Текст книги "Ритуальные принадлежности"

Игорь Литвиненко
Ритуальные принадлежности. Повесть, рассказы, киносценарий, фрагменты сюжета

© Литвиненко И.Г., 2019

© Оформление ИПО «У Никитских ворот», 2019

* * *

Ритуальные принадлежности
Повесть

1.

Старуха почти не плакала. Только в день похорон, уже на кладбище, когда прибили гвоздями крышку гроба и стали медленно опускать его на веревках в могилу, по лицу старой женщины скатились две светлые капли.

Свои последние слезы старуха берегла, в жизни ей пришлось их немало истратить. На равнодушного, мрачного и вечно пьяного мужа, и на злую свекровь, и на сыновей. Четверо их один за другим ушли в ту войну, а вернулся один только младший. И чужое, соседское лихо, которого много было в те годы, она не скупилась оплакивать, свою скорбную долю в большом, общем горе всегда соблюдала честно.

Вот и кончались они теперь, старухины слезы. Скудный их остаток расточился в те вечера, когда старуха усаживалась на резную табуретку возле постели парализованной подруги Варвары Дудиной. Табуретка эта была специально заказана соседу, безногому инвалиду плотнику, и тот, заранее зная о деликатном назначении предмета, сделал вещь аккуратную, даже изящную, с круглым углубленным сиденьем, с витою резьбой на растопыренных ножках. Уж старуха не знала как благодарить понимающего человека, как ответить добром на добро. Разве опять слезой? Она и правда всплакнула тогда в знак доброй признательности, осторожно пронесла табуретку через двор, вошла в хату.

– Дывысь, Варю, яку гарну Пэтро зробыв тоби табурэточку. Ото ж ты будэшь на еи дывытысь, покы я прыйду и сяду отут-о. – Старуха беззвучно поставила табуретку на пол, в луч света, к изголовью своей молчаливой подруги. – Вона будэ отут, пидля тэбэ… Я пиду с хаты, а ты дывысь на еи та думай, шо я скоро прыйду. И лэжи соби, лэжи, нэ журыся…

Кроме Варвары да самой старухи во всей деревне не осталось уже почти никого из прежних переселенцев хохлов, разъехались или поумирали. Среди русских односельчан за долгие годы она понемногу запамятовала округлую полтавскуя речь, а теперь старательно вспоминала ее – для Варвары, чтобы родственным словом утешить ее перед смертью.

Варвара Дудина, бездетная вдова-неудачница, никем родственно старухе не доводилась. Горькое бабье одиночество ненадолго сблизило их под конец жизни. Последний старухин сын – инженер Федор Зозуля – жил теперь со своей семьей в далеком сибирском городе, письмами привечал неохотно, а уж наведывался когда в последний раз, она и забыла. Видно, не каждой матери бывает удача греть свою старость в тепле и заботе самых дорогих людей… А Варвару Дудину судьба с молодых лет повадилась обижать – не одно, так другое. Она привыкла, и даже не обиделась на судьбу, получив от нее последний злой гостинец: случайная молния спалила дотла старую хатку со всем небогатым добром. В тот же день Варвара перегнала к соседке спасенное хозяйство: двенадцать куриц, тощего поросенка, кошку и козу.

За что губила судьба эту тихую бабу? За что ей короткое бездетное замужество, вдовья кручина, этот глупый пожар, этот злой паралич, этот гроб? Старуха горько качала головой – обижалась на ошибку небесного распорядителя, в которого, хоть и без иконы в красном углу, верила. Она сидела на резной табуретке – одна, в пустом теперь доме. И не знала, что делать…

Была уже осень. Под окном в палисаднике густо цвели георгины, астры и флоксы. Невысокое холодное солнце светило без пользы на сухую ботву картофельного огорода, уже перекопанного перед зимой. Два грушевых дерева и смородиновые кусты приготовились к снегу, разделись и замерли. Дремучий тополь тихо поеживался по утрам в тонких струях осеннего холода, сыпал желтые листья на тесовую почернелую крышу старухиной хаты.

Первое время соседи навещали старуху, чтобы не оставлять ее в печальном одиночестве долгими вечерами, но потом понемногу перестали ходить: было видно, что старуха сама управляется и ей не особо нужны посторонние сочувствующие люди. Слава богу, теперь уже дни становились короче, и чтобы лампу не зажигать, можно пораньше лечь, поскорее заснуть и не помнить ни о чем… А назавтра со светом в окне начать какое-нибудь неотложное дело – в скотском сарае, на огороде или в палисаднике, где пора подвязывать стебли высоких цветов и поливать землю: осень вышла прохладная, но сухая, без единого дождичка до самого почти ноября… Потом стало вовсе уж холодно, за ночь изба выстывала, и старуха задерживалась в постели до яркого дневного света, ей не хотелось ходить по холодному полу и разжигать печь.

Пришло письмо от сына, старуха порадовалась. Федор Зозуля писал: все у них хорошо, получили новую квартиру, три комнаты, дети учатся в школе, никто не болеет в семье.

Грамоте старуха никогда не училась. Прочитать редкое письмо или поздравительную телеграмму ходила «до сусида». А в почтовом квитке, если случалась посылка, вместо подписи получателя чертила осторожный, дрожащий крест. Получая материнские письма, Федор Зозуля не удивлялся разнообразию почерков, он знал, что мать свои послания всегда диктует какому-нибудь отзывчивому человеку.

В этот раз ей помог Филька, второклассник, один из четверых пацанов Андрея и Полины Бережко, живущих в новостроенном доме через улицу. Филька был отличником в школе-интернате. Он старательно передвигал по бумаге ученическое перо, и между пухленьких его губ, измазанных вареньем, то и дело высовывался кончик языка. Филька писал и сопел, а старуха сидела напротив, говорила медленно, по словечку, и наблюдала, как появляются на клетчатом листке круглые большие буквы. Она диктовала по-украински: хотела разжалобить сына родным языком, чтобы он пожалел свою мать и сделал бы то, о чем она его просила.

– Забэрыть… мэнэ… – говорила старуха. – Написал?

– Заберите меня… Написал.

– Отсюдова… нет, не так! Напиши – видселя. Забэрыть мэнэ видселя до сэбэ… пиши, пиши, чего ты? Бо одна я вже нэ можу… Пиши, пиши! Бо одна я вже…

То ли тревожная краткость письма, то ли старательность школьника Фильки (круглые, ровные буквы открывали широкие рты и беззвучно кричали), а может, проснувшееся в полную меру чувство сыновьего жаления и стыда, – трудно сказать, какая именно причина толкнула Федора Васильевича Зозулю в тот же день пойти на почтамт и дать телеграмму: «Мама собирайтесь днями приеду Федя».

* * *

Письмо от матери почта принесла в понедельник, и на заводе, где работал инженер Зозуля, пришлось ему выпрашивать у начальства три дня за свой счет. Начальство просило повременить хотя бы до пятницы, чтобы на поездку израсходовались нерабочие дни, но инженер настаивал на срочном отъезде, и его отпустили. Он поговорил дома с женой, положил в командировочный портфель чистую рубашку, две пары носков, электробритву, прихватил большой пустой чемодан для материных вещей и вечерним же хабаровским рейсом вылетел.

Из Хабаровска семь часов ехал на юг в поезде, который прибыл на знакомую станцию под утро, когда солнце еще не взошло. Через два часа, первым автобусом, Федор Васильевич приехал в родное село, и в рассветных сумерках пошел по извилистой улице, узнавая запахи детства. Уверенно, не плутая, нашел знакомый переулок, в конце которого рос большой тополь, посаженный здесь сорок два года назад, в честь его, Федора Зозули, рождения. Инженер поздоровался с деревом, прошел сквозь кривую калитку во двор и увидел мать через открытую дверь летней кухни – наклонившись, она шуровала в печи кочергой.

Встреча получилась неловкая, скомканная. Федор Васильевич как-то слишком уж быстро подошел, держа в руках чемодан и портфель. Не успел, или забыл, или побоялся глянуть в глаза, полные влажного блеска, по-щенячьи ткнулся в серую щеку, зажмурился, прошептал: «Здравствуйте, мама», – отвернулся и медленно, чтобы дольше не распрямляться, опустил на землю сначала чемодан, потом портфель… Старуха тоже смутилась, сказала дрожащим голосом:

– Я тебя не ждала так скоро-то. Я думала, ты будешь долго на поезде ехать.

Федор Васильевич улыбнулся:

– Поезд медленно едет. А я в самолете к вам прилетел. Собирайтесь, мама.

Дунул ветерок, тополь покачал головой, уронил к ногам старухи золотой прощальный листок. Федор Васильевич, когда поднял свою ношу и направился вслед за матерью в хату, нечаянно наступил на листок лакированным городским полуботинком.

* * *

В поезде и в самолете, а потом в автобусе городского маршрута старуха настороженно заглядывала сыну в лицо, как доверчивая собака, которую строгий хозяин впервые привел в лес. Вокруг было много людей, стояли большие дома, мчались автомобили, а старуха всю жизнь прожила в малолюдном селе, ей было тревожно и боязно. Федор Васильевич понимал настроение матери и хотел как-нибудь приуменьшить в ней растерянность и тревогу, но не знал, как это сделать, отводил глаза и показывал матери проплывающие в окне автобуса памятники и магазины.

2.

– Аленка! Денис! Идите скорее сюда! Посмотрите, кто к нам приехал! – воскликнула Нина Петровна, жена инженера Зозули, встречая в прихожей свекровь. Она аккуратно поцеловала старуху и улыбаясь посмотрела на нее. – Ну, здравствуйте, Таисья Макаровна. Ничего, если я буду вас так называть? Ведь мы с вами ни разу не виделись… Раздевайтесь, снимайте пальто. Федя, ну помоги же!

От этих слов старухе сделалось легче: она в дороге тревожилась и хотела придумать какие-нибудь хорошие слова для первой встречи с невесткой, но так и не придумала ничего, а теперь видела, что это не нужно было, можно просто так поздороваться и обняться с родным человеком.

Из комнаты в прихожую выбежал мальчик – Дениска. Старуха его помнила младенцем на фотокарточке, а теперь это был уже первоклассник. Она растерялась, посмотрела на сына и на его жену виновато:

– Ой, как же так я забыла… Надо было гостинчиков привезти, хоть конфеточку или игрушку.

– Да ладно, не обязательно, – успокоил ее Федор Васильевич, а Нина Петровна засмеялась и сообщила:

– Вы сами, Таисья Макаровна, для них лучший гостинец. – И крикнула в комнату через дверь. – Аленка! Ну иди же сюда, поздоровайся с бабушкой, я кому сказала!

– Проходите, мама, что же вы? – сказал, волнуясь, Федор Васильевич и взял ее осторожно под локоть.

В большой комнате старуха увидела торжественные цветы в сверкающей вазе. Все блестело вокруг: застекленные книжные полки, сервант с хрусталем, высокое зеркало с тумбочкой в дальнем углу, большой телевизор на тоненьких ножках, паркетный пол, застеленный ярким ковром, и люстра, сделанная словно из множества светящихся льдинок. Таисья Макаровна опять немного встревожилась среди этих богатых вещей, сделала несколько робких шагов и остановилась, оправляя на голове платок. Девочка в школьной форме, с белыми бантиками в тонких косичках, подошла и отрывисто чмокнула бабушку в щеку. Таисья Макаровна улыбнулась и погладила ее по голове.

– Ой, Аленушка, какая ты большая уже…

– Садитесь на диван, вы же устали с дороги, – предложила Нина Петровна. – А я вам сейчас ванну приготовлю, хотите?

– Конечно, конечно, обязательно, – ответил за мать Федор Васильевич, а сама она ничего не сказала: пусть заботятся как хотят, ей все ладно.

– Ну вот, – Зозуля сел на диван рядом с матерью. – Мы хорошо живем, не жалуемся, все у нас есть. Нина в продовольственном магазине работает, так что… Да ведь я уж рассказывал. Она хорошая, добрая, вы сами увидите.

– Да, да, – рассеянно проговорила старуха. – Только я не знаю, как ей говорить… дочкой-то назову – ничего? Не обидится?

– Нет, не обидится, – засмеялся Федор Васильевич, – что уж вы так-то… Зовите ее как получится.

– Ну и ладно тогда, – сказала старуха и оправила опять платок на голове.

– А я сегодня пятерку получил по арифметике! – похвастал Дениска.

– Молодец какой, – сказала Таисья Макаровна. – Ты хорошо учись, чтобы учительница не ругалась.

– Он сегодня уроки не сделал, – выдала брата Аленка. – Я ему говорила, а он не слушает, все с паровозом играет. А завтра двойку притащит.

– Сама ты двойку притащишь! – крикнул Дениска сестре.

– Ну-ка! – приказал детям Федор Васильевич. – Бабушка приехала, а вы ругаетесь! Бабушке не понравится, и она уедет обратно к себе домой.

Дениска насупился и посмотрел на отца. Он подбежал к старухе.

– Бабушка, ты не уедешь?

– Нет, мой хороший, – она притянула к себе внука, легонечко обняла его. – Зачем же мне ехать от вас? Теперь мне уж некуда ехать, я с вами буду.

– Никогда-никогда не уедешь?

– Никогда, – сказала Таисья Макаровна, закрыла глаза и сильнее прижала к себе Дениску морщинистыми руками.

Из ванной комнаты возвратилась Нина Петровна.

– Ну что? – сказала она. – Вы готовы? Пойдемте, я вам все покажу.

Они прошли в ванную, и невестка научила старуху, как смешивать горячую воду с холодной, указала чистое мохнатое полотенце, розовое мыло, жидкую хвойную пасту в мягком флаконе для мытья головы.

– Пользуйтесь всем, не стесняйтесь, – сказала Нина Петровна. – А вот это, – она показала, – будут ваши домашние тапки. Правда, красивые? Я специально купила для вас, они тепленькие… Закрывайтесь теперь на задвижку, а я пойду пока на стол соберу.

Стыдясь своего отражения в зеркале, старуха сняла торопливо одежду. И долго стояла босыми ногами в холодной пустой ванне, все никак не могла настроить душ. Потом у нее получилось, вода потекла хорошо, и старуха замерла под теплым дождем, согревая себя и заботясь, чтобы вода не брызгала на пол. Потом спохватилась: ведь ее ждут – и заспешила, роняя скользкое мыло. Она вспомнила свою старую баньку, стоящую теперь одиноко на дальнем краю огорода, и пожалела, что больше никогда не откроет ее скрипучую дверь.

* * *

– С легким паром вас, Таисья Макаровна! – встретила невестка старуху, когда она вышла из ванной, закутав по привычке голову полотенцем. – Идите сюда, вот мы для вас комнату специально приготовили. Тут раньше Аленка хозяйничала, но мы ее попросили как следует, и она уступила вам свое место, а сама ревела вчера целый вечер… Но вы не обращайте внимания.

– Да может, не надо было? Теперь Аленка обидится на меня. А я где-нибудь тут, в уголку бы…

– Ну что вы! – Нина Петровна махнула рукой. – Ничего с ней не сделается!

– Да, – со слезами в голосе сказала Аленка. – А теперь как я буду уроки учить?

– Ну, хватит! – отчитал ее Федор Васильевич. – Мы ведь уже договорились, кажется? И точка. Смотри-ка ты на нее, какая настойчивая.

Аленка вздохнула, посмотрела на бабушку исподлобья и отвернулась к окну, чтобы не показывать свою обиду: теперь уже все равно, как сказали отец с матерью, так и будет. Старуха тоже вздохнула и пожала плечами – я, мол, тут не закон.

– Таисья Макаровна, идите сюда, – повторила невестка уже без улыбки и строго, рассердившись на дочь.

Старуха подошла к двери в свою комнату.

– Видите? – показала Нина Петровна. – Тут можно на крючок закрываться, и никто вам не будет мешать. Переодевайтесь и выходите скорей, мы вас ждем. – Она легонько подтолкнула старуху и неслышно закрыла дверь за ее спиной.

Таисья Макаровна обернулась в растерянности, подняла нерешительно руку, чтобы закрыться на крючок, как велела невестка… С поднятой рукой попятилась и остановилась. За дверью была тишина, словно там тоже все замерли и ждали неизвестно чего.

Она огляделась.

* * *

У стены стояла кровать, застеленная одеялом, которое старуха привезла с собой в чемодане. Тут же был и сам чемодан – раскрытый, чтобы Таисья Макаровна взяла из него свои вещи и переоделась. Она вздрогнула: в дверь постучали, и громкий голос Нины Петровны подсказал:

– Я забыла! Там в шкафу ваши две нижние полки, можете их занимать!

Старуха села на кровать, сняла с головы полотенце. Долго разглядывала свои ноги, обутые в мягкие тапочки, расшитые замысловатым узором, невесткин подарок.

Комната была небольшая. Кроме шкафа и кровати, здесь помещался маленький стол возле окна, зашторенного опрятными занавесками, тумбочка и табуретка, да еще цветной коврик-половик лежал рядом с кроватью, а со стены глядели две картинки: девочка, прыгающая через скакалку, и заяц на пеньке. Подоконник был весь уставлен цветочными горшками, над которыми поднимались темно-зеленые шары незнакомых растений. Старуха подошла, тронула пальцами один из этих шаров – и отдернула руку: укололась.

Она достала из чемодана гребень и свежий головной платок. Сменила дорожное платье на серую кофту и юбку с передником. Набросила теплую шаль, подошла к двери, за которой слышна была музыка: там включили уже телевизор. Таисья Макаровна постояла, не решаясь – надо ли ей постучаться, прежде чем выйти отсюда…

– А теперь за стол, будем ужинать! – встретила старуху невестка.

Аленка помогала матери носить из кухни тарелки с едой. Федор Васильевич сидел в кресле и держал на коленях Дениску: телевизор показывал мультик, и Дениска даже не посмотрел на бабушку, когда она появилась.

Старуха засуетилась, хотела принять у невестки из рук блюдо с нарезанным хлебом, чтобы как-нибудь тоже участвовать в женской работе. Нина Петровна не позволила:

– Мы сами управимся, не беспокойтесь. Садитесь за стол, отдыхайте пока… только нет, не сюда! Здесь у нас будет Аленка сидеть, а вы, пожалуйста, вот где садитесь.

– Да какая тебе разница? – сказал жене Федор Васильевич, повернув голову от телевизора. – Пусть мама садится где хочет.

– Вот еще! – ответила Нина Петровна. – Она ведь сегодня у нас почетная гостья, ей место во главе стола. Надо же все по-человечески делать. Уж ты молчал бы, если не понимаешь.

Федор Васильевич повернул опять лицо к телевизору и ничего не сказал. А старуха пересела, куда ей велела невестка, и рассеянно стала следить, как появляются перед ней на столе тарелки с едой. Когда почти не осталось свободного места, Нина Петровна поставила в середину стола бутылку с расписной этикеткой.

– Вот, – сказала она, – это за встречу… Федя, давайте садитесь, хватит вам уже со своим телевизором, горячее стынет.

Нина Петровна и Федор Васильевич поместились напротив друг друга, а детей усадили поближе к бабушке, как было задумано для торжественного застолья.

– Ну, – Федор Васильевич взял свой фужер. – Давайте это дело отметим. Теперь наша семья будет в полном составе.

– И слава богу, – улыбнулась Нина Петровна.

– Спасибо, – сказала зачем-то старуха и подняла свою рюмочку в дрожащей руке.

3.

Ночью старуха долго лежала в постели и не спала. Уже смолкли все звуки в квартире, только за стеной у соседей слышалась тихая музыка да где-то внизу, за окном, изредка проезжал одинокий троллейбус или автомобиль. Таисья Макаровна следила за тем, как перемещаются на потолке дрожащие пятна уличного света.

Когда ложилась, она оставила открытой дверь своей комнаты, но потом Федор Васильевич осторожно притворил ее. Он хотел, чтобы мать отдыхала спокойно и не проснулась рано утром от разговоров и шагов по квартире: дети будут собираться в школу, взрослые на работу. И старуха не услышала голосов и шагов. Она проснулась, когда никого уже не было дома.

Она пробудилась не сразу, а как привыкла за последнее время: еще в полусне подумала обо всем, что надо исполнить с утра по хозяйству – затопить печь, проведать в сарае куриц и поросенка, потом сготовить что-нибудь для себя. Вот теперь можно вставать и приниматься за дело… Старуха открыла глаза, увидела зайца на пеньке и девочку со скакалкой.

Она села в кровати, ногами нашла свои новые тапки, прислушалась. Утренний город глухо шумел за окном, сквозь шторы из тонкого тюля проходил и лежал на полу холодный рассеянный свет. Рядом с кроватью со вчерашнего вечера был раскрыт чемодан, старуха долго смотрела на него остановившимися глазами.

Все же нашлось одно привычное утреннее дело. Старуха совершала его долго и неторопливо – поливала цветы. Невестка вчера объяснила ей в ответ на вопрос, что эти растения называются кактусы, они очень удобные, можно целый месяц не поливать, а они все такие же будут. Старухе не поверилось, но вчера она ничего не сказала невестке, а теперь хорошенько полила эти кактусы и ногтем порыхлила землю в горшках.

Ей оставили завтрак на столе под салфеткой: вчерашний салат, кусок пирога с земляничным вареньем, стакан простокваши и яблоко. Это было тоже занятие, старуха жевала намеренно медленно, а когда опустела посуда, она пожалела себя: все-таки ей показалось, что можно было истратить на завтрак еще хотя бы десяток ненужных минут.

Чтобы привыкнуть и совсем успокоиться, она обошла не спеша всю квартиру, потрогала руками незнакомые вещи. Посидела в креслах с высокими спинками. Взяла с полки тяжелую книгу, долго листала, разглядывая цветные картинки. Отодвинула штору и с высокого этажа смотрела, как внизу спешат по улице маленькие озабоченные люди, у всех было какое-нибудь важное дело.

Оставалась еще одна небольшая работа, вымыть посуду. Старуха осторожно перенесла в кухню две тарелки, ложку с вилкой и стакан. Закончив с посудой, побыла еще в кухне, здесь ей было как-то уютней, спокойней. Потом прошла к себе в комнату. Взяла в чемодане чистый носовой платок и стала вытирать всюду пыль. Она видела, что это не нужно – Нина Петровна сама сделала эту работу, чтобы к приезду свекрови в доме была чистота. Таисье Макаровне все-таки сделалось легче: она немного устала и теперь могла посидеть на диване, отдохнуть и придумать новую заботу рукам.

Постирать несколько мелких вещей из белья и одежды. С этим она управилась быстро, а сушить отнесла к себе в комнату и развесила на спинках кровати. Вспомнила о двух пустых полках в шкафу, переложила на них свои вещи из чемодана. Тут ей повезло: обнаружилась висящая на последней ниточке пуговица. Таисья Макаровна заново пришила ее, потом проверила все пуговицы на одежде – не найдется ли еще такая работа.

– Ой, – сказала сама себе и замерла от удачной догадки. – Они же придут на обед, а кушать нечего!

Покачала головой, упрекнула себя. Прошла в кухню и засуетилась. Нашла банку с мукой, соль и сахар, бутылку масла. Достала из шкафчика большую кастрюлю, налила в нее из крана воды. Репчатый лук и капуста, мясо с мозговой костью, приправы и крупы – было все что требовалось, и старуха мысленно похвалила хозяйственную невестку. Она зажгла газ – это получилось не сразу, истратила несколько спичек. Поставила вариться бульон и завела жидкое тесто, чтобы нажарить блинов… И больше ничего не успела.

* * *

– Чем это вы занимаетесь? – прозвучал за спиной голос Нины Петровны.

Старуха вздрогнула, оглянулась к невестке и поздоровалась с ней.

– Доброе утро, доброе утро… А зачем это? Вы разве еще не покушали?

– Нет, я покушала. А вот постряпаю вам на обед. Скоро же Федя, наверно, придет обедать. И ребятишки.

– Да нет, ну что вы! Зачем это! – Нина Петровна окинула быстрым взглядом продукты, которые старуха приготовила на столе. Подошла к плите, убрала кастрюлю, вместо нее поставила на огонь сковородку и начала складывать продукты обратно в холодильник и подвесной шкаф, приговаривая: – Я-то думаю, Таисья Макаровна у нас отдыхает себе, а она, смотрите-ка, трудится, стряпню завела.

Старуха опустилась на стул и в растерянности поглядывала на невестку.

– Федя всегда на заводе обедает, – продолжала Нина Петровна, – у них там столовая, обеды недорогие и готовят неплохо… Ему домой на обед приехать никак не получится, перерыв с часу до двух, не успеет. А Дениса с Аленкой мы в продленную группу устроили, их там кормят, они тоже нескоро домой придут.

На плите в сковородке уже шкворчала яичница. Нина Петровна вынимала из сумки бутылки с молоком и кефиром, какие-то баночки, свертки. Она говорила и действовала быстро, не успевая взглянуть на старуху, сидящую на стуле в углу.

– Мы дома редко вместе обедаем. Только ужинаем, и то не всегда. Федя, бывает, задерживается, поздно с работы приходит, особенно в конце месяца, когда они план гонят. Да и я забежала только чтобы вас проведать, как вы тут себя чувствуете. – Она посмотрела на свекровь. – Может, вам надо чего-нибудь? Ну там… не знаю… в магазине купить.

Старуха пожала плечами.

– Ну тогда ладно, – сказала невестка и поставила на стол тарелку с готовой яичницей. – Вот, кушайте. Я побежала. Спешу!

– А ты ж пообедай со мной, – предложила Таисья Макаровна.

– Опаздываю! – крикнула Нина Петровна из прихожей, надевая пальто. – У нас в магазине конец перерыва, опоздать никак нельзя, покупатели сейчас знаете какие сердитые! – Она оделась и заглянула в кухню. – Я вам телевизор включила, сейчас будут вчерашний фильм повторять. Ну, отдыхайте!

Хлопнула дверь.

* * *

На плите тонко пел закипающий чайник. Из комнаты слышались звуки включенного телевизора. Таисья Макаровна поковыряла вилкой яичницу и без охоты съела все до конца, чтобы еда не оставалась в посуде. В шкафчике над раковиной среди чашек и блюдец нашелся граненый стакан. Старуха налила в него чаю и выпила без сахара, как привыкла. Убрала в холодильник кастрюлю с недоваренным бульоном. Подержала в руках миску с тестом для блинов, поставила ее в угол стола и укрыла полотенцем: может, еще пригодится.

На экране телевизора мужчины и женщины разговаривали и смеялись, потом кто-то бежал ночью по улице, в него стреляли и ранили в ногу, но человек забежал в какой-то подъезд, спрятался под лестницей в темноте, и его не нашли… Таисья Макаровна прошла к себе в комнату, закрыла дверь. Села на кровать и сгорбилась, подперев голову обеими руками.

Потом прилегла.

4.

Прошло два одинаковых дня, наступил выходной.

Завтракать сели опять за общим столом в большой комнате, и Федор Васильевич торжественно объявил:

– Сегодня всей семьей идем гулять в парк! А потом в кино, на двенадцать сорок, я уже и билеты купил. Вот, – он показал билеты. – Кинотеатр «Октябрь», широкоформатный.

– Замечательно, – усмехнулась Нина Петровна. – Что же ты мне об этом вчера не сказал?

– Потому что сюрприз, – объяснил Федор Васильевич.

– Да не хочу я в парк! – отказалась Аленка. – И в кино не успею, у меня сегодня кружок домоводства, а я уже одно занятие из-за вас пропустила, когда бабушку надо было встречать.

– И еще один раз пропустишь, никуда твое домоводство не денется, – сказал строгий отец.

Аленка насупилась, а Нина Петровна упрекнула супруга:

– Федя, ну так же тоже нельзя. Ты бы хоть предупредил. Маргарита на Дениса новый костюмчик шьет, сегодня надо первую примерку делать. Я обещала, что мы приедем к двенадцати.

– Не хочу на примерку! – крикнул Дениска. – Я с бабушкой в парк пойду!

– Вот молодец, – улыбнулся сыну Федор Васильевич. – Отменяются все примерки и все кружки! – Он посмотрел на жену и добавил негромко, специально для нее. – А Маргарите надо позвонить и сказать…

– Зачем это я буду звонить? Мы еще на прошлой неделе обо всем с ней договорились.

– Позвонить и сказать, – уже громче настаивал Федор Васильевич, – что примерка сегодня не состоится. Объяснить по-человечески. Что она, не поймет, что ли?

– Ну, не знаю, – Нина Петровна резко встала из-за стола и ушла зачем-то на кухню.

Аленка тихо заплакала, и старуха пожалела ее. Но ей было жалко и сына. Федор Васильевич с застывшим лицом размешивал сахар в расписной чайной чашке. Сахар уже растворился, а он все звенел и звенел ложечкой о стекло. Дениска распахнутыми глазами смотрел то на отца, то на бабушку, то на сестру.

– Давайте-ка сделаем вот что, – сказала Нина Петровна, возвратившись из кухни. – Если не хочется… или невозможно… перенести это… мероприятие на следующую субботу или воскресенье…

– Да что это, в самом-то деле! – Федор Васильевич швырнул на стол чайную ложку. – Бабушка приехала к нам и сидит дома одна целыми днями… Надо же понимать хоть немного!

– Все понятно, чего ты кричишь? – тихим голосом проговорила Нина Петровна. – Я как раз хочу предложить нормальный выход из положения.

– Давай, давай, предлагай, – проворчал Федор Васильевич и двумя глотками выпил остывший чай.

– Как ты придумал, так мы и сделаем. Погуляем в парке, посмотрим кино.

– Ура! – обрадовался Дениска.

Мать строго глянула на него. Помолчала.

– Только один билет придется все же продать, – сказала она твердо. – Потому что Алена обязательно должна идти на кружок, она уже не первый раз пропускает занятия. Это все-таки домоводство, а не какое-нибудь там… развлечение. Ей в жизни пригодится, она девочка, надо же реально на вещи смотреть… А Маргарите я позвоню и скажу, что мы с Денисом придем, но задержимся. Вот и всё, – она улыбнулась Таисье Макаровне, и той стало немного легче от этого.

* * *

Оказалось, что в парке уже закрылся летний сезон. Карусели, качели, автодром, комната смеха – всё было под замком. Только колесо обозрения тихо крутилось и поскрипывало. У калитки аттракциона скучал под грибком старик билетер в мятой шляпе. Желающих прокатиться на колесе находилось немного, должно быть поэтому старик был сердитый.

На самом верху у Таисьи Макаровны закружилась голова. Она крепко держала под руку сына и почти не понимала, что он ей говорит, кивала и улыбалась, рассеянно глядя вниз, где лежало море домов, струились улицы, широко изгибалась темная лента реки.

– Бабушка, бабушка! – кричал Дениска. – Вон, смотрите, наш дом!

– А вон за рекой трубы дымят, – Федор Васильевич вытянул руку. – Видите, мама? Это мой завод…

Они побродили немного по парку, спустились к реке. Здесь было прохладно, дул ветер. На пустующем пляже сидел у воды одинокий рыбак. Дениска убежал вперед, потом вернулся бегом и сообщил с восторгом:

– У него рыба поймалась! Вот такая огромная, целый сом! Таисья Макаровна улыбалась, глядя на внука.

Встретилась телефонная будка, Нина Петровна вошла в нее, чтобы позвонить портнихе.

– Вот доживем до лета, – рассказывал матери Федор Васильевич. – Летом у нас тут хорошо… Сядем на катер, поедем куда-нибудь загорать. Денис нынче так хорошо плавать научился, прямо хоть куда!

– Ага, – загордился Дениска. – Я теперь никогда не утону!

– Что ты, бог с тобой, – сказала старуха, а Федор Васильевич рассмеялся, ухватил сына под мышки и поднял над головой.

Нина Петровна вышла из телефонной будки и развела руками.

– Не получается, – вздохнула она. – Придется вам и наши билеты продать.

– Никаких! – ответил сердито Федор Васильевич. – Что еще опять за новости?

– Да она так на меня наорала, что я прямо не знаю… Не надо мне, говорит, таких клиентов, которые вовремя на примерку не ходят. Ваш материал, говорит, я вам по почте пришлю, бандеролью. Ищите себе другую портниху. Представляешь?

– И черт с ней! – возмутился Федор Васильевич. – Подумаешь тоже, портниха! Найдем и другую!

– Федя, ну что ты говоришь. Попробуй такую найди… Я собиралась ей еще пальто зимнее заказать для Аленки. И тебе новый костюм пора шить, ты же знаешь… Нет уж, мы с Денисом пойдем. Вы извините, Таисья Макаровна, что так получилось.