Текст книги "Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)"

3.3. Региональные черты развития традиционных жанров фольклорной прозы на Урале

Уральский фольклорный материал дает основание судить о наличии, по крайней мере, трех локальных традиций, соответствующих выделению трех социокультурных зон: 1) горнозаводского Урала, 2) зоны казачьих поселений и 3) переходной зоны, представленной по преимуществу крестьянским населением, в том числе смешанным по этническому составу, испытавшим влияние городской культуры и образа жизни.

Каждая из этих локальных традиций имеет свои особенности в жанрово-поэтическом отношении. Для жителей горнозаводской зоны наиболее продуктивными являются жанры несказочной прозы (предания, легенды) и сказки (бытовые и волшебные с социально-бытовым конфликтом); в преданиях и легендах разрабатываются образы Пугачева, Демидова и других персонажей местной истории. Самыми актуальными для казачьего населения оказываются песенные жанры (лирические и исторические песни); в содержании несказочной прозы акцент смещен с большой истории на малую (историю семьи, рода, села) и на образы православных святых, отраженные в легендах и духовных стихах (отмечается популярность культов икон Богоматери, местночтимых святых). На смешанных территориях наблюдается слияние регионального с общерусской традицией и отмечается общая тенденция к разрушению традиционных жанров: по преимуществу бытуют частушки и жестокий романс (как и на всей территории Урала в целом), а также переходные формы несказочной прозы, представляющие собой контаминацию преданий, легенд и быличек.

Первые случаи записи уральского фольклора относятся к XVII веку. Начиная с этого времени, произведения несказочной прозы – предания, легенды – попадают в виде пересказов историй, услышанных этнографами, историками, путешественниками во время их поездок по Уралу, в географические и литературные сочинения.

Конечно, в XVII–XVIII вв. о каких-то научных принципах собирания и изучения произведений фольклора говорить не приходится, однако пренебрегать такого рода источниками нельзя. В связи с этим необходимо отметить заслугу В. Н. Татищева, впервые разработавшего систему записи фольклорных материалов на Урале (см. [Татищев 1861: 325]).

Следует отметить деятельность поэта-декабриста, руководителя Оренбургского тайного общества П. М. Кудряшева (1797–1827). Собирая и изучая башкирский фольклор, он использовал его в своих произведениях, которые публиковались в «Вестнике Европы». Кудряшев сотрудничал также с журналом «Отечест-венные записки». В 1820-е годы среди статей на исторические и географические темы и сообщений о быте, нравах русского народа здесь печатались работы П. М. Кудряшева, отражающие фольклорно-этнографические интересы автора. Особо выделим его статью «Предрассудки и суеверия башкирцев» [Кудряшев 1826], примечательную своей научной объективностью. Рассуждая о предрассудках и суевериях, свойственных башкирам, «далеко отставшим на стезе гражданской образованности», Кудряшев подчеркнул сложную природу данных явлений.

Лишь с 30-х гг. XIX века собирание фольклора приобрело некоторую целенаправленность, хотя по-прежнему собирателями не осознавалась самостоятельная ценность фольклорных произведений, они рассматривали их, главным образом, как исторические источники.

Литература и фольклористика 30-х годов XIX века именно на Урале черпала устные произведения, повествующие о народных волнениях. Как известно, А. С. Пушкин в сопровождении В. И. Даля в 1833 году совершил поездку по местам крестьянского восстания Е. Пугачева. Поэту удалось записать ряд интересных песен и преданий того времени. Впоследствии собранные на Урале воспоминания очевидцев и фольклорные материалы Пушкин использовал в своей «Истории Пугачева», некоторые из них он органично включил в идейно-художественный замысел «Капитанской дочки». (Нужно отметить, что кроме Пушкина к уральскому фольклору как к историческому источнику и свидетельству народного миропонимания обращались В. И. Даль, Ф. М. Решетников, Д. Н. Мамин-Сибиряк, В. И. Немирович-Данченко, А. И. Кирпищикова и другие писатели.)

В 40-е годы XIX века появляются первые публикации народной поэзии Урала, главным образом, в журналах. Особое значение в истории собирания уральских фольклорных произведений имела напечатанная в 1843 году в первом номере «Москвитянина» повесть В. И. Даля «Башкирская русалка» [Даль 1843], созданная по мотивам башкирского героического эпоса «Залтуляк и Хыухылу». В предисловии к повести автор привел сюжеты ряда башкирских легенд и преданий и сопроводил их своими комментариями фольклорного и этнографического характера.

С января 1838 года в Уфе начинают выходить из печати «Оренбургские губернские ведомости». С первых дней своего издания они сплотили вокруг себя культурные силы уральского края. Изучение истории, быта и фольклора коренного населения Урала рассматривалось авторами публикуемых здесь очерков и статей как путь к познанию духовной жизни народа.

Активным корреспондентом «Оренбургских губернских ведомостей» был В. С. Юматов, создавший ряд статей по археологии, истории края и народному творчеству его жителей. Намереваясь написать историю Оренбуржья, он больше всего интересовался преданиями и легендами. Примечательно, что в результате анализа этих фольклорных произведений В. С. Юматов пришел к очень важному, на наш взгляд, выводу: «у народов малограмотных, младенчествующих на низкой ступени общественности, все это (т. е. история, летописи) заменяется преданиями, переходящими изустно от отцов к детям» [Юматов 1848: 48].

В 1834–1842 гг. в журнале «Отечественные записки» публиковались «Дорожные записки» П. И. Мельникова (А. Печерского), главы III и VIII которых были посвящены Пермской губернии. Среди различных сведений, сообщаемых здесь, есть и фольклорно-этнографические. Так, П. И. Мельников ссылается в своих записках на услышанные им местные предания об остатках вала у деревни Усть-Чусовая, о Чудском городище, о происхождении Орел-города, о «волжском удальце», донском казаке Ермаке Тимофеевиче. Вызывают интерес наблюдения автора «Дорожных записок» по поводу отдельных фольклорных произведений и их героев: «надобно заметить, что Ермак живет в памяти жителей Пермской губернии; много преданий и песен о нем сохранилось до сих пор; если бы не история, никто бы не догадался, что маленькое село Орел есть тот Орел-город, о котором столько преданий и исторических и неисторических носится до сих пор в народе» [Мирер, Боровик 1931: 534].

В 1858 году записи фольклора уральских казаков осуществил историк, этнограф и фольклорист И. И. Железнов [Железнов 1858]. Несмотря на некоторые недостатки этих материалов для исследователей (речь идет, в частности, о литературной обработке речи рассказчиков, о наличии многочисленных авторских вставок), их ценность все же несомненна: записи произведений фольклора обстоятельны и снабжены вариантами сюжетов и мотивов. В нескольких вариантах, например, представлены сюжеты о причинах изгнания царя Петра Федоровича из столицы, о его странствиях за границей, о приходе на Яик, о его женитьбе и другие.

Зафиксированные И. И. Железновым сюжеты дают представление о народных взглядах, они во многом близки фольклорным текстам, бытующим на других территориях. Так, например, предания уральских казаков в передаче И. И. Железнова имеют много общего с легендой об «избавителе» Петре III, широко распространенной в России до и во время восстания. Эта легенда нашла отражение в связанных с крестьянской войной исторических документах, которые не могли быть известны ни И. И. Железнову, ни его рассказчикам. «Трудно предположить, – замечает К. В. Чистов, – чтобы он мог до такой степени точно угадать то, что впоследствии стало известно из документов допросов Е. И. Пугачева и его сторонников, пугачевских манифестов, донесений екатерининских генералов и т. д.» [Чистов 1967]. Добавим, что сюжеты и мотивы преданий, содержащиеся в сборнике И. И. Железнова, встречаются в записях других собирателей, которые также интересовались фольклором Урала: М. Михайлова, опубликовавшего «Уральские очерки» [Михайлов 1923], и С. П. Ефименко, записавшего предания от оренбургских казаков из украинцев [Ефименко 1861].

Во второй половине XIX века усилился «общественный интерес к фольклору» в целом по России. В популяризации фольклора Урала в этот период большую роль сыграло Уральское общество любителей естествознания (УОЛЕ), организованное в Екатеринбурге 29 декабря 1870 года по инициативе местных краеведов И. Чупина, О. Е. Клера и других как добровольное общество с целью всестороннего изучения уральского края. Оно просуществовало вплоть до 1929 года и издало за этот срок 106 выпусков (40 томов) «Записок УОЛЕ». В них сосредоточен огромный местный фактический материал почти по всем отраслям знаний: геологии и географии, палеонтологии и ботанике, археологии и этнографии и т. д. Почетное место в «Записках УОЛЕ» занял уральский фольклор в записях Н. Булычева, П. Вологодского, П. Некрасова, В. Яркова, П. Шилкова и других.

Интересный для исследователя регионального фольклора материал зафиксирован в записях В. Г. Короленко, предпринявшего в 1900 году поездку на Урал с целью «собрать еще не вполне угасшие предания» о Пугачеве. Собранные писателем предания вошли в тексты двух его очерков: «Пугачевская легенда на Урале» [Короленко 1922] и «У казаков» [Короленко 1901]. Несмотря на то, что записи В. Г. Короленко литературно обработаны, они дают представление о сюжетах народных преданий, об использованных в них образах, об идейной направленности произведений.

Легенды и предания горнозаводского Урала содержатся в книге очерков Вас. Ив. Немировича-Данченко «Кама и Урал» [Немирович-Данченко 1904]. Здесь представлены тексты преданий и легенд о Ермаке, о падающей башне, о лесовике и нечистой силе; интересным материалом являются включенные автором местные легенды о «чертовом городище» и о поединке со змеем.

Среди других источников подобного рода следует отметить историко-географическое описание Урала и Приуралья, выполненное П. Семеновым-Тян-Шанским, в котором приведены предания, поверья и обряды местных жителей [Семенов-Тян-Шанский 1914].

И все же, несмотря на большую работу ученых-фольклористов, энтузиастов-собирателей, писателей, дореволюционный фольклор был достоянием лишь узкого круга любителей старины, некоторого круга «словесников». Фольклор оставался областью сказочной, и мало кто в то время отдавал себе отчет в том, что героем фольклорного произведения может быть обыкновенный человек со своими нравственными представлениями. Мало кто задумывался тогда, что в произведениях народа существует своя особая эстетика, свои эстетические воззрения и идеалы.

В ХХ веке одной из первых постреволюционных публикаций была статья известного собирателя и исследователя устной поэзии народа Н. Е. Ончукова, который наряду с конкретными наблюдениями опубликовал несколько достаточно интересных фольклорных текстов [Ончуков 1928].

Вышедшая из печати в 1931 году книга С. Мирера и В. Боровика [Мирер, Боровик 1931], посвященная устным рассказам уральских рабочих о гражданской войне, составлена в основном из малохудожественных текстов. Конечно, они интересны как факт истории, как рассказы непосредственных участников и очевидцев великих событий, но к искусству имеют мало отношения.

В 1935 году при участии и под руководством А. М. Горького издается сборник «Были горы Высокой». Через год в Свердловске выпускается «Дореволюционный фольклор на Урале», куда вошли «наиболее характерные жанры дореволюционного фольклора Урала в записи советского времени» [Китайник 1949: 10]. Несмотря на столь активное появление публикаций уральских фольклорных текстов, их научное осмысление в это время значительно отставало.

Период с 1936 по 1941 год отмечен в истории собирания устного народного поэтического творчества многочисленными публикациями в газетах, журналах, в крупных фольклорных сборниках, хотя в основном это было по-прежнему печатание текстов с кратким обзором произведений и наблюдениями за их бытованием. Часть из этих материалов была посвящена гражданской войне, ее отражению в фольклоре Урала.

Особо «заметным» оказался сборник «Тайные сказы рабочих Урала», составленный Е. М. Блиновой (М., 1941). После его выхода собирательница подняла вопрос об открытии нового жанра. Включаясь в полемику по этому поводу, П. П. Бажов, один из признанных и авторитетных знатоков устных прозаических жанров уральского фольклора того времени, писал: «Вопрос об открытии нового жанра тайных рабочих сказов, мне кажется не совсем ясным. Чего их открывать, когда любой заводской старик что-нибудь да слыхал в этом роде: предания о горе, о каком-нибудь урочище, скале, заводе и т. д. Другое дело – современная запись этого вида фольклора и привлечение к нему внимания советской общественности…», поскольку «кроме печатного материала мы еще имеем огромный материал наших заводских архивов. Кто может сказать, что он у нас изучен или хоть бегло просмотрен?… Относительно Блиновой можно сказать следующее. Она как свежий на Урале человек, услыхав впервые разновидности уральского фольклора, остро восприняла это и энергично включилась в дело, подняв около него литературный шум: в этом, на мой взгляд, имеется определенная заслуга, так как в известной степени это пробудило интерес к вопросу, расширило круг заинтересованных людей, но никакого «открытия» здесь не вижу, так как повторяю, все это открыто давным-давно, только мало было известно за пределами Урала» [Бажов 1969]. Как выяснилось впоследствии, основания для критики составителя названного сборника у фольклористов были, и достаточно серьезные: Е. М. Блинова обрабатывала тексты, сводила воедино записанные от нескольких информантов небольшие по объему предания, при этом весьма обильно дополняла произведения своим текстом, придуманным или почерпнутым из письменных источников.

Другой известный собиратель и ценитель уральской прозы В. П. Бирюков публикует в газете «Красный Курган» отдельные тексты из своей коллекции [Бирюков 1943], а в 1944 году выпускает сборник «Фольклор Урала», построенный в жанрово-хронологическом порядке: записи сказов и песен «разнесены» в нем по годам, по историческим периодам. Заканчивается сборник разделом «Первая мировая война (1914–1918)», в который, к сожалению, не вошли прозаические произведения.

Позднее появляются и другие сборники фольклора, содержащие в своем составе записи военного и послевоенного времени (например: Предания и сказки Оренбургских степей / сост. П. Завьяловский. Чкалов, 1948), но далеко не все из них приводят наблюдения над характером и особенностями бытования произведений традиционного фольклора в годы войны. Так, сборник «Уральский фольклор», изданный в Свердловске в 1949 году под редакцией М. Г. Китайника и объединивший материалы, собранные студентами Уральского государственного университета в период с 1944 по 1948 год, не содержит сведений о том, какие из вновь опубликованных произведений по-особенному звучали в годы Великой Отечественной войны, какие – наиболее часто исполнялись, а какие – бытовали только по инерции, а быть может, лишь сохранялись в памяти людей старшего поколения.

Отсутствие подобных замечаний вызывает трудность и при интерпретации текстов, опубликованных В. П. Бирюковым в литературном альманахе «Во славу Отчизны» [Бирюков 1943]. Включение в альманах группы преданий, тематически связанных с событиями 1812 года, вызывает ряд вопросов: являются ли эти произведения рядовой записью преданий или они вызваны к жизни традицией? (что встречается очень часто в связи с наполнением старого фольклорного материала новым, но типологически сходным идейно-эстетическим содержанием).

Полагаем, что более вероятно последнее: бытование названных текстов вызвано необходимостью поддержать убеждение, что как в 1812 году русский народ, поднявшись на борьбу с Наполеоном, с честью выдержал это испытание, так и в годину Великой Отечественной войны ничто не сможет помешать ему изгнать врага с русской земли.

В газете «Красный Курган» от 6 июля 1945 года публикуется статья В. П. Бирюкова «Уральские сказы о Петре Великом» [Бирюков 1945]. Исследователям остается только догадываться о действительном значении данной тематической группы преданий в жизни людей послевоенного времени: Петр, как великий преобразователь, строитель новой России, явился тем примером, к которому прибегает народное сознание в период восстановления разрушенного хозяйства, т. е. конкретная историческая личность выступает в данном случае своеобразным художественным обобщением.

В 50-е годы продолжается активная собирательская деятельность В. П. Бирюкова, результатом которой становится выход из печати подготовленных им книг «Урал в его живом слове. Дореволюционный фольклор» (1953 г.) и «Урал Советский. Народные рассказы и устное поэтическое творчество» (1958 г.).

Значительным явлением в фольклористической жизни Урала в послевоенные годы становится оживление исследовательской работы в Уральском государственном университете, Уральском и Челябинском педагогических институтах, в других вузах региона. Все полнее и глубже становится изучение фольклорной прозы Урала, систематичнее ведется работа по ее сбору.

В начале 60-х гг. под редакцией В. П. Кругляшовой издается содержательный сборник местных текстов – «Предания реки Чусовой» [Кругляшова 1961], снабженный обстоятельными наблюдениями над бытованием фольклорных произведений. В 1967 году в Свердловске выходит в свет сборник «Фольклор на родине Мамина-Сибиряка», в котором зафиксированы жанры дооктябрьского горнозаводского фольклора в том виде, «как они сохранились к нашему времени» [Кругляшова 1969: 86–87]. Примерно в это же время начинает публикацию произведений отдельных жанров фольклора Башкирии Л. Г. Бараг. Назовем такие обширные по охвату материала сборники, изданные под редакцией этого ученого, как «Народные сказки, легенды, предания и были Башкирии» (Уфа, 1969), «Материалы и исследования по фольклору Башкирии и Урала» (Уфа, 1974).

Таким образом, была создана значительная база, на основе которой и должны решаться важные теоретические вопросы фольклористики: пути создания местных легенд и преданий, их мифологическая основа, отношение к общерусской народной поэтической традиции, взаимодействие с устным творчеством других народов, населяющих Урал; жанровая классификация устной несказочной прозы; социально-историческая и тематическая типология и систематизация текстов.

В 70-80-е годы активизируется экспедиционная собирательская деятельность ряда уральских вузов: Уральского, Башкирского университетов, Пермского, Челябинского, Курганского и Стерлитамакского педагогических институтов, Челябинского государственного университета. Возникают региональные научные школы фольклористики под руководством В. П. Кругляшовой, Л. Г. Барага, И. В. Зырянова, А. И. Лазарева, В. В. Блажеса, Б. Г. Ахметшина, В. П. Федоровой, И. Е. Карпухина и других ученых. В рамках деятельности этих школ публикуются собрания фольклорных текстов, издаются сборники научных трудов, регулярно проводятся конференции и семинары.

В настоящее время в арсенале российской фольклористики находится огромное количество произведений несказочной прозы, с разнообразными сюжетами, богатой поэтикой. Однако до сих пор, несмотря на усилия многих исследователей, вопрос о принципах классификации такой их жанровой разновидности, как предания, остается не до конца решенным.

В свое время В. Я. Пропп высказал мысль, что «всякая классификация основывается на выделениии, установлении какого-либо одного признака», который, во-первых, «должен отражать существенные стороны явления», во-вторых, «должен быть постоянным» и, в-третьих, «должен быть сформулирован ясно и однозначно» [Пропп 1998: 179–181].

Ряду исследователей наиболее предпочтительным при анализе преданий видится тематический принцип классификации. Так, например, В. К. Соколова, использовавшая в качестве источников своего монографического исследования много уральских текстов, реализует данный принцип для создания типологии русских исторических преданий [Соколова 1970: 275–287].

Несколько иной (хотя по-существу тот же «тематический») принцип классификации выдвинут В. П. Кругляшовой [Кругляшова 1974а: 18–19]. Она принимает за основу «те сферы жизни, из которых берут материал предания и которые определяют тематическую их направленность: это труд (горнозаводское дело); борьба за социальную свободу, освобождение новых земель». В соответствии с этими «сферами жизни» В. П. Кругляшова выводит три основных разновидности (или три «раздела») преданий:

1) о новых землях и народах;

2) о труде и горнозаводском деле;

3) о борьбе за социальную свободу.

Каждый из этих разделов ученый дифференцирует на «тематические группы, которые определяют главы, в главах подтемы, которые реализуются в конкретных типах сюжетов и сюжетных мотивах» [Там же: 19].

Несмотря на всю привлекательность такого принципа систематизации, типология В. П. Кругляшовой повторяет недостатки прежних классификаций, к тому же предложенные ею три типа «сфер жизни» не охватывают всего многообразия жизни, отраженного в преданиях.

Вероятно, относительные неудачи рассмотренных выше классификаций объясняются тем, что их создатели исходили не из внутренней эстетической природы преданий, а из наблюдений над конкретным пластом устнопоэтической прозы. Эти ученые ставили на первое место познавательно-историческое ядро произведений.

Совершенно иной подход в решении проблемы классификации преданий наметил А. И. Лазарев. Этот ученый предлагает «эстетическую типологию уральских преданий», т. е. выделяет группы преданий по способу выражения заложенной в них исторической идеи с точки зрения эстетики. Как отмечает А. И. Лазарев, «историко-эмоциональные интересы их [преданий. – И.Г.] носителей сводятся к постановке четырех вопросов:

1. Почему так называется?

2. Откуда я (мы) и как все это произошло?

3. Кто мой враг и друг? В чем мое (наше) спасение?

4. Что это? (о чудесных и непонятных явлениях).

Данные вопросы являются обобщающими, каждому из них соответствует группа преданий, связанных единством художественных принципов в изображении действительности и отличающихся в этом отношении от преданий других групп» [Лазарев 1970: 67–68]. Исходя из этого, исследователь выделяет четыре жанровые разновидности преданий:

1) топонимические,

2) генеалогические,

3) социально-утопические,

4) демонологические [Там же: 68].

Делая вывод, А. И. Лазарев замечает, что все перечисленные выше разновидности преданий «выделяются не по тематическому признаку, а по их отношению к историко-эмоциональным запросам; иначе говоря, по характеру эстетического отношения к прошлому» [Там же].

В. П. Кругляшова, критически оценивая классификацию А. И. Лазарева, пишет: «Исследователь полагает, что он учитывает эстетические запросы рабочих, <…> а в действительности это историко-познавательные запросы» [Кругляшова 1974а: 16]. К сожалению, известный фольклорист, делая подобное заключение, оставила без внимания оговорку автора типологии о том, что «предания как произведения искусства имеют не только историко-познавательное, но и эстетическое значение», а также его тезис о принципиальном подходе к анализируемым текстам: «… устные рассказы, обладающие только историко-познавательной ценностью, мы не относим к жанру предания и выводим за пределы фольклора вообще» [Лазарев 1970: 67].

Впоследствии А. И. Лазарев вносит коррективы в свою классификацию преданий и выделяет топонимические, генеалогические и собственно исторические разновидности данного жанра [Лазарев 1978: 179].

Исходя из задачи, решаемой в данной работе, а именно – выяснения структуры и констант фольклорного сознания, реализованных в фольклорной прозе Урала, необходимо рассмотреть вопрос об особенностях возникновения местных сказок, преданий и легенд.

Многие исследователи уральского фольклора отмечали, что Урал насыщен таинственными рассказами («за каждым поворотом, за каждым камнем притаилось предание», писал Д. Н. Мамин-Сибиряк). В чем причины этого явления? Попытаемся это объяснить.

Первые русские поселенцы, как известно, пришли на «дикий» Урал. Они попали в новое для них природное окружение, в стихию. И тот «языческий» элемент крестьян-колонизаторов, который, по утверждению Д. С. Лихачева, резко снизился уже к концу того периода, который отразился в «Повести временных лет» [Лихачев 1953: 167], с новой силой поднялся в умах первопроходцев, первопоселенцев. Понятно, что пришельцы, имеющие уже достаточно высокий уровень культуры, устойчивые народно-поэтические традиции, имели собственный репертуар сказок, песен, преданий, легенд, однако в условиях заселения Урала вновь возникло мифологическое понимание мира, породившее соответствующие тексты.

Интересные размышления в связи с этим находим у П. П. Бажова в очерке «У старого рудника». Он писал, что «с помощью «тайной силы» неграмотный рабочий и старатель прошлого прежде всего хотели объяснить себе многие непонятные явления, которые приходилось наблюдать при горных работах… а условия труда… в крепостное время были самые тяжелые. В сущности это была самая тяжелая форма каторги, из которой выхода вовсе не было. В таких безвыходных условиях крепостные горнорабочие могли мечтать лишь о помощи со стороны непонятных им «тайных сил» [Бажов 1944: 17].

Созданию оригинальных произведений на мифологической основе во многом способствовали и особенности мышления коренного населения данной местности, мифологическое миропонимание для которого было еще актуально. Контаминация национального русского и в основном татаро-башкирского мифологического мироощущения дала новый фольклор – фольклор Урала как самостоятельное художественное явление (см. о связях башкирского и русского фольклора в работах Б. Г. Ахметшина).

Некоторые исследователи, обращавшиеся к проблеме возникновения новых произведений национального фольклора, связывали ее с существованием устойчивых устно-поэтических традиций. Так, например, Р. Р. Гельгардт, говоря о «сложных взаимодействиях традиционного начала и новых элементов, почерпнутых из современной жизни», настаивал на ведущей роли старых национальных фольклорных традиций, которые «приобретали лишь элементы нового качества» [Гельгардт 1961: 222].

Другой точки зрения придерживался Л. Е. Элиасов. Он выдвинул тезис о преобладающем влиянии «иноплеменной среды», в которой оказались русские переселенцы. Ученый доказал, что «тесное общение русских с аборигенами помогло первым быстрее приспособиться к новым условиям жизни… В ходе освоения вновь заселенной территории русским не только надо было удовлетворить свое любопытство, но они старались глубже проникнуть в прошлое края, что вызывалось необходимостью близких экономических, культурных и общественных отношений» с исконно местными жителями [Элиасов 1960: 11–12]. «Таким образом, местные предания аборигенов становились достоянием русских засельщиков, многие предания… живя в среде русского населения, приобретали новую окраску, иногда теряли свое правдоподобие, иногда смешивались с более поздними фактами и событиями» [Юдин 1977: 11–12].

Более диалектично, с учетом нескольких факторов, подходит к этому вопросу А. И. Лазарев, утверждая, что «неизжитые языческие верования, характерные для русских жителей Урала XVIII века, способствовали быстрому усвоению ими остяцких, кыштымских, башкирских и татарских легенд и преданий. Это усвоение оказалось органичным и образовало устойчивую традицию в фольклоре Урала» [Лазарев 1970: 30].

Правда, следует оговориться, что современное уральское устное народное творчество уже совсем не тот первофольклор поселенцев XVII–XVIII вв. С течением времени он, конечно же, развивался, трансформировался, в процессе бытования, в процессе эволюции «общественного бытия» (а значит, и сознания) в нем возникали и продолжают возникать новые краски, новые образы.