Текст книги "Самопознание эстетики"

М.Хайдеггер дает весьма утонченный анализ межличностной коммуникации субъективизированных, экзистенциально пережитых значений (правда, необоснованно противопоставляя его передаче переживаний, мнений и желаний): «В речи «явным» образом делятся событием… Языковый показатель принадлежащего речи из-вещания из расположенного внутри-бытия заключен в интонации, модуляции, в темпе речи, «в манере говорить». Сообщение экзистенциальных возможностей расположенности, то есть раскрытие экзистенции, может становиться особой целью в «поэтически»-слагающей речи» (22, с.25). Соответствующий характер имеет и восприятие такой речи: «Слушание конститутивно для речи… Вслушивание во что есть экзистенциальная открытость здесьбытия как со-бытие для другого. Слушание даже конституирует первичную и настоящую, в собственном смысле, открытость здесьбытия для своего наиглубочайше-личного можествования, как слушание голоса друга, которого всегда носит с собой любое здесьбытие» (22, с.26).

При формировании коллективного субъекта, включающего значительное число личностей, наряду с межличностным общением большую роль приобретает использование технических средств массовой коммуникации, а также организаторская деятельность церквей, политических партий и профессиональных союзов (1).

В процессе деятельности коллективных субъектов экзистенциального уровня бытия в отношении к их мотивам складываются смысловые отношения, общие для множества индивидуумов, составляющих эти коллективы. Соответственно формируется и общность эмоционального мироотношения. Так постепенно складывается социально-исторический опыт, который, используя термин С.Х.Раппопорта, можно назвать «опытом отношений» (17, с.65). С учетом этого опыта коллективный субъект осуществляет свое воздействие и на отдельных людей и на целые социальные группы, влияя на формирование мотивов их деятельности, на характер их эмоционально-смыслового мироотношения. Специализированным орудием такого воспитания выступает искусство, которое обращается к освоению социально-исторического опыта отношений, к оценке в его свете и познанию явлений действительности, к проектированию новых отношений для того, чтобы оказать формирующее воздействие на человека (18; 3; 25).

Итак, бытие людей как «реальный процесс их жизни» (15, с.25) представляет собой единство экзистенциального и объективного уровней. Экзистенциальный уровень бытия есть лишь явленная сторона его объективной сущности. С другой стороны, объективный процесс материально-производственного и социального преобразования осуществляется только через свое проявление в экзистенциальном уровне. Поэтому и субъект этого преобразования – социально-экономические группы общества (классы, классовые слои, профессиональные группы) и «средние индивиды» как их элементы, реально существуют только в виде конкретных более или менее индивидуальных личностей, движимых определенными мотивами и объединяющихся в коллективные субъекты по мере родства этих мотивов. И наоборот: субъекты экзистенциального уровня бытия объективно являются членами определенных социально-экономических групп.

Соответствующее единство присуще и различным феноменам человеческого сознания, обслуживающим указанные уровни бытия. В индивидуальном сознании экзистенциальные мотивы деятельности личности – это субъективизированные цели, то есть отраженные в значениях объективные свойства реальности. В свою очередь объективные значения существуют в сознании личности лишь приобретая тот или иной субъективно-личностный смысл в отношении к индивидуальным мотивам деятельности. В общественном сознании искусство, специализирующееся на освоении, концентрации и выражении социально-исторического интерсубъективного опыта отношений, включает в себя значения, как отражение объектов этих отношений. В свою очередь научное познание мира, концентрирующее социально-исторический опыт фактов в его объективных значениях, неизбежно детерминируется мотивами научной деятельности ученых. Эти мотивы, будучи конкретно-социально обусловленными, неизбежно корректируют процесс и результаты познания. Поэтому за самой абстрактной естественнонаучной и тем более гуманитарной, в частности, философской, теорией скрываются интерсубъективные мотивы и эмоции, социально-исторический опыт отношений (15; 21).

Констатируя единство экзистенциального и объективного уровней бытия, в заключение подчеркнем их несводимость и противоречивость. Что вытекает уже из принципиального различия их субъектов. В одном случае – «средний индивид» – элемент социально-экономической общности, в другом – отдельная человеческая личность с ее своеобразным субъективно-эмоциональным мироотношением, порожденным своеобразием ее мотивов деятельности и их иерархией, а в следствие этого и особой системой личностных смыслов действительности. Объективно человек – часть производительной силы общества, участвующий в познании и преобразовании природы и социальных отношений, Экзистенцально – он же – любящий и ненавидящий, надеющийся и разочарованный, озабоченный и беззаботный, радостный и грустный, счастливый и несчастный в своем общественном бытии.

Как безличная часть общества человек «бессмертен». То есть он, конечно, умирает, но продолжает жить в том социальном целом, к которому принадлежит, в своей группе, в человечестве как роде: «листья опадают – дерево растет». Более того, смерть индивида даже нужна его виду. Но с точки зрения экзистенции личности смерть как уничтожение уникального духовного мира – «вселенной», «космоса» личности – ничем не компенсируемая трагедия. Это хорошо прочувствовал и выразил А.Камю: смерть – абсурд, делающая абсурдной всю предшествующую жизнь. И человек подобен Сизифу. Вкатывая на гору свой камень жизненной судьбы, он обречен на то, что перед самой вершиной этот камень скатится к подножию (7).

Как субъективно-личностное, экзистенциальное решение проблемы смерти возникает религиозная вера в загробный мир, в переселение душ. Складывается параллелизм этой веры и знания, отрицающего такую возможность, параллельное сосуществование в культуре религии и науки. Никакие аргументы последней не в силах опровергнуть религиозную веру, укорененную в особом (и отличном от научного) уровне бытия человека.

Столь же бессильна научная теория и в отношении других экзистенциалов человеческого существования, например, любви. Известно, что «любовь зла – полюбишь и козла». То есть любовь – это неразложимый комплекс положительных личностных смыслов, неопровержимых никакими теоретическими соображениями.

Как справедливо заметил Ж.-П.Сартр, «слова, которые пытаются раскрыть экзистенциальные структуры, ограничиваются тем, что регрессивно обозначают рефлексивный акт… Действительно, понятие направлено на объект (находится ли этот объект вне человека или же в нем самом), и именно потому оно является интеллектуальным знанием. Иначе говоря, в языке человек обозначает себя постольку, поскольку он есть объект человека» (19, с.212). Но это означает, что экзистенция вообще недоступна теоретическому познанию. Поэтому Сартр согласен с Кьеркегором в том, что «субъективная жизнь именно постольку, поскольку она переживается, никогда не бывает объектом знания; она по самой своей сути ускользает от познания, и отношение верующего к трансценденции не может мыслиться как снятие»(19, с.13).

Экзистенция, по определению, это субъективная интенция, понятие же превращает ее в объект. Но и в таком качестве, то есть в качестве объекта, ее процессуальность не ухватывается дискретностью понятийного мышления. Не говоря уже о том, что понятийно не переводимо содержание субъективно-эмоционального миропереживания. Возможно лишь внешнее (извне) пунктирное (схематическое) обозначение общей (неиндивидуализированной) структуры экзистенциальных актов. Чем и занимается экзистенциалистская философия. То есть по содержанию экзистенциализм (например, в трудах М.Хайдеггера, К.Ясперса) не есть экзистенция, а лишь теоретическое обозначение ее структуры.

Экзистенция доступна не познанию, а «пониманию». «Понимание» же, – как его интерпретируют Хайдеггер и Сартр, – «есть не что иное, как само существование»(19, с.213). Понимать – значит со-переживать, соучаствовать, со-существовать с понимаемым: «Во всяком понимании мира сопонимается экзистенция, и наоборот»(22, с.5). «Ясно выразить это понимание вовсе не означает найти абстрактные понятия, сочетание которых могло бы включить его в концептуальное знание, – это значит самому воспроизвести диалектическое движение, восходящее от претерпеваемых данных к значащей деятельности. Это понимание, которое не отличается от практики, есть одновременно непосредственное существование (поскольку оно проявляет себя как движение действия) и основа косвенного знания существования (поскольку оно постигает существование другого)» (19, с.209).

Наука, теоретическое мышление на это не способны. Ученый в своей профессиональной деятельности должен стремиться свести к минимуму свою индивидуальную субъективность, стать «чистым зеркалом мира». Другими словами, экзистенция ученого состоит в направленности к ее самоисключению в результатах его труда. Ибо он должен стать надличностным представителем социально-экономической общности, в идеале – человечества, обслуживая потребности объективной основы общественной практики.

Функцию постижения и выражения экзистенции в общественном сознании выполняет искусство, и художник, и его зрители (читатели, слушатели) – это действующее понимающее сознание. В краткой формуле Г.Флобера «Эмма – это я» – суть экзистенциального со-бытия двух субъектов: писателя и его героев. Но и процесс «художественного восприятия» романа – это виртуальное со-бытие читателя с Эммой Бовари и Гюставом Флобером, а в результате, при-общение к их экзистенции.

Показательно, что философы экзистенциалисты, испытывая невозможность теоретического познания и выражения экзистенции, реализуют эту свою потребность в художественной или полу-художественной форме. Таков Сартр в своих пьесах, Камю – в романах, таков Хайдеггер в своих поздних произведениях, а до них и Кьеркегор, и Ницше (22; 23; 9; 16).

Искусство, будучи выражением экзистенциального уровня бытия, ставит границы для своего научного познания. В этом – драматизм ситуации конкретного искусствоведения и эстетики. Последняя может познать закономерности искусства (его предмета, метода, строения произведений, социальной обусловленности и т. п.), но лишь в самом общем виде, схематически. Литературоведение, музыковедение и другие искусствоведческие науки могут вполне адекватно познать синтаксические нормы художественных языков своих видов искусства. Но семантика их оказывается не подвластна теоретической фиксации. Также и в познании отдельных произведений: их строение вполне поддается теоретическому описанию, но их содержание, то есть именно концентрат экзистенциального опыта бытия, понятийно возможно лишь пунктирно и весьма неконкретно обозначить.

Таким образом, рассмотрев единство и противоречие экзистенциального и объективного уровней бытия, мы, вслед за целым рядом авторов, попытались продолжить познавательное движение, направленное на осуществление синтеза марксизма и экзистенциализма, точнее, «экзистенциализма в лоне марксизма» (19, с.215). Так как «не подлежит сомнению, что марксизм является в наши дни единственно возможной антропологией» (19, с.214).

Литература

1. Буева Л.П. Человек: деятельность и общение. – М.,1978.

2. Джидарьян И.А. Психология общения и развитие личности // Психология формирования и развития личности. – М.,1981.

3. Еремеев А.Ф. Границы искусства. – М.,1987.

4. Иванов В.П. Человеческая деятельность. Познание. Искусство. – Киев, 1977.

5. Каган М.С. Человек как субъект общения // Методологические проблемы изучения человека в марксистской философии. – Л.,1979.

6. Каган М.С. Философия культуры. – СПб.,1996.

7. Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Альбер Камю. Бунтующий человек. – М.,1999.

8. Какабадзе З.М. Человек как философская проблема. – Тбилиси, 1970.

9. Кьеркегор С. Страх и трепет. – М.,1993.

10. Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М.,1975.

11. Леонтьев А.Н. Деятельность и сознание.// Вопросы философии, 1972,№ 12.

12. Леонтьев А.Н. Деятельность и личность // Вопросы философии, 1974,№ 5.

13. Малышев И.В. Эстетическое в системе ценностей. – Ростов-на-Дону, 1983.

14. Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 годов // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.46, ч.2.

15. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. // Соч., т.3.

16. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Ницше Ф. Соч. в 2-х томах, т.2. – М.,1990.

17. Раппопорт С.Х. Искусство и эмоции. – М.,1972.

18. Раппопорт С.Х. Эстетика. – М.,2000.

19. Сартр Ж.-П. Проблемы метода. М.,1994.

20. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Сумерки богов. – М.,1990.

21. Фромм Э. Бегство от свободы. – М.,1995.

22. Хайдеггер М. Бытие и время // Мартин Хайдеггер. Работы и размышления разных лет. – М.,1993.

23. Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге. – М.,1991.

24. Энгельс Ф. Похороны Карла Маркса // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т.19.

25. Яковлев Е.Г. Эстетика. Искусствознание. Религиоведение. – М.,2003.

26. Ясперс К. Смысл и назначение истории. – М.,1994.

Философия между «матемой» и «поэмой»

Что есть философия? Еще не так давно в нашей философской литературе ответ чаще всего гласил: наука о наиболее общих законах природы, общества и мышления. Но вследствие крушения авторитета марксизма и возобладания постмодернистских тенденций данное утверждение было поставлено под сомнение и отвергнуто значительной частью современных российских философов. Взамен предлагаются самые различные определения: философия – это «мировоззрение» (10); «относительно автономная сфера теоретического знания, отличная от специальных наук» (6, с.22); «Особая форма рефлексии человека над бытием и самим собой, философская мудрость» (7, с.124); «философское знание есть комплексный, интегральный вид знания» (1, с.72) и др. Определение же философии как науки квалифицируется как «действительный анахронизм, подлежащий устранению из современного философского языка» (1, с.75).

Попробуем и мы разобраться в этом вопросе. Тем более, что это важно для определения характера такой философской дисциплины как эстетика. Прежде всего отметим, что понимание философии как науки отнюдь не исключительная особенность марксизма, а целая традиция, включающая в себя представителей самых различных философских направлений. Здесь и Б.Спиноза, и Р.Декарт, и Д.Дидро, и Г.Гегель, и Эд. Гуссерль (символично название его ранней работы «Философия как строгая наука»), и И.Ильин. Последний, к примеру, дает обстоятельное обоснование такого понимания философии: «Философия есть наука о жизни. Ибо, в самом деле, философия есть систематическое познавательное раскрытие того, что составляет самую глубинную основу жизни. Сама жизнь в ее истинном смысле и содержании составляет ее источник и является ее предметом, тогда как форма ее, задание, приемы, категории, итоги – все это делает ее наукой в самом строгом и подлинном значении» (5, с.46). Конечно, как наука, философия имеет свои особенности, свой особый предмет и особенность метода его познания. «Философия исследует сущность самой истины, самого добра и самой красоты; она исследует самую сущность бытия и жизни, вопрошая об их сверхчувственной первооснове. …Все эти предметы философия утверждает как сверхчувственные и в то же время как объективно обстоящие; причем недоступность их для телесного восприятия нисколько не умаляет их объективности» (там же, с.54). Исследуя свой предмет, философия «как бы переселяет содержание предмета в среду испытующей души, чтобы вслед за тем сосредоточить все внимание на усмотрении сущности этого адекватно испытанного содержания, на уловлении ее мыслью и на выражении ее словами»(там же, с.55).

Ильин признает, что как субъект, каждый философ своеобразно чувствует, желает, воображает, думает. Но, при всей пестроте субъективных состояний, предмет познания остается единым, объективным и для всех общим. «Люди различны; но предмет один и истина одна. Отсюда необходимость приспособления субъективного своеобразия к объективной природе предмета: необходимость адекватного «переселения» предметного содержания в личный опыт» (там же, с.57). И далее: «Такова основа философии, усмотренная еще пифагорейцами и Гераклитом, выношенная Сократом и Платоном и возрожденная Спинозой, Фихте и Гегелем. Только через признание и соблюдение ее возможны и философия, и история философии», – патетически заключает русский философ (там же, с.57).

В то же самое время – в 20-х годах ХХ века – другой русский философ, П.Юшкевич утверждал прямо противоположное, а именно радикальное отличие философии от науки и, фактически, родственность ее скорее с искусством. При этом он констатирует отличие философских понятий от научных: «Научные понятия если не все поддаются мере и числу, то все определенны и однозначны… Они чисто познавательного типа»(11, с.150). Совсем иной характер имеют философские понятия, полагает П.Юшкевич: «они полны намеков и обетований; «сущее», «бытие», «становление» – это не сухие отвлеченные термины логики, это сложные символы, под которыми, помимо их прямого смысла, скрывается еще особенное богатое содержание. Коренные философские понятия суть всегда понятия-образы, понятия-эмоции» (там же, с.150). Объяснение этому он видит в том, что философия «не есть вовсе чистое познание и подходит к миру совсем иначе чем наука. Ее корни заложены не в уме, а в нижних этажах душевной жизни, часто в глубине бессознательного» (там же).

«В философском созерцании, – конкретизирует свою мысль П.Юшкевич, – происходит приобщение внутренней личности… к мировому целому. Лицом к лицу здесь становятся «Я» и Вселенная». Более того, утверждает философ, «все» метафизики есть лишь своеобразная проекция наружу истинного «Я». «Философия есть исповедь интимного «я», принявшая форму повествования о мировом «Всем» (там же, с.155, 156, 158). Этим объясняется особенность истории философских учений, их разноголосица, обнаруживающаяся не только во времени – в смене различных взглядов и теорий, – но и в пространстве, в одновременном сосуществовании несходных и даже противоположных систем. При том, что ни одна из выдвинутых когда-либо философских концепций не исчезает бесповоротно и, по существу, «все прошлое философии стоит тут же, у порога настоящего, как живая современность» (там же, с.159).

Еще более категоричен, напрямую отождествляя философию и искусство, Н.Грот. «Философские системы, – пишет он, – как все творения художников и поэтов, всегда остаются достоянием личности и неразрывно связаны с именем своего творца. Это – одно из последствий их субъективности, и нельзя не сравнивать с этим противоположную черту научных созданий, всегда безличных» (…) «Откажемся же от тысячелетней иллюзии, что философия есть наука», – восклицает он в своей статье 1880 года, смысл которой сфокусирован в ее названии: «Философия как ветвь искусства» (3, с.76, 78).

Сторонники этой точки зрения находят ей подтверждения во всей истории философии, но наиболее очевидные – в творчестве экзистенциальных мыслителей С.Кьеркегора, Ф.Ницше, Н.Бердяева, Л.Шестова, позднего М.Хайдеггера.

Итак, философия – наука она или же искусство?

Есть и третий вариант определения статуса философии – как особой формы знания, отличной и от того, и от другого (1; 2; 4). Подводя итог анализу специфики философии, П.Алексеев и А.Панин пишут: «Мы обнаружили, что философское знание имеет существенные признаки, свойственные: 1) естественнонаучному знанию, 2) идеологическому знанию (общественным наукам), гуманитарному знанию, 3) художественному знанию, 5) трансцендирующему постижению (религии, мистике) и 6) обыденному, повседневному знанию людей». Отсюда авторы делают вывод: «Можно утверждать, что философское знание есть комплексный, интегральный вид знания» (1, с.72).

Современный французский исследователь А.Бадью пришел к аналогичному утверждению, что философия «это мыслительная конфигурация совозможности четырех ее родовых условий (поэмы, матемы, политики, любви) в событийной форме, которая предписывает истины своего времени» (2, с.33). Под этой формулой имеется ввиду, что искусство, наука, политика и любовь, не входя в содержание особой философской истины, в то же время составляют ее «родовые условия». Цель философии – скоординировать «истины» этих основных видов знания человечества: «Наш долг – произвести понятийную конфигурацию, способную собрать их вместе» (там же, с.55). Философия, как выражается А.Бадью, есть «прибежище истин» науки, искусства, политики и любви своего времени. Но по методу конфигурации этих истин она склоняется или к «матеме» или к «поэме». «Философия заимствует у двух своих изначальных соперников: у софистов и у поэтов. Можно, впрочем, также сказать, что она заимствует у двух истинных процедур: математики, парадигмы доказательства, и искусства, парадигмы субъективирующей мощи» (там же, с.155). То есть «она опирается на парадигмы сцепленности, оперирующий доводами стиль, определения, опровержения, доказательства, неоспоримость выводов… Или же философия пользуется метафорами, могуществом образа, убеждающей риторикой (там же, с.154, 155).

Вывод А.Бадью представляется удачным обобщением многочисленных точек зрения на природу философского мышления. Оно и «матема», и «поэма», но в разных соотношениях в различных философских традициях. Однако это положение, на наш взгляд, нуждается в дополнении и конкретизации.

Прежде всего, не всякое проявление «субъективирующей мощи» с использованием суггестивной риторики, метафор и образов порождает произведение искусства. Такими свойствами может обладать и религиозная проповедь, и политический памфлет. Объединяет их с искусством принадлежность к «экзистенциальному мышлению», мышлению, укорененному в экзистенциальном уровне бытия (см. статью «Экзистенция и бытие»). Кроме этого, философия, как справедливо отметили П.Алексеев и А.Панин, имеет общие черты не только с искусством, но и с религиозным сознанием. Поэтому, даже сохраняя удачный термин «поэма», следует расширить его смысл до «экзистенциального мышления» как оппозиции «матеме», то есть научной грани философии.

Но и в таком виде тезис Бадью (как, впрочем, и позиция Алексеева и Панина) представляется еще слишком абстрактным, а потому носящим эклектичный характер. Последнее заключается в утверждении равнозначности «матемы» и «поэмы» при определении природы философского знания.

Для более конкретного определения статуса философии следует подробней рассмотреть, что есть наука и что есть экзистенциальное мышление – те координаты, в которые мы вписываем философию. «Парадигма доказательства» и «парадигма субъективирующей мощи» – различия данных методов проявляют различие целей научного и экзистенциального мышления.

Цель науки (в чистом виде, то есть естественной) – в отображении объективной реальности природы для нужд ее материального преобразования. Всю свою субъективность ученый направляет на то, чтобы в результатах своего труда исключить субъективность, то есть познать мир таковым, каков он есть объективно. Он может и оценивать познанные свойства реальности, но это будут рациональные (по объективным значениям) суждения, отражающие степень полезности (или вредности) природных явлений. В своей социальной функции ученый выступает как безличный представитель объективной социально-экономической основы общества.

Цель экзистенциального мышления существенно иная. Оно субъективно-интерсубъективно «осмысливает» действительность. То есть тоже познает, но главное – выявляет субъективно-интерсубъективный «смысл» познанного, а именно, его отношение к личностным мотивам деятельности (8). Вследствие этого результаты экзистенциального мышления оказывают особое ценностно-ориентирующее воздействие на личность. Экзистенциальный мыслитель в процессе творчества действует как индивидуальный (и во многом уникальный) представитель экзистенциального уровня бытия общества, конкретнее, определенного социального коллектива, объединенного общностью мотивов деятельности. Способом же выявления личностного смысла выступают эмоциональные оценки, эмоциональное отношение к действительности. Это как раз то, что объединяет религиозную веру, субъективную очевидность религиозного откровения с художественным образом.

Именно развитость, богатство, индивидуальное своеобразие и, в то же время, социальная типичность эмоционально-оценочного содержания определяет собой степень художественности образа в искусстве. В то время как результат познания – предметно-событийное содержание художественного образа – хотя и бывает достаточно развитым (в эпических жанрах), но может присутствовать в минимальной степени или даже полностью отсутствовать (в лирической поэзии, абстрактной живописи или в произведениях инструментальной непрограммной музыки). При этом под воздействием субъективно-оценочного отношения познанная объективная реальность преобразуется: или идеализируется (как в классицизме), или негативистски деформируется (как в экспрессионизме), что отнюдь не ставит под сомнение художественность произведений. Так же, как рациональная недоказуемость догматов веры ни в коей мере не ставит их под сомнение: «верую, потому что абсурдно», – говорил Тертуллиан.

Если охарактеризовать статус философии в альтернативе: наука она или экзистециальное мышление, последнее следует исключить, поскольку мы признаем за ней особую форму познания, как бы различно ни понимался предмет такого познания. Но и отождествить философию с наукой «в чистом виде», то есть с естественнонаучным знанием, также не представляется возможным. Серьезные аргументы против такого отождествления приводились здесь от лица П.Юшкевича.

Однако, кроме естественных, существуют и гуманитарные науки: история, социология, политология, искусствоведение, этика, эстетика.

Специфика этих наук не только в их объекте – различных аспектах познания человека и его бытия, но и в субъекте. В его мотивации неустранимо присутствует субъективно-экзистенциальная составляющая. Гуманитарий познает человека и его общественную активность целостно: и на объективном социально-функциональном, и на экзистециальном уровнях. А это подключает его собственный экзистенциальный опыт. Да, он ученый. И как таковой стремится быть объективным, независимым от личных пристрастий. Но его эгоцентризм неистребим. В выборе аспекта исследования, в характере постановки и решения проблем бытия человека он одновременно решает и собственные проблемы своего социального существования. То есть детерминация гуманитарного познания имеет двойственный: и научно-познавательный, и экзистенциальный характер.

Например, эстетик, пытающийся определить сущность искусства, неизбежно исходит из своего собственного опыта восприятия художественных произведений. Этот опыт зависим и от его художественной эрудиции, и от его художественно-эстетических предпочтений. Последние же, в свою очередь, производны от принадлежности ученого к социальному коллективу, объединенному общностью художественной мотивации.

Эгоцентризм гуманитарного познания неизбежно ограничивает его результаты, что проявляется и в абсолютизации актуального для его субъекта ракурса исследования, и в субъективности интерпретации полученных данных. Короче говоря, гуманитарное познание представляет собой процесс, «который совершает так называемый мыслитель, хотя и с сознанием, но с сознанием ложным»(9, с.83). И в то же самое время научно-познавательная аргументация гуманитария обеспечивает объективную истинность, адекватность отражения познаваемых свойств, сторон общественного бытия человека. То есть двойственность мотивации порождает двойственность результатов познания, представляющих собой относительную истину, различным образом сочетающую истину и заблуждение, иллюзорность и реалистичность отображения действительности.

Весь вопрос в соотношении. И здесь очевидно: если в результатах гуманитарного познания превалирует заблуждение, иллюзия, ложь, то это уже не история, не политология, не социология, не этика с эстетикой. То есть определяющим качество гуманитарного знания является все-таки его научно-познавательная составляющая. Это наука. Субъективно-эмоционально-экзистенциальная же грань есть «свое-иное» гуманитарной науки, то, без чего она не возможна, но и в то же время – грань, противоположная ей.

Если теперь сопоставить все сказанное ранее о специфике философии с отмеченными особенностями гуманитарных наук, то становится очевидным их родство. Философия – наука, родственная гуманитарному знанию. Прежде всего она направлена на познание всеобщих законов бытия и мышления. Но она же решает и возникшие в определенном месте и времени экзистенциальные проблемы (как жить человеку в данной социальной ситуации) конкретного социального коллектива. Последнее определяет актуализацию той или иной грани в бесконечной многогранности предмета философии.

Сказанное можно метафорично представить следующим образом. Мир – многогранник, человек – многогранник. Каждое время характерно особой взаимосвязью между миром и человеком, между особой гранью мира и особой гранью человека. Что и определяет предмет философии конкретного социального коллектива.

Этим объясняется многообразие определений (и пониманий) предмета философии представителями различных философских школ. Но поскольку в истории человечества время от времени возникают аналогичные социальные коллизии, то складываются и определенные философские традиции. А история философии представляет собой полифонию этих традиций.

Конечно, в силу изложенного, каждая философия и каждая традиция ограниченна и, в то же время, относительно истинна. Истинна потому, что адекватно отражает какую-то сторону взаимосвязи мира и человека. Относительна же потому, что познает ее неполно, и особенно, если при этом претендует на абсолютность познания.

К примеру, философия Гегеля. Конечно, ее диалектический метод есть производное от рационализма Просвещения и опыта Великой французской революции, а замкнутость ее системы – от верноподданнической социальной позиции стареющего философа. Отсюда очевидная ограниченность и ложность некоторых положений его философии: и игнорирование субъективно-экзистенциального аспекта бытия человека, и апология Прусской монархии, и тезис о «смерти искусства». Но, одновременно, научная, а значит философская, ценность его учения состоит в истинности отражения объективных диалектических законов исторического развития и субъективной логики рационального мышления. И даже в ошибочном тезисе о смерти искусства Гегель интуитивно прочувствовал, что наступающая эра капитализма неблагоприятна для него.