Текст книги "В тени славы предков"

Глава восемнадцатая

Прошла посевная. Соседская ребятня охраняла до всхода зерно, дабы птицы не поклевали. Платы ни они, ни родители не брали – в веси все друзья либо родичи. Сына Пестряя отдал в Древичи в подмастерья к кровельщику – научится, там, глядишь, дальше по плотницкому ремеслу пойдёт. Два года, прошедшие после того похода к вятичам, были спокойны и с прибытком от княжеской службы, на которую подзывал иногда Блуд. В основном послов сопроводить, на полюдье сходить, проводить куда-либо важных гостей торговых.

Ещё одна беда-обуза свалилась с Колотовых плеч: загулявшую после насилия над ней печенегов Милаву – вдову брата Отени, убитого при печенежском набеге на Киев, выдали замуж за бобыля в большом селе под Вышгородом. Сначала не могли нарадоваться Милаве: раньше часто приходила домой ночью, а то и вовсе под утро, хмельная, растрёпанная. Зимава её и вовсе из рода выгнать хотела, да Колот не давал. Теперь же, когда приезжала в гости, была всегда прибранная; осунувшееся лицо округлилось; отощавшее тело снова налилось соком. Потом оказалось, что муж её новый – буян и самодур, потому и жил по сию пору один. Остыл к новой жене да начал колотить её смертным боем. Услада просила Лапу поговорить с Некрутом – так его звали, Колот отказывался, в другом роду, мол, Милава уже. В разгар прошлой осени Услада, навещавшая бывшую родственницу, вернулась вечером того же дня, что и уехала. Колот, почуяв неладное, подробно расспросил жену. Оказалось, Некрут избил в очередной раз Милаву, да так, что один глаз вытек, а нутро было настолько отбито, что местная ворожея Вербана забрала её к себе выхаживать. Некрут запил, а Услада не сдержалась, наговорив ему жёстких, обидных для мужика слов, потом едва спаслась: Некрут бросился на неё, но хмельные ноги подвели, и он споткнулся на крыльце, распластавшись во весь рост. Выпустил было пса, но проходивший мимо селянин спас Усладу.

– Там пёс с медведя размером, задрал бы насмерть! – закончила рассказ жена.

Колот, наливавшийся во время повести Услады злостью, стукнул со всей силы по стене покоя – бревно гулко отозвалось на удар.

– Я поеду к нему!

Слышавшая всё мать Зимава, к старости ставшая излишне любопытной, попыталась отговорить:

– Нечего в чужую семью лезть!

– На хер! – взревел Колот. – Это как-никак вдова брата моего покойного! Лучше я съезжу, не то Павша прознает да вовсе убьёт его. Некрут гад, но за ним род сильный, среди коих русы именитые есть. Мести нам не надо от них!

Взяв с собой на всякий случай меч, выводя коня, Колот окинул глазом окоём, прикидывая, когда солнце совсем закатится, рассчитал, что час доехать до темноты у него есть, а как в потёмках будет возвращаться обратно, волновало сейчас меньше всего. Иногда пуская коня в намёт, Лапа поспел к началу сумерек. Бывший один раз на свадьбе, Колот нашёл двор Некрута довольно быстро. Привязав к огороже коня, стучаться в калитку не стал, ударом ноги вышибив её вместе с подпятниками. Огромный пёс, могущий запросто задушить матёрого волка и которого забыли привязать, с лаем бросился на него. Колот одним замахом меча развалил его пополам. Некрут, услышав во дворе какую-то замятню*, вылез из клети и поспешно залез обратно, затворив за собой дверь. Лапа поспешно бросился к двери, опасаясь, что Некрут запер её за собой. Резко рванув за рукоять, Колот успел увернуться от острия рогатины, нацеленного в грудь. Некрут на то и рассчитывал, что Лапа рванёт за ним, и приготовил ловушку, не задвинув засова. Только наученное многолетними боями тело, научившееся мыслить в схватках быстрее головы, спасло Колоту жизнь. Он вырвал древко из рук смутьяна, запихнул его в темноту избы, ибо с соседних дворов начали выглядывать любопытные. Колот швырял его по клети, едва сдерживаясь, чтобы не разбить о стену, будто глиняный горшок, дурную Некрутову голову. Замаявшись, склонился над окровавленным и обмочившимся Некрутом:

– Либо миром живи с Милавой, либо убью тебя!

Сплюнув кровавый сгусток на земляной пол, Некрут пригрозил:

– Лучше сейчас убивай, не то не поздоровится тебе!

Не взяв в голову угрозы Некрута, Колот уехал, подумав, что у волхвов совета бы надо спросить, как быть. И Павше как-то объяснить, почему его мать глаз потеряла, сама Милава не расскажет сыну никогда, зная его крутой норов.

Но Павша сам долго не появлялся в родной веси. Будто кто сглазил Отенин род: Павша едва ли не месяц просидел в порубе*. Дело было по младости глупое: одного из воинов молодшей дружины послали в селение к волостелю с поручением. Оказалось, что воин сам был родом из соседней веси, холостёжь которой постоянно задиралась с парнями этого села. Увидевшие кметя парубки, не смекнув дела, по старой привычке поколотили его, не отняв, однако, коня. Оружия с собой кметь не имел, потому и не отбился. Нападение на княжеского кметя – дело, подсудное самому князю, но молодцы из дружины решили «не ябедничать» и, собрав пятерых таких же молодых и глупых кметей, поехали мстить. Успели отловить и намять бока только троим, когда начала собираться толпа драчунов. Дружинники достали оружие. Тогда местные, решив, что напали збродни, подняли тревогу. Кмети едва успели спастись, прорвавшись сквозь строй вооружённых рогатинами, топорами и ослопами* мужиков. Блуд был в ярости, велел высечь провинившихся и посадить в поруб, присказав:

– Ваше счастье, что Ярополк не как Святослав: тот бы велел вам головы отсечь!

После поруба Павша поутих, пахать землю помогать приехал, не брезгуя на этот раз «смердячьей» работой. Тут как раз случилось то, о чём говорили уже пару месяцев: Ярополк начал собирать войско на брата. Княжеский посол явился со старостой веси и повестил об этом Лапе.

– И что, народ идёт? – мрачно спросил Лапа, осознавая, что драться придётся со своими бывшими соратниками, с тем же Зайцем.

– Идёт. За зипунами да холопами. Древлян сколь раз одолевали! – ответил посол.

Отвертеться ему не было возможности, надо было готовиться. Конь был научен к бою, и Колот должен был попасть в комонный* полк, там, глядишь, поставят копьём* началовать, а то и сотней.

На крутящемся тяжёлом точиле выправил борозды на мече, одевшись в тёплый зипун, – на улице было прохладно, – кинул потник на завалинку, поставил на землю корыто с песком, принялся начищать бронь. Колот перебирал пальцами блестящее струйчатое железо, любуясь им, как приехал Павша. Племянник снова чем-то загордился – это Лапа заметил сразу по тому, как Павша, подражая бывалым воинам, сплёвывает сквозь зубы, ходит по двору вразвалку. Колот решил пока ни о чём не спрашивать – сам расскажет.

– Говорят, Стрешу зимой оженили, а я-то не слышал, когда был последний раз, – молвил Павша, чтобы начать разговор.

– Говорили тебе, да не до того было, и ты прослушал, – отвечал Лапа. – Как и хотела Белава, Стреша на бабе старого русского рода женился, с дочерью взял, вдовая она была, муж под Доростолом лёг. Белава старое вспомнила, зачванилась на пиру: вот, мол, благородство не теряем своё, мы русины, с русинами и жить должны. Стреша обрезал мать: не обижай сродственников моих, вот зять твой Колот сидит, славой прославленный. Сватья тоже не поддержали Белаву.

– Точно, слышал про это, – согласился Павша. – Слыхал, – перевёл вдруг разговор, – Свенельд за голову любого из Волков сорок гривен серебром даёт.

Колот аж присвистнул: богатство неслыханное, – но, обмыслив, сказал:

– А для кого ему теперь злато копить?

И, вдруг поняв, к чему разговор, повернулся всем телом к пристроившемуся рядом на завалинку племяннику:

– Ты только не вздумай под меч Ратшин лезть! Зарубит – не оглянется.

– А я и не полезу один! Вот если с тобой вместях…

– Я с Волками в Доростоле сидел, и тебе, сыновец, я в данном деле не помощник! Не понимаешь, смотрю? Побываешь в первом бою, а потом попробуй на соратников меч поднять! Не сможешь!

– Ладно, – примирительно сказал Павша, но Колоту показалось, что племянника он не убедил.

Разговор с Павшей вернул горькие мысли о предстоящем походе. Олег заранее обречён и понимает это. И Ратша понимает, не дурак же он! Может, князья миром решат всё же? И новая невесёлая мысль пришла: вот так кто-нибудь из товарищей старых убьёт племянника. О себе Колот даже не думал: после боёв под Доростолом предстоящие битвы казались едва ли не потешными.

Глава девятнадцатая

До последнего не верилось, что придётся воевать с братом родным, от отца и матери единых. Думалось, что пришлёт Олег послов с миром. И уже не слухи, а видоки говаривали, что в Новгород, к Владимиру, послал Олег за помощью. Сам Ярополк понимал, что проучить Олега необходимо, да и горе Свенельда, коему он был свидетелем, запало крепко в сердце. И если бы Мстислав настаивал на мести, но он говорил об этом с князем больше недомолвками, оставляя решение полностью на его совести. Ярополк чувствовал себя виноватым: брат как-никак лишил жизни сына великого боярина, и теперь ему, как старшему брату, надлежало наказать вышедшего из повиновения Олега.

Подготовка к войне шла как будто сама по себе: Варяжко, сверстник и воевода Ярополков, договаривался с печенегами о конной подмоге, были посланы люди к северам и кривичам, в княжьих житницах подсчитывали обилие, что нужно выдать на прокорм ратных, в оружейной начали выдавать брони и оружие опытным воинам под поручительство воевод. Мало кто знал, из-за чего собрались наказывать войной князя Олега, ещё была крепка в народе память о княгине Ольге, мудростью своей приучившая людей к доверию государю. Потому, кроме вятших, мало кто и задумывался – надо так надо. Бояре в Киеве и Вышгороде тоже судили по-разному: вроде и Свенельды виноваты со спесью своей, но и Олег не мирится с братом. Ярополк в эти дни часто выходил на теремное гульбище, оглядывая наполнявшийся людьми, раскинувшийся под городом стан с макушками шатров, дымящимися кострами. Всё ждал, потеряв надежду, что сунется в покой слуга, принесёт вести от брата. Не будет ничего, и вскоре ратники, снующие по стану, кажущиеся мурашами с высоты Горы люди, пойдут сечься насмерть с народом его брата. «Эх, Олег, Олег!» Ещё не поздно остановить сборы, распустить рати по домам, вызвав осуждение воевод напрасной суетой, но остановить надвигающееся кровопролитие. Власть, казавшаяся ещё недавно хоть и не простой, но доступной разуму, теперь обернулась бременем, способным раздавить несущего её.

Заходил к князю Свенельд, чаще всего вечером. Смерть сына будто погасила норов великого боярина. Сложив ладони на коленях, он всё больше молчал, глядя себе под ноги взором остывших, некогда гордых глаз. Жизнь ещё наполняла силою тело, но душа была будто мертва и не хотелось уже кипения страстей, борьбы за место подле князя. Это последний поход для Свенельда, потом он отойдёт в сторону, давая дорогу другим. Кому? Ни в коем случае не боярам древних русских родов. У Ярополка должны быть свои, им взращённые, а потому и преданные люди. Сейчас ближе Блуда и Варяжки у князя друзей нет. Друг с другом они, кажется, не очень ладят, но делом общим подружатся. Каждый хорош и плох по-своему: Варяжко верен, скор на ногу, но чрезмерно чванлив своим древним родом князя Аскольда. Блуд разумен, но злопамятен, и непонятно, какой мерой он меряет обиды и когда за них отыграется. Но это всё потом, а сейчас главное – доделать последнее своё дело. Свенельд обещал Ярополку, что сделает всё, чтобы Олега взяли живым. Мстислав не держал зла на среднего сына Святослава: карают не меч, а руку, его направившую, потому он пообещал награду за голову любого из рода Волков.

Полки отошли от Киева, когда зазеленели поля и не только земля, но и сам воздух наполнился возродившейся жизнью. Над головами звенели птицы, по голубому небу плыли пузатые барашки облаков, на киевских вымолах стало густо от лодий и лодок, просторно снующих по не втянувшему до конца в свои берега воды Днепру.

В древлянских пределах рать начала пакостить. Древляне, не один раз учёные грабежами соседей, свозили добро в леса, уводили скотину, убегали сами. Добыча была не богатой, от злости ратные травили поля. Ярополк, закусив губу, смотрел, как дымное пламя съедает густо колосившиеся озимые. После победы древлян кормить придётся – не бросишь ведь данников! И не воспретишь воинам, рать всегда в походе живёт войной.

В Овруче Олег ждал брата. Молча выслушивал доклады о продвижении русских полков. В эти предратные дни стал жёстче, грознее, чем напоминал своего отца. Бывалые воины, ходившие под стягом Святослава, беспрекословно выполняли приказы, отдаваемые с оглядкой на Ратшин опыт. Древляне не бросили своего князя, стекаясь в Овруч, и уже можно было не отсиживаться за стенами, но дать бой в чистом поле. В оружейной не было лишнего оружия, и мужики пришли со своим: кто с рогатиной, кто с топором, пересаженным на долгую рукоять, большей частью в кожаных стегачах и кожаных шеломах.

Первые вражеские конные разъезды заметили вечером, заключив, что утром рать уже вывалится под город. Ранним утром Олег вывел полки под стены, чтобы русы не взяли город с наворопа*. В предутренней тишине бряцало оружие, слышались зычные голоса воевод, раздававших наказы. С Норины-реки, огибавшей крепостной холм, веяло свежестью. Из предрассветной дымки вытаивали посадские избы. Мужики, разбитые по полкам, бросали на прохладную, укутанную предутренним туманом землю рядины и зипуны; кто садился, кто ложился, готовые по зову воевод сплотиться в строй.

Холмы, поросшие лесами, казалось, наблюдали за расположившимся войском. Солнце перевалило за полдень, когда рати Ярополка вытекли разом и, загородившись печенежской конницей, начали строиться. Русов было наполовину больше древлян, и многие были в железе. Кроме того, Олег не имел конных воинов. Лишь те, что из Святославовых, могли сесть на коней, но коней, годных для боя, не было.

Прищурив начинавшие слепнуть глаза, Ратша оценивал построение Ярополковых полков. Он нисколько не сомневался в ратных талантах Свенельда и понимал, что киевский воевода не простит ни одной ошибки. Волк и не рассчитывал на победу у города, главное было уменьшить в числе противника, сбить спесь с него мечом и укрыться за стенами, иногда тревожа осаждающих. Поколебавшись, Ратша перебросил с чела две сотни ратных на левое крыло, сам, едва сдерживая горячившегося вороного жеребца, затянув подшлемный ремень гранёного шелома, с соколиным пером в навершии, стал позади полков рядом с Олегом. Воеводы в полках чётко знали, что им делать. Перед боем Ратша долго обсуждал с ними, делясь опытом, что и кому надлежит исполнять.

Русы не стали тешить себя поединками воинов, когда рати устают стоять друг против друга, и никто не решается идти в напуск. Не при их числе было утомлять людей стоянием. Печенежская конница, выехав стройными рядами в сторону левого крыла, неожиданно завернула к челу и, проехав дугой мимо него, выпустила дождь стрел, устремилась назад и снова начала сбиваться в строй. Ратники, немногие из которых бывали в сечах, исправно держались, прикрывшись внахлёст щитами. Второй, третий – считал Ратша наскоки печенегов, на четвёртый или пятый пойдут в напуск. Послышался гортанный клич: степняки, в этот раз рассыпавшись лавой по полю, устремились на древлян, пуская на ходу стрелы из коротких крепких луков.

Сшиблись рати, пешая и конная, в страшном скрежете железа, истошном ржании коней, треске дерева копий и щитов. Вмявшийся полк местами начал трещать и разваливаться. Дрогнувшие было от неопытности и стремительной атаки ратники осмелели, когда стало понятно, что комонные завязли и теперь, вертясь на конях, отбивались от наседавших и наступавших древлян. Олег с Волком сквозь пелену поднятой пыли увидели, как воевода передового полка Карислав сшиб с коня печенега и развалил голову вместе с низким круглым шеломом. Рядом с ним два мужика, натужась, упирая рогатины в шею дико ржавшего коня, свалили его вместе со всадником, что, вскочив, попытался отмахнуться от кованых жал топором, но рухнул с пробитой железом грудью. Печенеги, разворачивая коней, устремились обратно. Карислав вылетел вперёд, срывая глотку, затаскивая увлёкшихся боем ратных обратно в строй. И вовремя: вслед за печенегами выросла стена стройно шагающих пешцов. Не меньше половины в кольчатых рубахах, со щитами, обтянутых бычьей кожей. И уже слышалось: «Шаг! Шаг! А-а-а!»

Снова хруст древков и скрежет железа. Олег, напряжённо всматриваясь в битву, непроизвольно дёргал удила всхрапывающего коня – туда бы, в сечу! Только доводы Ратши, высказанные им ранее, удерживали князя: погибать ещё рано, надо столицу удержать. Сам Волк начинал волноваться: слишком мощно давили русы, грамотно меняли уставших в бою, не ломая рядов. Наверное, придётся раньше времени левым крылом сбочь ударить, а там Свенельд либо снова печенегов пошлёт, либо иные свежие силы. Ратша украдкой глядел на Олега: видит ли? Олег не видел, полагаясь на своего воеводу. Наступал тот момент битвы, когда ошибка полководца может привести к поражению. Ратша обернулся к Олегу:

– Я поведу ратных, что в тылу остались, в бой, мой стяг заставит полки продержаться дольше. Когда увидишь, что Ярополк все силы вводит, отводи чело, русы не будут преследовать, пока помощь не подойдёт.

Олег ответил «да», моргнув глазами на бледном, без кровинки, лице. Он мог себя показать на лихих ловах, на ратных учениях в бронях и шишаке, смог одолеть Люта Свенельда в поединке, но руководить ратью ему приходилось впервые. «А отец бы смог в мои годы!» – подумалось вдруг. Волк поддержал перепавшего* Олега:

– Не сомневайся, княже, выдержим!

И, обернувшись к дружине (все Святославовы, не подведут! Хоть всего – полторы сотни), молвил:

– За мной, братья! За князя!

Стяг поплыл над дружиной, что в стремительном беге не ломала рядов. Волк вклинился между челом и правым крылом, порядком потеснив русов, и казалось, что древляне всё же отгонят противника и поле останется за Олегом.

С холма, поросшего древними соснами, Свенельд наблюдал за битвой. Он сразу угадал замысел Волка и ждал переломного момента, когда Ратша в порядке захочет отступить. Мстислав всем существом находился сейчас в битве, чувствуя её изнутри, не замечая и вовсе забыв про Ярополка, что, также напрягая зрение, видел в секущемся клубке людей лишь бестолковость боя. Свенельд шевелил губами, будто заклинание читая. Когда Ратша с ближней дружиной попытался отсечь русов, обернулся к вестовому:

– Пора!

Громко затрубили рога, приводя в движение запасные свежие силы. Киевский комонный полк, изрядно поредевший в Святославовых войнах и среди которого были набранные некогда Святославом касоги, стремительно понёсся на правое крыло древлян – проломить, рассеять строй.

Ратша ворочался медведем, отбрасывая от себя чужое железо, сам врубаясь в мягкую плоть. Русы рвались к его стягу: не знал Волк, что за его голову назначена награда, и это было одной из причин остервенелой смелости русских ратников. Слишком быстро всё происходило. Он не заметил, а почувствовал, как истаяла его дружина, и некогда было подумать, отводит Олег ратных за стены или нет. Пелена усталости застилала глаза, хоровод оскаленных вражеских рож вокруг слился в единую полосу, дыхание со свистом вырывалось из груди. Кольчуга была порвана в нескольких местах, от многочисленных ударов по шелому в ушах звенело. Удар сбоку свалил его на колени, располосовав бронь. Волк услышал, как хрустнули собственные рёбра, и кровь рекой заструилась по телу. «Всё!» – мелькнула последняя, совсем не удивившая мысль.

В какой-то миг перевернулась битва, и всё пошло не так. Правое крыло, смятое и опрокинутое, побежало, гонимое русской конницей. Ревели дудки к отступлению. Олег, потеряв Ратшин стяг, силился понять, что происходит, когда пятившееся «чело» вовсе устремилось в бег.

– Стойте! Стойте! – голос князя потонул в грохоте битвы. Олег развернул коня в сторону крепости, ожёг плетью – только бы успеть задержать людей, пока русы не ворвались «на плечах» в отверстые ворота. Пропетляв вместе со стремянным меж посадских дворов, врезался грудью коня в толпу бегущих, что, побросав оружие, толпились уже на мосту, перекинутом через ров к воротам.

– Стойте!

Олег круто развернул коня, обнажив меч, готовый рубить своих, лишь бы остановить это безобразное и гибельное для них же самих бегство. Битва наступала и катилась оскаленными мордами коней, сверканием железа, орущими в безумстве боя ратными. Теснимые древляне, спасаясь от разящей стали, прыгали в ров, падали туда, пытаясь в отчаянии голыми руками отстоять свою жизнь. Звон клинков тонул в воплях боли и предсмертного ужаса убиваемых людей. Мост, казалось, прогнулся от столпившихся, лезущих напролом друг через друга к спасительному зеву крепости мужиков. Перед Олегом мелькали лица с одинаковыми, пустыми от безумного смертельного страха глазами, от того страха, что делает человека зверем, отчаянно рвущимся к единственной цели – выжить.

Конь, стеснённый со всех сторон, не мог ржать даже – только хрипел. Справа от Олега, не удержавшись на мосту, повалилось в ров сразу несколько мужиков. Князь почувствовал, что коня тоже заносит, рванул поводья, Олег попытался выровняться. Народ набивался всё теснее, и с моста валились уже целыми гроздьями. Олег, чувствуя, что ему не удержаться, попытался высвободить ногу из стремени, но не успел, грохнулся вниз вместе с животным, переломавшим себе ноги, с хрустом вывернув ногу князю. От нестерпимой боли стало темно в глазах, стоялая вода заливала лицо, попадая в рот и ноздри. Бившийся конь ржал с визгом, сверху падали и падали люди, что-то сильно сдавило грудь. Олег почувствовал на губах вкус крови, всё ещё пытался поднять голову, чтобы не захлебнуться. Сил не хватало ни стонать, ни даже дышать. Голову заволокло спасительным туманом уходящего сознания, когда отступает боль…

Во рву, будто большие черви, копошились тела, русы из луков стреляли прямо по ним. Со стен жидко и недружно вылетели стрелы, древлянских стрелков тут же погасил ответный ливень оперённой смерти. Откуда-то взялись лестницы на всякий случай, если осаждающие всё же успеют запереть ворота. Первые комонные уже ворвались в крепость. Ярополк со Свенельдом на рысях следовали за ратью. Русы сбрасывали с моста мёртвые тела, освобождая бегущим ратникам дорогу. Ярополк, всё больше думая об Олеге, которого должны взять живым, незаметно для себя пустил коня вскачь. Он видел, как ликовавшие воины насадили на копьё голову Волка и принесли Свенельду вместе с захваченным воеводским стягом. Стараясь не смотреть на страшный подарок, великий князь с тоскою подумал об участи брата, что, достойно отцу, наверняка сражался со всеми. Жив Олег, если погиб, ему бы тут же сказали.

В крепости творилась неподобь. Гася последние очаги сопротивления, ратные лезли в терема бояр, выволакивая оттуда сундуки, выпихивая древками копий челядь. Какой-то печенег, маслено улыбаясь, заарканил девку, и медленно, будто смакуя её ужас, наматывал ужище на согнутую руку, приближая девку к себе. В крепости стало тесно от скопившихся ратных, мычавшей и блеявшей перепуганной скотины и согнанных в стадо полоняников. На князя, в алом корзне, с поднятой стрелой шелома, в нерешительности остановившего коня, никто не обращал внимания. Ярополк крутил головой, ища хоть кого-нибудь из воевод.

– Варяжко! – не сразу узнал друга князь и сразу засыпал вопросами: – Олег где? Печенегов уйми, тебе под силу. Блуд куда делся?

Варяжко пожал плечами, облитыми потускневшей от пыли бронёй, и исчез. Ярополк, гоняя коня сначала по крепости, а потом по посаду, срывая голос на крик, пытался прекратить грабёж.

* * *

Когда сбивали конную рать для напуска на древлян, Колот оказался сзади строя. Конь под ним изначально с чего-то забрыкался, и Лапа под пристальным взглядом воеводы Блуда сам попросился из передних рядов. Конники буквально смели древлянское крыло, и Колоту достался лишь один упёртый мужик, что, втянув голову в плечи, наставил на него рогатину. Лапа не стал изворачиваться, направив коня прямо грудью на древлянина. Чувствовал, что боится мужик, неверно держит оружие и держит только затем, чтобы выполнить клятву сражаться до конца. Конь отшвырнул в сторону древлянина вместе с рогатиной. Ещё одного бегущего Колот пожалел, в последний миг повернув кисть и плоскостью меча приложив по голове, прикрытой нашитыми крест-накрест полосами жести. Мужик свалился как убитый – этот переживёт битву и уйдёт восвояси, когда никому ни до кого дела не будет.

Не окровавив меча, он остановил коня. Грабёж древлян был ему противен. Грабили бывших соратников, стоявших на древлянской стороне. Развернувшись в седле, он оглядел полчище: битва катилась к крепости, оставляя отдельные мелкие схватки сопротивлявшихся ратных, на мосту через ров началась заминка – убегавшие, спасая жизни, давили друг друга. Битва была выиграна, и притом малой кровью со стороны русских. Колот, вбросив меч в ножны, пустил коня в намёт, обогнув спешащих к крепости ратных через посад, выехал на поле прошедшего боя. Взгляд привлёк шатающийся то ли от ран, то ли от усталости воин в железном доспехе, что отбивался от пятерых русских ратных, умело прикрывая спину и ноги. Когда его всё же доставали, среди нападавших раздавался победный крик, но воин всё не падал. Наверняка был из Святославовых. «Надо спасать», – решил Колот. Конь не желал торопиться, всхрапывая и обходя мёртвые тела. Что-то очень знакомое было в бившемся кмете.

– Заяц! – вырвалось у Лапы. Он ожёг плетью упиравшегося коня.

– А ну, отойдите! – ратники услышали его, только когда он в упор приблизился к ним. Ратные отступили, с любопытством оглядывая Колота – Кто это? Заяц, державшийся из последних сил, начал заваливаться набок.

– Сейчас! – смекнув дело, возразил рослый ратник со светлой копной волос, выбивавшихся из-под кожаной бармицы клёпаного блестящего шелома. – Это наш пленник, мы его захватили!

Воины на поле уже лупили доспехи с побеждённых, и эти, поймав окольчуженного кметя, просто так не отступятся от добычи.

– Это пленник воеводы Блуда! – с ходу соврал Колот, подумав: «Убьет меня Блуд!» – У него и спрашивайте!

Не дожидаясь, пока ратники опомнятся, соскочил с коня, бегом бросился к старому другу. Сорвал с него, ворочая тяжёлое тело, кольчугу, осмотрел раны: ничего серьёзного, Заяц просто потерял сознание от потери крови и усталости. Пока Лапа старался поудобнее перевязать раны, на поле стали появляться возвращавшиеся в стан ратные. Проскакал по полю Ярополк, саженях в пятидесяти придержал коня, с кем-то в голос ругался. Как оказалось, князь запретил грабить город и отпускал весь полон. Ратные упрямились, в свою очередь ругаясь с воеводами, отступали и, не стесняясь, ворчали:

– Сходили в поход! Ни зипунов, ни холопов! Мужичья с обеих сторон положили, чтобы Свенельд Волку отомстил!

Долго торговались с печенегами – Ярополк обещал за поход оплатить из казны – те жадничали, едва сдерживая людей, чаявших разбогатеть на зажитье*. Варяжко, часто наведывавшийся в степи и ставший у кочевников своим, сидел в кругу набольших, что-то говорил на их языке, степные воеводы отвечали, кивали головами, соглашаясь. Ярополк не вмешивался, боясь, что только помешает, слушал гортанную речь степняков, понимая, однако, что Варяжко гасит их жадность.

В стане уже гуляло веселье: опустошение древлянских погребов останавливать не решились. Лежавший на рядине Заяц жадно и много пил из поднесённого ему Колотом бурдюка с водой. Силы постепенно возвращались к нему. Напившись, он прикрыл глаза, откинулся на спину, вымолвил:

– Второй раз спасаешь меня, Колот. Верну когда-нибудь.

– Ладно…

С хрустом переломив сухую палку пополам, Павша подбросил её в разгорающийся костёр. Правая его рука покоилась на перевязи. Он был в числе ратных, пробившихся к Волку. Отбиваясь, воевода зацепил его руку круглым концом меча, ещё бы пару вершков в сторону – остался бы без руки, а так даже кость не задело. Лапа, гордясь сыном, не смог не проворчать:

– Говорил, не лезь к воеводе!

Костёр намеренно разложили подальше от стана: не очень-то хотелось веселиться. Павша, заскучав, вскоре ушёл к своим. Колот не стал занимать Зайца разговорами – пусть отдыхает. Отставив в сторону котёл с варевом, погрузившись в свои мысли, шевелил палкой в костре.

– Гляди-ко, кто идёт! – отвлёк Лапу от мыслей очнувшийся от очередной дремоты Заяц.

К костру в потемневшем от походной грязи распахнутом зипуне приблизился Блуд. Сдержанно поздоровавшись с Зайцем, сказал Колоту:

– Жаловались тут на тебя.

– И что? – подобрался Колот, готовясь к выговорам.

Было не до жалоб. Блуд только с полчаса назад стянул с себя бронь, отдал стремянному коня и пропустил чарку пива. Заботы было на всю ночь: набранные из дальних селений ратные могли если и на древлян снова не полезть, так друг с другом передраться. Потому воевода махнул рукой:

– Пошли они все! Пьёшь?

Поняв заботу Блуда, Лапа замотал головой:

– Нет. Если понадоблюсь, зови.

Блуд, удовлетворившийся ответом, ушёл.

Ночь сгустилась, разрываемая сполохами костров и хмельными криками. Олега так и не нашли, его не было ни среди живых, ни среди мёртвых. «Ушёл!» – с усталой надеждой подумал Ярополк, валясь на сухую солому, застеленную рядиной. Князь прикрыл вежды, перед глазами снова стоял сегодняшний бой. Порванные разящим железом окровавленные трупы, безобразный грабёж, насилуемые на глазах плачущих детей жёнки – такой войну он и представлял, но самому увидеть это – было другое, воображение такого не нарисует. Усталость брала своё, окутывая голову туманом, и Ярополк провалился в тяжёлый, без сновидений, сон.

Омытое утренней росой солнце осветило валы, рубленные городни, тесовые кровли теремов взятого на щит, но не разорённого Овруча. Разбуженные и согнанные воеводами ратные рыли могилы для мёртвых, для погребальных костров готовили крады*. Среди древлян нашлись видоки, которые рассказали, как князь Олег упал в ров, после чего его никто не видел. Помня, какая свалка там кипела, Ярополк умом понимал, что выжить брат не мог, но с губ сорвалось невольно:

– Может, выбрался…

Ещё недавно насмерть рубившиеся русские и древлянские мужики, помогая друг другу, вытаскивали тела изо рва.

…Над телом Олега, положенным на попону, собрались воеводы. Ярополк, чувствуя подкативший к горлу ком, будто впервые разглядывал брата, смотрел на посиневшие губы с розовой запёкшейся пеной, на раздавленную проваленную грудь, на неестественно вывернутую правую ногу – всё, что осталось от Олега, всегда живого, весёлого. Только сейчас Ярополк осознал, что совершил непоправимое: оскорбил память отца, матери и бабки, что кровь родного брата никогда не смоется с его рук, что весь этот поход был ошибкой, которую можно было не допустить. Оглядев мрачные лица скинувших шапки воевод, нашёл глазами Свенельда: