Текст книги "Шкура литературы. Книги двух тысячелетий"

Лафонтен не просто изложил стихами поучительные истории Эзопа и других античных авторов, древнеиндийской «Панчатантры», средневековых озорных фаблио. Давно окостеневшие сюжетные схемы он присвоил, опоэтизировал, театрально обыграл, отчасти деморализовал, офранцузил и опростил – одним словом, национализировал. Получилось очень свежо и непосредственно, стилистически безупречно, немножко сентиментально, лукаво, мудро – не для королей и законодателей литературной моды, а для народа.

Любопытно отношение к Лафонтену нашего Пушкина, выросшего на французской литературе и без всякого пиетета звавшего баснописца Ванюшей Лафонтеном. Пушкин не очень жаловал басенный жанр. Куда более ему пришлись по вкусу фривольные «декамероновские» истории того же Лафонтена, которыми тот грешил до избрания в академики (пушкинские «Граф Нулин» и «Домик в Коломне» тому порукой). И уж во всяком случае гораздо выше басен Лафонтена поэт ставил басни Крылова, в которых ценил сугубо русское «какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться». Тем не менее в молодые годы на Пушкина произвели огромное интеллектуальное впечатление лафонтеновские басни «Раздор [ «Ссора»]», «Любовь и Безумие», «Дуб и Тростник [в переложении Крылова «Дуб и Трость»]», о чем свидетельствуют его стихи не только лицейского, но и ссыльного периода («Аквилон», 1824).

Надо сказать, что сам Лафонтен считал «Дуб и Тростник» своей лучшей басней. Даже в нерифмованном переводе Гаспарова она производит сильнейшее впечатление. Вот как передана гибель Дуба:

«…С края горизонта в ярости налетает самый грозный из детей севера, каких он только взрастил в своих чреслах. Дерево держится прямо; тростник гнется. Ветер крепчает и ему удается вырвать с корнем того, чья голова почти касалась неба, а ноги почти упирались в царство мертвых».

А вот речь Тростника:

«Ветры не так мне страшны, как вам: я сгибаюсь и потому не сломлен. Вы же до сей поры выдерживали их яростный напор, не сгибаясь».

Неизвестно, чего здесь больше, пересказа басни Эзопа или переклички с Блезом Паскалем (который был на два года моложе Лафонтена и не дожил до сорока), его знаменитым определением сущности, достоинства и участи человека на земле: «Мыслящий тростник».

Басни «дедушки» Крылова

Как здравомысленно-лиричный Лафонтен являлся ренегатом директивного французского классицизма, так ренегатом прямолинейного русского классицизма стал насмешливо-мудрый Крылов. А иначе, если прибегнуть к басенному сравнению, остались бы они оба Гусеницами и Личинками.

Жизненный и творческий путь Крылова напоминает мертвую петлю.

Родился в 1769 году в семье нищего армейского прапорщика, предположительно в Москве. Оказавшись в четырехлетнем возрасте в Оренбурге, был до смерти напуган «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным», когда Пугачев в ярости, по свидетельству Пушкина, клялся повесить Крылова и всю его семью. Затем злая бедность в Твери с матерью, где семья потеряла кормильца и малолетний Крылов стал сиротой. Недорослем он отправился на завоевание Северной столицы и уже к двадцати годам на диво преуспел в этом. В свои молодые годы Крылов делал то же, что другие: как Фонвизин, писал комедии; подобно первому русскому диссиденту Новикову, завел персональный сатирический журнал (вроде современных блогов); как Сумароков, сочинил несколько басен, о которых впоследствии предпочитал не вспоминать. Однако мрачный закат екатерининской эпохи, еще более мрачный период правления Павла I и материальные трудности на целое десятилетие выбили его из литературы. От греха подальше, он укрылся в провинции, где жил у разных покровителей. Здесь, общаясь с людьми самых разных сословий, почитывая и пописывая, он избавился от диктата тогдашней литературной моды и… созрел. Живи он только в провинции или только в столице, такое было бы невозможно. Как не стали бы теми, кем стали: петербургский повеса Пушкин без ссылки, полтавский мечтатель Гоголь без Петербурга и Рима, потерянные Лермонтов и Толстой без Кавказа и войн на юге России, припадочный Достоевский без каторги, а интеллигентный Чехов без поездки на Сахалин и т. д. Омывшись океаном народной жизни, как губка, напитавшись нелитературной речью, Крылов вынырнул в Петербурге в 1806 году законченным великим баснописцем. Опубликовал первые басни, через три года издал первый сборник, еще через два года был принят в Российскую Академию.

Фокус был в том, чтобы заговорить по-русски в литературе свободно и раскованно, чего не умели ни имперские классицисты, ни либеральные просветители, ни слащавые сентименталисты, ни дремучие архаисты, ни туманные ранние романтики.

Были Ломоносов, Державин, Карамзин, Жуковский и другие, заслуги которых безмерны, но по-настоящему заставить литературу заговорить по-русски в полную силу смогли Крылов, Грибоедов, Пушкин, Гоголь с Лермонтовым, Владимир Даль и так далее. И дело не в лингвистике, а в духе языка – его смекалке, смелости скрещивать стили и порождать новую грамматику, способности свободно оперировать понятиями, жонглировать образами и прочих характеристиках, с трудом поддающихся определению.

Например, русская пословица «Пошла синица море зажигать, моря не зажгла, а славы много наделала» – готовый эмбрион басни Крылова «Синица». Или позаимствованные русскими у немцев базарные лубочные картинки с историей, как Мыши Кота хоронили, настоящий театр в табакерке! Таковы и басни Крылова – с безошибочным распределением ролей, живыми диалогами и незримым присутствием над сценой кукловода сатирического театра. Часть их разошлась в лубках для простонародья, а совокупный книжный тираж басен Ивана Крылова только в 1830-х годах составил 40 тысяч экземпляров (то есть исчислялся бы многими миллионами по сегодняшним меркам).

В XIX веке российские монархисты, а в XX советские коммунисты приложили недюжинные усилия, чтобы представить Крылова своим «дедушкой» – слегка педантом, слегка маразматиком, которому памятник установлен в Летнем саду. Ан не получилось – и не получится.

Басни Крылова вошли в золотой фонд и являются одним из краеугольных камней русской культуры, а строго говоря, идентичности России. Перестанете читать Крылова и пользоваться его «подсказками», ставшими мегаобразами, пословицами, поговорками, – перестанете быть русскими.

«А ларчик просто открывался».

«Слона-то я и не приметил».

«А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь».

«А Васька слушает да ест».

«Сильнее кошки зверя нет».

Кто не знает «демьянову уху», муравья, что «даже хаживал один на паука», или бесстрашную Моську?

С этой Моськой целая история. Считается, что сюжет подсказала Крылову немецкая басня в русском переводе о «дураке», который покрасил осла зеленой краской и водил по улицам, что произвело в городе настоящий фурор. Ерунда какая. Тогда как у Крылова настоящий комический эпос на тему «Россия – родина слонов». И что интересно, нестареющий.

Пусть читатель простит небольшое отступление. В начале XXI века в одной из бывших Прибалтийских республик министром культуры назначили женщину без «верхнего образования», которая как-то в интервью обозвала Российскую Федерацию «Моськой, которая лает на Слона Евросоюза». Какой цинизм – нашей же басней нас по мусалам! Проходила, значит, в средней школе и запомнила – вот что такое сила слова и сила крыловских образов.

И через двести лет басня «Крестьяне и Река» словно сегодня написана – о нашем государственном капитализме и откатах, а «Воспитание Льва» – о либералах и реформаторах ельцинского периода.

За год до смерти, в 1843 году, Крылов упорядочил свод из двухсот своих басен в девяти книгах. Самые важные и удачные, на его взгляд, он ставил в начале и конце каждой книжки, кое-что, наоборот, прятал в середину от сглаза. Звездочками отметил три десятка переводов или подражаний. В действительности их было несколько больше, но на самом деле они не являлись ни переводами, ни тем более подражаниями (разве что в пушкинско-лермонтовском смысле). Не меньше половины крыловских сюжетов совершенно оригинальны (как «Тришкин кафтан», «Демьянова уха», «Музыканты», «Щука», «Лебедь, Щука и Рак», «Синица», «Муравей» и др.). Он мог черпать их даже из периодики («Мартышка и очки») или из горячих перипетий большой политики (как замечательный цикл 1812 года – «Кот и Повар», «Обоз» и изумительная басня о Бонапарте и Кутузове «Волк на псарне», которая в русских штабах читалась как боевая листовка, в том числе самим фельдмаршалом: «Ты сер, а я, приятель, сед…»). За тридцать лет тогдашняя цензура не пропустила всего две его басни, которым даже эзопов язык не помог, и только после великих реформ их стали включать в полное собрание его басен. Сам Крылов умел держать язык за зубами и не выдавал своих источников. Множество басен, написанных на злобу дня, он сумел превратить в шедевры на все времена, а люди все допытывались и предполагали:

«Парнас» – это про Российскую Академию (где за нее Крылова «прокатили» на выборах и приняли в академики только со второй попытки)? А «Квартет» – это о реформе Государственного совета? Ага, «Воспитание Льва» – это об Александре I. Тогда «Кукушка и Орел» – это Булгарин и царь, а «Кукушка и Петух» – Булгарин и Греч, тогдашний литературный официоз.

А баснописец отмалчивался или отделывался отговорками от догадок и предположений: быть может, и похоже, но это случайное совпадение, и т. п.

Подобно беспечному добряку Лафонтену, Крылов примерил на себя русский халат этакого мудреца на покое, ленивца и обжоры, которому ни до кого и ни до чего дела нет. Висит себе картина криво в изголовье на одном гвозде, ну и ничего – небось не упадет. Хотя, конечно, людей попроницательнее и влюбленных в его басни, таких как Гоголь, Белинский и Иван Тургенев, этот маскарад не мог ввести в заблуждение.

А молодой Батюшков уже после публикации первых его басен предсказывал в своем «Видении на берегах Леты», что только их вернет река забвения (и действительно, все прочие творения Крылова не пережили своего создателя, увы), покуда сам «Крылов, забыв житейско горе, / Пошел обедать прямо в рай».

Вот и все о трех баснописцах – древнегреческом, французском и русском.

И возвращаясь к названию: читатель, цени ЗОЛОТО БАСЕН, владей им и пользуйся по необходимости и ради удовольствия, его от этого не убудет, и оно не подлежит уценке, как показала двухтысячелетняя практика.

Война войн

«Записки о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря, пожалуй, самая великая книга о войне в мировой литературе. Во-первых, пишет главное действующее лицо той войны – причем пишет о себе в третьем лице! А это известно только детям до трех лет, некоторым философам и воинам: на рубеже жизни и смерти никакого местоимения «я» нет, оно – пустая грамматическая форма, вместилище преходящих желаний и страхов. Во-вторых, в сделанных по горячим следам «Записках» (что само по себе беспрецедентно – как правило, деятели либо сами описывают свои деяния десятилетия спустя, либо еще позже это выполняют за них другие – сказители, летописцы, историки) Цезарь-писатель в чем-то сравнялся с самим собой как историческим деятелем, а в чем-то даже превзошел – так сказать, увековечил. В-третьих, сам материал Галльской войны грандиозен: трагическая эпопея покорения целой огромной страны, более того – конфликт цивилизаций. В итоге город Рим победил мир и просуществовал еще полтысячелетия в виде империи, попутно инфицировав, оплодотворив и подвигнув варваров к созданию европейской цивилизации, повторявшей в общих чертах общественное устройство Древнего Рима в его разных фазах.

Поэтому цезаревы «Commentarii belli Gallici» можно читать как отчет о легендарных событиях двухтысячелетней давности, но можно и как комментарий к позднейшим перипетиям европейской истории – от этнических междоусобиц до династических, наполеоновских, мировых, религиозных войн и вплоть до острых конфликтов и геополитических сдвигов последних двух десятилетий. Это очень «гулкая» книга, написанная чрезвычайно просто и, в силу этого, выходящая на фундаментальные основания всех войн и человеческого мироустройства в целом – а в этой области очень мало что изменилось за прошедшие тысячелетия. Не получается никак, да и вряд ли стоит пытаться читать эту книгу только как «литературный памятник». Так же как образ Цезаря не сводим к беломраморному бюсту с невидящим взглядом из Британского музея.

Кесарь

Юлия Цезаря принято считать великим полководцем и выдающимся государственным деятелем времен кризиса Римской республики. В немалой степени благодаря ему Рим из античного города-государства превратился в столицу величайшей империи древнего мира.

Родоплеменное устройство являлось испытанным средством прекратить войну всех со всеми внутри клана, подавить внутривидовую агрессию. Государство стало социальным изобретением более высокого порядка, надклановым. Чаще всего оно было царством, но могло обернуться и рабовладельческим полисом, с более или менее республиканским устройством, управляемым свободными гражданами. Греки считали, что таких граждан должно быть не больше, чем способна вместить самая большая площадь города, чтобы все друг друга знали в лицо, могли увидеть и выслушать на общем собрании. К I веку до н. э. Рим, как созидательная социальная идея и чисто количественно, попросту перерос рамки города, а Римская res publica после нескольких столетий существования исчерпала свой ресурс развития. Из-за огромного притока дешевой рабской рабочей силы в латифундии богачей Рим был переполнен разоренным и неимущим паразитическим плебсом (все достояние которого – собственное потомство, отсюда слово «пролетариат»), находившимся на государственном иждивении и освобожденном от всех повинностей, однако имевшим римское гражданство и право голоса. Аристократическая олигархия пыталась удержать власть и сохранить мир в обществе, но в рамках республиканского правления это все хуже получалось. Порожденная ею диктатура Суллы лишь подтвердила тупиковость консервативных устремлений. Рим обречен был либо открыться миру, начать инкорпорировать в себя италийские города, отдаленные провинции и завоеванные территории, предоставляя какой-то части их жителей римское гражданство и права, либо очень скоро погибнуть от завоевателей или самоистребительной гражданской войны.

С волками жить – по-волчьи выть. Войны, завоевательные и гражданские, не заставят себя долго ждать, и все же создание империи станет не целью, а единственным способом установить Pax Romana, относительно устойчивое и пространное государственное образование, функционирующее по общим правилам и не допускающее войн внутри собственных границ, – римский «миру – мир». Погибнут и те из «стана обреченных» (Гракхи, Катон-младший), кто станут слишком рьяно этому сопротивляться, и те «первые ласточки» преобразований, кому придется осуществлять этот амбициозный исторический проект (Цезарь в том числе). Современники считали Цезаря погубителем res publica (то есть государства как «общего дела» граждан), тираном и узурпатором, а идейные противники – честолюбцем, авантюристом и политическим дилетантом, тогда как он всего лишь заложил фундамент автократии, отдаленно напоминающей то, что много позже назовут конституционной монархией. А довершил дело после гибели Цезаря гораздо более прагматичный и политически трезвый Октавиан Август, предусмотрительно сохранивший республиканский фасад уже вполне императорской власти. Причем надо учитывать, что слово «диктатор» у латинян во времена Цезаря подразумевало наделение временного правителя некоторыми чрезвычайными полномочиями, а титул «император» означало всего лишь «главнокомандующий», а не «абсолютный монарх» в позднейшем династическом смысле.

Зато само имя Юлия Цезаря сделалось дважды нарицательным: месяц, в который он родился, был переименован в его честь июлем (Цезарь учредил юлианский календарь, принятый в Российской империи Петром I и отмененный Лениным), а «кесарь» (царь, кайзер) стало после его смерти титулом императорской, царской власти. Но также сделалось антонимом другой власти – той, что не от мира сего. Потому преданный вскоре римлянами позорной казни на кресте Иисус Христос наставлял своих последователей воздавать «кесарю кесарево» (то есть с мирской властью расплачиваться монетой с профилем «кесаря»), но не более того. И в этом смысле «кесарь» и Сын Божий – два полюса человеческого мира: мирского, материального, внешнего – и внутреннего, духовного, божественного. Симптоматично, что Цезарь и Христос стали жертвами, подверглись насильственной смерти, причем в обоих случаях в результате предательства. Возможно, для своего времени и для соплеменников Юлий Цезарь оказался чересчур хорош.

Попробуем на основании дошедших до нас свидетельств вкратце охарактеризовать личность первого римского императора и автора «Записок о Галльской войне».

Aut Caesar, aut nihil[1]1
  Лат. – или Цезарь, или никто; всё или ничего.


[Закрыть]

Всем известно приписываемое Цезарю высказывание о захолустном галльском селении, ставшее девизом властолюбцев: «Я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме». Цезарь был нацелен на первенство. И все же главной отличительной чертой его личности является не маниакальное честолюбие (так называемое цезаристское безумие), а полнота человеческого осуществления в дохристианском, античном понимании (типа «ничто человеческое мне не чуждо»). Не случайно он полагал себя потомком Энея и при случае посетил Илион/Трою (злые языки уверяли даже, что он намеревался сделать этот город новой столицей империи). Ему незнаком был разлад мысли, чувства и воли. Баловень судьбы, богатый и знатный, Цезарь, как никто, умел сносить удары судьбы, а неудачи и поражения его только бодрили. Саллюстий писал об этом так: «Ты сохраняешь величие духа при несчастных обстоятельствах еще в большей степени, чем при удаче». Врожденное чувство превосходства отнюдь не сделало Цезаря заносчивым и чванливым, а армейская жизнь – грубым. От непобедимого вояки Помпея его отличала способность к вдохновению, к озарению в безвыходных ситуациях, а от безошибочного «аппаратчика» Августа – способность к иррациональным поступкам и милосердию. И Галльскую, и гражданскую войну Цезарю приходилось начинать с одним легионом (с пятью тысячами солдат!) – и он победил в обеих. В годы гражданской войны он мог все похерить и отправиться с Клеопатрой в двухмесячное плавание к верховьям Нила, а между двумя походами на Британию вдруг отвлечься и сочинить не дошедший до нас трактат «Об аналогии». Но даже в этих поступках не было авантюризма или сумасбродства. Цезарь являлся расчетливым игроком и владел секретом поведения, непонятным и недоступным для людей малодушных.

Он был блестяще образован, благороден, любопытен, прозорлив, женолюбив (что свойственно скорее честолюбцам, чем властолюбцам). Свою любовь дарили ему поочередно три собственные законные жены, жены его товарищей по Триумвирату Помпея и Красса, царица Клеопатра и римская матрона Сервилия (мать Брута, самого знаменитого из убийц Цезаря, нанесшего ему удар мечом в пах, – кое-кто считал его внебрачным сыном Цезаря) и многие-многие другие (за что солдаты ласково прозвали своего полководца «лысым развратником»). В молодости Цезарь побывал еще и любовником малоазийского царя Никомеда, о чем позже сожалел (эта история также сделалась достоянием солдатского фольклора).

Не отличаясь крепким здоровьем, страдая от желудочных и головных болей, кратковременных обмороков, а затем и припадков эпилепсии, он смолоду закалил свое тело и развил необычайную выносливость и физическую ловкость. Легионерским шагом (шесть-семь километров в час) он наравне с солдатами преодолевал в день от тридцати до пятидесяти километров на марше; ежедневно упражнялся в фехтовании и верховой езде (мог скакать на лошади, не держась руками, во весь опор; при том что конники из римлян были никакие, и в кавалерию приходилось вербовать, нанимать или привлекать варваров); превосходно плавал (в Египте это спасло ему жизнь); в критических ситуациях лично водил легионеров в атаку. Своей обязанностью он почитал знать всех центурионов/сотников своей армии в лицо и поименно (только в Галльской войне это свыше полутысячи человек). Ему хорошо были известны человеческие слабости и своих солдат он щедро одаривал дорогим оружием, чтобы те крепче его держали. Он добивался от сената выделения земельных участков для ветеранов и готов был расходовать на это собственные деньги. В ходе гражданской войны, получив полномочия диктатора, он вдвое поднял оклады своим легионерам. Иначе и быть не могло, поскольку армия – главная опора той военно-империалистической политике, которую позже назовут «цезаризмом». Цезарь лучше всех своих противников умел использовать принцип «кнута и пряника», но от бесчисленных последователей его отличало великодушие – он берег жизни римских солдат и граждан и умел прощать побежденных врагов. Он никогда не мелочился, устраивая для римлян празднества, гладиаторские бои и пиры на десятках тысяч столов – оттого популярность его в народе была огромна («популяры», «популизм» – это тоже латынь). Через его руки прокачивались астрономические суммы, которые Цезарь умел занимать, тратить (в том числе на политический подкуп) и добывать (в основном путем ограбления взятых городов и покоренных народов). Свое отношение к деньгам он выразил в чеканном афоризме: «Есть две вещи, которые утверждают, защищают и умножают власть – войска и деньги, и друг без друга они немыслимы». В силе денег он убедился еще в юности, когда схваченный патрулем Суллы откупился от смерти за два таланта. В молодости, попав в плен к пиратам, он поразил их, предложив поднять сумму выкупа за себя с двадцати талантов до пятидесяти (денежное довольствие римского легионера за две с половиной тысячи лет службы!). Пираты пылинки с него сдували и только посмеивались, когда он грозился их всех повесить, выйдя на свободу. Как только прибыл выкуп и Цезарь оказался на берегу, он тут же нанял и снарядил флотилию, настиг пиратов и приказал распять их на крестах, предварительно умертвив, чтобы не выглядеть чересчур мстительным и жестоким. Надо сказать, в то время Средиземное море кишело пиратами – из-за перебоев с поставками продовольствия в Риме то и дело вспыхивали голодные бунты. Конец их господству на море положил Гней Помпей, наделенный сенатом для этого чрезвычайной властью, полномочиями и ресурсами. Он разделил Средиземное море на тридцать секторов и вытравил тридцать тысяч пиратов на без малого тысяче судов, как тараканов. Жестокая расправа с ними римлян избавила на два столетия население Средиземноморья от морского разбоя и искушения заняться этим прибыльным делом. К слову, год спустя Помпей столь же стремительно разделался с заклятым и грозным врагом Рима – звероподобным черноморским царем Митридатом, разговаривавшим более чем на двадцати языках, но остававшимся в глазах римлян диким варваром. Вернемся, однако, к Цезарю. Вот вкратце вехи его биографии.

Родился в Риме в богатой и знатной патрицианской семье 13 июля 102 г. до н. э. (так аргументированно считает современная наука, хотя по Светонию и Плутарху выходило, что он родился в 100 г. до н. э.). Его отец умер, не дослужившись до высшей в Римской республике консульской должности, когда Цезарю исполнилось пятнадцать лет. Большое влияние имела на сына мать, происходившая из рода царей и консулов, а также муж его тетки Марий, выдающийся полководец, спасший Рим от нашествия тевтонов и кимвров, реформатор армии, признанный лидер плебейской демократической оппозиции, семь раз избиравшийся консулом. Воспитанием юного Цезаря занимался знаменитый римский грамматик Гнифон, обучивший его греческому языку и прививший вкус к слогу чистому и простому, без вычурности и украшательств, на зависть Цицерону, главному римскому «златоусту». С восемнадцати лет Цезарь занимает различные государственные посты, выполняет поручения в Малой Азии и Испании, в 63 г. до н. э. по итогам народного голосования назначается верховным жрецом, в следующем году – претором (сравнявшись в должности с покойным отцом, но горюя, что по сравнению с судьбой Александра Македонского все это пыль!). В 60 г. до н. э. он втайне заключает так называемый Триумвират с двумя самыми могущественными людьми в Риме – Помпеем и Крассом. Последний еще и самый богатый: он сказочно разбогател на погорельцах Рима, скупая сгоревшие дома и перепродавая участки под застройку. Красс охотно ссужает Цезаря деньгами. В 59 г. до н. э. Цезарь становится, наконец, консулом и начинает выпускать прообраз первой в мире правительственно-парламентской газеты, используя ее для политической борьбы с олигархией. Следующие девять лет он проводит в Галлии наместником и главнокомандующим. В ночь на 13 января 49 г. до н. э. во главе Тринадцатого легиона Цезарь со словами «Жребий брошен!» (цитата из древнегреческой комедии Менандра) переходит речушку Рубикон, отделявшую Предальпийскую Галлию от Италии, и начинает гражданскую войну с Помпеем, четыре года воюя с ним, а затем его сыновьями и союзниками, на полях сражений трех континентов. Титулы Цезаря в эти годы: «диктатор» (а под конец – «пожизненный диктатор») и «император» (с оговоренным правом передачи этого титула по наследству, – и это единственный веский аргумент в пользу того, что Цезарь стремился таки к установлению абсолютной монархии). Но, как мы помним, эти понятия тогда имели еще вполне законное республиканское содержание.

Действительно ли стремился Цезарь к достижению неограниченной царской власти или нет, мы уже не узнаем. 15 марта (в «мартовские иды», начинающиеся 13-го числа!) 44 г. до н. э. опасавшиеся этого заговорщики зарезали его прямо в сенате (только одна из десятков резаных и колотых ран оказалась смертельной, как показал врачебный осмотр). Если бы и вправду стремился, думается, убить его было бы не так легко. Но Цезарь смолоду был фаталистом. Ему представлялось малодушием на старости лет выйти из роли, и оттого он пренебрегал предсказаниями, предчувствиями и доносами. Кое-кому из современников даже казалось, что Цезарь безмерно устал от жизни и ждал внезапной смерти как избавления. Вечером накануне гибели он признался друзьям, что желал бы для себя неожиданной смерти. Цезарь умер там, где родился, и почти так, как хотел. Последние сутки его жизни описаны многочисленными свидетелями чуть не поминутно.

Как и от Гнея Помпея, один только раз Фортуна всерьез отвернулась от Юлия Цезаря, и этого оказалось достаточно.

Полководец и писатель

Обратимся, наконец, к «Запискам о Галльской войне».

Когда начинаешь их читать, в глазах рябит от обилия названий исчезнувших племен и каких-то незнакомых сказочных территорий. Тогда как город парисиев Лутетия/ Лютеция – это будущий Париж на реке Секване/Сене, бельги – кельто-германские предки бельгийцев, гельветы – швейцарцев, город Генава – сегодня Женева, река Родан – вытекающая из Женевского озера Рона, Дукортор – Реймс и т. д. При желании со всем этим можно разобраться. Главное – держать в уме следующую систему координат: Цизальпинская/Предальпийская Галлия – это территория нынешней верхней/северной Италии; Нарбонская Галлия, или романизированная римлянами Провинция, – ныне Прованс во Франции; Трансальпинская/Заальпийская Галлия – собственно «материнская», посконная, сугубо кельтская Галлия; примыкающая к Пиринеям Аквитания – еще одна густонаселенная окраина Галлии с благодатным климатом, где кельты интенсивно смешивались с иберийцами. Общего у всех этих племен было не больше, чем у славянских племен до появления письменности, образования государств и христианизации. Кто-то уже строил города, а кто-то еще отсиживался в дремучих лесах и заболоченной местности.

Канва событий такова.

58 г. до н. э. и I книга «Записок». Очередной акт переселения народов – без малого четыреста тысяч гельветов, из которых около ста тысяч способно держать оружие, сжигают свои поселения и урожай и вторгаются в Галлию в поисках лучшей доли и плодородных земель. А поскольку они намереваются пройти через подконтрольный Риму и Цезарю Прованс, начинается Галльская война. Гельветы разгромлены и уничтожены, их семьи возвращены восвояси. Так же Цезарь поступает в следующем году с могучим и воинственным германским племенем свевов и их вождем Ариовистом, приглашенным из-за Рейна в Эльзас галльскими племенами для внутренних разборок.

II и III книги. На севере – подавление волнений возомнивших бельгов, отвязных нервиев и недалеких адуатуков, а также морская победа над венетами. На юго-западе – усмирение Аквитании.

В IV и V книгах рассказывается о показательных операциях 55–54 гг. до н. э. Описаны две не очень удачные военные экспедиции в Британию, откуда жрецы-друиды подстрекали кельтов к неповиновению. Первая, на двухстах судах, с разведывательной целью; вторая, уже на восьмистах судах, с карательной и захватнической (в ней участвовало пять легионов – т. е. около тридцати тысяч солдат – и четыре тысячи всадников).

На континенте – восемнадцатидневная вылазка за Рейн, чтобы отбить охоту у германских племен к экспансии в Галлию. За десять дней был сооружен легионерами мост 400×4 м. через Рейн – а надо знать какие у этой реки глубина и течение! – который по возвращении из карательной экспедиции был разобран. Германские племена попрятались в чащах и болотах и без приглашения за Рейн больше не совались.

Дальше начинается самое интересное – не мемуары и отчет, а военный роман! Зимой 54–53 гг. до н. э. галльские племена решаются на общее восстание, после неурожая в Галлии и междоусобиц в Риме (в частности, римский «правозащитник» Катон-младший потребовал от сената выдать Цезаря германцам для расправы! Восемь лет спустя, после поражения в гражданской войне, он сделает себе «харакири» в Северной Африке). Идеологом и инициатором восстания стал вождь треверов Индутиомар, а возглавил его вождь эбуронов Амбиорикс. Галлы внезапно напали на зимние лагеря римских легионов. В одном случае граничащая с подлостью дикарская хитрость увенчалась успехом. Эбуронам удалось нанести римлянам самое сокрушительное поражение в Галльской войне: 9 тыс. легионеров полегло в бою или покончило с собой. Попытка нервиев повторить тот же трюк с другим легионом не прошла – подоспел Цезарь с подмогой, и возмездие было сокрушительным. Индутиомар лишился головы, разбитый Амбиорикс чудом сумел сбежать за Рейн, а само племя эбуронов было стерто с лица земли – сгинуло «аки обры», как писалось в русских летописях в подобных случаях.

Но то было только начало – из искры возгорелось пламя. Главные события разыгрались в 52 г. до н. э., и об этом повествуется в книге VII. У галлов появился общенациональный вождь – молодой арверн Верцингеториг. В нем и Цезаре персонифицировались две стратегии, две воли – «варваров» и Рима, два военных гения, наконец. В этой битве победу одержал, естественно, Цезарь. Взятие Алесии и пленение Верцингеторига – кульминация и развязка всей Галльской войны и «Записок» Цезаря о ней. После этого он отложил свое перо – «стиль», такую заточенную металлическую палочку, напоминающую стилет (в 44 г. до н. э. Цезарь отбивался ею от своих убийц и ранил одного).