Текст книги "Змеиная голова"

Глава 13. Вредные подозрения

Неужели это возможно, чтобы глава крупнейшего акционерного общества, уважаемый человек, который на короткой ноге с министрами и членами императорской фамилии, был в прошлом обыкновенным вокзальным вором?

В том ограблении почтового вагона, за которое Куль отсидел по второму разряду[42]42
  Каторжный второго разряда – от 8 до 12 лет.


[Закрыть], пропало без малого два миллиона рублей наличными и облигациями – их так и не нашли. Не из этих ли доходов был сделан щедрый взнос на закладку храма в одесском монастыре? «Влиятельным лицом», которому был представлен щедрый благотворитель, наверняка был великий князь N – известный богомолец и ревнитель прогрессивных новаций в экономике. Но как Костоглот сумел составить о себе безупречное реноме в Одессе? Как изловчился легализовать капитал? Ведь на это требуется не один год и весьма значительные достижения по коммерческой части. Невозможно представить, чтобы выскочивший невесть откуда подобно черту из табакерки купец-транжира вдруг явился пред светлы очи столичного гостя.

А что, если Хряк присвоил себе чужую личность? Сначала в Одессе предстал перед великим князем в образе купца первой гильдии Касьяна Костоглота, о котором с большим почтением отзывался градоначальник, а потом уж, никем не узнанный, прибыл в Санкт-Петербург по личному приглашению его императорского высочества для налаживания концессионного предприятия. А самого Костоглота убил, инсценировав его переезд в столицу… Возможно ли такое? Чтобы за все эти годы никто из прежних знакомых влиятельного коммерсанта, бывшего члена Одесского коммерческого суда, не столкнулся с самозванцем и не обнаружил подмены? А может, кто-то и сталкивался… И встречи эти заканчивались для них подобно тому, как завершилось свидание с Хряком для его бывшего подельника Куля.

Ардов вздохнул. Он сидел за столом и вращал маленький рычажок шкатулки немногим больше спичечного коробка, придвинув ее к уху. Из шкатулки доносился грустный вальс Ланнера «Schonbrunner». В кулачок стоявшего на столе маленького буддистского монаха, вырезанного из кипариса, была вставлена палочка, дымок от которой окутывал Илью Алексеевича ароматом сандала и амбры. Он огляделся. Обитатели полицейского участка уже успели привыкнуть к странностям нового коллеги, поэтому делали вид, что не замечают ни дыма над столом, ни странных звуков. Ардов отложил аристончик и принялся ворошить бумаги, изображая, будто наводит порядок на столе.

Версия с подменой личности Костоглота выглядела, конечно, фантастично. Хотя бы потому, что назначение на столь деликатный пост, вокруг которого, судя по всему, завязались узлы интересов многих весьма высоких персон, не могло состояться без тщательной проверки департаментом его превосходительства господина Райзнера – его люди должны были изведать все вдоль и поперек, прежде чем допустить нового человека на такой уровень.

«О господи! – Ардов вздрогнул от ужасной мысли. – Не сам ли Райзнер и организовал прикрытие лже-Костоглоту, вводя его в круг столичной элиты?»

От этой мысли Илью Алексеевича бросило в жар, он опять схватил аристончик и принялся вертеть ручку в ускоренном темпе.

«Не этим ли объясняется беспокойство, проявляемое обер-полицмейстером в связи с невесть откуда взявшейся головой хряка? Кто-то прознал про тёмное прошлое уважаемого господина и решил таким образом начать шантаж?»

Ардов встал и направился по коридору к кабинету участкового пристава.

«Если правда о Костоглоте всплывет, то, надо полагать, не поздоровится и всесильному начальнику столичной полиции, который не сумел уберечь от лишнего внимания деятельность общества «Златоустовская железная дорога», которое, судя по всему, имеет существенное значение для благосостояния некоторых обитателей высших сфер…»

– Зачем? – спросил майор Троекрутов, выслушав просьбу Ардова направить телеграмму одесскому градоначальнику генерал-лейтенанту Зеленому с просьбой прислать фотографию коммерции советника Касьяна Костоглота, выбывшего в столицу три года назад. – Какое отношение имеет этот господин к вашему каторжанину, прибитому шаром?

– Пока нет возможности утверждать со всей определенностью, но, возможно, под видом господина Костоглота действует опасный мошенник.

– Да вы что?! – от неожиданности Троекрутов встал.

Вид у него был растерянный, если не сказать испуганный. По опыту пристав хорошо знал, что в дела высших кругов лучше не влезать: кто там с кем что не поделил, кто кого опекает и чьи силы в какой момент имеют превосходство – разобраться простому человеку не было решительно никакой возможности. Торжество справедливости обитателей этих эмпирей заботит в последнюю очередь, так что даже законные результаты расследований легко могут пасть под ударом гораздо более сильного снаряда, именуемого у них загадочным понятием «целесообразность», смысл которого Троекрутов не до конца понимал, поскольку всякий раз под этим словом высокие лица понимали разные вещи.

– Пока не будет поручения из управления, такой запрос считаю нецелесообразным, – заявил пристав и поспешил выйти из кабинета, поскрипывая новенькими сапогами.

Ардов пустился вдогонку по коридору.

– Евсей Макарыч, мы не будем предпринимать никаких действий! – торопливо излагал резоны Илья Алексеевич. – Просто запросим изображение под формальным предлогом – скажем, для составления альбома почетных жителей Одессы…

– Не порите чушь, Ардов! – Троекрутов резко развернулся. – Какого альбома?!

– Виноват… – Чин сыскного отделения потупился. – Но если мои подозрения оправдаются, господин обер-полицмейстер будет весьма благодарен за открытие. И это еще мягко сказано, – сказал он со значением.

Илья Алексеевич беззастенчиво блефовал, рассчитывая разбередить в приставе страсть тщеславия, сидящую, как известно, во всяком чиновнике. Троекрутов задумался. Об особых связях своего подчиненного с главой столичной полиции он был вполне осведомлен. Стало быть, допустить, что Ардову известны некоторые обстоятельства, сокрытые от общих взоров, было позволительно. Если сыщик не провалит дело, то назваться его возглавителем будет весьма кстати. Такое положение запросто может обернуться благодарностью или, чего лучше, орденом за беспорочную службу из рук обер-полицмейстера. А если провалит? Пристав почесал затылок.

– Нет, Илья Алексеевич. Без высшего соизволения допустить самоуправства не могу. Вы хотите бросить тень на уважаемого человека! А полиция существует как раз наоборот – чтобы оберегать покой добропорядочных граждан.

Отказ дался Евсею Макаровичу тяжело, но чиновничий инстинкт взял свое.

– И послушайте моего совета, – добавил он по-отечески, заметив, как сник Илья Алексеевич, – выбросьте эти вредные подозрения из головы. Зачем они вам? Дело-то – на понюшку! Пришел ваш каторжанин в бильярдную, напился, полез в заворошку[43]43
  Ссора (блатн.).


[Закрыть], на улице его догнали да и влепили по лбу для науки. Ну, переборщили… Конечно, преступление! Но ухлопали-то дрянь-человечишку, о нем никто добрым словом-то и не вспомнит. Воля ваша, Ардов, а только я бы глубоко здесь не копал – не для чего.

Глава 14. «Стог сена»

На Невском Ардов угодил в похоронную процессию и до самой Армянской церкви был вынужден какое-то время двигаться вместе с безутешными родственниками за гробом, лежавшим на колеснице с парчовым балдахином и лампадами. Шестерку лошадей, покрытых белыми сетками с серебряными кистями, вела под уздцы пара одетых во все белое горюнов[44]44
  Факельщики, нанимаемые похоронным бюро из числа опустившихся горожан.


[Закрыть] с нарядными фонарями-факелами, а еще один, с черной повязкой на глазу, шел сзади и разбрасывал ветки. Оркестр исполнял грустную песню.

Неспешная процессия помогла Илье Алексеевичу собраться с мыслями. На какое-то мгновение он представил самого себя в гробу под парчовым балдахином. Кто же будет идти за колесницей? Конечно, Баратовы – Шура и Анастасия Аркадьевна… Возможно, репортер Чептокральский. Кто-нибудь из участка? Жарков, Свинцов, Спасский… Спасский, возможно, будет плакать… Пожалуй, Африканов с Пилипченко… Наверное, пойдет и Облаухов… Господин пристав? Надо полагать… Не исключено, что за компанию увяжется и Оскар Вильгельмович… Ардов с особой остротой вдруг осознал, что все его родственники сегодня – третий участок Спасской части. Его семья. Он почувствовал теплоту и благодарность. И еще ему до ужаса захотелось, чтобы за гробом шла Варвара Андреевна. Чтобы ее лицо было мокрым от слез. И чтобы остальные смотрели на нее с сочувствием и уважением к тому чувству, в котором она так и не успела признаться покойнику…

Ардов прибавил шагу, догнал горюна с повязкой, о чем-то коротко переговорил с ним и, дойдя до Армянской церкви, свернул направо в редакцию «С.-Петербургскiхъ Вѣдомостей».

Главный редактор Клотов стоял перед стеной отвратительного зеленого цвета, увешанной живописными полотнами, и рассматривал пастель с изображением четырех белых гусей на жухлой траве. Стоявший рядом понурый репортер без всякого выражения бубнил ему на ухо, что охоту на волков предполагается освободить от трехрублевого взноса за билет и из этого налога с других видов охоты выдавать премию за каждую волчью шкуру, принесенную охотником в земскую управу. Клотов хотел было прокомментировать, но заметил Ардова.

– Альфред Сислей! – радостно сообщил он вместо приветствия. – Прямиком с Французской выставки. Государь купил там «Прием в Мальмезоне в 1802 году» в дар супруге – пошлейшую салонную мазню Фламенга с забавами двора Наполеона. От зевоты челюсти сводит! То ли дело наши гуси!

– Еще не помер? – сыронизировал Илья Алексеевич, памятуя, что одним из главных принципов формирования коллекции Клотов считал предстоящую скорую смерть автора – картины в цене, как правило, подскакивали.

– По слухам – рак горла, – серьезно ответил Клотов. – Думаю, долго не протянет. За «Стул» Моризо, между прочим, уже десять тысяч предлагают!

Редактор указал на огромную картину с изображением девочки, лейки и дачного кресла с плетеным верхом кисти недавно скончавшейся французской импрессионистки.

– А вы говорите «Стог сена»[45]45
  Картина Клода Моне, выставленная на французской выставке в Санкт-Петербурге в 1896 году и вызвавшая недоумение в русской художественной среде.


[Закрыть], Арсений Карлович! – Редактор с вызовом развернулся к розовощекому юноше с блуждающей улыбкой, который что-то писал за столом.

– Ему, видите ли, без каталога не догадаться, что перед ним стог сена. Художник, видите ли, пишет неясно. Это, видите ли, дискредитирует предмет картины.

– Дался вам этот стог, – не выдержал Арсений Карлович, очевидно уже не в первый раз выслушивающий укоризненные слова в свой адрес.

– Дался! – взвился редактор. – Именно дался! Я могу понять, если такое заявляет приверженец консервативной художественной традиции, но когда я слышу это из уст молодого человека, в руках которого вскоре окажется ответственность за будущее нашей художественной культуры… – Почувствовав, что перегнул, Клотов поправился: – Ответственность за будущее этой коллекции! Я чувствую, что умираю. Жизненные токи оставляют меня.

Вне всякого сомнения, Клотов был талантливым артистом. Патетический бред, который он без видимого затруднения и с явным удовольствием мог часами исторгать из себя, расхаживая по редакции, выглядел свежо и убедительно – возможно, потому, что в самой манере исполнителя чувствовалась какая-то потаенная ирония, какой-то неуловимый смех и над собой, и над несчастным Арсением Карловичем, и над многочисленными зрителями, которыми невольно становились все обитатели редакции. Была ли эта ирония подлинной или только кажущейся, разгадать было невозможно.

– Да, этот язык сложен и провокационен, – продолжил Клотов примирительным тоном. – Необходимо найти правильный модус, нащупать адекватный язык описания. Уверен, эта задача нам под силу. В том числе и для «Стога сена»!

Он наконец остановился перед Ардовым и без паузы переключился:

– А вы к нам какими ветрами, Илья Алексеевич?

Ардов, строго предупредив о конфиденциальном характере дела, коротко изложил просьбу связаться с кем-нибудь в Одессе и попросить отыскать и выслать фотокарточку Костоглота. Услыхав фамилию, Клотов округлил глаза:

– Неужели преступник?

– Маловероятно, – сухо ответил Ардов. – Но проверить необходимо.

Илья Алексеевич рисковал. Конечно, никакие предупреждения о секретности дела не гарантировали, что назавтра по городу не пойдут гулять слухи один нелепее другого. Но и удержать себя сыщик уже не мог. Других способов заполучить подлинное изображение одесского Костоглота он не видел, а дело представлялось важным и неотложным.

Клотов тут же сообщил, что у него имеется собственный корреспондент в Одессе, и велел Арсению Карловичу отбить телеграмму.

Раскланявшись, сыщик вышел.

Глава 15. Неоконченная партия

Ардов медленно шел вдоль лавок – золото, серебро, бронза, металлические изделия, галантерея, меха, парфюмерия, посуда, сукна, инструменты… Он думал о Найденовой. Поначалу сыщик отвел ей роль невольной свидетельницы преступления, над которой нависла угроза. Потом предположил, что именно она решила шантажировать убийцу, угрожая сообщить в полицию. Теперь же, после вчерашнего визита в театр, место Варвары Андреевны в этом деле представлялось Ардову и вовсе зловещим. Картина получалась следующая. Куль за какой-то надобностью приходил в клуб, где в тот вечер были и Найденова, и Костоглот. Вероятно, что-то требовал и был убит. Наутро в особняке на Итальянской улице появилась голова хряка – чтобы напомнить председателю правления общества «Златоустовская железная дорога» о темном прошлом, которое известно кому-то кроме него. Стало быть, Куль действовал не один? Был как минимум еще один сообщник? А скорее всего, не сообщник даже, а главный дирижер, придумавший эту пьеску. В этой постановке Варвара Андреевна может исполнять роль как таинственного шантажиста, так и соучастника убийства.

Илья Алексеевич поежился, хотя погода стояла на редкость солнечная.

В «Пяти шарахъ» уже были посетители, предпочитавшие здесь завтракать. Кто-то катал шары. Как и ожидал Илья Алексеевич, разговоры с обслугой ничего не дали – джентльмена в твидовом костюме никто не видел, вернее, под это описание подходила едва ли не половина посетителей. Оставалось на всякий случай задать несколько вопросов старику-маркеру, который, кажется, не выходил из состояния полудремы, но за одним из столов Ардов заметил Найденову и поторопился к ней.

– О, господин Ардов? – без видимой эмоции встретила девушка сыщика, обдав его фиолетовой волной. – Решили продолжить занятия?

– Доброе утро, Варвара Андреевна. Я не совсем понял правила турнирной игры… Вы сказали «трехбортовый»?

– Решили поучаствовать в конкурсе?

Найденова сделала знак маркеру, тот, кряхтя, оставил свое кресло и расставил шары для игры: на центральной точке оказался белый шар, по крайним – красный и желтый.

– Для начала сыграем в однобортовый, – сказала девушка.

Ардов сбросил сюртук и взял кий.

– Это биток, – указала она кием на белый шар. – Необходимо, чтобы он коснулся хотя бы одного борта и потом каждого из цветных шаров. – Найденова показала кием возможную траекторию движения битка. – Можно также сначала ударить по шару, потом не менее одного раза встретить борт и после зацепить второй шар. За каждую из этих комбинаций – очко.

Ардов сделал удар: биток коснулся красного, оттолкнулся от борта и медленно докатился до желтого, поцеловавшись с ним на самом излете. Найденова с удивлением взглянула на соперника – удар был не так уж и плох.

– Шар – борт – шар, – еле слышно просипел маркер.

Ардов ударил второй раз, желая после борта отметить каждый из цветных шаров, но его биток не попал даже в первый. Ход перешел Варваре Андреевне. Ее комбинация была поэффектней: между цветными шарами биток оттолкнулся от трех бортов.

– Шар – три борта – шар – очко, – опять проскрипел старик. – Игра до десяти.

– Отличный удар! – оценил Илья Алексеевич.

Маркер, шаркая, подошел к доске, надписал фамилии участников партии и поставил каждому по единичке.

– Обычно вы даете уроки по утрам, – начал Ардов, не отрывая взгляда от стола. – Но позавчера пришли сюда вечером.

Найденова сделала очередной удачный удар.

– Два борта – шар – шар – очко. – Маркер исправил число на доске.

– В тот же вечер сюда заглянул беглый каторжник по кличке Куль, – продолжил Илья Алексеевич. – Он приходил повидаться со своим бывшим подельником Хряком.

Найденова насмешливо взглянула на сыщика:

– А зачем мне знать все эти страсти? Куль, Хряк… Думаете развлечь меня байками из вашего мира злодеев и душегубов?

– Отнюдь. Вчера я случайно заметил вас на выходе из театра «Аквариумъ».

– О, да вы театрал?

– Я ничего не смыслю в театре. Просто хотел повидаться с вами, но не успел – вы укатили в красивом экипаже.

Найденова наконец сделалась серьезной. Она задержала на Ардове взгляд, словно размышляя, как ответить. Потом подошла ближе. Илья Алексеевич опять ощутил запах жасмина, флердоранжа, ириса, сандала и пачули.

– Да, господин Костоглот – мой поклонник, – тихо произнесла она.

– Я думаю, смертельный шар в голову бандиту Кулю запустил именно он, – так же тихо предположил сыщик.

Из глаза Найденовой выкатилась слеза.

– Поверьте, Костоглот достойный, благородный мужчина, – сказала она горячо и, как показалось, искренне.

Ардов не торопился принимать слезы Варвары Андреевны за чистую монету – все-таки перед ним была артистка.

– Что между ними произошло в тот вечер? – холодно продолжил он. – Они ссорились?

– Понятия не имею!

Найденова сделала очередной удачный удар.

– Шар – два борта – шар, – объявил маркер.

– Вы были знакомы с Кулем? – не унимался Ардов.

– Никакого Куля я не знаю!

Явно разволновавшись, Варвара Андреевна сделала удар такой силы, что шар вылетел за борт.

– Шар за пределами стола – фол! – объявил маркер и снизил сумму балов Найденовой на одно штрафное очко.

Ардов подобрал шар и вернул его в поле на переднюю отметку.

– С тем господином, который встречался с Костоглотом, – пояснил он и сделал зачетный удар: биток с силой отлетел от обоих шаров и через весь стол докатился до дальнего борта.

Варвара Андреевна замерла, словно собираясь с духом.

– Он представился господином Кульковым, купцом первой гильдии, хозяином какого-то литейного завода.

– Как вы с ним познакомились?

Ардов подошел ближе.

– Он приходил в театр.

– Это вы представили его Костоглоту?

– Поверьте, он не убивал! Я ждала на улице, в экипаже. Он вышел раздраженный, назвал этого Кулькова крысой, и мы уехали.

– Как же вы можете утверждать, если не присутствовали при самой встрече? – холодно усомнился Ардов.

Варвара Андреевна хотела что-то ответить, но в этот момент за спиной Ильи Алексеевича возникла фигура царя Менелая, вернее, артиста Соломухина, который вчера на сцене «Аквариума» водил войска на непокорную Трою.

– О, господин писатель! Какая приятная встреча! Так вот где вы черпаете вдохновение для своих пьес? Не изволите партейку? Как насчет «Трехбортового карамболя»?

Ардов обратил внимание на перевязанную ладонь Соломухина.

– У вас рука… – указал он на бинт.

– Пустяки, – махнул тенор. – С позволения сказать, колба на керосинке лопнула.

– Писатель? – пришла в себя Найденова и перевела взгляд с одного на другого. – Вы знакомы?

– Да, – хохотнул артист, – господин драматург заглядывал к нам давеча в театр. Хотел лично засвидетельствовать восхищение вашим, Варвара Андреевна, блестящим исполнением роли Клеопатры, но уже не застал.

Соломухин принялся натирать мелом кий, обернулся к Илье Алексеевичу и вздрогнул. Перед ним стоял внушительного вида околоточный надзиратель с огненно-рыжей бородой. Это был Свинцов. Он уже успел шепнуть сыскному чиновнику, что тому надлежит срочно проследовать в Министерство путей сообщения. Там – труп.

Глава 16. Второе убийство

Начальник контрольной комиссии, коллежский асессор Остроцкий висел в своем кабинете на крюке от люстры. Он был мертв. Люстра лежала тут же, на паркете, рядом с опрокинутым стулом. Повсюду осколки стекла – при повешении несчастный, вероятно, опрокинул стоявший на краю стола графин. На полу имелось бурое пятно и ощущался стойкий винный дух.

Рабочий стол был завален финансовыми отчетами, справками, ведомостями и прочими документами. Ардов отчужденно перебирал бумаги, похоже, даже не вчитываясь.

– Характер висения свободный, положение тела вертикальное, соприкосновение с окружающими предметами отсутствует, – диктовал Жарков для протокола, который вел Облаухов, примостив переносную чернильницу на краешке стола.

В министерство прибыли чуть ли не всем отделением во главе с приставом: самоубийство коллежского асессора – дело не рядовое, спрос будет с самого верху, так что надлежало проявить и тщание, и рвение. В соседних кабинетах шли опросы министерских обитателей.

Троекрутов вертел в руках модель паровоза, взятую с полки.

– Илья Алексеевич, как думаете, каковы причины этого самоубийства?

Перед внутренним взором Ардова раскрылась книжка Михневича «Язвы Петербурга», которую он от нечего делать пролистал в книжной лавке неделю назад.

– По статистике, утомление жизнью – полтора процента, страх наказания – два с половиной, материальные потери – пять, любовь, ревность, горе и обиды – семь, физические страдания – восемь процентов, душевные болезни – тридцать четыре, алкоголь – сорок три.

– Сорок три? – Троекрутов оживился. – У меня вот был случай. Денщик самоудавился. Случайно. Хотел согреться, сел у печи. Дверца вот так вот приоткрыта была, задвижка вот так торчала. Выпивши он был крепко, потому сразу же заснул, повалившись вперед. А воротником возьми да за эту задвижку и зацепись! Вот так вот.

Пристав ухватил себя сзади за воротник, показывая, в каком месте задвижка зацепилась за одежду денщика.

– И что же вы думаете? Так во сне и задохнулся. Собственным воротником удавился. Да-с… Пьянка, она, знаете ли, до добра еще никого не доводила…

Троекрутов поднес к носу осколок графина и понюхал.

– Ну, мне кажется, тут все понятно. Сумасшедшим чиновник контрольной комиссии быть не мог, так что вывод один – чрезмерные возлияния. Вот и улики, так сказать, любезно приготовлены… Выпил – и…

– Запах алкоголя от трупа не определяется, – сухо уведомил Жарков, не отрываясь от осмотра.

– А что ж еще? – удивился пристав. – Не утомление же жизнью.

– Может, горе и обиды? – предположил Облаухов.

– Какое еще горе? – начал закипать Евсей Макарович. – Какие обиды? Вот вы, Облаухов, мне постоянно доставляете горе и обиды своей бестолковостью, но я же не лезу в петлю! Хотя, может, уже самое время! С нашими показателями… Самый неблагополучный участок в городе.

Жарков растянул рулетку между полом и ногами трупа.

– Расстояние от подошвы вниз – 1,64 фута, – продолжил он диктовку.

Цифра вызвала у Петра Павловича какое-то смутное подозрение. Он поискал глазами стул и подставил его под ноги повешенного.

– Это убийство, господа, – громко объявил он.

Все взоры обратились на ноги трупа, которые явно не доставали до сиденья.

– Покойный не мог самостоятельно приладить петлю и прыгнуть. Это сделал кто-то другой, чей рост выше не менее чем на полфута…

Известие сильно огорчило Троекрутова.

– Илья Алексеевич, сколько там процентов по мотивам горя? – обернулся он к Ардову.

– По горю – семь.

– Мне кажется, в этом разделе сугубо участковые приставы представлены… Опять труп на наш участок. И какой – коллежский асессор…

Перебрав документы на столе и в ящиках, Ардов взял рамку с фотокарточкой, на которой, очевидно, был запечатлен хозяин кабинета. Физиономия показалась знакомой. Да не просто, а как будто только что расстались! Усилием воли Илья Алексеевич запустил перед внутренним взором череду лиц, встретившихся ему в этот день: служители покойницкой в участке, кладбищенский кучер и сторож; прохожие на улице – продавец копченых сигов, стекольщик, пильщики дров, полотеры, трубочисты; служители и посетители «Пяти шаровъ»… Как будто никто не похож… Стоп! Не здесь ли?.. Покидая «Пять шаровъ», Илья Алексеевич мысленно задержался в гардеробной зале, где за фикусом на стене висела доска с портретами почетных членов заведения. Вот и он: «г-нъ Остроцкiй В. В.». Оказывается, покойный тоже был мастер шары катать?

Память любезно раскрыла перед Ардовым помещение бильярдного клуба, каким оно было вчера утром в момент, когда к Найденовой пришел на занятие студент. Илья Алексеевич окинул зал взором: маркер, шаркая, ходил от стола к столу и стирал с досок результаты сыгранных накануне последних партий. Ардов сделал усилие и мысленно приблизил к себе надпись с доски у ближайшего стола, которую старик через мгновение смахнул тряпкой. Сыщик успел прочитать фамилии вчерашних соперников: «г-нъ Остроцкiй» и «г-нъ Костоглот». Вот так сюрприз! Оказывается, Костоглот и министерский чиновник задержались вчера допоздна за совместной игрой. А сегодня один из них мертв.

В кабинет вошел письмоводитель Спасский, которого пристав отправлял изучать списки посетителей, бывших на приеме у Остроцкого за последнюю неделю. Выяснилось невероятное: сегодня утром начальника контрольной комиссии посетил купец первой гильдии Кульков.

– Это невозможно! – взволнованно выкрикнул Ардов.

– Что ж тут мудреного, – степенно отозвался Троекрутов, – дело обычное.

– Кульков лежит у нас в прозекторской в виде трупа! – поддержал коллегу Жарков.

– Но ведь он был убит накануне! – удивился пристав.

– Да и никакой он не купец, – уточнил Илья Алексеевич и полез в жилетный карман за часами.

– Стало быть, под именем Кулькова сюда приходил кто-то другой? – догадался Евсей Макарович.

– И этот кто-то был убийцей, – довершил ход мысли Жарков.

Ардов раскрыл часы и поднес к уху – из механизма потекли струйки кукольного менуэта, рассыпавшиеся хрустальными капельками. Мелодия чуть успокоила Илью Алексеевича, и мысли его перестали скакать вприпрыжку, наседая друг на друга. «Никакой нужды называться Кульковым у преступника не было. Это просто циничная, дерзкая выходка. Но для чего? Кому и какой намек она содержит?»

Жарков, забравшись на стул, наставил увеличительное стекло на посиневшую физиономию.

– На лице трупа имеются ссадины и кровоподтеки серповидной формы в районе носа и рта. Полагаю, это последствия попытки закрыть рот во время удушения. По характеру расположения можно предположить, что убийца был левшой, хотя и необязательно. Илья Алексеевич, – обратился он к Ардову, – подайте, пожалуйста, свет.

Убрав часы, чин сыскного отделения протянул Жаркову подсвечник.

– На шее отчетливо различаются две странгуляционные борозды, – продолжил криминалист. – Одна прижизненная горизонтальная строго посередине шеи, другая – косая вверх, слабовыраженная, явно посмертная.

Подавая подсвечник, Илья Алексеевич почувствовал, что зацепил ногой какую-то небольшую вещичку, которая отлетела под стол. Нагнувшись, он принялся шарить в пыли между массивными ножками.

Жарков спрыгнул со стула.

– Сначала набросили удавку сзади, а потом уже подвесили в петле, – объявил он вывод по итогам осмотра.

Ардов поднялся. В руках у него была изящная серебряная табакерочка в виде пузатого человечка. Он обернулся к Жаркову:

– А табак?

Вопрос вызвал замешательство.

– Покойный употреблял нюхательный табак? – поправился Илья Алексеевич.

– Вряд ли. По крайней мере табачных пятен на пальцах нет.

Тем временем в клубе «Пять шаровъ» Костоглот горячо убеждал в чем-то Найденову, прижав к бархатной портьере.

– Касьян Демьяныч, не пойму, к чему все это? Какая опасность?

– Прошу вас, Варвара Андреевна, просто доверьтесь мне и делайте, как я прошу!

Девушка была явно обескуражена тем напором, с которым почтенный джентльмен уговаривал ее покинуть город, но продолжала капризничать, требуя более подробных объяснений.

– Человек, с которым вы вчера здесь встречались, был убит! Ко мне приходил сыщик, толковал про каких-то бандитов. Куль… Хряк… Не желаете все-таки объясниться?

При упоминании кличек Костоглот поменялся в лице и так крепко сжал руку Варвары Андреевны, что та вскрикнула. На голос за ближайшим столом обернулся Соломухин, задержав подготовленный по шару удар.

– Что с вами, Варвара Андреевна?

Словно придя в себя, Костоглот недоуменно уставился на артиста. Найденова высвободила руку и быстрым взглядом оценила расстановку шаров.

– Соломухин, вы задумали «верхний винт»? Смотрите, как бы не вылетели за борт.

Осклабившись, артист вернулся к партии. Найденова обернулась к Костоглоту и продолжила шепотом:

– Извольте держать себя в руках! Вы прекрасно осведомлены о моем безграничном к вам доверии, но я отказываюсь что-либо предпринимать, пока вы не объясните, что происходит!

Почувствовав, что начинает слишком сильно привлекать внимание посетителей, Костоглот сквозь зубы попрощался с Найденовой, предупредив, что разговор не окончен.