Текст книги "Гарики предпоследние. Штрихи к портрету (сборник)"

Яркий признак мысли и культуры – горы и моря макулатуры

 
Не я нарушил рабское молчание,
однако был мой вклад
весьма заметным:
я в ханжеской стране вернул звучание
народным выражениям заветным.
 

* * *

 
Проста моя пустая голова,
и я не напрягаюсь, а играю:
кипят во мне случайные слова,
а мысли к ним я после подбираю.
 

* * *

 
Как пахнут лучшие сыры,
не стоит пахнуть человеку,
а ты не мылся с той поры,
когда упал ребенком в реку.
 

* * *

 
В те годы, когда сопли подсыхали
и стала созревать мужская стать,
гормоны изживали мы стихами,
а после не сумели перестать.
 

* * *

 
Собой меж нас он дорожил,
как ваза – местом в натюрморте,
и потому так долго жил
и много воздуха испортил.
 

* * *

 
Жить с утра темно и смутно
до прихода первой строчки,
а потом уже уютно,
как вокруг отпитой бочки.
 

* * *

 
По лени сам я не коплю
сор эрудиции престижной,
но уважаю и люблю
мешки летучей пыли книжной.
 

* * *

 
Пишу эстрадные программы,
соединив, дохода ради,
величие Прекрасной Дамы
с доступностью дворовой бляди.
 

* * *

 
Читать – не вредная привычка:
читаю чушь, фуфло, утиль,
и вдруг нечаянная спичка
роняет искру в мой фитиль.
 

* * *

 
Почти не ведая заранее,
во что соткется наша речь,
тоску немого понимания
мы в текст пытаемся облечь.
 

* * *

 
Поэту очень важно уважение,
а если отнестись к нему иначе,
лицо его являет выражение
просящего взаймы и без отдачи.
 

* * *

 
Чужое сочинительство – докука,
и редко счастье плакать и хвалить;
талант я ощущаю с полузвука
и Моцарту всегда готов налить.
 

* * *

 
Творцам, по сути, хвастать нечем,
их дар – ярмо, вериги, крест,
и то клюет орел им печень,
то алкоголь им печень ест.
 

* * *

 
Тоску по журчанью монет
и боль от любовной разлуки
в мотив облекает поэт,
собрав туда вздохи и пуки.
 

* * *

 
На меня влияло чтение
хоть весьма всегда по-разному,
но уменьшило почтение
к человеческому разуму.
 

* * *

 
В мир повально текущей мистерии
окунули мы дух и глаза,
по экранам ожившей материи
тихо катится Божья слеза.
 

* * *

 
Никто уже не пишет на века,
посмертной вожделея
долгой славы:
язык меняет русло, как река,
и чахнут оставляемые травы.
 

* * *

 
Все стихи – графомания чистая,
автор горькую выбрал судьбу,
ибо муза его неказистая
вдохновенна, как Ленин в гробу.
 

* * *

 
Забаву не чтя как художество,
я складывал мысли и буквы
и вырастил дикое множество
роскошной развесистой клюквы.
 

* * *

 
Вся книга – на пороге идеала:
сюжет, герои, дивная обложка;
а в гуще мыслей – ложка бы стояла;
однако же, стоять должна не ложка.
 

* * *

 
Бывало – вылетишь в астрал,
паришь в пространстве безвоздушном,
а там в порыве простодушном
уже коллега твой насрал.
 

* * *

 
Я в чаще слов люблю скитаться,
бредя без цели и дороги
на тусклый свет ассоциаций
под эхо смутных аналогий.
 

* * *

 
Моя поэзия проста,
но простоты душа и жаждала,
я клею общие места
с местами, личными у каждого.
 

* * *

 
Забавно: стих когда отточен,
пускай слегка потяжелев,
то смыслом более он точен
чем изначальное желе.
 

* * *

 
Во мне игры духовной нет,
но утешаюсь я зато,
что все же, видимо, поэт,
поскольку иначе – никто.
 

* * *

 
Убедился уже я не раз —
от пожизненной творческой прыти
только брызги перевранных фраз
остаются, как пена в корыте.
 

* * *

 
Я шлю приятельской запиской
тебе совет мой, а не лесть:
с такой писательской пипиской
не стоит к Музе в койку лезть.
 

* * *

 
Поскольку вырос полным неучем,
и нету склонности к труду,
то мне писать, по сути, не о чем,
и я у вечности краду.
 

* * *

 
Наш мирок убог и тесен,
мы по духу и по плоти
много жиже наших песен,
текстов наших и полотен.
 

* * *

 
Я рою так неглубоко,
что, если что-то обнаружу,
мне замечательно легко
добычу вытащить наружу.
 

* * *

 
В моем интимном песнопении
довольно част один рефрен:
в объятья муз, где были гении,
зачем ты лезешь, хилый хрен?
 

* * *

 
Чесалась и сохла рука,
но я модернистом не стал,
пускай остается строка
проста, как растущий кристалл.
 

* * *

 
Я мучаюсь – никак я не пойму,
куда меня ведут мечты и звуки;
я лиру посвятил народу моему,
народу наплевать на наши муки.
 

* * *

 
Не жалуясь, не хныча и не сетуя,
сбывая по дешевке интеллект,
с бубенчиками
шастаю по свету я,
опознанный летающий субъект.
 

* * *

 
Только потому ласкаю слово,
тиская, лепя и теребя,
что не знаю лучшего иного
способа порадовать себя.
 

* * *

 
Заметил я, что медленное чтение,
подобное любовному касанию,
рождает непонятное почтение
к ничтожнейшему жизнеописанию.
 

* * *

 
Главное – не в пользе и продаже,
главное – в сохранности огня,
мысли я записываю, даже
если нету мыслей у меня.
 

* * *

 
Нет, зубами я голодными не клацаю,
потому что, от нужды меня храня,
Бог наладил из России эмиграцию,
чтобы слушатели были у меня.
 

* * *

 
Читаю с пылом и размахом,
зал рукоплещет и хохочет,
а я томлюсь тоской и страхом:
зубной протез мой рухнуть хочет.
 

* * *

 
Подойди, поэтесса, поближе,
я шепну тебе в нежное ухо:
вдохновение плоти не ниже
воспарений ума или духа.
 

* * *

 
Моя мечта – на поговорки
растечься влагой из бутылки,
придурок сядет на пригорке
и мой стишок прочтет дебилке.
 

* * *

 
Я писал, как видел, и пардон,
если я задел кого мотивом,
только даже порванный гандон
я именовал презервативом.
 

* * *

 
Оды, гимны, панегирики,
песнопенья с дифирамбами —
вдохновенно пишут лирики,
если есть торговля ямбами.
 

* * *

 
Зря пузырится он так пенисто,
журчит напрасно там и тут,
на пальме подлинного первенства
бананы славы не растут.
 

* * *

 
Весь век я с упоением читал,
мой разум до краев уже загружен,
а собранный духовный капитал —
прекрасен и настолько же не нужен.
 

* * *

 
Цель темна у чтенья моего,
с возрастом ничто не прояснилось,
я читаю в поисках того,
что пока никем не сочинилось.
 

* * *

 
Из шуток, мыслей, книг и снов,
из чуши, что несут,
я подбираю крошки слов,
замешивая в суп.
 

* * *

 
Нет, я не бездарь, не простак,
но близ талантов горемычных
себя я стыдно вижу, как
пивной сосуд меж ваз античных.
 

* * *

 
Заметил я, что к некоему времени
за творческие муки и отличия
заслуживаем мы у Бога премии —
удачу или манию величия.
 

* * *

 
Дерзайте и множьтесь, педанты,
культурным зачатые семенем,
вы задним числом секунданты
в дуэли таланта со временем.
 

* * *

 
Сюда придет под памятник толпа
сметливых почитателей проворных;
к нему не зарастет народная тропа,
пока неподалеку нет уборных.
 

* * *

 
Давно была во мне готовность
культуре духа наловчиться,
а нынче мне с утра духовность
из телевизора сочится.
 

* * *

 
Хоть лестна слава бедному еврею,
но горек упоения экстаз:
я так неудержимо бронзовею,
что звякаю, садясь на унитаз.
 

* * *

 
На север и запад,
на юг и восток,
меняя лишь рейсов названия,
мотаюсь по миру —
осенний листок
с российского древа познания.
 

* * *

 
Блажен ведущий дневники,
интимной жизни ахи-охи,
ползет из-под его руки
бесценная херня эпохи.
 

* * *

 
Я не мог на провинцию злиться —
дескать, я для столицы гожусь,
ибо всюду считал, что столица —
это место, где я нахожусь.
 

* * *

 
Похожа на утехи рыболова
игра моя, затеянная встарь,
и музыкой прихваченное слово
трепещет, как отловленный пескарь.
 

* * *

 
Зря поэт с повадкой шустрой
ищет быстрое признание,
мир научен Заратустрой:
не плати блядям заранее.
 

* * *

 
Мне сочинить с утра стишок,
с души сгоняя тень, —
что в детстве сбегать на горшок —
и светел новый день.
 

* * *

 
Когда горжусь, как вышла строчка,
или блаженствую ночами,
в аду смолой исходит бочка,
скрипя тугими обручами.
 

* * *

 
Где жили поэты, и каждый писал
гораздо, чем каждый другой, —
я в этом квартале на угол поссал
и больше туда ни ногой.
 

* * *

 
У сытого, обутого, одетого
является заноза, что несчастен,
поскольку он хотел
совсем не этого
и должен быть искусству сопричастен.
 

* * *

 
Был мой умишко недалек
и не пылал высоким светом,
однако некий уголек
упрямо тлел в сосуде этом.
 

* * *

 
Век меня хотя и сгорбил,
и унял повадку резвую,
лирой пафоса и скорби
я с почтительностью брезгую.
 

* * *

 
В радужных не плаваю видениях —
я не с литераторской скамьи,
ценное в моих произведениях —
только прокормление семьи.
 

* * *

 
Впадали дамы в упоение,
и было жутко жаль порой,
что я еблив гораздо менее,
чем мой лирический герой.
 

* * *

 
Приметой, у многих похожей
(кивнув, я спешу удалиться), —
недоданность милости Божьей
с годами ложится на лица.
 

* * *

 
Время всё стирает начисто,
оставляя на листе
только личное чудачество
в ноте, слове и холсте.
 

* * *

 
Полезности ничто не лишено,
повсюду и на всем есть Божий луч,
и ценного познания пшено
клевал я из больших навозных куч.
 

* * *

 
Мы пишем ради радости связать
все виденное в жизненной игре;
и пылкое желанье досказать
на смертном даже теплится одре.
 

* * *

 
Хотя поэт на ладан дышит,
его натура так порочна,
что он подругам письма пишет,
их нежно трахая заочно.
 

* * *

 
Будет камнем земля,
будет пухом ли —
все равно я на небо не вхож,
а портрет мой,
засиженный слухами, —
он уже на меня не похож.
 

* * *

 
Все было в нем весьма обыкновенное,
но что-нибудь нас вечно выдает:
лицо имел такое вдохновенное,
что ясно было – полный идиот.
 

* * *

 
В организме какие-то сдвиги
изменяют душевный настрой,
и мои погрустневшие книги
пахнут прелой осенней листвой.
 

* * *

 
Мечта сбылась: мои тома,
где я воспел закалку стали,
у всех украсили дома,
и все читать их перестали.
 

* * *

 
Я в тексты скрылся, впал и влез,
и строчки вьются, как тесьма,
но если жизнь моя – процесс,
то затухающий весьма.
 

* * *

 
Смешно подведенье итога,
я был и остался никто,
но солнечных зайчиков много
успел наловить я зато.
 

* * *

 
Господь вот-вот меня погасит,
зовя к ответу,
и понесусь я на Пегасе
с Парнаса в Лету.
 

Евреев большинство еще и ныне блуждает, наслаждаясь, по пустыне

 
В пыльных рукописьменных просторах
где-то есть хоть лист из манускрипта
с текстом о еврейских бурных спорах,
как им обустроить жизнь Египта.
 

* * *

 
Евреев выведя из рабства,
Творец покончил с чудесами,
и путь из пошлого похабства
искать мы вынуждены сами.
 

* * *

 
Да, искрометностью ума
по праву славен мой народ,
но и по мерзости дерьма
мы всем дадим очко вперед.
 

* * *

 
С банальной быстротечностью
хотя мы все умрем,
еврейство слиплось с вечностью,
как муха – с янтарем.
 

* * *

 
Что ты мечешься, Циля, без толку,
позабыв о шитье и о штопке?
Если ты потеряла иголку,
посмотри у себя ее в попке.
 

* * *

 
Мы вовсе не стали похожи,
но век нас узлом завязал,
и с толком еврей только может
устроить славянский базар.
 

* * *

 
Ход судьбы – как запись нотная,
исполнитель – весь народ;
Божья избранность – не льготная,
а совсем наоборот.
 

* * *

 
Нас мелочь каждая тревожит,
и мы не зря в покой не верим:
еврею мир простить не может
того, что делал он с евреем.
 

* * *

 
Без угрызений и стыда
не по-еврейски я живу:
моя любимая еда
при жизни хрюкала в хлеву.
 

* * *

 
Евреи не только
на скрипках артисты
и гости чужих огородов,
они еще всюду лихие дантисты —
зуб мудрости рвут у народов.
 

* * *

 
Еврей тоскует не о прозе
болот с унылыми осинами,
еврей мечтает о березе,
несущей ветки с апельсинами.
 

* * *

 
Россию иностранцы не купили,
и сыщутся охотники едва ли,
Россию не продали, а пропили,
а выпивку – евреи наливали.
 

* * *

 
То ветра пронзительный вой,
то бури косматая грива,
и вечно трепещет листвой
речная плакучая Рива.
 

* * *

 
Гордыня во мне иудейская
пылает, накал не снижая:
мне мерзость любая еврейская
мерзей, чем любая чужая.
 

* * *

 
В заоблачные веря эмпиреи
подобно легкомысленным поэтам,
никто так не умеет, как евреи,
себе испортить век на свете этом.
 

* * *

 
Одна загадка в нас таится,
душевной тьмой вокруг облита,
в ней зыбко стелется граница
еврея и антисемита.
 

* * *

 
Во всякой порче кто-то грешен,
за этим нужен глаз да глаз,
и где один еврей замешан —
уже большой избыток нас.
 

* * *

 
Чему так рад седой еврей
в его преклонные года?
Старик заметно стал бодрей,
узнав про Вечного жида.
 

* * *

 
В узоре ткущихся событий
не все предвидеть нам дано:
в руках евреев столько нитей,
что нити спутались давно.
 

* * *

 
В евреях действительно
много того,
что в нас осуждается дружно:
евреям не нужно почти ничего,
а все остальное им нужно.
 

* * *

 
Если бабы с евреями
ночи и дни
дружно делят заботы и ложе,
столько выпили
крови еврейской они,
что еврейками сделались тоже.
 

* * *

 
Евреи в беседах пространных —
коктейлях из мифа и были —
повсюду тоскуют о странах,
в которых рабы они были.
 

* * *

 
Сосновой елью пахнет липа
в семи воскресных днях недели,
погиб от рака вирус гриппа,
евреи в космос улетели.
 

* * *

 
Для всей планеты мой народ —
большое Божье наказание;
не будь меж нас такой разброд —
весь мир бы сделал обрезание.
 

* * *

 
В евреях оттуда, в евреях отсюда —
весьма велики расхождения,
еврей вырастает по форме сосуда,
в который попал от рождения.
 

* * *

 
Спешите знать: с несчастной Ханной
случился казус непростой
(она упала бездыханной),
и Зяма снова холостой.
 

* * *

 
Евреи не витают в эмпиреях,
наш ум по преимуществу – земной,
а мир земной нуждается в евреях,
но жаждет их отправить в мир иной.
 

* * *

 
Обилен опыт мой житейский,
я не нуждался в этом опыте,
но мой характер иудейский
толкал меня во что ни попадя.
 

* * *

 
Еврейское счастье превратно,
и горек желудочный сок,
судьба из нас тянет обратно
проглоченный фарта кусок.
 

* * *

 
Родился сразу я уродом,
достойным адского котла:
Христа распял, Россию продал
(сперва споив ее дотла).
 

* * *

 
Выбрав голые фасоны,
чтоб укрыться в неглиже,
днем сидят жидомасоны
в буквах М и в буквах Ж.
 

* * *

 
Повсюду пребывание мое
печалит окружающий народ:
евреи на дыхание свое
расходуют народный кислород.
 

* * *

 
Еврей живет на белом свете
в предназначении высоком:
я корни зла по всей планете
пою своим отравным соком.
 

* * *

 
Пока торговля не в упадке,
еврей не думает о Боге,
Ему на всякий случай взятки
платя в районной синагоге.
 

* * *

 
В еврейской жизни театральность
живет как духа естество,
и даже черную реальность
упрямо красит шутовство.
 

* * *

 
Среди еретиков и бунтарей —
в науке, философии, искусстве —
повсюду непременно част еврей,
упрямо прозябавший в безрассудстве.
 

* * *

 
Большая для мысли потеха,
забавная это удача,
что муза еврейского смеха —
утешница русского плача.
 

* * *

 
С тех пор, как Бог небесной манной
кормил народ заблудший наш,
за нами вьется шлейф туманный
не столько мифов, как параш.
 

* * *

 
Забавно, что, слабея и скудея,
заметно остывая день за днем,
в себе я ощущаю иудея
острее, чем пылал когда огнем.
 

* * *

 
Всегда евреям разума хватало,
не дергаясь для проигрышной битвы,
журчанием презренного металла
купить себе свободу для молитвы.
 

* * *

 
Вспоминая о времени прожитом,
я мотаю замшелую нить,
и уже непонятно мне, что же там
помешало мне сгинуть и сгнить.
 

* * *

 
– Как чуден вид Альпийских гор! —
сказал Василию Егор.
– А мне, – сказал ему Василий, —
милее рытвины России.
 

* * *

 
Я с покорством тянул мой возок
по ухабам той рабской страны,
но в российский тюремный глазок
не с постыдной смотрел стороны.
 

* * *

 
Россия уже многократно
меняла, ища, где вольготней,
тюрьму на бардак и обратно,
однако обратно – охотней.
 

* * *

 
Подлая газета душу вспенила,
комкая покоя благодать;
Господи, мне так остоебенело
бедствиям российским сострадать!
 

* * *

 
В России сегодня большая беда,
понятная взрослым и чадам:
Россия трезвеет, а это всегда
чревато угаром и чадом.
 

* * *

 
В России знанием и опытом
делились мы простейшим способом:
от полуслова полушепотом
гуляка делался философом.
 

* * *

 
Прошлых песен у нас не отнять,
в нас пожизненна русская нота:
я ликую, узнав, что опять
объебли россияне кого-то.
 

* * *

 
Мы у Бога всякое просили,
многое услышалось, наверно,
только про свободу для России
что-то изложили мы неверно.
 

* * *

 
Весной в России жить обидно,
весна стервозна и капризна,
сошли снега, и стало видно,
как жутко засрана отчизна.
 

* * *

 
А Русь жила всегда в узде,
отсюда в нас и хмель угарный:
еще при Золотой Орде
там был режим татаритарный.
 

* * *

 
Видно, век беспощадно таков,
полон бед и печалей лихих:
у России – утечка мозгов,
у меня – усыхание их.
 

* * *

 
Уже былой России нет
(хоть нет и будущей покуда),
но неизменен ход планет,
и так же любит нас Иуда.
 

* * *

 
Две породы лиц
в российском месиве
славятся своей результативностью:
русское гавно берет агрессией,
а гавно еврейское – активностью.
 

* * *

 
Когда Российская держава,
во зле погрязшая по крыши,
на лжи и страхе нас держала,
у жизни градус был повыше.
 

* * *

 
Клюя рассеянное крошево,
свою оглядывая младость,
я вижу столько там хорошего,
что мне и пакостное в радость.
 

* * *

 
Дух воли, мысли и движения
по русской плавает отчизне,
а гнусный запах разложения
везде сменился вонью жизни.
 

* * *

 
Среди российских духа инвалидов,
хмельных от послабления узды,
я сильно опасаюсь индивидов,
которым все на свете – до звезды.
 

* * *

 
Худшие из наших испытаний
вырастились нашими же предками:
пиршество иллюзий и мечтаний
кончилось реальными объедками.
 

* * *

 
Забавно, что в бурные дни
любую теснят сволоту
рожденные ползать – они
хватают и рвут на лету.
 

* * *

 
Не чувствую ни света, ни добра
я в воздухе мятущейся России,
она как будто черная дыра
любых душевно-умственных усилий.
 

* * *

 
Я вырос в романтическом настрое,
и свято возле сердца у меня
стоят папье-машовые герои
у вечного бенгальского огня.
 

* * *

 
Увы, в стране, где все равны,
но для отбора фильтров нет,
сочатся суки и гавны
во всякий властный кабинет.
 

* * *

 
При папах выросшие дети
в конце палаческой утопии
за пап нисколько не в ответе,
хотя отцов – живые копии.
 

* * *

 
Всегда бурлил, кипел и пенился
народный дух, и, мстя беде,
он имя фаллоса и пениса
чертил воинственно везде.
 

* * *

 
Понятие фарта, успеха, удачи
постичь не всегда удается:
везде неудачник тоскует и плачет,
в России – поет и смеется.
 

* * *

 
Свобода обернулась мутной гнусью,
все стало обнаженней и острей,
а если пахнет некто светлой Русью,
то это – засидевшийся еврей.
 

* * *

 
На всех осталась прошлого печать,
а те, кто были важными людьми,
стараются обычно умолчать,
что, в сущности, работали блядьми.
 

* * *

 
Свободу призывал когда-то каждый,
и были мы услышаны богами,
и лед российский тронулся однажды,
но треснул он – под нашими ногами.
 

* * *

 
Присущий и воле,
и лагерным зонам,
тот воздух, которым в России дышали,
еще и сейчас овевает озоном
извилины шалых моих полушарий.
 

* * *

 
Чего-нибудь монументального
все время хочется в России,
но непременно моментального
и без особенных усилий.
 

* * *

 
Все так сейчас разбито и расколото,
оставшееся так готово треснуть,
что время торжества серпа и молота —
стирается, чтоб заново воскреснуть.
 

* * *

 
Тягостны в России передряги,
мертвые узлы повсюду вяжутся;
лишь бы не пришли туда варяги —
тоже ведь евреями окажутся.
 

* * *

 
Воздух еще будет повсеместно
свеж, полезен жизни и лучист,
ибо у России, как известно,
время – самый лучший гавночист.
 

* * *

 
Россия свободе не рада,
в ней хаос и распря народов,
но спячка гнилого распада
сменилась конвульсией родов.
 

* * *

 
Хоть густа забвения трава,
только есть печали не избытые:
умерли прекрасные слова,
подлым словоблудием убитые.
 

* * *

 
А прикоснувшись к низкой истине,
что жили в мерзости падения,
себя самих мы вмиг очистили
путем совместного галдения.
 

* * *

 
Всюду больше стало света,
тени страшные усопли,
и юнцы смеются вслед нам,
утирая с носа сопли.
 

* * *

 
Как витаминны были споры
в кухонных нищих кулуарах!
Мы вспоминали эти норы
потом и в залах, и на нарах.
 

* * *

 
Мы свиристели, куролесили,
но не виляли задним местом,
и потому в российском месиве —
дрожжами были, а не тестом.
 

* * *

 
Кто полон сил и необуздан,
кто всю страну зажег бы страстью —
в России мигом был бы узнан,
однако нет его, по счастью.
 

* * *

 
Настежь раскрыта российская дверь,
можно детей увезти,
русские кладбища тоже теперь
стали повсюду расти.
 

* * *

 
Хотя за годы одичания
смогли язык мы уберечь,
но эхо нашего молчания
нам до сих пор калечит речь.
 

* * *

 
Народ бормочет и поет,
но пьяный взгляд его – пронзителен:
вон тот еврей почти не пьет,
чем безусловно подозрителен.
 

* * *

 
Берутся ложь, подлог и фальшь,
и на огне высокой цели
коптится нежный сочный фарш,
который мы полжизни ели.
 

* * *

 
Мы крепко власти не потрафили
в года, когда мели метели,
за что российской географии
хлебнули больше, чем хотели.
 

* * *

 
Народного горя печальники
надрывно про это кричали,
теперь они вышли в начальники,
и стало в них меньше печали.
 

* * *

 
Мне до сих пор
загадочно и дивно,
что, чуждое Платонам и Конфуциям,
еврейское сознание наивно —
отсюда наша тяга к революциям.
 

* * *

 
Мы поняли сравнительно давно,
однако же не раньше, чем воткнулись:
царь вырубил в Европу лишь окно,
и, выпрыгнув, мы крепко наебнулись.
 

* * *

 
Я брожу по пространству и времени,
и забавно мне, книги листая,
что спасенье от нашего семени —
лишь мечта и надежда пустая.
 

* * *

 
Судьба нас дергает, как репку,
а случай жалостлив, как Брут;
в России смерть носила кепку,
а здесь на ней чалма внакрут.
 

* * *

 
Тут вечности запах томительный,
и свежие фрукты дешевые,
а климат у нас – изумительный,
и только соседи хуевые.
 

* * *

 
Забавно здесь под волчьим взглядом
повсюдной жизни колыхание,
а гибель молча ходит рядом,
и слышно мне ее дыхание.
 

* * *

 
Ничуть былое не тая,
но верен духу парадокса,
любить Россию буду я
вплоть до дыхания Чейн-Стокса.
 

* * *

 
Придет хана на мягких лапах,
закончу я свой путь земной,
и комиссары в черных шляпах
склонятся молча надо мной.
 

Людям удивительно и завидно, что живу я глупо и неправедно

 
Есть у жизни паузы, прорехи,
щели и зазоры бытия,
через эти дыры без помехи
много лет просачиваюсь я.
 

* * *

 
Сегодня хор наставников умолк,
мечта сбылась такой же,
как мечталась,
и вышел из меня с годами толк
и бестолочь нетронутой осталась.
 

* * *

 
Нет, я на судьбу не в обиде,
и жизнь моя, в общем, легка;
эстрада подобна корриде,
но я – оживляю быка.
 

* * *

 
Повлекся я стезей порока,
себе подобных не виня,
а страха бес и бес упрека
давно оставили меня.
 

* * *

 
Такие дни еще настанут:
лев побежит от муравья,
злословить люди перестанут,
навек табак оставлю я.
 

* * *

 
Пою фальшиво я, но страстно,
пою, гармонию круша,
по звукам это не прекрасно,
однако светится душа.
 

* * *

 
Когдатошний гуляка,
шут и плут,
я заперся в уюте заточения,
брожение души и мысли блуд —
достаточные сердцу приключения.
 

* * *

 
Хотя судьба, забывши кнут,
исправно пряники печет нам,
я в день по нескольку минут
страх ощущаю безотчетный.
 

* * *

 
Не муравьем, а стрекозой
мой век я жил
и крепко грешен,
а виноградною лозой
бывал и порот, и утешен.
 

* * *

 
В этой жизни мелькнувшей земной —
отживал я ее на износ —
было столько понюхано мной,
что угрюмо понурился нос.
 

* * *

 
Весь век я наглое бесстыдство
являл, не зная утомления,
и утолялось любопытство,
неся печаль от утоления.
 

* * *

 
Мое лицо слегка порочно,
что для мужчины – не позор,
а просто в облик въелся прочно
моих наклонностей узор.
 

* * *

 
Из воздуха себе я создал почву,
на ней вершу посильные труды,
возделываю воздух даже ночью,
а ем – материальные плоды.
 

* * *

 
Лукав, охотно лгу, подолгу сплю,
и прочими грехами я типичен,
а все же не курю я коноплю,
и все же я к мужчинам безразличен.
 

* * *

 
Не трусь я в несчетной толпе
несчастных, за фартом снующих,
а еду по жизни в купе
для злостно курящих и пьющих.
 

* * *

 
Все вышли в евреи и ныне
в буфетах сидят и в кино,
а я до сих пор по пустыне
плетусь, попивая вино.
 

* * *

 
Тих и ровен
мой сумрак осенний,
дух покоя любовью надышан,
мелкий дрязг мировых потрясений
в нашем доме почти что не слышен.
 

* * *

 
Хотя люблю гулящих женщин,
но человек я не пропащий,
и стал я пить гораздо меньше,
поскольку пью намного чаще.
 

* * *

 
Я душу с разумением гублю,
надеясь до конца не погубить,
поскольку вожделею не к рублю,
а к радости его употребить.
 

* * *

 
Стал на диване я лежать,
уйдя на полную свободу,
и не хочу принадлежать
я ни к элите, ни к народу.
 

* * *

 
А лучше все же стрекоза,
чем работящий муравей,
ее бесстыжие глаза
мне и понятней, и милей.
 

* * *

 
Всё ясней теперь и чаще я
слышу стыдное и грешное,
изнутри меня кричащее
одиночество кромешное.
 

* * *

 
Я пью, взахлеб гуляю и курю;
здоровью непреклонный супостат,
весь век самоубийство я творю,
и скоро уже будет результат.
 

* * *

 
Сейчас бы и в России не оставили
меня без воздаяния мне чести,
сейчас бы на могилу мне поставили
звезду шестиконечную из жести.
 

* * *

 
Сочтя свои утраты и потери,
поездивши по суше и воде,
я стал космополитом
в полной мере:
мне жить уже не хочется нигде.
 

* * *

 
Глухая тьма
простерлась над пустыней,
спит разум,
и на душу пала ночь;
с годами наша плоть
заметно стынет,
а в мыслях
я совсем еще не прочь.
 

* * *

 
Сам наслаждаясь Божьим даром,
я в рифме зрителя купаю,
за что порой имею даром
билеты в зал, где выступаю.
 

* * *

 
Я стандартен, обычен, вульгарен,
без надломов в изгибах души,
и весьма я Творцу благодарен,
что на мне отдохнуть Он решил.
 

* * *

 
Укрыт обаятельной ширмой
я в самом тяжелом подпитии,
а подлинный внутренний мир мой
не вскроется даже на вскрытии.
 

* * *

 
Обиды людям
я себе простил,
азарта грех
давно отбыл на нарах,
а всё, что в этой жизни упустил,
с избытком наверстаю в мемуарах.
 

* * *

 
Конечно, время сызмала влияло
на дух и содержание мое;
меня эпоха сильно поваяла —
однако ведь и я лепил ее.
 

* * *

 
Я в гостевальные меню
бывал включен как угощение,
плел несусветную хуйню,
чем сеял в дамах восхищение.
 

* * *

 
Я душевно вполне здоров,
но шалею, ловя удачу;
из наломанных мною дров
я легко бы построил дачу.
 

* * *

 
Один телесный орган мой
уже давно воспеть хочу —
крутой, надежный и немой,
покуда я молчу.
 

* * *

 
Как ни предан зеленому змею,
а живу по душе и уму,
даже тем, чего я не имею,
я обязан себе самому.
 

* * *

 
Я ленью грешен,
выпивкой и сексом,
люблю, однако, более всего
молчание, наполненное текстом
и ритмом, воспаляющим его.
 

* * *

 
Я не жалею о попытках
заняться прибыльной игрой,
и только память об убытках
порой горит, как геморрой.
 

* * *

 
Забавно это: годы заключения
истаяли во мне, как черный снег,
осталось только чувство приключения,
которое украсило мой век.
 

* * *

 
Она совсем не в тягость мне,
моя высокая харизма,
и я использовал вполне
ее по части похуизма.
 

* * *

 
Идя то разминувшись,
то навстречу,
в суждениях высок
и столь же низок,
в момент, когда себе противоречу,
я к истине всего сильнее близок.
 

* * *

 
Многое мне в мире неизвестно,
только чтоб не школьничать натужно,
я сказал непознанному честно,
что оно и на хуй мне не нужно.
 

* * *

 
Меня на сочувствии тонком
не словит лукавая нелюдь,
я долго был гадким утенком
и чуткий поэтому лебедь.
 

* * *

 
А был я моложе —
трещал, как трещотка,
свой век болтовне посвящал я и ню,
общение с ню
оборвала решетка,
и там записал я
мою болтовню.
 

* * *

 
Когда всё валится из рук,
с утра устал или не в духе,
то злюсь на мир я, как паук,
которого заели мухи.
 

* * *

 
Мне вовсе не нужна
медалей медь,
не надо мне призов —
я не гнедой,
стакан хотел бы полным я иметь,
а славы мне достаточно худой.
 

* * *

 
Я лица вижу, слышу голоса —
мне просто и легко среди людей,
но в лагере я столько съел овса,
что родственно смотрю на лошадей.
 

* * *

 
Век мечтает о герое —
чтоб кипел и лез на стену,
буря мглою небо кроет,
я – сдуваю с пива пену.
 

* * *

 
Живу я – у края обочины,
противлюсь любому вторжению,
и все мои связи упрочены
готовностью к их расторжению.
 

* * *

 
Я знал позора гнусный вкус,
и шел за ним вослед
соблазна гнилостный укус,
что жить уже не след.
 

* * *

 
Исполнена свободы жизнь моя —
как пение русалочье во мраке,
как утренняя первая струя
у вышедшей на улицу собаки.
 

* * *

 
Пока между землей живу
и небом,
хочу без сожаления признаться:
полезным членом общества
я не был,
поскольку не хотел во все соваться.
 

* * *

 
Я прожил век собой самим,
и мысли все мои нелепы,
но все же кем-то был любим,
а остальные были слепы.
 

* * *

 
Тайком играя на свирели,
вольготно жил я на Руси,
все на меня тогда смотрели,
как на свободное такси.
 

* * *

 
Курю, покуда курится,
в мечтах тая,
что Бог от увядания спасет,
и сваренная курица,
кудахтая,
яичко золотое мне снесет.
 

* * *

 
Хоть жил, не мельтешась и не спеша,
хотя никак не лез из пешек в дамки,
дозволенные рамки нарушал
я всюду, где встречались эти рамки.
 

* * *

 
Почти что дошла до предела
моя от людей автономия,
но грустно, что мне надоела
и личная физиономия.
 

* * *

 
К себе присматриваясь вчуже,
я часто думаю недужно,
что я душевно много хуже,
чем я веду себя наружно.
 

* * *

 
Сообразно пространству акустики
я без пафоса, лести и мистики
завываю свои наизустики,
приучая людей к похуистике.
 

* * *

 
Живя бездумно и курчаво,
провел я время изумительно,
а если все начать сначала,
то жил бы лысо и мыслительно.
 

* * *

 
Тщеславием покой не будоража,
отменно я свой кайф ловлю в стакане,
хотя моя мыслительная пряжа
тянула на недурственные ткани.
 

* * *

 
Когда хоть капельный бальзам
на душу льется мне больную,
то волю я даю слезам
и радость чувствую двойную.
 

* * *

 
Обороняюсь я нестойко
от искусителей моих,
безволен я уже настолько,
что сам подзуживаю их.
 

* * *

 
Даже в легком
я нигде не числюсь весе,
ни в единое
не влился я движение,
ни в каком
я не участвую процессе,
и большое
в этом вижу достижение.
 

* * *

 
Весьма стремясь к благополучию,
поскольку я его люблю,
всегда я шел навстречу случаю,
который всё сводил к нулю.
 

* * *

 
Всем говорю я правду только
и никому ни в чем не лгу:
моя душа черства настолько,
что я кривить ей не могу.
 

* * *

 
Мне не надо считать до ста,
крепок сон и храплю кудряво;
то ли совесть моя чиста,
то ли память моя дырява.
 

* * *

 
Да, в лени я мастак и дока,
я на тахте – как на коне,
но я не жалкий лежебока,
лежу поскольку на спине.
 

* * *

 
Я бы с радостью этим похвастал,
жалко – нету покойных родителей:
нынче мысли свои очень часто
я встречаю у древних мыслителей.
 

* * *

 
Теперь я чистый обыватель:
комфорта рьяный устроитель,
домашних тапок обуватель
и телевизора смотритель.
 

* * *

 
В нас житейских будней каталажка
сильно гасит ум и сушит чувства,
жить легко поэтому так тяжко,
требуя душевного искусства.
 

* * *

 
Боюсь неясных близких бед,
мой мутный страх – невыразим,
но жил не зря я столько лет
и, что важнее, – столько зим.
Я предавался сладострастью,
я пил с азартом алкаша,
и, слава Богу, только властью
меня мой бес не искушал.
 

* * *

 
Меняюсь я быстро и просто:
созвучно с душевным настроем
сегодня я дряхлый и толстый,
а завтра я крепок и строен.
 

* * *

 
Меня томит и ждет лекарства
здоровью пагубная бедность,
а в интересах государства —
платить согражданам за вредность.
 

* * *

 
Для пробы сил и променада,
беспечный умственный урод,
я очень часто знал, как надо,
но поступал наоборот.
 

* * *

 
Идеям о праведной жизни назло, —
я думал, куря после ужина, —
заслуженно мне никогда не везло,
но часто везло незаслуженно.
 

* * *

 
Сам себе не являя загадки,
от себя не стремлюсь я укрыться:
если знаешь свои недостатки,
с ними легче и проще мириться.
 

* * *

 
Я ушел от назойливых дел,
погрузился в уют обывательства,
много больше достиг, чем хотел,
и плачевны мои обстоятельства.
 

* * *

 
Я к новой личности ко всякой
тянусь, учуяв запах новый,
я в жизни прошлой был собакой,
был беспородный пес дворовый.
 

* * *

 
Я в неге содержу себя и в холе,
душа невозмутима, как лицо,
а призраку высоких меланхолий
я миску выставляю на крыльцо.
 

* * *

 
Вновь я сигарету закурил,
с жалостью подумавши о том,
как нам не хватает пары крыл —
я бы помахал, проветря дом.
 

* * *

 
Творя поступки опрометчиво,
слепцом я был, ума лишенным,
а после делать было нечего,
и я гордился совершенным.
 

* * *

 
Глупость жуткую я допустил,
и теперь моя песня допета:
я, живя, то гулял, то грустил,
но нельзя было смешивать это.
 

* * *

 
Спокойно, вдумчиво, подробно
я проживаю день за днем
и, Прометею неподобно,
лишь со своим шучу огнем.
 

* * *

 
Напичкан я различной скверной,
изрядно этим дорожа:
я ценен Богу службой верной,
собой таким Ему служа.
 

* * *

 
Я тащусь от чудес и загадок,
обожаю любые игрушки,
для меня упоительно сладок
запах розы и прочей петрушки.
 

* * *

 
В дар за опрометчивую смелость
полностью довериться удаче,
всё со мной случалось, как хотелось, —
даже если было все иначе.
 

* * *

 
Уже весьма дыряв
челнок мой утлый,
а воду я черпаю – решетом,
зато укрыт я небом, как зонтом,
и ветер в голове моей – попутный.
 

* * *

 
Судьба не скупилась на пряник,
но била за это – втройне,
и я, как Муму и «Титаник»,
валялся у жизни на дне.
 

* * *

 
Проворен, ловок и сметлив,
я был рачительным старателем
и выжил, капли не пролив
из рюмки, налитой Создателем.
 

* * *

 
Вся жизнь моя – несвязный монолог,
где смех и грех текут одновременно,
и если не заметил это Бог,
то дьявол это видит непременно.
 

* * *

 
Наверно, от упрямства и нахальства,
хотя не воевал и не брюзжал,
награды и доверия начальства
ни разу я при жизни не стяжал.
 

* * *

 
Нет, я трудом себя не мучаю,
бегу от мелкого и всякого,
труд регулярный и по случаю
душе противны одинаково.
 

* * *

 
Я на пошлом киче сердцем таю,
всюду вижу кич издалека,
даже облака, где я витаю, —
это кичевые облака.
 

* * *

 
Мне сон важней иных утех,
ночами сплю и днями мглистыми,
я досыпаю время тех,
кто был разбужен декабристами.
 

* * *

 
Деревья сумрачно растут,
могилы тесно окружив,
я совершил кощунство тут,
журчаньем празднуя, что жив.
 

* * *

 
Память наша густо поросла
дырами на месте стыдных бед,
в ней уже сегодня без числа
разных неслучившихся побед.
 

* * *

 
Хотя надежд у нас избыточно,
еще прибавится и впредь;
что большинство из них несбыточно,
нам наплевать и растереть.
 

* * *

 
Ни к астрологии, ни к хиромантии
я не кидаюсь, надеясь на фарт,
сердце стучит, как часы без гарантии,
это верней и цыганок, и карт.
 

* * *

 
Направляясь в мир иной
с чинной непоспешностью,
я плетусь туда хмельной
и с помятой внешностью.
 

* * *

 
Живу я пассивно и вяло,
за что не сужу себя строго:
я дал человечеству мало,
однако и взял я немного.
 

* * *

 
Да, был и бабник я, и пьяница,
и враг любого воздержания,
зато желающим останется
дурной пример для подражания
 

* * *

 
Умрут со мной
мечты мои немые,
лишь там я утолю свои пылания,
где даже параллельные прямые
сойдутся, обезумев от желания.
 

* * *

 
Ждут меня, безусловно, в аду
за влечение к каждой прелестнице,
но, возможно, я в рай попаду
по пожарной какой-нибудь лестнице.
 

* * *

 
Ничуть не думаю о том,
как вид мой злобу в ком-то будит;
потом умру я, а потом
любить меня престижно будет.
 

* * *

 
Я не улучшусь, и поздно пытаться,
сыграна пьеса, течет эпилог,
раньше я портил себе репутацию,
нынче я порчу себе некролог.
 

* * *

 
Еще совсем уже немножко,
и на означившемся сроке
земля покроет, как обложка,
во мне оставшиеся строки.