Текст книги "Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)"

Глава 1. Фольклорное сознание как особый тип художественного освоения действительности

Каков бы ни был специальный предмет исследования фольклориста, путь к его познанию лежит через анализ произведений, текстов, созданных людьми. И первое, с чем ученый неизбежно встречается в этих источниках, это запечатленное в них человеческое сознание. Поэтому фольклорист, перефразируя слова известного исследователя культуры средних веков А. Я. Гуревича, «должен быть историком культуры, человеческой ментальности, знать умственные установки людей той эпохи, их понятийный «инструментарий», их способы мировосприятия. Не принимая в расчет духовной структуры людей, оставивших памятники, он не в состоянии правильно понять содержание последних и адекватно их истолковать» [Гуревич 1990: 8].

Нельзя не признать, что проблема отражения в русском фольклоре коллективных представлений, знаний, оценок и особенностей народного мировидения не раз становилась предметом изучения в отечественной философии и филологии. Одной из работ, впервые системно рассмотревших данную проблему, была книга А. Ермолова «Народная сельскохозяйственная мудрость», изданная в Санкт-Петербурге в 1905 году. Автор обратился к фольклорным текстам как источнику сведений об общественном сознании народа, его воззрениях на явления физического мира. В монографии В. И. Чернова «Философия и фольклор» (Саратов, 1964) проанализированы русские пословицы и загадки сквозь призму диалектических законов и категорий. Исследование философа А. И. Петрухина «Мировоззрение и фольклор» (Чебоксары, 1971) посвящено отражению в фольклорных произведениях космогонических, социально-этических и религиозных представлений русского народа.

В отечественной филологии исследование взаимосвязи между народным сознанием и народной культурой было положено трудами Ф. И. Буслаева, А. Н. Афанасьева, А. А. Потебни и других ученых. В XX веке оформилось самостоятельное научное направление – этнолингвистика, которая изучает этнокультурные, этнопсихологические и языковые факторы в их взаимодействии. В центре внимания исследователей, среди которых следует особо выделить Н. И. Толстого, находится народная психология как содержание различных форм этнической культуры, в том числе понятийные константы, по-разному проявляющиеся в языке и культуре.

Сегодня этнолингвистика развивается параллельно с фольклористикой, но, анализируя одни и те же факты вербальной культуры (тексты), каждая из наук подходит к ним с разных сторон. Этнолингвистика выявляет в текстах культурные смыслы и исследует многообразные способы их языкового выражения, фольклористику же интересует прежде всего художественное содержание текстов фольклора, эволюция эстетических форм и системы фольклорных жанров, поэтика произведений. Современная фольклористика, накопившая огромный фактический материал, закономерно подошла к осмыслению всех этих проблем через категорию фольклорного сознания.

1.1. Содержание понятия «фольклорное сознание»

Несмотря на то что термин «фольклорное сознание» длительное время используется в трудах ученых, им традиционно оперируют признанные специалисты, четкого определения его до сих пор никто не дал. Так, например, данное понятие не раз встречается в работах Б. Н. Путилова. Уже в 70-х годах ХХ века он писал: «В основах своих фольклорное сознание (возникшее в глубокой древности) <…> продолжает творчески действовать и в условиях, когда реализм уже открыт как метод искусства» [Путилов 1975: 16].

В широко известной и наиболее цитируемой работе «Фольклор и народная культура» Б. Н. Путилов неоднократно использует термин «фольклорное сознание», тем самым признавая правомерность и даже необходимость его применения для осмысления особенностей фольклора, но нигде не раскрывает содержание этого понятия, ср.: «Реальные события, оказываясь в поле зрения фольклора, трансформировались, обретая специфический вид и получая особенную трактовку, перерастали в вымысел, органически преобразовывались в художественную конструкцию по специфическим законам фольклорного сознания» [Путилов 2003: 67].

Е. А. Костюхин, рассуждая о специфике художественной системы фольклора, отмечает, что она определяется «особым миропониманием, так называемым «фольклорным сознанием», корни которого уходят в историческое прошлое человечества» [Костюхин 2004: 11]. К понятию фольклорного сознания обращается и Т. В. Зуева в своей рецензии на сборник христианских легенд: «В легендах проявляется религиозное и одновременно фольклорное сознание христианских народов, согласно которому чудо представляет собой нечто повседневное, естественное, само собой разумеющееся» [Зуева 2007: 134–135].

О фольклорном сознании пишут Т. Г. Леонова и А. С. Каргин в материалах всероссийских конгрессов фольклористики. Так, в своей статье теоретико-методологического характера «Фольклор в современном культурном пространстве» А. С. Каргин отмечает: «Формирование постиндустриального общества не отрицает и не подавляет процессы фольклорного отражения мира, фольклорного сознания» [Каргин 2010: 25]. Более того, далее утверждается, что фольклор и фольклоризм представляют собой «единое целое, они не существуют друг без друга», тем самым доказывается общность их ментальной основы, или в нашей терминологии – фольклорного сознания. Действительно, и в том, и в другом случае следует говорить об активности именно фольклорного сознания простого человека – творца устно-поэтических текстов или профессионального художника слова (если иметь в виду фольклоризм литературы).

Как нам представляется, определение содержания понятия «фольклорное созанание» могло бы способствовать более глубокому осмыслению важнейших закономерностей фольклора, его связи с действительностью, динамики фольклорной традиции в ту или иную историческую эпоху.

Наиболее близко к пониманию фольклорного сознания подошел в своих трудах С. Н. Азбелев. Рассуждая о способах материализации результатов творческого процесса в разных видах искусства, ученый указывает на специфику фольклора: «Материальное бытие фольклорного произведения – хранение его памятью в «закодированном» виде. Для его восприятия необходимо, чтобы кто-то воссоздал произведение по памяти» [Азбелев 1982: 20]. Обращает на себя внимание выделение ученым такой ментальной категории, как память. Именно память, по мнению С. Н. Азбелева, выступает естественной формой хранения фольклора: «Цепь воссозданий по памяти остается естественной формой использования фольклора, причем внешнее (подчеркнуто нами. – И.Г.) существование произведений имеет место только в момент исполнения» [Там же]. Согласно определению Е. С. Кубряковой, память – «едва ли не основная часть нашего сознания и разума, заключающаяся в возможности извлекать по мере необходимости хранящиеся в ней воспоминания об услышанном и увиденном, прочувствованном и осмысленном, познанном за все время жизни человека и т. п.» [Кубрякова 1996: 114].

В предложенной С. Н. Азбелевым модели «появления произведения и его восприятия фольклорной традицией» сознанию субъекта творческого процесса отводится ведущая роль: именно в нем под влиянием совокупности внешних стимулов (побуждающего к творчеству воздействия окружающей среды, жизненных впечатлений, знакомства с уже существующими произведениями и т. д.) протекает творческий акт, завершающийся внешним результатом – звучащим текстом произведения. Последний, в свою очередь, воздействует на сознание слушателей [Азбелев 1982: 252–253]. «Постоянная фиксация любых результатов творчества только памятью наиболее кардинально определяет в конечном счете все особенности творческого процесса, свойственного как устному эпосу, так и вообще фольклорной традиции» [Там же: 259–260]. Таким образом, устность как конституирующее свойство фольклора детерминирует ключевые особенности его хранения и трансляции – в «контейнере» индивидуального сознания, усвоившего (и освоившего) фольклорную традицию.

С одной стороны, в фольклоре «традиционность произведений диктуется прежде всего далеко не безграничными возможностями человеческой памяти» [Там же: 261], а с другой – отсутствие материальных фиксаций «определяет принципиальную бесконечность самого творческого процесса, всякий раз возобновляемого при необходимости приобщить или приобщиться к его результатам» [Там же: 262]. При этом исполнение фольклорного произведения, как отмечает исследователь, не сводится только к воспроизведению сохраняемого в памяти: «появившееся произведение основывалось на переработке ранее слышанного произведения <…>; оно использовало в некоторой степени два других произведения <…> и, конечно, жизненные впечатления самого автора». Некогда слышанные фольклорные произведения в сочетании с собственными жизненными впечатлениями и возможными (но не обязательными) побуждениями к творчеству со стороны потенциальных слушателей первоначально ведут к простому воспроизведению слышанного, а затем и к созданию нового произведения [Азбелев 1982: 260–261].

В контексте данных рассуждений интересна статья А. Ф. Некрыловой о календарном сознании. Автор предлагает ввести в научный оборот особую категорию – календарное сознание. С ее точки зрения, «введение календарного сознания на уровень философской категории дает возможность разграничить собственно универсалии, в том числе и наиболее общие (типологические) принципы изображения, связанные с восприятием мира, через систему его временных характеристик и формы и способы отражения темпоральных представлений, специфические для разных культур, исторических стадий, фольклорных жанров. Календарное сознание, осмысленное как одно из общих и фундаментальных понятий, являющееся результатом обобщения исторического развития познания и общественной практики, позволит также установить, каким образом на различных исторических этапах и в рамках определенных этнических культур общие временные характеристики фиксируются, отражаются, описываются в конкретных текстах, в различных культурных кодах, внетекстовых комментариях, в обрядовых комплексах, через соответствующую лексику и отношения создателей/исполнителей к временным/ историческим связям произведений» [Некрылова 2005: 309].

Рассуждая о календарном сознании, А. Ф. Некрылова признает, что речь идет о «научной метафоре» и сугубо «абстрактной научной категории». В связи с этим, поддерживая общий пафос исследователя, полагаем, что целесообразнее все же обратиться к известной научной категории «фольклорное сознание» и после уточнения ее понятийного объема и структуры, вполне возможно, станет очевидным и место «календарного сознания» как ее подуровня, субкатегории. В этом случае будет оправдано осмысление «феномена календарной культуры в целом» [Там же: 310].

По-видимому, нужно говорить не о «календарном сознании», а о представлении времени в фольклорном сознании. Общеизвестно, что «дифференцированное чувство времени» (М. М. Бахтин) возникает у крестьянина на основе трудовой практики: «Здесь и сложилось то чувство времени, которое легло в основу расчленения и оформления социально-бытового времени, празднеств, обрядов, связанных с трудовым земледельческим циклом, временами года, периодами дня, стадиями роста растений и скота. Здесь же слагается и отражение этого времени в языке, в древнейших мотивах и сюжетах, отражающих временные отношения роста и временной смежности разнохарактерных явлений (соседства на основе единства времени)» [Бахтин URS]. И дальше применительно к календарным обрядам можно осмысливать то, как фольклорное сознание реализует себя в цикличных праздниках, обычаях и т. п.

Под фольклорным сознанием нами понимается идеальный объект как совокупность (система) представлений, образов, идей, получающих свою репрезентацию в произведениях фольклора. Фольклорное сознание можно рассматривать как качественно особую духовную систему, которая живет относительно самостоятельной жизнью и которую невозможно анализировать изолированно от других явлений бытия носителей фольклора. Фольклорное сознание служит основой для практической и духовной деятельности людей, придавая ей целенаправленный характер.

По справедливому замечанию М. С. Кагана, «поведение и деятельность человека не запрограммированы генетически, не транслируются из поколения в поколение стойким наследственным кодом и не передаются поэтому каждому индивиду императивно, от рождения, через ансамбль управляющих его активностью инстинктов, а направляются прижизненно обретаемыми индивидом потребностями, способностями и умениями, опосредуемыми опытом предшествующих поколений и его собственным» [Каган 1997: 71]. В фольклоре и фольклорном сознании как его источнике (генераторе) и идеальном аналоге зафиксирован именно этот опыт предшествующих поколений в рамках определенной этнической культуры. Через фольклорное сознание, которое приобщает людей к духовному опыту этноса, формируются необходимые каждому члену сообщества качества. Следовательно, формирование фольклорного сознания следует рассматривать как особый способ социализации индивида, его национально-культурной идентификации.

Исходя из того, что фольклор – это специфическая форма художественного освоения действительности, фольклорное сознание имеет образную природу. Образы составляют его основное содержание, вокруг них группируются мотивы, стереотипы, устойчивые представления.

Художественный образ, как известно, не просто отражает, но и обобщает действительность, раскрывая в единичном, случайном сущностное, неизменное, общее. В отличие от понятия, которое разлагает явления на составляющие, образ транслирует целостное и обобщенное впечатление. Фольклорный образ всегда является результатом идеализации действительности: наряду с реальными чертами, он отражает желаемые характеристики. Индивидуальные черты изображаемого не столь важны, более значимо то общее, что объединяет объект изображения с определенным типом объектов. Характер вымысла в фольклоре, в отличие от вымысла в других видах искусства и прежде всего в литературе, «это не просто преувеличения, заострения, создания увлекательного сюжета, это принцип «осуществления» идеала, когда иного пути к его достижению не имеется» [Лазарев 1985: 28].

Поскольку фольклорное сознание получает свое реальное воплощение в фольклоре, именно через анализ и осмысление фольклорных текстов возможна его реконструкция. Фольклорное сознание представляет собой обобщение, «укрупнение» и упорядочение тех концептов, которые присутствуют (реализованы) в фольклорных текстах. Кроме того, фольклорное сознание во многих своих фрагментах выходит за пределы фольклора, смыкаясь с обыденным языковым сознанием (языковой картиной мира) и образуя интегральный феномен коллективного народного сознания. Если с помощью языка человек категоризует и концептуализирует все многообразие мира, то с помощью фольклора он достигает его целостного понимания для осуществления преобразующей деятельности.

Центральной проблемой фольклорного сознания является отношение «человек – мир». В этом заключается его философская сущность, которая не исключает онтологической, гносеологической, аксиологической и эстетической его природы. К анализу этого отношения фольклорное сознание подходит с точки зрения не отдельного человека, а коллектива, социума. Как писал В. Е. Гусев, в центре образного моделирования действительности в фольклоре оказывается то, что «затрагивает интересы не отдельно взятой личности или выделившейся из общего группы, а непременно всего коллектива как целого» [Гусев 1967: 219]. На эту же особенность указывает В. П. Аникин: в фольклоре «выражение общего мировоззрения, общих стремлений свободно от субъективности отдельной человеческой личности и индивидуальных свойств его психики. Берется только то, что присуще всем людям и тем самым годится для них всех» [Аникин 1980: 19–20].

1.2. Структура фольклорного сознания

Фольклорное сознание представляет собой многослойную, многоуровневую структуру. В нем прежде всего отчетливо выделяются два уровня: мифологический и исторический. Названные уровни не изолированы друг от друга, между ними существуют напряженные отношения противопоставленности и взаимовлияния.

Первый уровень является наиболее древним, поскольку возникновение мифологического типа мышления предшествует возникновению собственно фольклорного сознания. Мифология как способ понимания природной и социальной действительности зарождается на ранних ступенях общественного развития. Она тесно связана с мифологическим мышлением, которому свойственно неотчетливое разделение субъекта и объекта, предмета и знака, вещи и слова, существа и его имени, пространственных и временных отношений, происхождения и сущности. Для мифологического мышления характерна замена объяснения вещи и мира повествованием о его происхождении и творении. Мифологическое событие, как правило, отделено от настоящего значительным промежутком времени и воплощает не просто прошлое, но особую форму первопредметов и перводействий. Происходящее в мифе выступает своего рода образцом для воспроизведения, повторения в настоящем и будущем. При этом само различение прошлого, настоящего и будущего для мифологического сознания нерелевантно. Мир с позиций мифологического сознания составлен из одноранговых объектов, нерасчленимых на признаки (поскольку каждая вещь рассматривается как интегральное целое). Фольклор как самостоятельная художественная система формируется на основе мифологии и продолжает функционировать, опираясь на мифологические образы и мотивы.

Второй уровень фольклорного сознания – исторический – соответствует новому (по сравнению с мифологическим) пониманию действительности и ее интерпретации. В отличие от статичного мифологического членения мира на бинарные оппозиции, исторический уровень определяется представлением о текучести, изменяемости мира, его необратимости. Этот уровень соответствует новому пониманию времени: не циклическому, а историческому. Историческое сознание организует события в причинно-следственный ряд. События прошлого последовательно предстают как результат каких-то других, относительно более ранних событий. Иными словами, историческое сознание предполагает отсылку к некоторому предыдущему, но не первоначальному состоянию, которое, в свою очередь, связано такими же причинно-следственными отношениями с предшествующим, еще более ранним состоянием. Если в мифологическом сознании события соотносятся с первоначальным, исходным состоянием, которое «никогда не исчезает», а в процессе времени постоянно повторяется один и тот же онтологически заданный текст, то историческое сознание предполагает линейное и необратимое время. Идея эволюции является системообразующей для данного типа сознания.

Синтез двух типов сознания – исторического и мифологического – создает стереоскопичность народного видения мира, препятствует одномерному его восприятию. Именно благодаря сложному переплетению в фольклорном сознании исторического и мифологического возникает феномен народной истории. История в народном понимании – это совокупность определенных имен и событий, образующих неоднородное, структурированное историческое пространство. Каждый элемент этого пространства (имя или событие) является центром смыслового притяжения, объектом познания и/или эмоционально-эстетического переживания.

Помимо мифологического и исторического уровней, в фольклорном сознании разных исторических эпох могут быть представлены и другие уровни, сформированные под влиянием иных типов сознания: религиозного, научного, а также практического сознания. Однако указанные разновидности сознания присутствуют внутри фольклорного фрагментарно и редуцированно. Это именно дополнительные уровни в сознании фольклороносителей, которые получают репрезентацию в текстах фольклора.

Отметим, что элементы религиозного сознания (отдельные представления, образы) преимущественно объективируются в таких жанрах русского фольклора, как легенды, духовные стихи, заговоры, бытовые сказки, пословицы и поговорки. Элементы научного сознания в современных условиях проникают в фольклорное благодаря средствам массовой информации и касаются, главным образом, категории необычного, удивительного, не до конца понятого и объясненного, например, в связи с такими феноменами и областями знания, как «снежный человек» (гуманоид), космос (инопланетяне), психология и парапсихология. Практическое сознание (логика здравого смысла) как результат эмпирического опыта человека, полученного в его повседневной деятельности, также получает репрезентацию в фольклорных текстах. Традиционно этот тип сознания представлен в пословицах и поговорках, загадках, которые рождаются в процессе предметно-практической деятельности людей и связаны с рефлексией по поводу тех или иных значимых для человека явлений, отношений и закономерностей. В современном фольклоре практическое сознание может быть эксплицировано и в других жанрах фольклора, например, при воспроизведении сказок, преданий. Подобные случаи проникновения обыденных представлений объясняются характерным для сегодняшнего функционирования фольклора процессом демифологизации сознания. Так, например, в сказках появляются комментарии рассказчика, ориентированные на реалистическое (а не мифологическое) объяснение поведения героя.

Проблема многомерности народного сознания со всей остротой поднималась в работах А. Я. Гуревича. Рассуждая об особенностях средневекового сознания и средневековой культуры, он отмечает: «Мы не в состоянии обнаружить в имеющихся средневековых текстах фольклорную культуру «в чистом виде», и не только потому, что ее носители были лишены возможности запечатлеть свои взгляды в письменности. Причина коренилась, видимо, в том, что такой «беспримесной» народная культура в Средние века уже не существовала. В сознании любого человека эпохи, даже самого необразованного и темного, жителя «медвежьего угла», так или иначе, имелись какие-то элементы христианского, церковного мировоззрения, сколь ни были они фрагментарны, примитивны и искажены. С другой же стороны, в сознании даже наиболее образованных людей <…> не мог не таиться, пусть в угнетенном, латентном виде, пласт народных верований и мифологических образов. Соотношение всех этих компонентов у образованной элиты и необразованной массы, разумеется, было различным, но многослойность и противоречивость сознания – достояние любого человека той эпохи, от схоласта, церковного прелата и профессора университета до простолюдина. Поэтому мы и можем найти это смешение, симбиоз в неразрывном единстве на всех уровнях средневековой духовной жизни» [Гуревич 1990: 13].

Взгляд на фольклор через категорию фольклорного сознания позволяет увидеть его системообразующие основания в пределах отдельных национальных разновидностей. В русском фольклоре эти основания возможно представить в виде пяти констант – наиболее устойчивых, постоянных, пронизывающих все жанры ментальных «русел», матриц, программ: двух онтологических и трех аксиологических.

Онтологические константы – пространство и время – служат для структурирования мира, концептуализации и категоризации его составляющих. Они выполняют важнейшую для существования человека ориентирующую функцию. Аксиологические константы служат для «очеловечивания» мира, наделения его смыслами. В русском фольклорном сознании целесообразно выделять следующие три константы: соборность, софийность и справедливость.

Первая константа – соборность – состоит в понимании единства человека с миром, его причастности к миру природы, миру людей и к миру смыслов. Соборность наделяет часть целого смыслом целого. Путь к соборности как согласованности индивидуальных сознаний лежит не в последовательном научении, а в нравственном очищении.

Другими словами, для русского фольклорного сознания значительно важнее не познание мира, а понимание его, органическая причастность к нему. Соборность предстает как объединение и воссоединение разнородного. Носитель фольклорного сознания не противопоставляет себя миру, не возвышается над миром и не выделяет себя из него. Думается, что именно эта константа способствовала формированию хорового, или симфонического (Л. П. Карсавин), начала русской культуры.

Понимание соборности как ментальной категории впервые было введено в первой половине XIX века в трудах русского писателя и мыслителя А. С. Хомякова. Рассуждая о древнерусском эстетическом сознании, он подчеркивал, что оно имеет внеличностный и даже вневременной характер. П. А. Флоренский также указывал на «средневековую спайку сознания», отразившуюся в целокупности и гармоничности искусства Древней Руси [Флоренский 1996: 215]. Глубокое исследование своеобразия древнерусского эстетического сознания принадлежит В. В. Бычкову, посвятившему ряд своих работ осмыслению феномена древнерусской иконы. По словам В. В. Бычкова, «Древняя Русь создала уникальные художественные ценности и жила ими, но сама не испытывала потребности осмыслить их, выразить опыт их освоения вербально. Эти процедуры она оставила своим потомкам…» [Бычков 2003: 3]. Исследователь утверждает, что «древнерусская культура – это иконоцентричная культура», «указывая на духовные и неизобразимые феномены горнего мира, икона всем своим художественным строем, эстетическими качествами, сконцентрированными вокруг духовного христианского ядра, выражающими христианскую духовную реальность, возводит дух человека в этот горний мир, гармонически объединяет с ним <…>, приобщает его к бесконечному наслаждению…» (подчеркнуто нами. – И.Г.) [Там же: 9]. Именно соборность определяет, по мнению исследователя, повышенную духовность древнерусского искусства [Там же: 12].

Нельзя обойти вниманием вопрос о соотношении в понятии «соборность» христианского и народного начал. Характер этого соотношения чрезвычайно сложен, неоднозначен. Приведем мнение по этому поводу уральского философа и культуролога Б. В. Емельянова: «Подытоживая результаты перехода к православному типу ценностных ориентаций, можно утверждать, что в нем действовали три фактора: византийское православное христианство, славянское язычество и русский национальный характер, который по своему воспринял и переработал православно-христианские ценности» [Емельянов 2004: 5]. Для нас важен также следующий аргумент ученого: «В России православие традиционно стремилось дать общую программу действий, сверхцель всем людям, независимо от звания, знатности, богатства, национальности или возраста» (выделено нами. – И.Г.) [Там же]. Чувство общности всех людей, независимо от их национальной принадлежности, способствовало формированию свободомыслия, а также открытости к иным культурам.

Софийность представляет собой сложный комплекс трех взаимосвязанных сущностей: Любовь, Красота и Добро. Любовь выполняет в этом триединстве синтезирующую и одухотворяющую функции, она служит источником видения Красоты. Красота и Любовь, связанные вместе, рождают желание творить Добро. Все три сущности переплетены, взаимосвязаны и взаимообусловлены, их единство соответствует народному пониманию Мудрости (отсюда – софийность). Выделенность такой ценностной доминанты, как Красота, в составе рассматриваемой константы, соотносится с созерцательным типом мышления, присущим носителям русского языка и культуры. Созерцательность в русском сознании оценивается выше прагматичности, под которой понимается стремление к расчетливости, получению материальной выгоды. Созерцательность позволяет достигнуть внутреннего покоя, необходимого для размышлений о мире. Не случайно в фольклоре русский человек предстает как человек думающий, рефлексирующий над собой и миром. Его волнуют проблемы сущности мира, смысла жизни, смысла существования человека.

Справедливость – константа осмысления отношений «человек – мир», имеющих ключевое значение для фольклорного сознания. Она организует понимание места отдельного человека в мире людей, оценки миром его деятельности. Это образное преломление представлений о Добре и Зле. Поиски правды как совершенного состояния человека на земле, борьба правды и кривды составляют стержень многих фольклорных сюжетов. В уральской несказочной прозе, как будет показано ниже, константа справедливости репрезентируется двумя основными образами – «народного заступника» и «царя-избавителя», а также серией мотивов, группирующихся вокруг них.

Выделение данных констант обусловлено анализом прозаического фольклора. Допускаем, что при обращении к другим жанрам фольклора этот ряд может быть продолжен.