Текст книги "Септимий Север. Африканец на Палатине"

Матерн решил, что это – подходящее время для незаметного осуществления его злого умысла; ведь он надеялся, приняв вид телохранителя и таким же образом вооружив своих людей, смешав их с толпой копейщиков так, чтобы их считали участниками шествия, внезапно напасть на никем не охраняемого Коммода и убить его. Однако вследствие того, что произошло предательство и некоторые из его людей раньше проникли в город и выдали его замысел (их к тому побудила зависть, так как им предстояло иметь его уже не главарём разбойников, а господином и государем), Матерн до наступления праздника был схвачен и обезглавлен, а его сообщники подверглись заслуженному наказанию. Коммод же, совершив жертвоприношение богине и пообещав благодарственные дары, с ликованием справлял торжество и сопровождал богиню. Народ одновременно с торжеством праздновал спасение государя».¹⁶

Восстание Матерна, происшедшее, скорее всего, в 186 году, представляло, как мы видим, серьёзную угрозу. Оно охватило не только все галльские провинции, но перекинулось и в Испанию. Его зачинателями стали дезертиры из римских легионов, к каковым принадлежал и сам Матерн. Они же и составили костяк вооруженных формирований бунтовщиков. Силы мятежников выросли очень быстро за счёт присоединения к ним не только освобождённых преступников, но и беглых рабов и представителей наиболее обездоленных низов населения провинций. Захват ими ряда крупных городов говорит сам за себя. Распространение мятежа, успехи повстанцев, умелое руководство Матерна, в чём нельзя усомниться, заставили имперскую власть принять самые серьёзные меры. В Галлию были посланы легионы во главе с видным военачальником Гаем Песцением Нигером. С ними должны были взаимодействовать местные силы под командованием наместника Лугдунской Галлии Луция Септимия Севера. Он и был назначен главнокомандующим. Из того, что мы знаем о жизни нашего героя, явствует, что это был его первый самостоятельный боевой опыт. И, надо сказать, успешный. После ряда сражений с мятежниками, носившими порой упорный характер, Север сумел оттеснить Матерна и его войска к Альпам. В предгорьях повстанцы были разгромлены, остатки бежали через перевалы в Италию, где их окончательно уничтожили. Насколько реален красочный рассказ Геродиана о попытке Матерна с помощью уцелевших сподвижников убить самого императора во время празднества, посвящённого матери богов, сказать сложно. Но заслуги Луция Септимия Севера в деле подавления опасного мятежа неоспоримы.

Чем было восстание Матерна? Едва ли справедливо относить его предводителя к прообразу средневековых «благородных разбойников», обиравших богатых и одаривавших бедных, как полагает польский историк Александр Кравчук¹⁷. Не стоит в этом восстании видеть и предтечу грандиозного движения ба-гаудов, охватившего Галлию в эпоху «Великого кризиса» Римской империи (235–284 гг.), как полагали в своё время советские историки.¹⁸ Багауды вели и социальную, и антиримскую освободительную войну, чего в мятеже Матерна, несмотря на его размах, всё же не просматривается.

Надо сказать, что борьба с разбойным миром не была редкостью в римской истории. В тридцатые годы I в. до н. э. в результате гражданской войны, не пощадившей и Италию, преступность там выросла до подлинно устрашающих размеров. По словам Аппиана, «сам Рим и Италия открыто разграблялись»¹⁹. После победы над Секстом Помпеем в 36 г. до н. э. триумвир Октавиан поручил военачальнику Сабину заняться беспощадным искоренением криминала. Тот замечательно добросовестно взялся за дело. Захваченные разбойники и воры безжалостно истреблялись, в городах появились отряды ночной стражи, была усилена милиция (городское ополчение). В течение года таких непрестанных усилий порядок в столице и во всей Италии восстановился. Безопасность была обеспечена²⁰.

Разбойные мятежи происходили и в правление Тиберия (14–37 гг.)? причём, что перекликается с событиями уже 186 года, их также возглавляли дезертиры из вооружённых сил Империи. В 24 году беглый воин-преторианец Тит Куртизий «начал с тайных сборищ в Брундизии и расположенных поблизости городах, а затем в окрыто выставленных воззваниях стал побуждать к борьбе за освобождение диких и буйных сельских рабов, обитавших в отдалённых горах посреди лесных дебрей»²¹. Императору пришлось направить на юг Италии трибуна Спая, который подавил волнение и доставил самого вожака в Рим, где тот и его ближайшие сподвижники понесли заслуженную кару. Тиберий из происшедшего сделал серьёзные выводы. «Более всего он беспокоился о безопасности от разбоев, грабежей и беззаконных волнений. Военные посты он расположил по Италии чаще прежнего».²²

Но много опаснее оказались восстания, поднятые дезертирами на окраинах Империи. Ещё в 17 году дезертир-нумидиец Такфаринат, служивший ранее в римском лагере во вспомогательном войске, сначала собрал под своим предводительством обычный разбойничий отряд²³. Но, когда число его сторонников стало стремительно расти, то ему удалось создать настоящую армию, получившую поддержку от враждебных Риму североафриканских соседей провинции Африка. Военные действия римлянам тогда пришлось вести целых семь лет!

Ещё один мятеж, возглавленный также дезертиром, случился в правление Клавдия (41–54 гг.). Это был некий «Ганаск родом из племени канниненфатов, ранее служивший у нас во вспомогательном войске, затем перебежавший к германцам, грабил и разорял главным образом галльский берег, хорошо зная, что обитатели его богаты и невоинственны»²⁴. Разбои Ганаска переросли для римлян в войну с поддержавшим его германским племенем хавков. С немалыми усилиями знаменитый полководец Корбулон сумел одержать победу, причём самого Ганаска удалось ликвидировать, лишь склонив людей из его окружения к измене своему предводителю. Стоит отметить, что по итогам этой войны император Клавдий «воспретил затевать в Германии новые военные предприятия, более того, повелел отвести войска на нашу сторону Рейна»²⁵.

Как видим, дезертиры из римской армии принесли Империи немало бед, и с ними порой приходилось вести настоящие многолетние войны. Восстание Матерна даже в этом ряду выделяется своим размахом, поскольку распространилось не только в Галлии, но прихватило и часть Испании. Кроме того, если движение Тита Куртизия было пресечено в самом зародыше, а Такфаринат и Ганаск нашли опору во внешних силах, то Матерн опирался исключительно на местное население. О силе его войск говорит, к примеру, то, что в ходе восстания VIII Августов легион был осаждён мятежниками в своём лагере в Аргенторате (совр. Страсбург) на западном берегу Рейна. Римские воины, защищавшие свой стан, проявили столь незаурядную доблесть, что, когда удалось освободить легион от осады, то он получил от императора почётное прозвание «Благочестивый Верный Постоянный Коммода». Особо же отличившийся во время обороны лагеря трибун Тит Весний Виндекс был награждён почестями квестора-десигната за два года до достижения положенного возраста, когда ему было всего 23. Такие награды могли достаться легиону и тому, кто особо проявил себя в бою, только в случае противостояния с очень сильным и опасным противником. Это тем примечательнее, что достижения в войнах с внутренними врагами римляне не привыкли высоко ценить.

Из кого же состояла армия Матерна? Костяк, очевидно, из подобных предводителю дезертиров из римских легионов. Таковых могло быть немало, поскольку на Рейне стояли большие силы – десятки тысяч воинов. Бедствия, тяжёлые войны с германскими соседями, разорение в их ходе приграничных земель не могли не сказаться и на уровне жизни, и на настроениях населения провинций. Армия в ходе Маркоманских войн была вынуждена пополняться отнюдь не только желающими в ней служить. Марк Аврелий даже привлёк на Дунайскую границу 9000 гладиаторов из Рима! Логика здесь у цезаря была железная: зачем же держать в столице многие тысячи первоклассных и испытанных воинов, обязанных сражаться между собой на потеху зрителям в Колизее, когда на фронтах внешних войн совершенная нехватка солдат? Понятно, что с наступлением мира в 18о году дисциплина в армии не могла не упасть. Жалование стало поступать нерегулярно, да и многие мобилизованные в легионы службой военной (она и в мирные годы оставалась нелёгкой) весьма тяготились. Потому дезертиров, скорее всего, не безоружных, озлобленных и агрессивных было немало. А если к ним добавить массу обездоленных в результате войн и эпидемий людей? Не забудем и о готовых по определению присоединиться к мятежу рабах! Отсюда неизбежным становилось стремительное распространение бунта, в ходе которого банда разбойников неожиданно для себя и для своего предводителя превратилась в мятежную армию. Таковая оказалась способной захватывать большие города и осаждать в его собственном лагере целый легион…

Можно ли искать в восстании Матерна «идеологическую составляющую»? Думается, нет. Мятеж случился на землях, где настроения массы населения были, что называется, «социально взрывоопасны». Успешная и растущая разбойная вольница Матерна стала фитилём, поднесённым к горючему материалу. Сам предводитель восстания не имел какой-либо определённой цели мятежа. О намерениях его уже во главе восстания нам ничего не известно. Если положиться на Геродиана, то на волне успехов он якобы возмечтал об императорском престоле… Что же, Матерн был человеком определённо авантюрного склада. Потому и могли посетить его голову совершенно фантастические намерения, когда он нежданно-негаданно возглавил многотысячную армию.

В 188 году Север завершил своё наместничество в Лугдунской Галлии, а в самом начале следующего года отбыл из провинции в столицу. В Риме 1 июля 189 года он получил новое назначение, став проконсулом Сицилии. Здесь, правда, Луций Септимий совершил неосторожный поступок, грозивший ему жестокой карой. Привыкший постоянно запрашивать предсказания своего будущего у разных «мастеров» этого дела, он, прибыв в новую провинцию, не устоял, чтобы не задать опасные вопросы неким халдеям. Халдеи – семитский народ, населявший с давних времён Вавилонию. Именно его представители почитались в Римской империи как наиболее умелые предсказатели. И вот некие выходцы из Месопотамии, которых ветер судьбы занёс на Сицилию, были спрошены новым наместником о том, станет ли он императором²⁶. Каков был ответ, источник умалчивает. Но некто, прознавший о разговоре, настрочил об этом донос. Будь его подлинность доказана, Луцию грозила бы беспощадная расправа, ибо Коммод мог воспринять такое обращение к гадателям как прямую готовность покуситься на его власть. Разбирательство проходило на самом высоком уровне. Его вели префекты претория. Достоинства и заслуги Севера были этим высшим должностным лицам Империи ведомы. Доноситель же, очевидно, ни симпатии, ни доверия не вызвал. Потому Луций был блистательно оправдан, а клеветник понёс жестокое наказание за лживый донос. Он был распят на кресте.

Авторитет Севера не был поколеблен. В конце 189 года он стал консулом. Причём Коммод наметил его на эту почётную магистратуру, имея выбор из большого числа соискателей²⁷. Его коллегой стал Апулей Руфин. По окончании консульства Луций, правда, целый год оставался не у дел, но вскоре был за это многотерпение достойно вознаграждён. Очередной раз сыграло свою роль «африканское братство». Летом 191 года по предложению уроженца города Темы из провинции Проконсульская Африка Квинта Эмилия Лета, префекта претория, Коммод назначил Севера наместником Верхней Паннонии, где стояли три легиона²⁸. Любопытно, что в то же время его старший брат Публий Септимий Гета возглавил нижнедунайскую провинцию Нижняя Мёзия, где он имел в подчинении два легиона. Задунайская Дакия также управлялась выходцем из Африки. Наконец, наместник далёкой Британии Деций Клодий Альбин был выходцем из африканского Гадрумета.

Столь замечательное представительство уроженцев Проконсульской Африки как в военной, так и в политической элите Римской империи к концу второго века отражало всё более возраставшую роль этой провинции в жизни державы. Прежде всего, в жизни экономической, ибо являла она собою житницу Империи²⁹.

Север, отправляясь в Паннонию, приобрёл в собственность обширные сады близ Рима. Очевидно, и материальные дела у него шли на лад. Ведь ранее Луций владел только одним далеко не роскошным домом в Риме и скромной усадебкой на севере Италии в Венетской области³⁰. Прибыв в новую провинцию «Север так повёл себя на этом посту, что ещё более увеличил свою уже и раньше большую славу»³¹.

Завоёванная Севером в Верхней Паннонии популярность окажет решающее влияние на его будущее. И, в первую очередь, не столько симпатии населения, довольного толковым умелым наместником, сколько расположение дислоцированных в провинции легионов… Успехи политической и военной карьеры Луция, явный подъём его статуса в имперской элите совпадали с закатом правления Коммода, о каковом, понятное дело, подданные не только в низах, но и в верхах не догадывались…

Царствование сына славного Марка Аврелия никак не походило на принципаты всех пяти предшествовавших ему «хороших императоров» Антонинов. С одной стороны, это было время для Империи относительно спокойное. Не было жестоких войн, сопровождавшихся глубокими вторжениями варваров в римские пределы и сотрясавших державу, как при его отце. Не было восстаний, подавление которых требовало немалых затрат и оборачивалось большими потерями, подобно Третьей Иудейской войне при Адриане. Единственный широко распространившийся по Галлии и части Испании мятеж Матерна удалось достаточно быстро подавить усилиями Септимия Севера и Песцения Нигера. Незначительны были и военные столкновения на рубежах Империи. Командующие легионами успешно справлялись со своими задачами, «…в его правление римскими легатами были побеждены мавры, побеждены даки, усмирены Паннония и Британия, причём в Германии и Дакии провинциалы отказывались подчиняться его власти; всё это было приведено в порядок его полководцами»³².

Тем не менее, назвать эти годы благополучными для Римской державы нельзя. Случались при Коммоде и новые эпидемии, уносившие великое множество жизней, частыми были неурожаи, из-за которых резко росли цены на хлеб, а угроза голода порой нависала над самим Римом.

Особо стоит отметить поворот в отношениях римской власти и христианства. Если после незначительных гонений при Траяне последователи Христа не знали преследований при толерантных императорах Адриане и Антонине Пие, то при Марке Аврелии христиане испытали самые серьёзные гонения. Уход из жизни цезаря-философа радикально изменил их положение в Империи. Гонения практически прекратились. Евсевий так писал о годах правления Коммода: «В это время дела Церкви приняли спокойное течение; Церковь, по благодати Божьей, наслаждалась миром во всей вселенной»³³. И действительно в эти годы многие представители римской знати совершенно безбоязненно и, главное, совершенно безнаказанно обратились в христианскую веру³⁴. Исследователь эпохи гонений А.П. Лебедев писал: «Как улучшилось внешнее положение христиан, это видно из того факта, что тотчас после царствования Марка Аврелия, при сыне его Коммоде, христиане состоят на службе при самом императорском дворе, пользуются щедротами государя и живут благополучно. Христиане находят себе покровительницу в лице Марции, стоявшей в самых близких отношениях к императору Коммоду».³⁵ Марция действительно была возлюбленной императора. Коммод относился к ней с полнейшим доверием. Как сообщает Геродиан, «она жила во дворце как законная супруга и пользовалась всеми подобающими супруге императора почестями, за исключением того, что перед ней не носили огонь»³⁶. (Огонь перед императором и императрицей носили во время торжественных церемоний.) Положение Марции при дворе особенно усилилось после смерти в 191 году законной жены Коммода Брутии Криспины. Но именно Марции предстоит сыграть роковую роль в жизни своего царственного возлюбленного…

Поведение Коммода как императора до крайности изумляло и ужасало потомков Ромула. Он как бы задался целью превзойти худших до него цезарей – Калигулу и Нерона. Если последний вызывал неудовольствие римлян, выступая в театре в качестве певца и актёра, то Коммод обожал выступать на арене цирка. Разница колоссальная! Нерон был поклонником высокого искусства Эллады. Он играл в трагедиях Эсхила, Софокла, Еврипида… Коммод же «…обнажённый вышел на арену амфитеатра и, взяв оружие, начал сражаться как гладиатор; тогда уже народ с неодобрением смотрел на это зрелище – благородный римский император, после стольких трофеев отца и предков, не против варваров берёт оружие, подобающее римской власти, но глумится над своим достоинством, принимая позорнейший и постыдный вид. Вступая в единоборство, он легко одолевал противников, и дело доходило до ранений, так как все поддавались ему, думая о нём как об императоре, а не как о гладиаторе»³⁷.

Если бы причуды правления Коммода исчерпывались только этим! Иные его распоряжения, как и у Калигулы, граничили с безумием. Чего стоит только указ переименовать Рим в Colonia Commodiana? Когда же он прерывал свои развлечения, то легче от этого окружающим не становилось. «Коммод, сделав передышку в своих развлечениях и состязаниях, обратился к убийствам и стал истреблять выдающихся людей».³⁸ Современник правления недостойного сына великого отца Дион Кассий имел все основания писать, что «для римлян хуже всех болезней и любых преступлений был Коммод»³⁹.

Понятно, что рано или поздно такому правлению должен был быть положен конец. Заговоры против Коммода возникали неоднократно, но до поры до времени были неудачными. Наконец против него решили пойти люди из ближайшего окружения. Таковыми стали префект претория Квинт Эмилий Лет, кубикулярий (спальник) Эклект и… возлюбленная императора Марция. Вот как античные авторы описывают причины возникновения рокового комплота.

Дион Кассий: «Лет и Эклект, удручённые его поведением, а к тому же напуганные, так как он произносил в их адрес угрозы, составили против него заговор».

Элий Лампридарий: «Под влиянием всего этого, хотя и слишком поздно, префект Квинт Эмилий Лет и наложница Коммода Марция составили заговор с целью убить Коммода».

Согласно же Геродиану, непосредственным толчком к решительным действиям префекта, кубикулярия и любовницы стало решение Коммода совершить торжественный императорский выход «не из дворца, а из гладиаторских казарм, и предстать перед римлянами не в благородном императорском пурпуре, но вооружённым, в сопровождении гладиаторов»⁴⁰. Марция, Лет и Эклект слёзно уговаривали Коммода не унижать так достоинство цезаря и державы, но тщетно. Тот был только раздосадован. Более того, как сообщает Геродиан, он составил на табличке список ближайших жертв. Первыми там из обречённых на смерть значились как раз Лет, Эклект и Марция. По счастью для них, когда Коммод спал, его любимчик мальчик Филокоммод, прозванный так из-за привязанности к нему императора, забежал в спальный покой и, прихватив табличку в качестве игрушки, отправился с ней гулять по дворцу. Первым встреченным им человеком оказалась Марция. Отняв у ребёнка табличку, она немедленно прочла написанное… Тут же Марция разыскала сначала Эклекта, затем они поставили в известность Лета. Понимая, что времени у них мало, заговорщики незамедлительно приступили к действиям.

Этот рассказ очень напоминает описание Дионом Кассием убийства Домициана (годы правления 81–96). И потому подлинность сведений Геродиана об умерщвлении Коммода вызывает серьёзные сомнения у историков⁴¹.

Описание же самого убийства у всех трёх приведённых ранее авторов примерно схоже: Марция дала любовнику яд, который, однако, вызвал только сильную рвоту, но не привёл к смерти. Опасаясь, что Коммод может остаться в живых, заговорщики решились на крайнюю меру. Атлет по имени Нарцисс, человек сильный и решительный и императора, судя по всему, не жаловавший, ослабленного ядом цезаря задушил. «Такой конец настиг Коммода после двенадцати лет, девяти месяцев и четырнадцати дней правления. Прожил он тридцать один год и четыре месяца, и на нём закончилась императорская династия настоящих Аврелиев».⁴²

Трагически и бесславно завершилась очередная попытка установить в Риме прямое династическое правление. Это, впрочем, не означало исключения в будущем новых устремлений со стороны удачливых правителей сохранить императорский престол в своей семье, передавая его прямым потомкам.

В оценке же самого царствования Коммода мнения большинства историков едины. Это было ужасное правление с ужасным концом. Так судили и судят о нём и современники, и учёные Нового времени, и исследователи наших дней: «Хаос эпохи Коммода был вызван им самим, именно с него начинается в глазах современного ему историка Кассия Диона эпоха «железа и ржавчины», а, по Гиббону, начало «Упадка и падения Римской империи»⁴³.

Судьба Коммода повторила участь первого из «плохих императоров» Рима Гая Цезаря Калигулы. Любопытно, что у них был один и тот же день рождения. Возможно потому, памятуя об ужасном конце Гая, Коммод не любил проявления интереса к личности Калигулы. Говорили, что он даже безжалостно расправился с неким человеком за чтение труда Гая Светония Транквилла, описавшего жизнь и гибель Калигулы. Но вот, если после убийства Гая Цезаря в Риме поначалу царила растерянность, поскольку заговорщики не заявили немедленно о преемнике погибшего владыки, а взбодрившийся сенат стал даже обсуждать возможность возврата к республиканской форме правления, то в начале 193 года никаких подобных колебаний быть уже не могло. Монархия являлась единственным способом правления в Риме, никому в голову не приходила мысль её оспаривать. Потому, если и проводить параллель, то, скорее всего, с убийством Домициана, когда быстро был найден всех устроивший император Нерва. Убийцы Коммода также немедленно озаботились выбором достойного преемника истребленного тирана. Сразу же, пока ещё в столице никто не знал о смерти правителя, они обратились к Публию Гельвию Пертинаксу. Это был человек, в Империи известный. Прежде всего, он прославился как выдающийся полководец, многократно отличившийся ещё в царствование Марка Аврелия. Возглавлял он и ряд значимых провинций: Верхнюю и Нижнюю Мёзию, Дакию, Сирию. Как раз в последней при нём командовал легионом на Евфрате Луций Септимий Север. При Коммоде Пертинакс усмирил мятеж в Британии, управлял Африкой, а в 190 году стал префектом столицы. В 192 году он был удостоен консульской магистратуры, каковой обладал вместе с самим императором. Пертинаксу шёл уже 67 год. Успешной, можно сказать, выдающейся карьерой при двух столь несхожих императорах он был обязан исключительно своим природным способностям, явно очень незаурядным. Ведь происхождение не сулило ему сколь-либо значимых успехов в жизни. Родился он на севере Италии, в приморской области Лигурия. Отец его был вольноотпущенником⁴⁴. Потому пробиваться в верхи общества Публию Пертинаксу предстояло исключительно собственными силами. Сумев проявить себя в делах, как военных, так и гражданских, он вошёл в число «почтенных друзей» Марка Аврелия⁴⁵. Должно быть, именно как человека почтенного, одного из наиболее заслуженных товарищей и полководцев отца Коммод уважал его и ценил. Насколько сам Пертинакс почитал наследника цезаря-философа? Конечно, личность императора, пролившего кровь не только диких зверей на арене, но и немалого числа достойных римлян, не исключая сенаторов, внушать ему особые симпатии не могла. Но ведь служил Публий Гельвий Пертинакс не только цезарю, но прежде всего Риму. Знал ли он о заговоре, приведшем к убийству Коммода? Сведения источников противоречивы. Биограф Пертинакса Юлий Капитолин сообщает, что «Пертинакс не уклонился от участия в замысле убить Коммода, о котором ему сообщили другие»⁴⁶. Согласно же Геродиану, Лет и Эклект сразу после убийства императора глубокой ночью явились к Пертинаксу. Тот поначалу принял их за своих убийц, посланных Коммодом, но Лет немедленно его успокоил, торжественно объявив: «Мы приходим, чтобы вручить тебе императорскую власть, зная, что ты в сенате выделяешься воздержанностью жизни, великим достоинством и почтенностью возраста, что народ тоскует по тебе и уважает тебя; поэтому мы и ожидаем, что совершаемое будет и для них желанным и для нас спасительным»⁴⁷. Пертинакс дал себя уговорить. А, по Диону Кассию, он, выслушав Лета и Эклекта, «отправил самого доверенного из своих товарищей, чтобы тот своими глазами увидел тело Коммода. Когда же тот подтвердил рассказ о содеянном, Пертинакс был тайно доставлен в военный лагерь»⁴⁸. Здесь, обратясь к преторианцам, он обещал каждому по три тысячи денариев, благодаря чему смятение среди воинов, поражённых известием о гибели императора, улеглось. Тем не менее, опасения, что ряду благ, дарованных им Коммодом, будет положен конец, сохраняли в них настороженность. Но до времени преторианцы решили сохранять спокойствие.

Затем Пертинакс прибыл в сенат. Здесь он обратился к «отцам, внесённым в списки».

Дион Кассий, будучи сенатором и, соответственно, участником этого исторического заседания, так описал обращение Пертинакса к сенату римского народа: «Покинув лагерь преторианцев, он прибыл в сенат еще затемно и радушно приветствовал нас, так что всякий, насколько это было возможно в толкотне и давке, мог подойти к нему. Затем он без подготовки обратился к нам со следующей речью: «Воины провозгласили меня императором, но я не ищу этой должности и сегодня же откажусь от неё как из-за своего преклонного возраста и слабого здоровья, так и в связи с удручающим положением государственных дел». Не успел он это сказать, как мы воздали ему искреннюю похвалу и избрали его надлежащим образом. Ведь он обладал превосходными душевными качествами и был крепок телом, если не считать того, что ему немного мешала болезнь ног⁴⁹.

Согласно Геродиану, Пертинакс своим выступлением «чрезвычайно обрадовал сенат и вызвал со стороны всех славословия, получив от них всяческий почёт и знаки уважения; провожаемый в храм Юпитера и другие святилища и совершив жертвоприношения за императорскую власть, он возвратился в императорский дворец»⁵⁰.

Юлий Капитолин, биограф Пертинакса, сообщает, что он первым из всех императоров получил наименование «отца отечества» в тот же день, когда был назван Августом. Жена его, Флавия Тициана, была названа Августой тогда же⁵¹.

Так впервые за всю историю Принципата по главе Римской империи оказался не просто не знатный человек (знатностью и Флавии не блистали, да и Траян с Адрианом), но сын либертина, бывшего до отпущения на волю рабом! Понятно, что представителей нобилитета, лиц сенатского сословия такое происхождение новоиспечённого владыки Рима не могло не коробить. Но он всех устраивал своим достойным военным и гражданским прошлым, а, главное, он предстал в сенате как избавитель от ужасов правления Коммода. Собственно, Пертинакс и стремился таковым быть.

В самом Вечном Городе при известии о смерти Коммода и воцарении Пертинакса все были охвачены ликованием. Погибшего императора римляне – от сенаторов до простонародья – яростно честили на все лады, как бы состязаясь в крепости выражений в адрес низвергнутого, а потому безопасного тирана. Самые воинственные тираноборцы, не удовлетворившись истреблением изображений Коммода, возжелали разорвать на куски его мёртвое тело. Пертинакс, однако, не допустил глумления над мертвецом, заявив, что труп бывшего императора уже предан земле. И действительно, тело Коммода перенесли в мавзолей Адриана, где оно и было упокоено. Огорчённые тираномахи утешились всевозможными ругательствами. Как писал Дион Кассий: «Избавившись от одного императора, они наслаждались свободой в промежутке между двумя правлениями и старались прослыть людьми вольномыслящими в безопасной обстановке того времени. И действительно, им уже было недостаточно того, что больше не надо бояться; в своей дерзости они желали выйти за всякие рамки дозволенного».⁵²

Такое поведение римской толпы в отношении низвергнутого человека власти не было, увы, исторически оригинальным. Сразу вспоминаются строки Ювенала о глумлении черни над телом казнённого при Тиберии временщика Сеяна, а также ужасный конец императора Вителлия, растерзанного добрыми римлянами, когда борьба за высшую власть в Империи явственно завершалась торжеством легионов Веспасиана.

К чести самого Пертинакса, он держался с достоинством и отнюдь не поощрял буйств толпы. Впрочем, и укротить таковые он был не властен. Накопленный за годы правления Коммода страх и затаённая до поры ненависть неудержимо вырвались наружу.

Новопровозглашённый Август направился в императорский дворец на Палатине, где преторианский трибун, отвечавший в тот день за охрану резиденции правителя, согласно установленному порядку, попросил дать пароль. Пертинакс ответил: «Будем воинами!» Это звучало для преторианцев многозначительно. Было известно, что именно такой пароль он давал ранее «во всех тех случаях, когда командовал войском»⁵³. Подобным образом Пертинакс высказал как бы порицание службе преторианских когорт при предшественнике, когда те заметно утратили и дисциплину, и воинские традиции. Смысл нового пароля был немедленно понят и, возможно, стал начальной точкой в становлении враждебного отношения преторианцев к новому императору. Нельзя забывать, что сколь-либо серьёзных причин испытывать недоброжелательность к Коммоду у них не было. Тот был в отношении преторианцев щедр и милостив. Многих из воинов возмутило уничтожение изображений прежнего правителя, открытое массовое глумление над памятью о нём. Перспектива же укрепления дисциплины, в чём не приходилось сомневаться, ибо Пертинакс был известен как жёсткий и требовательный военачальник, тоже не могла радовать тех, кто привык к вольготной службе при Коммоде. Единственно, чем мог новый император расположить к себе столичные когорты, так это щедрыми выплатами незаслуженных ими наградных денег. Он это понимал, будучи человеком достаточно образованным, и потому, скорее всего, знающим, какая судьба постигла сокрушителя Нерона Гальбу, имевшего неосторожность твёрдо заявить преторианцам, что он солдат не покупает⁵⁴. Пертинакс пообещал всем воинам выплатить по двенадцать тысяч сестерциев (три тысячи денариев), не очень-то представляя, откуда он возьмёт столь немалую сумму. В итоге удалось выплатить только вдвое меньше, что, понятное дело, солдат, уже настроившихся на обещанные деньги, не могло не разозлить. С самого начала правления над Пертинаксом как бы нависала тень Гальбы…