Текст книги "В тени славы предков"

Игорь Генералов
В тени славы предков

©Генералов И.А., 2012

©ООО «Издательство «Вече», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Пролог

Небо, загороженное от моря с востока разлапистыми ветвями соснового леса, начинало светлеть. Затухающий на прибрежном песке костёр превращался в тёмную тлеющую кучку головёшек. Задремавший в стороже ратник неожиданно вскинулся, пробуждаясь, окинул взглядом спящий стан – не видел ли кто, как он задремал? Но люди спали под открытым летним небом, накрытые рядинами[1]1
   Слова, помеченные звёздочками, см. в Словаре старинных и редкоупотребляемых слов в конце книги.


[Закрыть] и вотолами, обдуваемые лёгким морским ветерком. Стоял на берегу широким пузом корабль-кнорр*. Ратник встал, разминая затёкшие члены и прогоняя сон, подбросил в костёр сухих веток…

В лесу, в тридцати саженях от него, Клеркон осторожно высунулся из-за сосны, шагнул, пригнулся под низкими ветвями молодой берёзки, наложил на лук стрелу, встав на одно колено. Его воины, невидимые, привычные ходить в лесу, полукольцом окружили стан. Он медлил, ожидая, когда лёгкая дрожь от волнения предстоящего боя отпустит тело…

Два дня назад он спустил на воду с родного эстонского берега две лодки с сорока ратниками. Никогда раньше он не набирал такой дружины. Ватага надеялась наткнуться на куршей или ливов, но тут удача улыбнулась им, послав свейский* кнорр. Эстии почти полдня следовали за свеями и могли бы без труда их догнать, но кнорр мог вмещать до тридцати человек, половина из которых наверняка бы оказались бывалыми воинами, а напрасно терять людей Клеркон не хотел. Он ненавидел свеев и вообще всех, кто приходил с той стороны Варяжского моря, с тех пор, как викинги разграбили и сожгли дотла его печище*. Те не были мирными купцами в отличие от спавших на берегу, но Клеркону было всё равно, кому мстить.

Тетива ударила о кожаный наруч стрелка; гранёное жало, вспоров стегач*, пробило тело насквозь. Ратник, коротко охнув, повалился на песок. Не много надо доблести и сил, чтобы победить спящий, не ждущий опасности стан. Тех, кто успевал схватиться за оружие, убивали, остальных вязали для будущей продажи. Ватажники* уже обшаривали корабль. Вопреки ожиданиям, на корабле не оказалось желанной добычи, с него вываливали связки рыбин, спустили несколько бочонков с пивом, кое-какую лопоть*, совсем мало оружия. Клеркон свирепел, чувствуя, что на кнорре ничего ценного не найдут, и решительно не понимал, зачем свеи пришли сюда без товаров. Ватажники согнали пленных в кучу. Какой-то старик, не обращая внимания на грубые тычки эстонских ратных, лез что-то объяснять Клеркону, угадав в нём главного.

– Где ваше серебро? – яростно закричал прямо в морщинистое лицо Клеркон. Он не слушал свея, тем более не понимал их языка. Растущая злость перелилась через край, выплеснувшись на старика широким лезвием топора. Едва понимая, зачем он это сделал, Клеркон переступил через мёртвое тело, оглядел пленных мутными от пьянящей ярости глазами и только сейчас заметил белоголового мальчишку лет семи, рвущегося из рук держащего его ватажника и смотрящего на него, Клеркона, полными злых слёз глазами.

– Пусти-ка его, – приказал ратнику. Мальчик не успел вцепиться в бороду главарю эстонской дружины, как Клеркон ударом наотмашь по лицу опрокинул его. Ратник занёс копьё над мальчишкой, пленные пытались мешать, но их успокаивали сильными ударами копейных древков. Клеркон остановил ватажника:

– Не надо!

Нагнулся к неподвижно лежащему мальчику, с удивлением снял с него наборный пояс с серебряной пряжкой:

– А малец не прост! За него могут дать хороший выкуп…

Ватажники были недовольны скудной добычей. На общем совете решили снова выйти в море и плыть к финским берегам, но только после продажи пленных, которых таскать за собой никто не собирался, на ближайшем рынке. Убить их было жаль.

* * *

Волостель* города Тарванпе Реас, сунув за пояс большие пальцы рук, по-хозяйски оглядывал торг. В городе не было высоких хоромин, крепких лабазов иноземных гостей, ремесленного посада, подолом обнимающего невысокую, с низкими башнями крепость, ни улиц, проложенных деревянными мостовыми. До моря несколько поприщ* пути. Сюда не забредёт случайный торговый гость, да и морскому разбойнику без знания дороги не попасть. Небольшой торг гудел круглый год. Местные эстии заглядывали постоянно, курши, ливы, аукшайты или словене бывали из тех, кто проторил сюда дорогу и при небольшом выборе, зато дёшево, мог купить то, что в Бирке, Готланде или Ладоге за низкую цену не достанешь.

Хозяин должен отличаться от горожан, и Реас, заметный в выходной шёлковой синей рубахе, с яркой алой лентой на голове, стягивающей по вискам волосы, вежливо отвечал на здравствия горожан и купцов. Пробежав глазами по янтарным рядам, в которых янтарь продавали в виде бус, ожерелий и просто на вес, посмотрел в ту сторону, где торговали рабами. Сегодня там было шумно, и Реас размашисто пошёл между лужами, налитыми прошедшим дождём. Сын Рекони, шедший позади, едва поспевал за отцом.

Рабами торговали как обычные купцы, перекупившие их где-то, так и разбойники, сами рабов и захватившие. Реас узнал Клеркона. Он нередко заходил в Тарванпе сбыть товар. Волчьим оскалом он улыбнулся Реасу, приглашая зажиточного волостеля осмотреть взятых рабов. Реасу не нравился Клеркон, как и остальные збродни*, попадавшие в город. Такие не вспомнят знакомства на большой дороге, когда выгода будет уже в ином. Но Реас мирился с этим как с неизбежным препятствием на пути к процветанию. Взгляд сразу же задержался на востроглазом мальчике, хмуро и затравленно смотревшем на волостеля. По родовым узорам на холщовой грязной рубахе угадал в нём северянина. Не успел рассмотреть остальных пленников, рассаженных по бревну и перетянутых вервием, как Клеркон спешно пояснил:

– Это какой-то знатный змеёныш. За него я хочу больше, чем за любого другого раба.

Реас не собирался покупать себе холопов. Черта хорошего хозяина – из вежливости поговорить с купцом, осмотреть предложенный товар и, сделав вид, что сожалеешь о том, что вещь не нужна, вежливо отказать. Купец не обижен, и ты со своими деньгами домой ушёл. Волостель с трудом говорил на северном языке, копаясь в памяти, подбирал слова:

– Кто ты и откуда? – спросил он мальчика. Тот, настороженно рассмотрев Реаса, решил, что от его слов, возможно, будет зависеть дальнейшая судьба, ответил:

– Я Олав, сын Трюггви, конунга Вика, что в земле Норэгр. Моего отца убил конунг Гудрёд, сын Гуннхильд, матери конунгов*. Я бежал в Свитьод к ярлу Хакону от Гуннхильд и её слуг, что хотели убить меня, а оттуда к моему дяде Сигурду, который является хёвдингом* в Хольмгарде у конунга Вальдамара. Мой дядя отблагодарит тебя, если ты меня выкупишь.

По слабому знанию языка Реас понял едва половину слов, но уловил смысл сказанного. Вряд ли бы он поверил юнцу. Даже в таком возрасте люди сочиняют про себя легенды, но о Сигурде из Хольмгарда он слышал и знал тех, кто был знаком лично с Сигурдом. Слова маленького северянина можно проверить. Но стоит ли тратить серебро на то, что может оказаться неправдой?

– Верь ему, – догадываясь о сомнениях волостеля, отозвался ломающимся голосом парень лет двенадцати, сидевший рядом с Олавом-, – ты можешь продать его сыновьям Гуннхильд за хорошую цену. Сигурд заплатит за племянника меньше, ибо у него нет столько богатства, но зато тебе большая честь будет в Хольмгарде, и Сигурд не станет тебе мстить за Олава.

– Зачем мне мстить? – пытаясь охватить мыслью сказанное, спросил Реас.

– Сыновья Гуннхильд убьют его, а ты станешь в этом им помощником, отдав сына конунга.

«Я ещё никого не купил!» – мысленно ответил парню Реас. Клеркон, совсем не понимавший чужого языка, тем временем напряжённо вглядывался в лицо волостеля, будто пытаясь найти отражение заинтересованности и гадая: не продешевил ли? Но Реас никогда бы не стал добрым купцом, если бы чувства подменяли холодный разум. Он спросил парня:

– А ты кто?

– Меня зовут Торгисль, – ответил парень, подняв на Реаса чистые озёрно-голубые глаза, – мой отец Гудрёд конунг, и его тоже убил один из сыновей Гуннхильд, по имени Харальд. Конунг Трюггви был другом моего отца и взял меня на воспитание. С той поры я всегда находился в его семье.

Клеркона начинал тревожить слишком долгий разговор пленников с волостелем, это почувствовал и Реас, предложивший цену за Олава:

– Три словенские гривны за мальчишку. Это хорошая цена за купеческого сына!

Клеркон сузил глаза, всматриваясь в бесстрастное лицо волостеля и справедливо подозревая его во лжи.

– Десять! Впрочем, за три ромейских золотых солида я отдал бы этого щенка, – сказал он.

– Десяти серебряных гривен я не дам за всех твоих рабов, Клеркон! – возмутился Реас. – Даю пять за обоих парней. Если тебе не нравится, то сам иди за море и договаривайся о выкупе с его родичами!

Глаза разбойника налились кровью. Мало кто в ватаге перечил ему, ибо Клеркон был скор на расправу. Тяжело и гневно дыша, он, казалось, пытался взглядом убить Реаса. Волостель оставался недвижим, к тому же к Реасу ближе подтянулась его чадь*, держа ладони на гардах* мечей и рукоятях топоров. Буянить здесь не стоило – быстро разорвут на части.

– Восемь! – прохрипел Клеркон.

– Пять!

– Семь!

– Пять!

Рванув в ярости свою бороду так, что едва не выдрал её всю, Клеркон проревел: «Бери!» и, длинно выругавшись, отвернулся, дабы не видеть, как его люди отвязывают дорогих и так дёшево проданных пленников.

Дома, вымытые и переодетые за долгие дни скитаний в чистое белье, Олав и Торгисль сидели за одним столом с семьёй Реаса: женой Рекон и сыном Рекони. Волостель, наблюдая, как бывшие рабы, а теперь его гости жадно набросились на еду, поглаживал бороду и думал, как через верных людей проверить то, о чём рассказали и ещё подробнее расскажут мальчишки. Пройдёт не один месяц, а может и год, прежде чем он подаст весть Сигурду. В делах, в которых замешаны государи, торопиться не стоит. Жизнь, размеренная и привычная, могла перевернуться вверх дном, а этого Реас не хотел.

Глава первая

Белым снежным полотном укутало стылую землю. Серое небо мягко бросало пушистые хлопья. Мстислав Свенельд – великий боярин князя Святослава, а теперь, как оказалось, князя Ярополка, кутаясь в соболий опашень*, откинувшись на розвальнях, с удовольствием вдыхал зимний лесной воздух. Следом верхами рысила дружина с сыном Лютомиром. Оглядывая пробегавшие мимо сёла и веси* с бледно-голубыми от снега крышами изб и полуземлянок, боярин думал о том, как хорошо сейчас с коня оглядывать застывшую, но не умершую жизнь, и чувствовать себя молодым и полным сил, гордо подставляя лицо прохладному ветру под хрусткий мягкий топот копыт. Эх, не понимает молодёжь своего счастья! Ранения, полученные в боях с ромеями под Доростолом, не позволяли долго сидеть в седле; тряска, казалось, вышибает всё нутро, и в общем-то недальний путь от Киева в Вышгород мнится теперь неблизким.

В воротах Вышгорода – сторожа в нагольных кожухах*, накинутых поверх броней, склонили выи, приветствуя боярина. Свенельд в ответ сдержанно кивнул головой в куньей шапке с алым верхом. Во дворе, перед двухъярусным боярским теремом, Лютомир спрыгнул с седла, отдал поводья стремянному, залез на крыльцо, постоял, ожидая отца, вылезающего из саней. В тереме вертлявая холопка помогла великому боярину раздеться. Скидывая опашень, Свенельд невольно глянул в разбойные глаза, озорно смотревшие из-под синего убруса*. Ненароком подумалось: отдать бы её Люту, пусть украдкой от жены заглядывает ей под подол, ибо открыто, как с наложницей, христианину жить нельзя. Князь, тоже крещёный, не одобрит. Самому было недосуг – ветшавшая плоть брала своё и на жёнках сказывалась тоже.

Пока суетились на поварне, приготавливая снедь, отец с сыном расположились в повалуше*. Сели друг против друга за стол – тяжёлые, мясистые, будто два медведя. Та же холопка внесла ендову* с горячим сбитнем, разлив его по медным чашам с серебряной оковкой. Уходя, оценивающе окинула Лютомира взглядом. Лют, живший в Киеве, гость здесь редкий, а холопка в доме недавно и видела его, кажется, впервые. «Отдам её Люту! – ещё раз подумал Свенельд. – Распутничает ведь, стерва! Пусть лучше с сыном будет». Лютомир, подняв на отца чуть осоловелые от тепла глаза, спросил:

– Не зазрит Святослав, что ты к его сыну перекинулся?

Разумный вырос потомок, деловой. Не на холопку глядит, а говорит о наболевшем. В душе Мстислава прояснело – достойную смену взрастил. Да и не молод уж сын, четвёртый десяток идёт, сединой обнесло виски.

– Я в свои годы и малой толики не достиг того, что моему отцу перепало, – сказал он. – Старый Свенельд в Ольге сразу породу узнал, потому её и обхаживал, а Игорь сам по себе варился, вот и нашёл бесславный конец. А я прогадал, вишь. Чтоб власть держать, созидание нужно. Ольга землю устроила, Ярополк вслед её стремится, а Святослав мечется с ратями, и что? Хазар побили – то верно, путь замкнули по Итилю, так нам по Днепру прибыток пошёл. К ромеям дуром полезли, только людей положили. Да и где тот Святослав сейчас?

Великий князь ушёл на Боспор Киммерийский, и об этом все знали. Некогда Святослав породнился с князем-архонтом* Тмуторокани Икморем, женившись на его сестре, и с той поры вольный разбойный Боспор держал руку днепровских русов. Но умерла Предслава, а Икморь лёг под Доростолом в сече. В Тмуторокани теперь иной выбранный архонт; по сказкам, сторонник старой вольной жизни, когда морские росы потрясали мечом Византию и агарян*, не оглядываясь на желания Днепровской Руси. Святославу на Боспоре делать нечего, а значит, вернётся в Киев, чего не хотел его сын Ярополк, устраивавший землю так, как считал нужным.

– Ты с князем говорил? – жадно поинтересовался Лютомир. Вопрос донимал его всю дорогу в Вышгород. Печенеги колена князя Кури, врага Святослава, расставили дозоры по всем дорогам на Днепр. Часть бояр, особенно близкий друг великого князя Ратша Волк, настаивали на том, чтобы послать дружину навстречу Святославу.

– Говорил.

Свенельд не спешил с ответом, наслаждаясь нетерпеливым любопытством сына. Допил сбитень, отставил чашу в сторону, рукавом домашнего зипуна истово отёр усы.

– Я сказал князю, чтобы не спешил посылать кметей*. Об этом многие хотели, но боялись сказать, опасаясь гнева Святослава, – боярин гордо распрямил спину. – Наш великий князь храбр, но не безумен и с одной ближней дружиной на степняков не полезет. Боспор ему людей не даст, Акун с Белобережья, ближник его, тоже – голод у них, как зиму отгорюют, неизвестно. Пока суть да дело, мы так власть устроим, что Святославу делать в Киеве будет нечего, как и при матери его.

– А Ярополк что сказал?

Но Свенельд не успел ответить: в покой внесли с поварни парную кабанятину, две мисы с гречневой кашей, горячие, только из печи, хлебы, малиновый квас и травяной взвар для Мстислава. Та самая холопка, расставляя блюда, будто нечаянно коснулась бедром сидящего Лютомира. Тот вскинул голову, пробежался глазами по девичьей стати. Великий боярин улыбнулся про себя: пусть сын хоть одну ночь отдохнёт в чужих, не жениных, объятиях.

Некоторое время молча ели. Лют, большими глотками выпивший чашу с квасом, вытер усы и собрался повторить вопрос отодвинувшему пустые тарели и хлебавшему взвар отцу, но тот опередил:

– Меня поддержали из рода Искусеви, Слуды и иных знатных родов. А до того все боялись! – снова повторил боярин. – Ярополк согласился подождать.

– До каких?

– А то, как мы скажем! – Свенельд яростно навалился на стол. – Я, как Ярополка сторону взял, так теперь мне в рот все смотрят. Я один не боюсь Святослава! Вот где у нас все будут! Дай квасу, а то от трав этих нутро всё полыхает.

Хоть с возвращением отца Лют и был отодвинут в тень, но не переживал, за его спиной было увереннее и спокойнее. Старость постоянно требует подтверждения присутствия уходящих сил и гордости, и Лютомир сейчас искренне восхищался отцом.

– Может, оженим князя на твоей дочери? – предложил Лют, зараженный уверенностью отца и действительно поверивший в могущество своего рода. Ярополк, до сих пор не женившийся, держал в холопках гречанку, привезённую из похода отцом, украдкой от злых языков, не по-христиански используя её как наложницу, но все почему-то об этом знали.

– Нет, – отмахнув тяжёлыми перстами с двумя золотыми жуковиньями*, отверг Свенельд, – нечего волков дразнить.

Лют расхмылился, поняв недвусмысленный намёк отца: с воеводой Святослава Ратшей Волком они всегда были недружны. Волк пока от всех дрязг старался держаться в стороне, ждал прихода своего князя, чтобы потом отыграться за всё. Мстислав продолжил:

– Да и бояре что скажут? Что Свенельды власть у князя решили забрать? Мы открыто высовываться не будем. А насчёт жены я уже думал у кесаря Оттона, в его цесарстве, поискать. С немцами надо бы породниться.

В себя Мстислав Свенельд верил. У Святослава, кроме боярина Волка, никого и ничего не осталось, а Ярополку без него не обойтись. Лишь прожить бы подольше, дабы Люта закрепить к князю поближе.

Зреют, зреют большие замыслы. Придёт весна, и оттаявший малый ручей вольётся в широкую быструю реку, способную ворочать даже и без воли своей тяжёлые валуны.

Глава вторая

Вечерело. В зыбке засыпала маленькая Сема, названная так в честь болгарки, выходившей раненного под Адрианополем Колота Лапу, бывшего сотника князя Святослава. Жена Услада, взятая некогда из старинного рода русов, качала зыбку, тихо напевая на своём забытом уже языке колыбельную. Колот, неслышно ступая валенками, подошёл к жене.

– Снова к Стреше идёшь? – спросила с укором. Лапа промолчал. Услада отвернулась, снова запев колыбельную. Колот прошёл к двери, постоял, будто раздумывая, решительно снял со спицы и натянул на себя кожух.

Так было почти каждый день, с тех пор как вернулся. Утром с племянником Павшей, что остался после убитого печенегами во время памятного набега на Киев старшего брата Оттени, вычищали стаю, давали сено скоту, когда латали упряжь, плели лапти или ещё что по мелочи, а к вечеру Колот шёл к Усладиному брату Стреше. Там разливалось по чарам пиво, мёд ли и Стреша да ещё двое-трое знакомцев слушали рассказы Колота про походы против ромеев. Почти каждый день появлялись в веси Осинки с соседних сёл новые любопытные слушатели, желающие послушать сказки о неведомых землях и злых сечах. Приносили с собой магарыч и, подливая больше Колоту, чем себе, внимательно слушали, веря и не веря. Лишь когда Лапа уходил с ночёвкой поохотиться с сябрами, вечерних бесед не было. Сегодня тоже ждали двое пришельцев из соседнего села Древичи. На столе стояла корчага с пивом, большую часть которой, как знал по предыдущим вечерам, выпьет он. Имена гостей он даже не стал запоминать – всё равно потом забудет. Опустошив первую чару, Колот, иногда привирая и уже потом сам не различая, где быль, а где небыль, начинал рассказывать:

– Вошли мы к болгарам и взяли по Дунаю восемьдесят городов.

– Сколько?!

Колот повторял и отвечал на сыпавшиеся вопросы, и нестройный сказ обрастал подробностями.

– …вышли мы против царя ромейского биться. У нас было десять тысяч, а у него сто. Была сеча зла от восхода до заката, но мы одолели, а греки бежали.

– Ну, это точно брехня!

Лапа злился неверию, показывал раны, полученные в этой битве. Когда спор успокаивался, он рассказывал про Доростол:

– Когда нас греки на щит не взяли, то начали швырять в город камни камнемётами. Там снаряды с конскую голову, когда один в стену попадает – всю стражу осколками от стены наповал сечёт. Мне до сей поры свист этих камней снится, так я от собственного крика просыпаюсь. Были ещё мелкие камни, так те летели за стены и нельзя было из дому выйти – с неба, будто дождь, летели и убивали всякого.

– И долго так было?

– Пока воевода Ратша Волк из города не вышел да не поломал камнемёты и не убил всех, кто снаряды метал вместе с их боярином Иваном Куркулясом*.

– Что, так и звали?

– Да, так и звали…

Битвы Колот описывал подробно, часто вскакивал с места, опрокидывая перекидную скамью, показывал, как и куда кто бежал, с кем и как он сам дрался. Потом сказывал про трудности сидения в Доростоле:

– Раненых было столько, что лечить не успевали. Вонь стояла страшная. Человек, как мертвец, гнил, только живым оставался. Смотреть на это ох как тяжко! Жратвы не осталось под конец. Коней начали есть, но кони нужны были. Так некоторые кмети крыс научились приманивать и ловить. Крысы те к раненым на гниющее мясо ползли…

Гости разевали рты и под конец рассказа яростно обсуждали, уважительно похлопывали по плечам Колота, пережившего такое. Потом расходились. Лапа в распахнутом кожухе, с шапкой набекрень, неверными ногами, оступаясь с нахоженной тропы в сугроб, плёлся домой. Часто его провожал Стреша, чтобы зять где-нибудь не свалился и не замёрз, тогда они орали песню. Иногда, ещё не дойдя до двора, блевал, пятная снег и Стрешины валенки. Наутро мать Зимава высказывала:

– Глянь на себя: пьянь пьянью! Друг твой Блуд вон чего достиг – воевода! Я ужо скажу Белаве, пусть вас разгонит.

Некогда грозная тёща Белава изрядно потишела после смерти в Болгарии любимого сына Забуда и печенежского разорения. Колот на своих пьяных беседах её и вовсе не видел. А Блуд, дружище Блуд Красный, с которым с раннего детства были неразлучны и который перешёл в Ольгину, а после Хазарии дружину Ярополка, вскоре приехал в родную весь. В лисьей распахнутой шубе, под которой был виден дорогой шёлковый зипун, с серебряной гривной на шее, в бобровой шапке, с расчёсанной светлой с красным отливом бородой. И конь под ним длинноногий буланый – где и взял такого? Не слезая с коня, стукнул рукоятью плети в ворота и сказал выбежавшей на собачий лай Усладе:

– До мужа твоего.

Спешился только во дворе, не входя в хоромину, чтобы обняться с вышедшим к нему Колотом. Объятия были не крепкие, как раньше при встрече, а чужие, холодные. Посмотрел на Лапу когда-то весёлыми, а сейчас строгими и властными голубыми глазами, молвил:

– Дело у меня к тебе. Князь Ярополк воинов собирает. Збродень с ватагой безобразит, его слава до князя дошла уже, – Блуд усмехнулся. – Князь дружины в лес разослал ловить его. Я дам людей, пойдёшь над ними?

Это был настоящий подарок – снова пожить княжьей службой. Колот ответил:

– Я рад твоему предложению, только я гол с Болгарии вернулся – ни оружия, ни коня.

– Совсем ничего? – не поверил Блуд. Когда-то после хазарского похода Колот вернулся с большим прибытком: и дом большой поставили, и бронь с оружием, за которые ещё полтора таких поставить можно.

– Железо есть да номисмы* ромейские. Только я топоры да рогатины ладить хотел, а то печенеги всё вчистую разорили. Да лошадь ещё одна на весну нужна.

Блуд то ли сердито, то ли в раздумье шевельнул бородой. Смотря куда-то в сторону, сказал:

– Ладно, приезжай завтра в Киев к полудню, там подумаем.

Молвив, пошёл со двора, не прощаясь, ведя коня под уздцы. За ним выскочила Зимава, видимо, подслушившая разговор, со свёртком в рушнике:

– Возьми гостинец, благодетель наш!

Но Блуд даже внимания не обратил на неё, спеша к воротам.