отцу, князю Святославу.

Волк довольно улыбнулся про себя: сам просить не хотел, чтобы не давать лишний повод поиздеваться над собой Мстиславу – бежит, мол, потому что проиграл.

– Это честь для меня, княже, спасибо.

– Что, так просто уйдём, всё бросив? – спросил Волчий Хвост отца.

– А что нас здесь держит? Раньше службой жили, а сейчас с пары весей кормимся Ярополковой милостью? Спасибо! – Волк поклонился, не вставая из-за стола, воображаемому князю.

Справляясь с охватившим его хмельным гневом, чтобы не уронить чести перед хозяевами, Олег молвил:

– Ты будешь моим набольшим воеводой, в этом я клянусь тебе стрелами Перуна, как клянусь в том, что изведу Свенельдов, если они будут мешать моей дружбе с братом Ярополком!

Нехороший холодок пробежал по Ратшиному хребту от понимания того, чему он вольно или невольно стал виновником. Прошли времена, когда днепровские русы мыслили ратиться с хазарами и Византией, а сейчас грозят извести себя междоусобными бранями. Раньше Волк посмеивался над стариками, что любили говорить о мелком времени и измельчавших людях, сейчас он сам начинал в это верить.

Глава шестая

Просторный покой Лютова дома на Подоле казался Свенельду тесным. Сам он перестал ездить к Ярополку на Гору. Княжич, обломав собственное самолюбие, был частым гостем у Свенельдов. Волей или неволей, но Мстислав приравнял делами своими себя к Ольге и Святославу и теперь мыслил сложить большой терем рядом с княжеским двором. Куплен был уже заготовленный прошлой зимою лес, который начинали свозить на Гору. Пока Ратша Волк настраивал против Свенельдов Олега, Мстислав склонял на свою сторону бояр, Святославовых в том числе. После печенежского посольства, собрав всех в княжеских сенях, растолковывал (многие были недовольны отказом от мести):

– Род убитого мстит роду убившего – издревле повелось, но князь больше человека. Мы соберём рать и пойдём в Степь. Ходу не будет купцам не токмо нашим, но и тем, что с иных земель к нам идут – от варягов, немцев, угров. Мы сохраняем путь по Днепру своим миром с печенегами. Ваш прибыток растёт. Вы готовы оскудеть? Смердам голодным привыкнете в глаза смотреть? Ольга не для того всю жизнь свою положила на то, чтобы сбить в одно государство земли русов и славян. Вы хотите ратями в одночасье вернуться во времена Аскольда с Диром? Не будет силы у нас – разорвут соседи. Посмотрите вокруг: с нами считаются болгары, угры, немцы и даже ромеи! Хазария при нынешней нашей силе никогда не поднимет голову. Война в болгарах потрясла казну, так что? Отчаянно броситься всеми силами и упасть обессиленным, хоть и победившим, на землю? Коли печенеги решат, что мы слабы, – накажем, а пока несут нам подарки и кланяются от своего князя – будем мир блюсти с ними.

Бояре тихо ворчали, но возражать Мстиславу никто не решался.

Из Новгорода наконец-то прибыл князь Владимир, со своим вуем* и кормильцем Добрыней. Свенельд первым переговорил с княжеским новгородским родичем. Последний раз Мстислав видел его, когда тот служил конюшим при княжеском дворе, потом Род* принёс Добрыне удачу: благодаря родившемуся у сестры Малуши княжичу, его, как родича Святослава, отправили наместничать в Новгород, населённый деловитыми, недавно пришлыми вендами. Так отпрыск вымороченго рода древлянских князей Амалов снова обрёл свою честь.

С той поры Добрыня остепенился, как подобает знатному мужу. Явственней стала богатырская стать, подчёркнутая шёлковым, расшитым серебряными нитями платьем, стянутым в талии кушаком. Лёгкие морщины, прорезавшие лицо, его не портили, а, наоборот, делали красивым.

Приняв Добрыню, как и должно принимать великого боярина, Свенельд вертел разговор и так и эдак, пытаясь понять настрой новгородской знати о службе киевскому князю. Добрыня прочёл начерно составленные грамоты, подтверждающие старые, ещё Ольгины, дани. Вопреки ожиданиям, Добрыня не стал их оспаривать – Новгород, имеющий князя Святославова рода, соглашался их платить. Единственная просьба касалась Малуши, которую Владимир хотел забрать с собой. Малуша ушла к волхвам служить богине Мокоши, и, узнав об этом от Свенельда, Добрыня, кажется, вздохнул с облегчением: без княжеской наложницы-вдовы будет легче.

Наконец, когда собрался весь государев род, справили тризну по убиенному князю. Уставные речи звучали натянуто, братчина не была разгульной – раздор в княжеском роду висел мечом над пиром. Ярополк покинул тризну после речей волхвов и Свенельда, не дав сказать ни слова Ратше Волку, который, вопреки всем обычаям и горячему норову, мог превратить тризну в боярское разбирательство. Олег, уединившись с младшим братом, долго говорил о назревавшей ссоре с великим князем. Недружелюбие ещё с раннего детства было меж Ярополком, воспитываемым гордой бабкой Ольгой, и Володей, сыном холопки. Олег настойчиво твердил о Свенельдах, виновных в раздоре в княжеском роду, Владимир пропускал их мимо ушей, иногда повторяя: «Таков наш нынешний князь!»

Вскоре на большом снеме читали и подписывали грамоты. Олег с Владимиром признавали Ярополка старшим братом, принеся клятву на верность. Дабы умилостивить Олега, ему отводили, кроме имевшихся земель, грады Червеньские. К слову сказать, правили ими местные мелкие княжата, не раз поучаемые русскими ратями и всё равно дававшие дани невпопад, а после смерти Ольги и вовсе платить их переставшие. Теперь Олегу предстояло пойти туда на полюдье, поспорить с пограничными и набирающими силу ляхами, тоже раскрывавшими рот на этот кусок, да ещё выплатить с этого Киеву.

– На́ тебе, друже, что собаке в брюхе не нужно! – вырвалось у Олегова боярина Вершины.

Урядив, казалось, все дела, разъезжались. Самого младшего брата Ярополк давно вытеснил из сердца, поэтому присутствие Владимира было лишь тем, с чем надо смириться на пору дележа княжеского наследия и подписания различных грамот. Стараясь, как и раньше, не замечать Володьки-рабичича, киевский князь не отметил про себя ни выровнявшейся юношеской стройности некогда пухлого малыша, ни появившейся в повадках и взгляде уверенности, что было отмечено внимательным Свенельдом. Владимир заметно отличался от заносчивого, стремящегося быть похожим на бабку Ярополка, от взрывного, думающего больше своим горячим сердцем Олега, но чем отличался – этого Мстиславу было не ясно, что его, считавшего себя разбирающимся в людях, настораживало. За молчаливым смирением, казалось (или только казалось?), прятался сильный яростный зверь, ждущий своего часа. Владимир молчал, когда обсуждали и переписывали набело грамоты, молчал, когда приносил клятву на верность, ровным голосом произнося клятвенные слова. Либо он сам был умён, либо чётко выполнял наказы своего кормильца, тогда о чём это может сказать? Раздумывать Свенельду было некогда, ибо отношения между Ярополком и Олегом всё больше накалялись.

Новгородцы ушли как-то незаметно по сравнению с громко ушедшим Олегом. Началось всё с Ратши Волка, что явился на княжеский двор и потребовал встречи с Ярополком, отказавшись переступать порог терема, объявив дворскому:

– Сам не пойду к нему, пусть выходит, иначе я отъеду из Киева со своими людьми без его ведома!

Вышедшему Ярополку, не здороваясь, широко, как перед дракой, расставив ноги в зелёных тимовых сапогах, сказал:

– Пользуясь правом своим, перехожу на службу с дружиной и с домом своим ко князю деревскому Олегу. Спасибо за хлеб-соль тебе, княже!

В отбитом земном поклоне было больше скоморошества, нежели уважения.

А вечером пришёл Олег и, со свойственной ему горячностью, высказался:

– Что происходит между нами? Твой боярин ссорит нас, чтобы у власти быть. Я люблю тебя, брат, но пока ты держишь около себя этого гада, не я, а ты от меня отдаляешься.

– А не твой ли Волк масло в огонь льёт, настраивая против меня? – нахмурился Ярополк. Он не собирался слушать поносные слова про своих бояр даже от брата. Но Олег не отступался:

– Я сам без глаз, что ли? К чему мне швырнули грады Червеньские? Одному мне с Мешко ляшским биться за них? Размеры повозной дани уже включили в себя эти грады. А как не возьму – последнюю рубаху, мне, князю рода Святослава, с себя снять придётся?

– То обговорим.

– Ой, вряд ли!

Олег ушёл, покрутившись вихрем, осыпав словами: «Мы не должны ссориться, мы братья по крови родные!», «Свенельд хочет, чтобы мы передрались!» и оставив в душе Ярополка смятение. Облачившись в простой дорожный вотол, собрался было ехать к Мстиславу, но, впервые взъярившись на великого боярина, решил, что достойнее его к себе вызвать. Послал к нему и зашагал по покою в нетерпении, всё больше себя взвинчивая. Когда ещё за дверью натужно проскрипели половицы под тяжёлыми шагами воеводы, Ярополк почувствовал, что едва справляется с несвойственным ему гневом.

– Ты почто нас с братом рассорил? – спросил князь, едва Свенельд втиснул могутное тело в дверной проём.

– Говорил с Олегом? – вместо ответа спросил Мстислав. Пламени лучины было недостаточно, чтобы разглядеть лицо Ярополка, но воевода чувствовал исходившую от него ярость.

– Твой брат слишком молод и горяч, – не дожидаясь ответа, продолжил Свенельд, – не сейчас, но потом он поймёт, что на двух скакунах сразу не усидишь: нельзя мстить сильному врагу, когда сами ослабели, и при этом власть держать. Олег всю жизнь за твою спину прятаться будет, ибо ты старший брат его, но тебе ошибаться нельзя. Печенегов, когда осильнеем, всё равно ломать надо будет, это и станет местью. Ты объяснял ему? Нет? Что же ты на меня гневаешься, коли для младшего брата у тебя слова успокоения нет?

Ответить было нечего, и ярость, будто облитая холодной водой, быстро гасла. Свенельд предложил стоявшему князю сесть. Ярополк, послушавшись в своём же доме, плюхнулся на лавку, Свенельд расположился напротив на перекидной скамье.

– То, что грады Червеньские на него скинули, – продолжил воевода, окончательно овладевая разговором, – так не до того тебе: грамоты заключать с соседними племенами надо, с русами Белобережья и Тмуторокани отношения восстановить. Тебе дел не в пример больше, так пусть Олег с куском земли одним хотя бы сладит, князь он или нет? Нет, так нам у него в деревском Овруче проще наместника посадить, а он пусть в каком-нибудь Будутине княжит с десятком кметей да сотней смердов. Не понимает этого Олег – так это его вина. Да и твоя тоже, раз разъяснить не мог ему, а только оправдывался, будто повинен в чём.

Ярополк молчал. И куда исчез ещё недавний буйный гнев? Как же прав был Свенельд! И что бы делал он, князь, без него? Пламя лучины мельчало, почти сожрав тонкую стройную щепку. И к лучшему: стыдно стало смотреть в глаза великому боярину, но и просить прощенья тоже стыдно. Свенельд не стал добивать самолюбие Ярополка, переведя разговор:

– Мыслю посольство направить в цесарство. Помнишь, бабка твоя у немцев митрополию просила? Так, может, сейчас они одумались и не пришлют бестолкового попа, вроде того Адальберта, что только смердам головы дурманил. Да и невесту тебе благородную присмотреть надо. У кесаря Оттона дочери, бают, молодые есть.

Ярополк согласился, добавив:

– С Олегом, хоть и не ссорились явно, мириться надо.

– Да, – коротко согласился Свенельд, подумав про себя: «Олега с этими дурными Волками мы обломаем, а вот с Володькой тебе бы сближаться надо – оперится сокол, ещё нахлебаемся с ним». Но вслух не сказал ничего.

Глава седьмая

В разгаре русальных седмиц в Осинки приехал Блуд. Как обычно бывает, никто бы его приезда и не заметил, но на этот раз он посетил Колота. Солнце ещё не остудилось вечером, и злые комары ждали прохладных сумерек, не мешая снедать на улице. На грубо сколоченном и врытом в землю столе жена Колота Услада подала мужикам по мисе гречневой каши, отдельно поставив пироги, и удалилась в дом по своим бабьим делам. Блуд пришёл не пустой, поставив на стол бочонок с пивом.

– Глянь-ко, Колот, какое! – предложил Блуд потрогать бочонок. Лапа провёл ладонью по шершавому влажному прохладному боку, сглотнул подступившую слюну.

– Из подпола только. То, что нужно после горячего дня, – пояснил княжеский воевода.

Немедленно вышибли дно и опружили по чарке. Пиво будто втекло в нутро, расслабив тело после трудового дня.

– Какие вести тута? – надкусывая пирог и набивая рот кашей, спросил Блуд.

– Да чего здесь случится? Горденю помнишь с Древичей, что лета четыре назад на Дивине женился?

– Это на той, которую Ратша Косой на Ярилин день обрюхатил? Помню.

– Помер.

– Да ну! Здоровый же был мужик.

– Кишки ему завернуло, в животе что-то разорвало.

– Эвон!

– У Буярки Хвата сына дочерь родилась на прошлой седмице.

– Дак он глуздырь* же!

– Чего? Твой Горимка по бабам вовсю шастает, а Буяр его старше.

– Течёт время! – сказал Блуд, зачерпывая корцом пиво и плеская себе в чару.

– Твой-то шурин Стреша не обабился?

– Куда ему? – махнул рукой Колот. – Боярыню всё ждет в постелю. Так и помрёт бобылём.

– Тёща Белава твоя не даст, сама под него полезет!

Друзья согласно заржали. Мимо тяжело пылила с выпаса скотина. Пастух Коньша, облыселый от старости, перекинув кнут через плечо, облокотился на огорожу:

– Здоров будь, Блуд Блудович! Надолго ли к нам?

И как только углядел – привыкли, что Блуд в шелках всё приезжает, а тут в простой посконной рубахе.

– И тебе поздорову! Завтра поеду. Служба!

– Бывай, – поторопился Коньша, заметив, как матёрый бычок с мычанием и хрустом прёт на чью-то изгородь, громко щёлкнул кнутом, прибавив:

– А ну вали, падло!

С соседнего двора пришёл Углянка, напрашивался на братчину. Поняв, что у старых друзей разговор, ушёл, сказав напоследок:

– Приходите к Хотиле, он на беседы сегодня зовёт!

Хорс, розовея, катился к окоёму*, из своих берлог начали вылезать изголодавшиеся комары. Блуд предложил:

– Пойдём в дом, не то ни комарьё, ни сябры поговорить не дадут.

Колот так и думал, что не просто так к нему пришёл Блуд, да ещё с магарычом. Рассевшись на лавки, киевский воевода, мигнув хмельным глазом, молвил:

– Я ить тогда еле отбил тебя у Ярополка за то, что бронь разбойничью себе присвоил.

– Не присвоил, а Зубило, соратник наш бывший, отдал мне!

«Так и знал!» – подумал Колот, набычившись и готовясь к спору.

– Да не об этом речь, – примирительно сказал Блуд, – я тебе место около князя нашёл, доволен будешь.

– Другое дело, – отрёк Лапа, разом смягчаясь.

– Ярополк ключника своего отпустил на все четыре стороны, – продолжил воевода, – так я тебя предложил.

– Это в холопы, что ли? – не сразу взял в разум Колот.

– Ну, ключник такой холоп, что не каждому воеводе достать до него. Да и рядом с князем ты сегодня в ключниках, а назавтра рати водить начнёшь. Ты – воин, долго в княжьем тереме не засидишься, не дадут.

– Вот именно – воин. Бронь и меч у меня есть – с голоду не помру. Ты лучше, друже, возьми к себе в детские Павшу, сыновца моего. Он воином стать чает, а молод ещё.

– С этим решим, – отмахнулся Красный, – мне от тебя ответ нужен.

– Не нужно мне это.

– Как не нужно? – взорвался Блуд. – Я за тебя князя просил! Иди, не думай!

– Не пойду в холопы! – тоже начал заводиться Колот.

– Дурень! Так и будешь землю грызть и дети твои тоже! У каждого ли другу везёт княжьим воеводой стать, и каждый ли друга позовёт? Ой и дурень!

– Не пойду в холопы! – с каким-то отчаянным упрямством повторил Лапа. Блуд продолжал уговаривать, вскакивая на ноги и снова садясь на лавку. Колот, сжимая кулаки, смотря в сторону, будто сам себя убеждал:

– Не пойду, не пойду!

Воевода, взъярившись окончательно, шагнул к выходу, обернулся, остро и зло глядя на Колота, спросил:

– Это твоё последнее слово?

– Да, – сквозь зубы процедил Лапа.

– Так знай теперь, Колот, что слово я сдержу и завтра же заберу с собой твоего племянника, но, клянусь стрелами Перуна, никогда, слышишь, никогда тебе не помогу!

Громко хлопнула дверь. Колот, глотая пиво прямо из бочонка, подняв его кверху обеими руками, не заметил подошедших Усладу и мать Зимаву. В складках подола жены, напуганный громким разговором, прятался сын Пестряйка.

– Дурак! Догони, в ноги бросься! – в один голос заголосили бабы.

– И вы туда же!

Дома находиться стало невозможно. Лапа швырнул бочонок с такой силой, что он разлетелся в щепы о бревенчатую стену. Обул на босые ноги поршни* и, как был распояской, вышел во двор.

Вечер сочился запахами трав, воздух был тёпел и бездвижен, хотелось потрогать его руками. Где-то на краю веси пели женские голоса – девки водили хороводы. Там же где-то был и Павша. Юность полна сил, и молодец, прохороводившись полночи, с рассветом шёл со взрослыми в поле. В стороне, где был двор Хотилы, раздался дружный громкий мужской смех – там было весело. «Блуд тоже там», – почему-то уверенно решил Лапа.

Он шёл в другую сторону от Хотилиного двора, в сторону леса. Отчаянно хотелось подраться, надавать и самому получить по роже, выплеснуть с себя весь этот тяжёлый и обидный разговор. Какая-то незнакомая молодая жёнка, с чужой веси, видимо, пугаясь пьяного мужика, жалась к огорожам, быстро перебирая ногами.

– Опа! – Лапа, раскинув руки, пошёл на неё. Жёнка, пискнув, как мышь, увернулась от железных мужских объятий, бросилась наутёк.

– Дура! Хотел бы поймать, поймал бы! – уже невесть кому произнёс Колот, занесясь в сторону пьяными ногами.

Дошёл до леса, так никого и не встретив. Приметив разлапистую ель, забрался глубоко под ветки – никто не найдёт, не увидит, и завыл пьяными слезами. Прав был Блуд, оттого и обида, подогретая хмелем, въелась в сердце, что упрямство, с которым и сам не мог справиться, стеною замглило разум. В голове стучали молотками голоса матери, жены, Блуда и даже маленького сына Пестряя: «Дурень! Такое упускаешь! Пиры княжеские, меха собольи, походы дальние!» Он царапал землю, повторяя:

– Нет, только не в холопы!

Возвращался уже ночью – тёмной, безлунной, находя дорогу на ощупь. Во дворе Хотилы было уже тихо, лишь на краю веси с щёлканьем выбрасывал сполохи костёр да голосили парни с девками.