Текст книги "Ритуальные принадлежности"

Она села к столу, открыла саквояж, извлекла пачку бланков. Приготовила авторучку, посмотрела на старуху с улыбкой.

– Ну что, Таисья Макаровна? Значит, будем сотрудничать? – И стала быстро заполнять бланк, приговаривая: – Ваши изделия очень красивые, оригинальные, они пойдут у нас по первой категории. Только я вам советую в будущем ограничиться одним наименованием. – Она огляделась по сторонам. – Ну, вот хотя бы эти хризантемы… Приспособитесь, набьете руку, и они у вас хорошо пойдут, как с конвейера. Инструменты, материалы – это все мы вам предоставим, я через пару дней занесу. Работу вашу будем оплачивать сдельно, сколько цветочков, столько пятачков, хризантемы по гривеннику… О, да у вас и гладиолусы есть? Ну, с вашим умением вы у нас будете хорошо зарабатывать!

– Да я не понимаю, – сказала старуха. – Вы что, будете их покупать у меня, цветки эти?

– Ну… да, – ответила женщина. – То есть не покупать, а принимать вашу продукцию. Раз в неделю… Да вы не сомневайтесь, у нас много надомниц оформлено, никто не жалуется. Каждый понедельник я всех обхожу, принимаю изделия и оплачиваю сразу на месте. Ведь это удобно же, правда? Не выходя из дома будете получать определенную сумму, еженедельно. У нас некоторые и по двадцать, и по двадцать пять рублей зарабатывают. Если хотите, могу прямо сейчас принять у вас то, что готово.

– Не знаю я, – старуха пожала плечами. – Да вы из какой организации?

Женщина посмотрела на нее с недоумением.

– Бытовой комбинат. Цех ритуальных принадлежностей. Вас разве не предупредили?

– Ничего не сказали… Я прямо не знаю, что и делать… Вы эти цветки-то куда потом? Это какие же принадлежности? Для покойников, что ли?

– Нет, не только, – гостья уже подозрительно разглядывала Таисью Макаровну и говорила неуверенно, без прежней заинтересованности. – У нас продукция разнообразная. И венок надмогильный идет, и свадебные украшения, еще театральные заказы бывают, бутафория и антураж… Конечно, в основном-то мы оформляем ритуал погребения, этой работы больше всего. Вот как раз хризантемы ваши тут были бы очень… Да что вас смущает? Вы не согласны? Отказываетесь?

Таисья Макаровна отвернулась, посмотрела на свои одуванчики и ромашки. Она представила, как чужие руки будут составлять из этих цветов похоронный венок. Подбородок ее задрожал.

– Нет, – сказала она. – Вы извините меня, я… не буду.

– Ну вот, интересное дело! – обиделась гостья.

Она с раздражением затолкала в саквояж бумагу и авторучку, щелкнула замком. – Что же вы голову людям морочите? Только зря время потратила с вами! Звонят, приглашают, потом отказываются.

– Да я не звонила вам, что вы! – удивилась Таисья Макаровна.

– Ну, не знаю. – Женщина поднялась и ушла в прихожую обуваться. Там она что-то еще проворчала, задержалась у зеркала, и уже, не прощаясь, открыла наружную дверь.

– Постойте! – Таисья Макаровна торопливо приблизилась к ней. – А если все вот эти цветы я продам сейчас? Это сколько денег получится?

– Откуда я знаю! – резко ответила женщина. – Надо считать.

Старуха посмотрела на нее просительно и виновато.

– Ну, вы тогда… посчитайте, пожалуйста. И возьмите их все.

Женщина хмыкнула, захлопнула дверь.

– Так бы сразу и говорили! Давайте, несите. Только быстро, у меня еще семь адресов. – Она водрузила на тумбочку саквояж, распахнула его. – Сыпьте сюда!

– Сейчас, милая, – старуха засуетилась. – Я мигом, я не задержу…

Бумажные цветы, шурша и сминаясь, один за другим исчезали внутри саквояжа. Женщина молча следила за ними и считала количество. Последнюю астру Таисья Макаровна задержала в руке ненадолго, с тяжким вздохом опустила ее в саквояж. Теперь это уже не цветы, а ритуальные принадлежности, и старуха тоскливо подумала об их незавидной дальнейшей судьбе, словно это были живые и близкие ей существа.

Женщина отсчитала несколько бумажных купюр, добавила звонкой мелочи и протянула старухе небольшой серый листок.

– Вот здесь распишитесь.

– Ой… да может, не надо?

– Что значит не надо? – рассердилась работница. – Это квитанция! С меня же потом в бухгалтерии спросят, как вы думаете?

Старуха послушно взяла авторучку, начертила в квитанции крестик.

– Еще и неграмотная, – пробурчала женщина. Она глянула в зеркало, поправила на голове мохнатую шапку, открыла дверь и оглянулась к Таисье Макаровне.

– Зря вы от хорошего дела отказываетесь. Если что, звоните по тому же телефону. Подумайте хорошенько.

– Я подумаю, – покорно сказала старуха, чтобы еще больше ее не обидеть.

* * *

Она пересчитала свою небогатую выручку. Денег оказалось тринадцать рублей и девяносто копеек. Еще двадцать пять рублей у нее были отложены и хранились в шкафу под одеждой, завернутые в газетный обрывок.

Она собралась. Всего багажа получился один большой узел и обувная коробка, в которой прежде хранились цветная бумага, ножницы, нитки и тряпочные лоскутки, все это старуха оставила на столе, может быть ребятишкам еще пригодится. Она взяла себе в дорогу кусок колбасы, хлеб с маслом и луковицу. В последний раз обошла всю квартиру, оделась в прихожей и не забыла присесть на минутку, соблюдая обычай.

Присела – и вспомнила о Надежде. Еще не было и четырех, Надя Самойлова, должно быть, не вернулась домой после работы. Все же старуха поднялась на девятый этаж, позвонила в дверь и постояла, прислушиваясь… Дверь не открылась.

Таисья Макаровна мысленно простилась с Надеждой, тихим шепотом пожелала, чтобы все у них с Оленькой было хорошо и люди бы их не обижали. Она вернулась за своими вещами, оставила на тумбочке ключ, а под вешалкой тапочки, подаренные Ниной Петровной. Вышла из квартиры и решительно захлопнула дверь.

9.

В здании вокзала шумела гулкая суета. Возле билетных касс толпились нервные люди в окружении своих чемоданов, тут же кричал чей-то младенец. Таисья Макаровна спросила у крайнего, хорошо одетого молодого человека, здесь ли ей можно купить билет на хабаровский поезд. Молодой человек ей кивнул и сказал, неожиданно улыбнувшись:

– Будем попутчики. Держитесь за мной.

Старуха обрадовалась и вправду подержала его за рукав, но тут же смутилась и неловко отпрянула, склонилась над своим узлом, будто ей надо было его передвинуть немного… Под сводами зала пробубнил голос усталой женщины, неразборчивое диспетчерское объявление. Таисья Макаровна выпрямилась с напряженным лицом – встревожилась: не опоздать бы на поезд. А если сегодня он уже уехал и следующий будет нескоро, может быть только завтра? Да и хватит ли денег на билет… Молодой человек понимающе посмотрел на нее.

– Скорый на Ленинград объявили, вы не расслышали? А наш прибывает через сорок минут, если не опоздает. Так что время есть, не волнуйтесь, успеем. Я могу взять вам билет, если хотите. А вы пока посидите вон там – видите, женщина с мальчиком? Это мои… Вы в купейном, наверно, поедете? Давайте деньги. А то вас тут затолкают.

– Спасибо тебе, сынок, – сказала Таисья Макаровна. – Да что уж ты обо мне так заботишься? Я могу и сама. Мы ведь люди чужие.

– А вас кто-нибудь провожает?

– Нет, я одна, – призналась старуха.

– Да вы не бойтесь, я не обману вас.

Таисье Макаровне стало неловко – ей больше не хотелось никого обижать, а этот парень обиделся… Она торопливо достала газетный пакетик и передала ему в руки.

– Ага, – кивнул молодой человек. – Я вам нижнюю полку спрошу. Скажу, что для матери нужно. Вы как, – он улыбнулся, – не против?

Старуха вздохнула.

– Дай бог тебе здоровья, – заговорила она, – и всего тебе самого…

– Ничего, ничего, – остановил ее молодой человек.

– Благодарить меня пока еще не за что. Вы идите к ним, посидите, а я уже скоро, тут немного народу осталось… Женщину Катериной зовут. Не стесняйтесь, она добрая, разговорчивая.

Таисья Макаровна подхватила свой узел и пошла нерешительно. Женщина, видно, давно наблюдала за ней, кивнула издалека и подвинулась на вокзальном диванчике.

– Здравствуйте, – сказала Таисья Макаровна, села с ней рядом и назвала себя. – А вас Катерина звать, я уже знаю.

– Вот и хорошо, – ответила женщина. – Очень приятно.

– Слава богу, – сказала старуха. – Такие хорошие люди мне встретились, а то я одна что-нибудь не так поняла бы. Я по железной дороге-то ездила, да уж и не помню когда это было. А вы вместе поедете, всей семьей?

– Нет, – объяснила Катерина. – Мы нашего папу Сережу провожаем. Он к нам в гости приезжал, повидаться.

– Ну? – удивилась Таисья Макаровна. – Как же это так, повидаться?

– Да так, – женщина пожала плечами. – Мы тут живем, а он там. Вот и приехал. На Павлика вот поглядеть, на сынишку.

– Ну и правильно, – поддержала ее Таисья Макаровна. – Он хороший у вас, папа Сережа-то. Вон какой добрый, внимательный. Я прямо так рада, что мы с ним в одном вагоне поедем… Ты любишь папу своего? – обратилась она приветливо к мальчику. – Хороший у тебя папа, правда?

– Да, – ответил ей Павлик. – И мама хорошая.

– Вот и ладно, что так. Значит вы дружные, молодцы какие… Ничего, в жизни всяко бывает. Скоро, наверное, вместе будете жить, а как же? Зачем это – он там, а вы здесь?

– Да мы с ним в разводе, – сообщила Катерина спокойно. – Вот уж четвертый год.

– В разводе? – удивилась Таисья Макаровна. – Как же это? Да ведь я вам и не поверю.

– А что? – посмотрела ей в глаза Катерина. – Очень просто… Если желаете, мы можем паспорта предъявить, там все оформлено. Да хоть сами у него спросите, вот он идет.

– В один вагон не получилось, – сказал молодой человек виновато. – У вас денег на плацкартный только хватило… Ничего?

– Спасибо, – тихо промолвила старуха, глядя на него с печалью и сожалением.

– Да вы не огорчайтесь, – неправильно понял молодой человек причину ее настроения. – У вас место удобное, нижняя полка, и в купе, не в проходе. Вот, возьмите, четыре рубля, это вам сдача. – Он передал старухе билет и деньги, посмотрел на часы. – Уже скоро посадку объявят. Поедем… А что это вы все такие невеселые? Случилось что-нибудь, Катя?

– Да так, ничего особенного, – ответила ему Катерина. – У нас какой-то странный разговор получился.

– Какой разговор?

– Ну… я сказала, что мы с тобой давно развелись. Так уж, к слову пришлось. А она не верит, обиделась.

– Зачем обижаться? – посмотрел на старуху молодой человек. – Что же тут такого для вас обидного?

– Конечно, – сказала Таисья Макаровна. – Разве это так правильно? Ведь у вас же сын есть, и вы его любите.

– Ну и что же? – ответили ей бывшие супруги. – Мы любим нашего сына, и он любит нас. Ему хорошо. Павлик, тебе хорошо, правда?

– Да, хорошо, – с готовностью подтвердил Павлик и прижался к матери, а молодой человек положил руку на голову сына и улыбнулся.

– Как же это… – промолвила оскорбленная старушка. Она не хотела верить сейчас этим людям, которые улыбались и обманывали ее. – Как же можно… Ведь он у вас сирота!

– Ой, – засмеялась мать Павлика. – Вы не понимаете, вы не можете нас понимать.

– Сейчас другое время, – уточнил молодой человек слова своей бывшей жены. – Теперь сирот не бывает.

– Да разве можно так говорить? – упрекнула их Таисья Макаровна. – Конечно, он у вас обут и одет… Да вы сами-то как же? Ведь это у вас не семья получается. Вы несчастливые люди!

– Откуда вы знаете? – неожиданно грубо сказала ей Катерина. – Мы в разных городах живем, ну и что? Почему несчастливые? У меня уже есть новый близкий человек, а у Сергея пока еще нету, так он сказал…

– У меня тоже есть, – не смущаясь, Сергей смотрел на старуху. – У меня их даже несколько, я из них выбираю одну, и скоро выберу, если захочу.

Сердце Таисьи Макаровны, непривычное к подобным словам, оскорбилось.

– Ничего не понимаю… – сказала она.

– Вот и хорошо! – опять грубо ответила ей Катерина. – Вы и не должны этого понимать. У вас была другая жизнь, а у нас другая.

– Нет, – возразила, подумав, Таисья Макаровна. – Жизнь всегда одинаковая. Надо жить и любить друг друга, чтобы всем было хорошо. Зачем вы меня старуху обманываете?

– Господи, – произнесла Катерина утомленным и презрительным голосом. – Сережа, может быть мы пойдем на перрон? Уже скоро твой поезд.

Все трое быстро ушли от старухи, а маленький Павлик оглянулся к ней на прощание и помахал рукой в рукавичке.

Дурацкий стакан
Маловероятное происшествие

Все шло по порядку.

Делегаты расселись по рядам, члены президиума за длинным красным столом разложили перед собой свои бумаги, музыканты сыграли гимн, и вот уже Иванов постукал по столу отчетным докладом горкома комсомола, выравнивая стопку листов, не спеша встал, вышел на трибуну, отпил глоток воды из стакана, поставил стакан на бортик трибуны и поправил микрофон.

– Товарищи делегаты! – сказал он и вздрогнул. Стакан, украшенный золотой каемкой, бесшумно сдвинулся с места, быстро съехал на край трибуны, накренился, и в его стеклянном боку блеснули огоньки огромной люстры. Полторы секунды Иванов тупо следил за ходом событий, потом сделал отчаянное движение, но было поздно. Стакан упал на ковровую дорожку между трибуной и столом президиума, глухо звякнул в тишине и весело покатился, испустив на ковер свою воду. Иванов смотрел на стакан застывшими глазами.

По залу прошел ропот… Пауза росла.

«Что делать?» – думал Иванов и не замечал, что уже произносит первые слова отчетного доклада.

«Черт с ним, со стаканом», – думал Иванов, читая доклад. «Пусть полежит», – думал он через минуту, цитируя директивный документ.

«Подумаешь, стакан упал», – думал опять Иванов, приступая к вопросу о научно-техническом творчестве молодежи.

«Тоже мне, первый секретарь, – думал в это время Леонид Максимович Водовозов, представитель горкома партии, сидевший за столом президиума почти по центру, рядом с пустующим стулом Иванова. – Тоже мне, сопляк, стакан уронил».

«Может, встать поднять?» – думала Нина Мешкова, секретарь по школам. Ее место было на самом краю длинного стола, ближе всех к лежащему на ковре стакану. Нина думала так уже минут десять и никак не могла решить, что делать. Скосив глаза, она следила за тем, как на ковре увеличивается мокрое пятно и тонкая струйка воды ползет к ребру сцены, желая стечь вниз, к делегатам. – «Хоть бы уж всю воду выпил, идиот», – думала Нина Мешкова.

Как раз в это время Иванов сказал:

– Товарищи делегаты! Городской комитет комсомола заверяет вас, делегатов двадцать пятой отчетно-выборной конференции…

Нина Мешкова быстро написала на бумажке: «Леонид Максимович! Может быть мне следует поднять упавший с трибуны стакан?»

Представитель горкома партии прочел записку, повернулся лицом к Нине Мешковой, долго и внимательно смотрел на нее поверх тяжелых очков, недвусмысленно сдвинув брови… Нина покраснела.

И вот уже целый час стоял на трибуне Иванов, а Нина Мешкова с красным лицом сидела на своем месте и не шевелилась.

«Чего он брови-то хмурил? – думала Нина. – Старый хрыч. Чтобы подняла или чтобы не поднимала? Черт меня дернул записку писать. Что мне, больше всех надо?»

«Ну ладно, ладно, – думал Иванов, читая доклад. – Чего зря психовать? Подумаешь, стакан упал. В прошлом году на пленуме один делегат вообще со сцены грохнулся. Зацепился ботинком за ковер, с кем не бывает. А тут стакан какой-то дурацкий. И зачем его на трибуну поставили? Я и пить-то не хотел. Так, для солидности только…»

– И сегодня, – говорил Иванов в это время с трибуны, – мы должны со всей строгостью и объективностью…

«Труба…» – думал второй секретарь горкома комсомола Витя Ягельников. «Ну, хана…» – думал он и рисовал на бумажке зловещие знаки. Изредка Витя поглядывал вправо, на Леонида Максимовича. Представитель горкома партии то расправлял, то нахмуривал густые брови. Вот он медленно повернул голову, посмотрел влево, и тотчас же к нему наискось, через пустующее место Иванова, протянулся Сухошеев из крайкома комсомола. Леонид Максимович что-то сказал Сухошееву, тот выпрямился и быстро-быстро закивал, глядя на Леонида Максимовича круглыми глазами, потом открыл записную книжечку и что-то записал. «Труба…» – подумал Витя Ягельников.

Когда Иванов начал читать последнюю страницу отчетного доклада, он почти совсем успокоился. Последний абзац в отчетных докладах полагается читать на взлете, оптимистическим голосом, и голос Иванова не подвел своего хозяина, зазвучал смело и высоко:

– Комсомольцы города и района отдадут все свои силы, все свои знания и энергию, чтобы достойно встретить… – Это была уже последняя строчка в докладе. – «Слава богу!» – пронеслось у Иванова в голове.

И так от этой мысли стало хорошо, так спокойно, что он забыл и про дурацкий стакан, лежащий на ковре возле трибуны, и про то, как успокаивал себя во время доклада. С легким сердцем, и даже усмехнувшись чему-то, Иванов сложил аккуратно листы, шмыгнул носом и зашагал на свое место в президиуме.

Собственно, он только собирался зашагать. Он сделал только первый шаг – и увидел круглые глаза Нины Мешковой, и не успел еще ничего понять, как услышал звонкий хруст, и кровь бросилась ему в лицо.

«На стакан наступил!» – понял Иванов.

И тотчас же вместо счастливого облегчения душа его наполнилась смертельной тоской. Он остолбенел в неестественной позе и уставился на сверкающие обломки тонкого стекла…

Наверное, долго простоял бы так Иванов, но до его сознания донеслись голоса из зала, а в репродукторах грянул бодрый голос Вити Ягельникова:

– Товарищи делегаты! Приступаем к обсуждению отчетного доклада! Слово для выступления имеет Татьяна Быкова, учащаяся девятого класса школы номер четыре, секретарь комсомольской организации!

Иванов ощутил себя сидящим на стуле. Сухошеев что-то прошептал ему в ухо, Иванов не расслышал, но два раза кивнул и увидел, как по проходу между рядами к нему приближается девочка в школьной форме. Это была Таня Быкова из четвертой школы.

«Что-то я ее не знаю, – машинально подумал Иванов. – Наверное, недавно выбрали…» – Он вздохнул осторожно, мельком глянул на Леонида Максимовича, потом опять на Таню Быкову. На ней был парадный белый фартук, и легкие крылышки из белого ситца при каждом шаге вздрагивали на плечах.

Таня Быкова подошла к ступенькам, ведущим на сцену, отбросила назад косичку с белым бантом, и вот уже белые босоножки – топ-топ-топ – пересчитали ступеньки, вот уже идут они по ковровой дорожке, вот…

Иванову показалось, что раздался оглушительный треск.

На самом же деле звук был вовсе не оглушительный. Просто слабый звякнувший хруст.

– Ой, – тихо сказала Таня Быкова.

Иванов увидел сбоку ее сморщенную гримасу. Нина Мешкова приподнялась со стула и протянула руку в сторону делегатки, но та уже взошла на трибуну и положила перед собой исписанный листок. Из зала донесся ропот недоумения, но Витя Ягельников легко вернул тишину, постучав требовательной авторучкой по графину.

– Черт знает что, – прошептал Сухошеев Иванову в самое ухо. – Теперь у нас все будут об эти осколки спотыкаться.

«Дурак, – сказал самому себе Иванов и кивнул Сухошееву. – Ну и дурак же… проще простого было сразу же убрать этот проклятый стакан. Или вообще не ставить его на трибуну. Что за мода?»

Таня Быкова, вся вытянувшись к микрофону, звонким голосом читала свое выступление – про военную игру «Зарница», про художественную самодеятельность, про макулатуру и металлолом. Косичка с белым бантом вздрагивала и как бы дирижировала ее словам.

«Хорошо говорит, молодец, – подумал Иванов. – Наверное, за это и выбрали».

И тут Сухошеев положил перед ним сложенный вчетверо листок бумаги. «Иванову», – прочитал он, узнавая почерк Нины Мешковой.

«Сергей, кажется она порезала ногу, что делать?»

Иванов моментально вспотел. Он наклонился к столу, чтобы увидеть лицо Нины Мешковой, но в этот момент Леониду Максимовичу как раз пришло время подпереть увесистый подбородок волосатыми кулаками, торчащими из толстых черных рукавов. Иванов отклонился назад, выглядывая из-за тощей спины Сухошеева. Нина сидела, напряженно выпрямившись, и смотрела в сторону от Иванова. Она смотрела вправо и вверх, на Таню Быкову. Иванову было не видно трибуну, но по голосу выступающей делегатки можно было понять, что все идет как обычно – голос был звонкий, настоящий комсомольский голос.

– Регламент, – громко шептал Витя Ягельников и толкал Иванова в бок, постукивая по часам. – Перебор, – шептал Витя, – четырнадцать минут.

– Пусть заканчивает, – услышал Иванов шепот справа. Сухошеев тоже постукивал по часам.

Иванов привстал к микрофону и начал прислушиваться к Тане Быковой.

– …наша добрая традиция, комсомольское шефство над пионерами и октябрятами…

– Ваше время истекло, заканчивайте, – сказал Иванов в микрофон.

Таня Быкова посмотрела на Иванова, потом долго-долго вниз, себе под ноги. «Чего это она?» – подумал Иванов.

– Ой, мама, – отчетливо произнесла Таня Быкова и пошатнулась. У Иванова потемнело в глазах. Он сел.

А Витя Ягельников встал и, глядя на Леонида Максимовича, громко провозгласил:

– Объявляется перерыв на двадцать минут!

Делегаты столпились у выхода.

Нина Мешкова уже была рядом с Таней Быковой и держала ее под руку. Таня стояла, приподняв одну ногу. В руке она сжимала измятый листок с текстом своего выступления.

Иванов подбежал и увидел: учащаяся девятого класса школы номер четыре, секретарь комсомольской организации Татьяна Быкова стоит на одной ноге. А из другой ноги, из белой босоножки, капают в красную лужицу красные капли.

– Скорую помощь, немедленно! – услышал Иванов голос Леонида Максимовича.

«Проклятый стакан! – подумал Иванов. – Проклятый дурацкий стакан!»

* * *

Утром Сухошеев провел в горкоме аппаратное совещание и укатил в аэропорт.

– Слушай, – сказал Иванову Витя Ягельников, когда все ушли из кабинета. – Надо позвонить.

– Позвонить? – спросил Иванов. – Куда позвонить?

– В больницу, куда же еще.

Иванов помолчал, глядя в настольный календарь 1975 года. Постукал пальцами по красной обложке делегатского блокнота. Медленно пододвинул к себе пачку «Опала», вздохнул и достал сигарету.

– Вот же невезуха, да? – сказал он Вите Ягельникову.

– Да ладно, ерунда, – сказал Витя. – Но позвонить надо.

– Знаешь что, – Иванов закурил. – Позвони ты.

– Вот еще, – хмыкнул Витя. – При чем тут я? Ты же… это самое… ты и звони.

– Позвони, позвони, – сказал Иванов. – Позвони и все. Куда ее отвезли?

– Сначала в травматологию. А потом вроде бы в городскую, в первую городскую.

– В городскую, – сказал Иванов. – В городскую, в городскую… – он открыл телефонный справочник и долго искал номер.

– Ладно, – сказал Витя Ягельников бодро. – Могу и я позвонить, но вообще-то должен ты. Непонятно, чего ты боишься.

– А черт его знает, чего я боюсь. – Иванов подчеркнул карандашом нужный номер в справочнике. – Вот, городская номер один, главный врач. – Он передал Вите справочник и повернул к нему белый телефон.

Витя пожал плечами, сказал: «Пожалуйста», и в этот момент сам собой загремел другой телефон, красный, стоящий на другом краю стола.

– Водовозов, – сказал Иванов и снял красную трубку.

– Ну и что ты теперь собираешься делать? – прозвучал голос Леонида Максимовича.

– Доброе утро, – поздоровался Иванов.

Телефонная трубка так рявкнула ему в ухо, что даже Витя Ягельников подскочил на стуле и вытаращил глаза.

– Я спрашиваю, какого черта ты теперь собираешься делать! Тоже мне нашел доброе утро!

– Извините, Леонид Максимович, – сказал Иванов, собирая в дрожащий кулак всю свою волю, – я не… совсем понял, что вы имеете в виду. – Он посмотрел на Витю, тот пожал плечами.

– Ах вон оно что, – сказала трубка. – Значит, ты до сих пор не удосужился позвонить в больницу.

– Нет, – сказал Иванов. – Только собирались.

– Собирались, – сказала трубка. – Долго же вы собирались, друзья секретари, понимаешь, горкома.

– Леонид Максимович, мы… – начал Иванов, но трубка его перебила.

– Сопляк, – сказала она. – Ты уже давно должен был позвонить в больницу и узнать, что ваша Таня или как там ее… ваша Быкова скончалась от заражения крови.

– Почему же наша, – со страху сказал Иванов. Он побледнел, зажмурился и не услышал что еще сказала трубка. А трубка посоветовала ему крепко подумать, обещала сегодня еще позвонить и принялась втыкать в ухо Иванову короткие гудки.

– Положи трубку-то, – сказал Витя.

Иванов не глядя положил трубку на красный аппарат.

– Умерла, что ли?

– Умерла, – сказал Иванов. – От заражения.

– Хана-а… – сказал Витя и сгорбился.

Так они и сидели. Сигарета у Иванова погасла, он шевелил ее в пальцах и разглядывал. Дверь в кабинет открылась и закрылась. Витя встал, сказал: «Да, труба» – и вышел из кабинета. Иванов сидел не двигаясь и вглядывался в мутную картину, плавающую в голове: Таня Быкова стоит на трибуне и что-то говорит, вытянувшись к микрофону, а Нина Мешкова ползает по полу возле трибуны и грязной тряпкой вытирает красную лужу. А Таня все говорит, говорит… А белые бантики на тонких косичках вздрагивают, вздрагивают…

– Все равно придется с ними объясняться, так давай уж лучше я поеду, – сказала Нина Мешкова, сидя на том стуле, где только что был Витя Ягельников.

Мутная картина растворилась, Иванов услышал Нину Мешкову и увидел ее.

– Куда ехать? – сказал он.

– К родителям Тани Быковой, господи. – Нина только теперь заметила пустоту в глазах Иванова. – Сергей, – сказала она. – Да успокойся ты, пожалуйста.

– Да, – сказал Иванов. – К родителям.

– Давай я поеду? Прямо сейчас.

Иванов подумал и сказал:

– Нет. Я сам.

Нина наклонилась к нему и заговорила быстро-быстро:

– А ты посиди пока тут вдруг звонить будут успокойся Сергей ты еще наговоришь там чего-нибудь лишнего они же ревом ревут их успокоить надо я сумею!

– Нет, – сказал Иванов. – Я стакан уронил, я и поеду.

– А я его поставила.

– Кого?

– Да стакан же, господи. На трибуну тебе.

Иванов рывком встал и уставился на Нину дикими глазами.

– Какого черта, – прошептал он. – Просили тебя? Ну кто тебя просил?

– Водовозов просил. Не забудьте, говорит, стаканчик с водичкой на трибуне установить. Для ораторов.

– Стаканчик, – сказал Иванов и сел. – С водичкой.

– Да господи, стакан-то при чем?

– При том! – сказал Иванов красному телефону. – Стакан упал, черт подери! А если бы он не упал, она бы не умерла!

– Если бы ты его не свалил, – сказала Нина и осеклась, потому что Иванов вдруг так трахнул кулаком по столу, что красный телефон подскочил, а настольный календарь рухнул вниз.

– Чтобы мне больше никаких стаканов! – заорал Иванов, тараща глаза. – Где машина!

– Да у подъезда стоит, чего разорался-то. Сначала стаканы роняет, потом орет.

Иванов сверкнул глазами, вскочил и вылетел из кабинета. Нина тоже встала и направилась к двери. Перед самым ее носом дверь распахнулась и влетел Иванов. Нина отскочила в сторону.

– Адрес давай! – рявкнул Иванов и повторил дрожащим голосом. – Нина, я прошу адрес Тани Быковой, то есть бывший… то есть ее родителей…

– Ну и пожалуйста, – сказала Нина. – Пионерская шесть.

Иванов моментально исчез.

– Дурак, – сказала Нина в открытую дверь.

* * *

Иванов опустился на сиденье и хлопнул дверцей. Не глядя на шофера, он сказал, выковыривая из пачки сигарету:

– Давай на Пионерскую. Дом шесть.

Первый же перекресток встретил их красным сигналом. Постояли. Иванов закурил. На втором перекрестке издалека светился зеленый, шофер газанул, чтобы успеть, но не успел. Иванов дернулся вперед, уронил на брюки пепел. Шофер покосился в его сторону и ничего не сказал.

Иванов протянул руку и надавил красную кнопочку под самым стеклом. С легким звоном сработала пружина, под руку к Иванову выскочил зеленый ящичек-пепельница, одно из многочисленных изобретений шофера Миши Коноваленко. Миша вообще любил мастерить, и старый горкомовский «газик» был напичкан всевозможными усовершенствованиями – от системы кондиционирования воздуха до оригинальной конструкции противоугона со светозвуковой сигнализацией. Иванов стряхнул пепел в пепельницу и поправил галстук.

– Не везет, – сказал Миша.

Иванов промолчал.

– Хреновые дела, – сказал Миша.

«И этот все знает», – с досадой подумал Иванов, коротко глянул на шофера и отвернулся.

– У нас во второй квартире, – сообщил Миша, – бабуся живет, соседка. У ней внучка тоже в девятом учится.

– Да? – сказал Иванов и стряхнул пепел.

– Ага. В той же школе. – Миша переключил скорость и прибавил газу. – Только в другом классе. В параллельном.

«Бабуся какая-то… – подумал Иванов. – При чем тут бабуся… Ну не везет так не везет, да что же это такое в самом деле…» – Он умял сигарету в пепельнице, задвинул ее на место. Красная кнопочка щелкнула, зажглось миниатюрное световое табло: «Дышите свежим воздухом». Миша Коноваленко сам был некурящий и с помощью своего изобретения иронизировал над курильщиками.

«Газик» подрулил к двухэтажному дому и остановился у подъезда под деревом.

На скамеечке сидели две старушки в одинаковых бесцветных платьях, в темно-синих платках и в кожаных тапочках с меховой оторочкой. (Близнецы, что ли? – подумал Иванов.) Он спросил у старушек, где квартира Быковых, и те сообщили, что Марья Сергеевна еще с вечера в больницу убежала, а Павел Афанасьевич поехал договариваться с кладбищем.

Иванов сел обратно в «газик» и поехал в горком, в свой кабинет с красным и белым телефонами.

* * *

Водовозов позвонил ровно в два часа.

Он говорил теперь спокойнее. Вслух пожалел, что прикрикнул утром на Сергея, поделился подробностями из больницы, которые знал сам, и только после этого поинтересовался, что же Иванов надумал делать.

– Я съездил к родителям, – сказал Иванов с чувством постепенного облегчения. Видно, спокойствие Леонида Максимовича как-то передавалось по телефонному проводу, и уверенный баритон, дружелюбно мурлыкая в трубке возле уха, располагал к неторопливому разговору.

– Ну, и? – спросил баритон.

– Да понимаете, – сказал Иванов, еще больше успокаиваясь. – Неудачно съездил. Не застал.

– Ничего, – сказал баритон. – Это не самое главное.

– Да, конечно, не самое главное, – повторил Иванов почти с удовольствием.

– Конечно, конечно, – пожурчало в трубке. – А что же ты все-таки надумал делать, товарищ первый секретарь горкома? – в ровном журчанье баритона Иванов с тайной тревогой уловил твердые нотки. – Как ты вообще собираешься отреагировать на все это? – уточнил баритон.

Внутренний сторож толкнул Иванова локтем в бок, чтобы тот приготовился к чему-то неприятному. Но Иванов подумал секундочку и решил, что сторож напрасно струсил, тем более что в трубке опять зажурчал ровный баритон старшего товарища Леонида Максимовича Водовозова:

– Ведь вы же понимаете, надеюсь, что на это дело надо отреагировать, что отмалчиваться здесь будет… – Водовозов помолчал, подбирая слово, – отмалчиваться будет неправильно, недипломатично…

– А может замнем это дело? – сказал Иванов не думая о последствиях.

– Что замнем? – тихо и ровно спросил баритон.