Текст книги "Кремлевские призраки"

– Учтите, что поручение вам товарища Сталина под контролем. Послезавтра к десяти вечера отдадите материал Поскребышеву.

Это оскорбило Воропаева.

– Мне достаточно поручения товарища Сталина, – глядя в бульдожьи глаза, жестко ответил он.

– Отдадите Поскребышеву, – словно не слыша его, повторил высокий. – И находитесь на своем месте.

Резко повернувшись, он вышел, аккуратно закрыв за собой дверь. Но она тотчас открылась – на пороге стоял сотрудник управления делопроизводства, симпатичный, вдумчивый человек. Его звали Дмитрий Сергеевич – фамилию Воропаев не помнил.

– Что-то дверь у вас распахнулась и тут же захлопнулась. Сквозняк?

– Да, – смутившись, ответил Воропаев.

– Вы совсем припозднились. Срочная работа?

– Как всегда. Но скоро собираюсь ехать… Вы тоже допоздна.

– Я сегодня дежурю. Третий подъезд уже закрыт, – напомнил Дмитрий Сергеевич и собрался идти дальше, но Воропаев остановил его.

– Простите, вы никого сейчас не встретили?

– Нет. А что?

– Ничего. Просто показалось, что кто-то по коридору ходит.

– Здесь бывает, – он весело рассмеялся. – Но я никого не встретил.

Минут через пять Воропаев запер дверь и прошел по гулкому, темному коридору Никто не попался ему навстречу Здание спало.

На Ивановской площади громоздилась тишина. Отзвук шагов догонял его. Кремлевские соборы стояли как застывшая музыка, светлая и величавая. Он смотрел на них, подходя к машине. «Они знают, – весело заключил он. – Они посвящены в тайну. Но не скажут, было или не было».

Работа над справкой не двигалась. Бесполезно светился экран монитора с одиноко повисшим заголовком: «О перспективах коллективизации». Ожидали прочтения аккуратно разложенные на столе стопки брошюр и книг. Воропаев откинулся на спинку кресла. Происходящее казалось ему бредом. Готовить справку по заданию Сталина в сентябре девяносто третьего! Спустя сорок лет после его смерти. Расскажи кому-нибудь – психиатров позовет. Но в то же время он знал, что завтра вечером Сталин будет ждать справку. И если он, Воропаев, не принесет ее сам, за ним придут из приемной. Скорее всего, тот, высокий. И что произойдет, если справка не будет готова? Не подхватят ли его под белы рученьки и не повезут ли на Лубянку? И не застрянет ли он навсегда в прошлом?

Пора было идти на совещание у большого шефа. «Папы», как звали его некоторые – ближний круг. Большой шеф хотел еще раз посоветоваться с теми, кому доверял. «Я подписал указ. Только что телевидение сняло мое выступление. В восемь вечера оно будет показано. Решение принято». И все-таки он колебался. Точили нутро сомнения. Хотелось еще раз выслушать доводы «за» и «против».

После совещания Воропаев задержался в коридоре с Мухановым.

– Ситуация складывается непростая. Есть ли уверенность, что в случае чего силовые структуры не подведут? – озабоченно спросил Воропаев.

– Толя, шеф не пошел бы на этот шаг, если бы не был уверен в силовых структурах. – Муханов ласково похлопал его по плечу – Все будет нормально.

– А регионы?

– Тут сложнее. Ну, ничего. Будем надеяться.

– Вот-вот, остается только надеяться. Не верю, что все кончится тихо. А если ситуация все-таки выйдет из-под контроля?

– Смотри, накаркаешь, – недовольно проговорил Муханов и направился к себе.

Воропаеву вспомнился разговор с Мухановым недельной давности. «Шефу надо постоянно выступать, – говорил тогда Воропаев. – Хотя бы раз в две недели. Объяснять то, что происходит, почему предпринимаются те или иные шаги. Это необходимо, обращения к стране. И отдельные интервью необходимо давать. Люди должны видеть его постоянно. Так делается во всем мире. Нельзя надолго исчезать». «Толя, столько раз говорили это. Но шеф не слушает. – Муханов в сердцах махнул рукой. – Не привык он к этому». «Тогда надо чаще вытаскивать его на выступления по отдельным вопросам. Что, мало горячих тем?» «Это правильно. Собственно говоря, так и получается». «Чересчур редко». «Тем более стоит проявлять активность. Пиши выступления, предлагай темы». «Пишу, – невесело усмехнулся Воропаев. – Предлагаю. А толку?» «Не ворчи, Толя. Не ворчи. Ну что делать, коли так сложилось. Главное, чтобы мы свое дело нормально делали». Какая-то серьезная грань отделяла тот разговор от нынешнего момента. «Большой шеф по пустякам не выступает», – с тихой усмешкой подытожил он.

Вернувшись в кабинет, Воропаев опять сел за компьютер. Но работа не шла. «Глупость какая-то, – думалось ему. – Такие события разворачиваются – и справка Сталину Чушь. Абсурд». Но он чувствовал – встреча состоится и за обещанное будет спрошено.

Зазвенел телефон. Воропаев машинально поднял трубку, хотя не собирался отвлекаться.

– Вас беспокоит Алексей Николаевич Славский, – раздался чистенький мужской голос. – Вы еще не забыли меня?

Как Воропаев мог его забыть? Месяца полтора назад Славский появился в его кабинете, высокий, стройный, лет пятидесяти, с прекрасными манерами. Расположившись напротив, он посмотрел на Воропаева с тонким сочувствием и проговорил:

– Вы только не удивляйтесь. Я – новый государь император России. Это по паспорту я Алексей Николаевич Славский, а на самом деле меня зовут Николай Алексеевич Романов. Я – сын цесаревича Алексея и внук Николая Второго.

Похоже, лицо Воропаева слишком явственно отразило его мысли.

– Только не спешите заключать, что я – сумасшедший, – предупредительно проговорил выждавший паузу Славский. – Хотя понимаю, насколько все это неожиданно. Вы, конечно, хотите знать, как могло такое случиться. Все дело в том, что цесаревич Алексей не был расстрелян в тысяча девятьсот восемнадцатом. Не случайно его костей не нашли среди останков царской семьи. Он остался жив, хотя все, в том числе и ЧК, думали, что это не так. Имел место заговор с целью восстановления монархии в России, и заговорщики, понимая, что всю семью не спасти, остановили свой выбор на наследнике. Впрочем, они, кажется, спасли и Анастасию. Юровский вовсе не из идеологических побуждений, а за очень большие деньги тайно сохранил обоим жизнь. Верные люди спрятали их. Отец вырос и жил в Советском Союзе. Анастасия оказалась за границей, но с этим еще надо разбираться. – Славским время от времени смотрел Воропаеву в глаза прямым спокойным взглядом. – Отец для конспирации выбрал имя Николай: как у деда. А фамилию от города Ярославля, где жил – Славский. После школы он пошел в институт и стал ученым. Занимался растениеводством. Знаете, то открытие, которое позволило подняться Лысенко, сделал отец. Он был талантливым человеком. Но очень скромным. Да и вынужден был жить так, чтобы не привлекать к себе внимание. Ведь если бы при Сталине узнали, кто он, ясно, что с ним стало бы. И позже было небезопасно. Отец открылся мне только в шестьдесят третьем, за два года до смерти. Но я с детства знал, что наша семья благородного происхождения. Потом тайну хранил я. И только сейчас, когда с Божьей помощью узурпаторы были отстранены от власти, я смог открыть правду.

Он сделал величавую паузу, потом достал из портфельчика, лежащего на коленях, лист бумаги. – Учитывая все сказанное и то, в сколь сложном положении находится в настоящее время Россия, стоящая на грани гражданской войны, я издал манифест о престолонаследии. – Он торжественно положил листок на стол перед Воропаевым.

Надпись «Российский Императорский Дом» и двуглавый орел венчали бумагу. «Волею Господа Бога нашего, – бежал глазами по строчкам Воропаев, – опираясь на законы Российской Империи… являясь великим князем и прямым наследником Престола Российского… беру на себя обязанности Государя Всероссийского».

Воропаев не знал, что сказать. Но Славский, похоже, и не ждал его слов. Он спокойно продолжал:

– Понимаете, я – единственный ныне великий князь, и я имел право объявить о восхождении на престол. Дворянство поддерживает меня. И казачество – тоже. Простые люди относятся с уважением. Я рассчитываю стабилизировать общество и предотвратить гражданскую войну.

«Все-таки сумасшедший? – думал Воропаев. – Или мошенник?.. А вдруг и впрямь наследник? – Он поймал себя на том, что всматривается в черты лица Славского, пытаясь найти сходство с Николаем II. – Если приставить бороду… А что, похож. Может быть, может быть».

– Вы, очевидно, хотели бы знать, зачем я пришел к вам?

– Хотел бы, – усмехнулся Воропаев.

– Вы, конечно, слышали, что в Англии идентифицировали останки царской семьи. Надо решать вопрос о захоронении. Должна быть восстановлена справедливость по отношению к царской семье. Думаю, что президенту следует создать специальную комиссию. Как внук Николая Второго я мог бы ее возглавить. Или быть заместителем председателя, если комиссию пожелает возглавить сам президент. – Он извлек из портфельчика еще один листок, протянул его Воропаеву. – Мое обращение к президенту… И еще. Мне нужна резиденция, достойная монарха. Я хотел бы просить президента выделить мне помещения в Кремле. Для этой цели подойдет Большой Кремлевский дворец.

Это было слишком.

– Видите ли, Кремль уже является резиденцией, – с ангельской улыбкой заметил Воропаев. – Президента России.

Славский несколько смутился.

– Да, я понимаю. Президент мог бы пригласить меня в качестве своего советника. Это поднимет популярность президента. А я смогу получить помещения для резиденции.

Он был кладезь удивительных фактов и предложений.

– Советника по каким вопросам? – Воропаев старался говорить вежливо.

– По вопросам сохранения единства России и ее возрождения. Это главная моя цель. На это трачу я все свои силы. И резиденция мне нужна для созидательной работы.

«Сейчас бумажку вытащит», – подумал Воропаев и ошибся. Портфель остался неподвижен. А его важный хозяин застыл с озабоченным видом. Он уже порядком надоел Воропаеву.

– Простите, но у меня скоро совещание. – Это было сущей правдой.

– Я скоро, – встрепенулся Славский. – Есть один пикантным момент. Дело в том, что по традиции я являюсь Верховным главнокомандующим. Но мне не хотелось бы входить в противоречие с конституцией. Сейчас по конституции Верховным главнокомандующим является президент.

Разница в том, что я командую Русской Армией, а президент – Российской.

– У вас своя армия?

– Не совсем. Я возглавляю казачьи войска.

– Казаки знают об этом?

– Казаки признали меня. Я вам говорил.

Тут Воропаев не удержался.

– А по поводу резиденции вы обращение не подготовили?

– Пока что нет. Я хотел обсудить… в предварительном порядке… – Славский будто споткнулся. – Вы считаете, что лучше сейчас?

Воропаев кивнул. Портфельчик выпустил из своего чрева еще один листок. «Пригласить бы его завтра на поздний вечер, и когда войдет высокий, тот, от Сталина, представить как наследника престола. Как он тогда будет отстаивать свое благородное происхождение?»

Сразу после ухода Славского Воропаев позвонил одному своему знакомому, князю. Он не сомневался в том, какой ответ получит, но все-таки полюбопытствовал, знают ли что-нибудь в Дворянском собрании об Алексее Николаевиче Славском? Нет, не знали. «А кто это?» – спросил приятель. «Новый наш государь». «Еще один? Ну, пусть приходит. Мы его быстро выведем на чистую воду».

И вот Славский опять позвонил.

– Я вас прекрасно помню, – вяло проговорил Воропаев.

– У меня настоятельная необходимость срочно встретиться с вами по чрезвычайно важному делу. Я бы не хотел говорить о нем по телефону.

Это было ой как некстати. «Императора еще не хватало, – с тоской подумал Воропаев. – Мало мне Сталина».

– Вынужден вас огорчить, но в ближайшие два дня я очень занят.

Проситель не унимался:

– Поверьте, я у вас много времени не отниму. Очень серьезное дело.

Воропаев подумал, что все равно работа над справкой не движется, и сказал:

– Если очень серьезное дело, приходите. Я закажу пропуск.

Через полчаса он возник в кабинете Воропаева, изящно присел на стул, поставил на колени портфельчик.

«Боже, – мелькнуло у Воропаева. – Опять набил его бумагами и готов ими засыпать меня». Надо было изворачиваться.

– Скажите, как насчет комиссии по захоронению останков царской семьи? – взгляд Славского был полон прощающей непосредственности.

– Такая комиссия уже работает. Но вас в ее составе нет. Поймите, слишком неожиданно ваше появление. Вам еще предстоит доказать свои права.

– Необходимые документы я представлю. В Екатеринбурге удалось кое-что найти. Но я бы не рекомендовал президенту затягивать с моим признанием. Сейчас, когда ситуация в стране обостряется, ему важно опереться на реальные силы. Я в состоянии помочь. Не забывайте, что я – главнокомандующий всех казачьих войск.

– Боюсь, что казаки еще не учитывают этого.

– Скоро учтут, – поспешно сказал Славский. – Я готов гарантировать стабильность в России. Но президенту надо как можно скорее признать мои права. И вы обязаны в этом по содействовать.

– Я его потороплю. – Воропаев хранил серьезность. – Только вы прежде представьте обещанные документы.

– Да, конечно. Вы мне не верите? Мысленно приделайте мне бороду. Приделайте. – Славский повернул голову и гордо поднял ее, демонстрируя будто бы венценосный профиль. – Вылитый Николай Второй.

– Верю. Но документы все-таки представьте. Очень вас прошу.

– Хорошо, – величественно согласился Славский. – Не хотелось бы только, чтобы формализм помешал нам спасти Россию. – Он поднялся. – Помните, мы с вами в ответе за Россию.

Едва за ним закрылась дверь, Воропаев удивленно уставился на стол: «Как, на этот раз ни одной бумажки? Зачем же он приносил портфельчик?»

Воропаев взялся за почту. Первое же письмо грозило осчастливить всех, живущих на Земле. «Воплотилась заветная мечта человечества. Долгожданное решение проблемы получения бесплатной энергии в наших руках, хотя после многовековых неудач официальная мировая наука отстаивает ошибочную позицию якобы невозможности достижения этой насущной цели… Прошу мировое сообщество принять Дар Божий… Открытие является собственностью автора. Отчисления от прибыли за его использование составят…» Воропаев рассмеялся: Божий Дар и отчисления от прибыли! Похоже, автор уподоблял себя Господу. И при этом собирался брать отчисления за собственный дар. Другие письма таили просьбы. Граждане и общественные организации обращались к президенту по самым разным поводам – дать помещения, навести порядок, наказать виновного, отстоять права. Подобная почта удручала Воропаева. Читая такие письма, он с неодолимой тоской ощущал, сколь запущена Россия, сколь беззащитны люди, живущие в ней.

Не до писем было ему в тот день. Волновали последствия обнародования указа. А еще – предстоящая встреча со Сталиным. Почему именно он, Воропаев, попал в эту историю? Случайность? Или нет? Что и когда он сделал такого, что отозвалось сейчас? То, что ходил с отцом хоронить Сталина? По рассказам отца, он чудом остался жив. Когда у Театрального проезда началась убийственная давка, милиционер смилостивился, нарушил приказ, позволил майору – пехотинцу с двухлетним ребенком пролезть через кабину одного из студебекеров, перегородивших проезд. И в чем виноват отец, ушедший в сорок первом с четвертого курса математического факультета МГУ на фронт, прошедший войну от взводного «Ваньки» до командира батальона, если он действительно поднимал с именем Сталина солдат в атаку, когда было совсем худо, если он, как и миллионы других, верил, что гений Сталина одержал победу? Может быть в том, что лишь после смерти Отца народов он начал понимать правду? Когда узнал, что невиновен был расстрелянный в сорок девятом брат. Когда начали возвращаться оставшиеся в живых, перенесшие ад лагерей… Где она, грань, отделяющая правду от неправды? Вину от невиновности?

Резкий стук, и дверь отворилась. Бойко прозвучало: «Привет». Это был Женька Токарев, балагур, любитель выпивки и женщин. Он уверенно расположился напротив. Быстрые черные глаза беспрестанно метались.

– Женя, прости, у меня срочная работа, – сказал Воропаев.

– Я ненадолго. Как думаешь, что будет, если коммунисты победят? Закроют они всякие общественные организации, благотворительные фонды?

– Закроют, – не долго думая, отвечал Воропаев.

– Да? – Глаза у Токарева стали грустными. – А с нами что будет?

– Посадят.

– Шутишь?

– Какие шутки. Надо быть готовым к тому, что скоро мы с тобой на Колыме окажемся. – Воропаев не был уверен, что в случае победы коммунистов посадят каждого, кто работал в Кремле, но ему хотелось попугать коллегу. Он сам не знал, почему.

– Так, может, последние деньки гуляем на свободе? – Голос поблек. – А благотворительные фонды, говоришь, закроют.

«Дались ему эти фонды», – без всякого раздражения подумал Воропаев.

Токарев помолчал и вдруг оживился.

– Ты не знаешь, какой-то ключевой указ готовится? Шеф решился на разгон съезда?

Воропаев состроил хитрую физиономию.

– В восемь вечера смотри телевизор.

– А что будет?

– Увидишь.

– Ну, скажи.

– Не мешай работать.

Токарев смотрел на него с великой досадой.

Когда он вышел, Воропаев опять принялся размышлять над тем, что последует за появлением указа. Беспорядки? Вновь поднимется брат на брата? И уже ходят по улицам люди, которым предназначено умереть? Во имя чего?.. А справка для Сталина? Это помешательство? Или дух его витает здесь как раз в роковые моменты истории? Лишь поэтому встреча стала возможной?

Воропаев отодвинул в сторону стопку писем и раскрыл записную книжку. Он так давно не звонил своему школьному другу Льву Павловскому, что забыл номер телефона.

Через пятнадцать минут он, задумчиво посмотрев на кремлевские соборы, сел в машину. «Съездим в Чертаново, – сказал он водителю. – Но по пути коньячку надо купить». «Сделаем, Анатолий Вадимович», – невозмутимо ответил водитель.

– Признавайся, – сказал Павловский, – ты ведь ко мне приехал не случайно. Что-нибудь стряслось? Здоровье беспокоит?

– Давно хотел тебя увидеть. Но сам знаешь, в каком режиме я живу. А сегодня подумал: гори все огнем. Поеду к Леве. Душу отведу.

– Не ври. Что случилось?

Воропаев усмехнулся.

– Президент выступил. Хочу посмотреть, как реагирует простой народ.

– Ой! Ой! Нашел простой народ. К профессору приперся. Будто не понятно, как я прореагирую. Хватит врать-то.

– Ты прямо психолог.

– Хороший врач должен быть им. Не тяни. Выкладывай.

Воропаев наполнил рюмки. Поднял свою, помедлил.

– Давай выпьем за то, чтобы, несмотря ни на что, у нас находилось время для старых друзей, чтобы спутница этого века суета не убивала в нас душу.

– Поэт.

Коньяк был так себе. Хоть и армянский, судя по этикетке. Воропаев огляделся – красивая мебель, тихие пейзажи на стенах.

– Я жду, – проговорил Павловский.

– Лева, как ты думаешь, что такое жизнь? Зачем она дается нам?

– Что это тебя на философию потянуло?

– Нельзя?

– Да ради Бога.

– Так вот, случайно ли выпадают на нашу долю испытания? Пожалуй, нет. Может быть, преодоление трудностей как раз и составляет высший смысл жизни?

– Ты хочешь оправдать то, что мы имеем сейчас? Это новая позиция власти? Объяснение причин провала?

– Не выдумывай. Никакого отношения к сиюминутному моя трактовка не имеет. Во-первых, я считаю, что мы живем не один раз. Тут я не оригинален. Зачем мы появляемся на свет? Чтобы бороться со злом. Но все дело в том, что нет зла вообще. Есть только зло внутри нас. Добро и зло внутри самого человека. Ад в каждом из нас. Как и добро. Мы свободны в своем выборе. От нас самих во многом зависит, что победит: добро или зло. – Воропаев помолчал. Не собирался он говорить об этом, да как-то так получилось, что заговорил. Ни с того, ни с сего об Иосифе Виссарионовиче не заикнешься. – Бог любит каждого из нас. И если человек обрек себя, свою душу на страдание, Бог сочувствует ему. Но человек сам определяет свою судьбу. Только он обрекает себя на страдания, в которых, быть может, станет упрекать потом Бога. А упрекать надо себя.

– Ни добро, ни зло не абсолютны, – энергично возразил Павловский.

– Лишь в нашем сознании. Все зависит от человека. Сколько вокруг нас тех, кто вообще не понимает, где грань между добром и злом?

– А ты всегда понимаешь?

Воропаев хотел ответить «да», но что-то удержало его. В самом деле, разве не бывает иной раз эта грань неразличима? Разве все так однозначно?.. И, тем не менее, в большинстве случаев он четко понимает, что делает.

– Есть два типа сознательности, – медленно проговорил он. – Один, когда человек поступает правильно, потому что не может поступать иначе. Так заставляют действовать его воззрения, его совесть. Другая сознательность – вынужденная, базирующаяся на страхе. Когда человек знает, что будет наказан, если не поступит, как следует. Людей первого типа, людей чести и слова очень мало. Остается страх. Как необходимость. – Он будто споткнулся. Чьи слова повторяет?

Воропаев покосился на друга – тот молчал, обдумывая услышанное. Потом глянул хитрыми, веселыми глазами.

– Толя, я врач, хирург. Я лечу людей, учу студентов. А попутно зарабатываю на жизнь – семью надо кормить. И этого мне вот так хватает. – Он провел ладонью по горлу. – А уж где там находится зло и какие бывают виды сознательности, я как-то не думаю.

– И слава Богу. – Воропаев опять наполнил рюмки.

Он еще не забыл ту давнюю ночь в степи, оторванную ногу, Льва, склонившегося над парнем. В студенческую пору он уговорил Павловского поехать с университетским целинным отрядом в Казахстан. В принципе, хлопот у Льва было немного: простуда, вызванная странным климатом в тамошних местах – стоит появиться тучам, и жары как не бывало, надевай ватник, – да головная боль с перепоя. Но как-то вечером приключилась неприятная история. Одна студентка поехала с местным парнем на мотоцикле. Был вечер, и темнота быстро накинула свой черный платок на окружающие холмы, на степь. Звук мотоцикла висел в воздухе, а свет фары то появлялся слабым огоньком вдалеке, то исчезал. Вдруг звук прервался. Повисла пронзительная тишина. И все каким-то непостижимым образом поняли – произошло несчастье. И бросились в темноту.

Сначала они наткнулись на валяющийся мотоцикл, потом, метрах в пяти, увидели парня. Он был без сознания. Бледное лицо казалось маской. Но не оно останавливало взор. Нога. Кровь на земле. Ступня была оторвана и держалась на каких-то жгутиках. Все оцепенели. Никто не знал, что делать. И тут из темноты в свет фонарей вышел Лева, спокойно присел на корточки и взял ступню… Воропаев почувствовал, что ему дурно, повернулся и услышал жесткое: «Свет!» Он не сразу понял, кто произнес это. Так он и стоял, держа фонарь и отведя голову, сдерживая тошноту, стараясь не думать о том, что происходит там, совсем рядом. Лева тогда спас парню ногу. А девица отделалась парой сломанных рёбер.

– Ты пришел, чтобы рассказать мне, где сокрыто зло? – Павловский смотрел на него все теми же веселыми глазами. – Не верю. Для этого у тебя нет времени. У тебя что-нибудь болит? Что-то беспокоит?

– Да. Сомнения.

– Сомнения к органам не относятся. – Павловский покачал головой. – Скальпелем не удалишь. Да объясни толком, что у тебя стряслось?

Воропаев помялся.

– Пустяк. Переутомился. И, наверно, порядком. Недавно Сталин привиделся.

– Как это привиделся?

– Так. Живой.

Павловский посмотрел озадаченно, сжал губы, и вдруг лицо будто прояснилось. Он захохотал, сочно, раскатисто, легко. Тряслись широкие плечи, трясся его большой живот.

– Так ты что, проверяться пришел? – говорил он сквозь смех. – Насмешил. Проверяться! И крутит… – Он долго не мог остановиться. Поуспокоившись, глянул на Воропаева добрыми глазами. – На свихнувшегося ты не похож. Измотан, это да. Отдохнуть тебе надо. Сердце надорвешь. А насчет Сталина я тебе так скажу: Сталин в каждом из нас. И в тех, кто любит его, и в тех, кто ненавидит. Я вот его ненавижу. А в себе чувствую.

Новый день открывал жизнь после указа. Ничего не изменилось на улицах – катили машины, заполняли тротуары пешеходы. Обычное существование большого города.

Боровицкие ворота пропустили машину внутрь, на то пространство, которое было ограничено кремлевской стеной. Промелькнули Оружейная палата, Большой кремлевский дворец, храмы. Ивановская подставила свою поверхность. Старое здание, в котором заседал еще Сенат, приблизилось. Чугунное крыльцо провело внутрь. Минута, и он вошел в свой кабинет.

Большому шефу срочно были нужны предложения по дальнейшим шагам, по встречам с общественностью. Воропаев работал быстро, легко. Постоянно звонил телефон, Воропаев не поднимал трубку Какие разговоры, когда есть спешная работа? Он чувствовал, что материал получается стоящий. Только не было спокойствия на душе. Занозой торчало где-то на краю сознания – справка для Сталина. Он понимал: глупо ее писать. Но какая-то странная тревога преследовала его, не позволяла отмахнуться, забыть.

Позже он сидел на совещании в Овальном зале. Председательствовал большой шеф. Воропаев знал, что большой шеф не любит этот зал – за плохую акустику Слышно в нем и вправду было скверно: если кто-то полагался на свой голос, ему тут же хором напоминали: «В микрофон говорите. В микрофон». Однако, сам зал неизменно радовал Воропаева: высокий, легкий, с лепниной, на самом деле имевший овальную форму, он навевал тонкое романтическое настроение: думалось о дамах в кружевных платьях, о мужчинах в строгих старинных сюртуках. Зал принадлежал другому времени. Но люди, собиравшиеся в нем, похоже, не замечали его красоты – слишком были придавлены делами.

Большой шеф светился уверенностью. Пора неопределенности завершилась. Говорил без бумажки. Улыбался.

– Съезд собирают? Пусть. Собака лает, караван идет. Нам надо выполнить те задачи, которые мы поставили перед собой. – Мощный густой голос наполнял старый зал, уходил под купол, туда, откуда свисало три большие хрустальные люстры. Зал принимал этот голос, этого человека.

– Ты по-прежнему не уверен, что все кончится нормально? – спросил потом, в коридоре, Муханов. Его энергичное лицо сковала озабоченность.

– Да, – проговорил Воропаев. – Надо быть готовыми ко всему. Даже к вооруженным выступлениям.

– Думаешь, решатся?

– Думаю. Они теряют все. Вспомни первое мая. Какая озлобленность, какое желание идти на открытое столкновение. Для нас главное – удержать ситуацию под контролем.

Муханов покачал головой:

– Опасно. Очень опасно… Слушай, материальчик у меня один есть любопытный. Прогноз. Группа независимая подготовила. Хочу, чтобы ты посмотрел. Сотрудник мой занесет. Семенков Миша.

– Пусть приносит.

– Кстати, неплохой парень. Ты его знаешь?

– Знаю. Толковый.

– Правда, малость ленивый.

– Это нормально.

Вернувшись в кабинет, Воропаев запер за собой дверь. Пора было браться за материал для Сталина. Он чувствовал, что готов к этой работе. Именно сейчас, после совещания у большого шефа. Мысли устоялись. Никакого диссонанса внутри. Надо было написать так, чтобы не оттолкнуть сразу.

Чтобы прочитал до конца. Строчки с легкостью, как бы сами собой возникали на экране монитора, независимо от движений пальцев по клавишам. «В чем состоит корень ошибок в крестьянском вопросе? Главным образом, в неправильном подходе к середняку… В. И. Ленин подчеркивал, что насилие по отношению к среднему крестьянству представляет собой величайший вред…» Безнадежно звонил городской телефон – Воропаев не поднимал трубку. Он даже не обращал внимания на телефон правительственной связи: нет его на месте. Может же такое случиться. Одно двигало им – быстрее закончить материал. «Здесь вполне возможна вера во всемогущество декрета, резолюции, распоряжения… Главное в том, чтобы проявить мужество признать свои ошибки и найти в себе силы ликвидировать их в кратчайший срок».

Часа через два справка для Сталина была почти готова. Оставалось навести лоск: убрать неудачные выражения, тяжелые обороты. За окном уже стемнело, и дождь чертил косые линии в свете уличных ламп. Воропаев правил текст. Он любил, чтобы не было повторов, чтобы фраза текла свободно, легко.

Вновь ожил городской телефон. Воропаев по-прежнему не хотел брать трубку. Но телефон звонил так долго, что он подумал: «Жена. Или кто-то из приятелей». И ошибся. Это был Славский.

– Господин Воропаев, я требую ясности. Мне будут созданы в Кремле условия для нормальной работы?

– Вынужден вас огорчить, господин Славский. Не будут.

– Вы совершаете ошибку. Особенно сейчас, когда президент издал такой принципиальный указ. Потомки вам этого не простят. Россия надеется на меня. А вы не хотите дать мне возможность помочь моей родине. Вы ответите за это. Потом, когда я смогу нормально исполнять свои обязанности монарха. Ответите.

Воропаев усмехнулся.

– Ответим. И я, и президент.

– Президента не приплетайте. Он ничего не знает. Вы от него скрываете правду. Если бы он знал, все было бы по другому. Все будущие несчастья на вашей совести.

– Тут вы правы. На моей. До свидания.

Больше Воропаев трубку не поднимал. К десяти вечера он закончил материал. Положив справку в красную папку, он поднялся, отпер дверь и подошел к окну. За стеклом висела ночь, на черном фоне светилась рубиновая звезда. Ее привычный цвет вдруг показался ему цветом горячей крови. Немного постояв, он вновь сел за стол и занялся почтой.

Когда куранты на Спасской пробили одиннадцать, он почувствовал, что весь напрягся. Он уже не мог ничего делать. Машинально перекладывал бумаги, скользил по ним невидящими глазами. Он ждал. И не узнавал себя. И удивлялся той перемене, которая с ним произошла.

Дверь стремительно открылась, и тот, высокий возник на пороге. Свинцовый непроницаемый взгляд.

– Вы должны были принести материал.

– Он готов, – сказал Воропаев и ощутил волнение.

– Идемте.

И вновь длинный коридор, частый звук шагов, придавленный сводами. «Странно, – думал Воропаев, – паркет почти не скрипит… А что тут странного?» Темно-синяя гимнастерка впереди. Поворот коридора. Еще поворот. Раскрывается тяжелая дверь. Приемная. Суровый мужчина за секретарским столом. Указывает на стул:

– Ждите.

И сразу резкий звонок. Мужчина поднимает трубку телефона, стоящего особняком.

– Да, товарищ Сталин. Здесь. Слушаюсь. – Строго смотрит на Воропаева. – Товарищ Сталин ждет вас.

Вновь он вошел в столь знакомый и незнакомый кабинет. Человек во френче, сидевший за столом, поднял голову, глянул зоркими глазами. И опять под этим взглядом похолодело внутри.

– Садитесь, – мягко прозвучал приятный голос. – Подготовили материал?

– Да, товарищ Сталин.

Воропаев положил перед ним листки, опустился в кресло у приставного столика.

Сталин читал быстро. Взгляд желтоватых глаз скользил по странице. Перевернув последнюю страницу, Сталин помолчал, потом устало глянул на Воропаева.

– Мне показалось интересным то, что вы написали. Мы это используем. Но я тоже не бездействовал, товарищ Воропаев. Я написал статью. Назвал ее «Головокружение от успехов». По-моему, название отражает суть вопроса. «Правда» опубликует эту статью в ближайшие дни. Думаю, это своевременная статья. Вы хорошо сделали, затронув позавчера эту важную тему. Кроме того, подготовлено постановление ЦК. Ваш материал, товарищ Воропаев, мы тоже опубликуем. Где-нибудь через месяц. В развитие сказанного ранее. Пусть это будет ответ на письма колхозников. – Воропаев чувствовал, что не это тревожит сейчас Сталина. Он говорил как бы механически. – Проблемы у вас в целом поставлены правильно. Может быть, товарищи что-то подправят. – Он положил справку Воропаева сбоку от себя, неспеша раскурил трубку, поднялся, прошелся в задумчивости по кабинету, до двери и обратно, и еще раз до двери. – Вот говорят, что Сталин печется лишь об укреплении режима собственной власти. Словно Сталин какой-то средневековый правитель. Не понимают, что Сталину вовсе не нужна власть ради власти. Те, кто распространяют слухи, не в состоянии понять, что в этой стране только сильная власть может что-то сделать. – Он остановился у большой карты СССР, висящей на стене, окинул привычным взглядом огромные просторы, втиснутые в очерченные красным цветом границы. Что видел он, глядя на карту? О чем думал? О будущем огромной страны? О том, как умножить ее славу? Или о том, кто более всего мешает ему в осуществлении дерзновенных планов?..