Текст книги "Аборигены галактики"

– Понял вас, шеф, – сказал Октавиан. – Есть ряд действенных методов.

– Азартные игры, проституция, наркотики, – со знанием дела перечислил Клавдий.

– Да, все, что запрещено, – согласился Лорд. – Все, кроме растления детей и убийств.

«Слышал бы нас сейчас Арамис, – мимолетно подумал глава Кей-Кей. – Его бы хватил удар…»

– Я приступаю немедленно, – в два голоса произнес Октавиан-Клавдий.

– Найдешь Ботто в «Галактике». Он там сейчас напивается до поросячьего визга. Приведешь в норму, заставишь работать, – приказал Лордкипанидзе.

Двуглавый поднялся, лязгнув серебряным поясом, как затвором.

– Сядь! – велел его шеф. – Я не закончил…

Антаресец уставился на него в четыре глаза. Будто прицелился.

– Собственно, это службишка, не служба, – продолжал Лорд. – Служба, брат мой, впереди… Вся эта возня с Ботто и Хашараппой будет тебе хорошим прикрытием. Главным твоим заданием по-прежнему остается Аббат, но с небольшой корректировкой. Да, меня все еще интересует его подлинная роль в событиях шестьдесят восьмого года, но еще больше меня интересуют его связи с индейцами. С сегодняшнего дня я должен все знать о контактах Аббата с медеанцами – частота встреч с ними, продолжительность этих встреч и содержание их. Докладывать ежедневно! И не через информер, а лично мне, в этом вот кабинете.

– Да, шеф! – вновь единодушно отозвался Октавиан-Клавдий.

– Вот теперь можешь идти.

– Приятного аппетита, шеф! – невпопад пожелал Двуглавый и ретировался.

В который раз за этот бесконечно долгий день, давно уже переваливший за двадцать четвертый час, Лорд остался один. Он обхватил седую, плохо ухоженную голову костистыми ладонями, разглядывая свое отражение в полированной поверхности рабочего стола. Подумал о доме, где бывал реже, чем полагается отцу и мужу и где все было гораздо сложнее и запутаннее, нежели в самых хитросплетенных комбинациях тайной войны за благополучие человечества.

Семья – вот по-настоящему непроницаемое пятно.

На миг Сандро Лордкипанидзе стало невыразимо тоскливо, но только на миг. Служебный информер, столь же бессонный, как и глава Карантинного Комитета, открыл новое сообщение: «Срочно. Тема «Конкиста». Пакет изучил. Завтра доложу свои соображения. Корунд».

Лорд взглянул на часы. Подумал и отстучал на виртуальной клавиатуре: «Сегодня. В 13.00. Пард.», и задумчиво уставился в неспешно светлеющее окно.

Глава 6
Марина Валевская. Столовая гора

Кофе сегодня отчего-то показался безвкусным. Марина не поленилась, встала, подошла к встроенному в стену шкафчику, взяла банку. «Арабика». Все верно, она ничего не перепутала, машинально готовя напиток. Тогда в чем причина?

Она знала, в чем, хоть признаваться себе не хотелось. Возраст. Нет, с вкусовыми рецепторами ничего не случилось, они работают так же, как и десять, и двадцать, и сорок лет назад. Зрение, слух, обоняние, осязание по-прежнему остры, но былой яркости ощущений нет. Новизны нет. Позавчера Марине Валевской исполнилось шестьдесят.

Разумеется, это далеко не старость, даже не преддверие старости – не в пятнадцатом веке, слава богу, живем. И не в двадцатом. Шестьдесят лет – вершина жизни. Вернее, чуть дальше вершины: по статистике, средний возраст для женщин – девяносто восемь лет. Но в этом «чуть» все дело. Потому как означает оно, что ты уже начала спуск. Все самое значимое в твоей жизни уже случилось – любовь, дети, работа, которой отдаешь душу. Да, впереди, несомненно, ждет много хорошего, важного, интересного и прочая, прочая, прочая. Но окажется ли оно лучше, важнее и интереснее того, что уже довелось испытать? Нет.

Четыре года назад она не была так категорична. Но четыре года назад был жив Георгий. А значит, в ее жизни еще не случилось самого страшного, что может случиться в жизни женщины. Теперь и это – было, она и это пережила, приняла в себя. Теперь она знает все, что может ждать ее впереди. Сколько там осталось? Около сорока? Эти годы тоже надо чем-то занять. А если еще раз родить? Девочку!

Марина улыбнулась такой мысли. Физически это было возможно. Эмоционально – нет.

Она сунула чашечку с почти нетронутым кофе в посудомойку, вернулась к себе в комнату. Села в кресло субэл-имиджмейкера, активировала создание образца. Тут же напротив нее возникло голографическое изображение. Марина придирчиво осмотрела себя, повертев в разные стороны. Что мы наденем? Лучший вариант для поездки на противоположный конец планеты – разумеется, брючный костюм.

Для начала она одела себя в бежевый, с длинными прямыми брюками и приталенным пиджаком. Подумала и перекрасила в серый. Тут же скривилась недовольно, заменила на оливковый, затем – на аквамариновый. Вернула оливковый, полюбовалась, закрепила. Чуть-чуть расклешила брюки, укоротила пиджак. Добавила белую блузку. Пять минут выбирала оттенок и размер жемчужин для ожерелья. Закрепила.

Затем пришла очередь прически. Это самая трудная часть процесса, потому как укоротить волосы и даже удалить их полностью за десять минут легко, но нарастить до нужной длины – гораздо сложнее. Поэтому с волосами Марина решила не экспериментировать. Только подкрасить и уложить. Сегодня она будет платиновой блондинкой. «Седой блондинкой!» – язвительно поправила она себя. И, чего греха таить, это было правдой. Седина появилась после той ночи, когда она узнала о Георгии, и теперь подкрашивание стало обязательной процедурой.

Вслед за прической Марина взялась за макияж. Здесь все по минимуму, благо природный цвет кожи позволяет. Только спрятать под тональным кремом вот эти морщинки вокруг глаз. И эти – в уголках рта. Чуть-чуть теней на веки, чуть-чуть туши на ресницы, мягкую помаду на губы. Закрепить.

Затем Марина заставила своего голографического двойника вытянуть руки, придирчиво изучила маникюр. Немного изменила форму и длину ногтей, задала цвет. Так же поработала с педикюром. Завершающей нотой – духи. Пусть будет аромат океанского бриза, ее любимый. И плевать, что она использует его в девяти случаях из десяти, плевать, что все в Комиссии уже знают это. Она – консерватор. В шестьдесят лет можно позволить себе быть консерватором. Закрепить!

Она повертела двойника снова. Красавица. Сорокалетняя красавица. Пожалуй, даже тридцатипятилетняя красавица, просто консервативная.

Марина взмахнула рукой – «Новый имидж»! Картинка мигнула, двойник вновь предстал в первозданном обнаженном виде. Не останавливаясь, Марина принялась лепить себя. Короткое платье. Нет, еще короче! Разве у нее некрасивые ноги? Красивые. Значит, пусть смотрят. Все, кому нравится. И ярче. А вот здесь – разрез. Плечи открыты. И на все правое плечо от локтя до шеи – объемную татуировку. Например, целующихся драконов. Нет, лучше вогурских грифонов, самца и самку, они разноцветные и так забавно шевелят плавниковыми крыльями при каждом движении. Хорошо. Теперь волосы. Что делать с волосами? Убрать совсем? Нет, выбреем только слева, а справа начешем гребень. И покрасим его… в зеленый? Красный? Ага, в перламутр! Лицо – тональным кремом посветлее. Так его, так! И для контраста – яркие румяна на щеки. Губы – объемной кроваво-красной помадой, реснички нарастим. Интересно, а еще длиннее получится? Ого, получается. Ногти пусть будут черными! И маникюр и педикюр. Или сделаем их разноцветными, как радуга? Да, педикюр будет разноцветный. В Кейптауне лето, можно ходить в открытой обуви, так что оценят.

Она едва не захохотала, рассматривая преобразившегося двойника. Перед ней танцевала красивая, вызывающе-броская девушка. Молоденькая, не старше двадцати. Марина словно заглянула на сорок лет в прошлое. Правда, она никогда не наряжалась так экстравагантно, не было у нее на губах и щеках такого ярко-алого… Только однажды, в Холодных пещерах…

Она передернула плечами от невольного воспоминания. Поспешно взмахнула рукой – «Отменить»! «Вернуть предыдущий имидж».

Перед ней вновь стояла деловая, уверенная в себе дама. Не задерживаясь на ней взглядом, Марина сбросила халат, скомандовала: «Выполнить».

Кресло имиджмейкера ожило. Удлинились подлокотники, обхватили запястья, мягко, но решительно распрямили пальцы. Подножка изогнулась, окутала ступни. Марина привычно ощутила себя спеленатой по рукам и ногам щупальцами инопланетного монстра. Умными, аккуратными щупальцами, совсем не страшными. Сверху опустился колпак визажиста-парикмахера, и она закрыла глаза, чтобы не мешать ему работать. Отдалась приятным ощущениям: теплый ветерок, нежные прикосновения, легкое покалывание кожи.

Имиджмейкер управился за пятнадцать минут. И сам же подвез ее к гардеробной. Осталось подняться, шагнуть в появившуюся в стене комнаты нишу. И, когда платье было готово и выбранное ожерелье украсило шею, посмотреть на себя в зеркало.

Марина-в-зеркале отличалась от голографического образа. Чем-то едва уловимым, но отличалась.

– А давно ли ты копировала себя, красна девица?» – задала она себе язвительный вопрос. Получалось, что не так и давно, года не прошло. – Стареть ты начинаешь, друг Марина, стареть. И ничего с этим не поделаешь. Так что смирись. Доживай, сколько тебе положено.

Она собиралась заказать гардеробу еще и утепленную куртку – дойти до ТЛП-кабинки на проспекте Вернадского. Но теперь выходить на мороз передумала, – до сих пор зябко было от непрошеного воспоминания. В конце концов, такси для того и придумано, чтобы не утруждать себя необязательными мелочами.

На полпути к лифту Марина спохватилась. Вернулась в спальный модуль. Чуть помедлила перед дверью в комнату сына. Легонько стукнула костяшками пальцев.

– Валера, можно к тебе на минутку?

Половину этой минутки пришлось ждать ответ. Наконец из-за двери донеслось:

– Да.

Марина открыла дверь, шагнула в комнату. И невольно поежилась от лютого холода, немедленно впившегося в кожу. Стекло в одном из оконных пролетов отсутствовало, а снаружи – минус двадцать!

– Ты же простудишься! – Она не успела сдержать подсказанный материнским инстинктом возглас.

Валерий не ответил, только губы скривились в презрительной усмешке. Он сидел на полу, поджав ноги, скрестив на груди руки и закрыв глаза. Раздетый, только кожаная повязка на бедрах. Медитирует, «тренирует внутреннюю силу», или как там оно у них называется? Должно быть, представляет себя индейцем. Что ж, это нетрудно, после того, как сын превратил свою спальню в подобие вигвама. Никакой мебели, вообще никаких вещей. Только ужасные маски, костяные и деревянные амулеты, костюмы из кожи и перьев на стенах. Да на полу – шкура уссурийского тигра, собственноручно убитого и освежеванного им прошлым летом. Из-за шкуры вышел очередной скандал… Ох, лучше не вспоминать.

– Ты что-то хотела? – поторопил Валерий.

– Да. Меня срочно отправляют в Кейптаун на три недели. Собственно, я уже ухожу. Сообщи, пожалуйста, отцу, когда он придет.

– Почему ты сама не сообщила?

– Это незапланированная командировка. О том, что экспертизу поручат мне, стало известно только вчера. Поэтому я и не смогла сообщить Лорду. Ты же знаешь, он не терпит, когда звонят ему на работу.

Сказанное было чистой правдой, вчера Лорд ночевать домой не приходил. Как и позавчера. Когда-то, до гибели Георгия, отсутствие отца означало очередное ЧП в Кей-Кей. Теперь стало нормой. Что он, предпочитает спать у себя в рабочем кабинете? Или вообще не нуждается во сне?

– Так что, сообщишь? – спросила она снова.

– Ты можешь оставить ему звуковое письмо.

– Считаешь, это нормальный способ общения в семье?

Валерий молчал.

Их отношения с отцом дали трещину четыре года назад, – после гибели Георгия! – но окончательно испортились, когда Валерий возомнил себя индейцем. А тут еще и Роман влез со своим непрошеным покровительством.

Валерий наконец соизволил открыть глаза. Они у него были такие же, как у отца. И как у Георгия. С каждым годом он все более походил на старшего брата: крепкий, сильный. Широкоплечий и мускулистый. Только характеры у них совершенно разные. Георгий был отзывчивым, добрым мальчиком. И мужчиной таким же стал – надежным, но вместе с тем мягким. А Валерий унаследовал отцовскую твердость. Должно быть, еще и из-за этого они не могут примириться друг с другом. У каждого своя правда. И каждый готов отстаивать ее до последнего вздоха.

– Хорошо, я скажу Лорду, что ты ушла в Кейптаун на три недели. Наведываться будешь?

– Вряд ли. Много работы.

Это был лукавый ответ. Да, работы предстояло немало. Но не в ней причина. Зачем спешить в дом, где тебя не ждут? Где ты уже никому не нужна.

– Еще что-то? – Валерий пристально смотрел на нее снизу вверх. – Я очень занят. Скоро мне предстоит ответственное задание.

«Какое задание?! Ты уже два года нигде не работаешь и не учишься!.. – В священной ярости материнского гнева захотелось выкрикнуть ей. – В бубны колотить?! Вокруг костра скакать?! Зверушек убивать?!»

Марина сдержалась. Какое она имеет право навязывать взрослому парню свои взгляды на жизнь? В любом случае медеанцы не угрожают ее младшему сыну лучевыми пушками и аннигиляторами материи.

Кивнула и вышла, плотно затворив дверь.

Георгий Лордкипанидзе служил вторым пилотом на «Амальгаме». Четыре года назад его не стало. Как и всех, кто был на борту корабля в том злосчастном рейсе на Тестурию. Нет, давайте называть вещи своими именами – его убили! И никто не понес за это наказания. Никакого! Всесильный Карантинный Комитет втянул свое жало куда поглубже и сделал вид, что не заметил циничного убийства сорока восьми человек – безоружных, не помышлявших об агрессии! Контакт-Центр того лучше: принялся убеждать родственников и друзей погибших, что это-де «несчастный случай», «досадное недоразумение». Господин Силантьев лично ее, Марину, убеждал: «Ты же понимаешь, каждая профессия сопряжена с определенными рисками, а профессия космопилота – и подавно! Мы не застрахованы от ошибок…» И прочее бла-бла-бла. Нет, она ни в чем не обвиняла ни Сандро Лордкипанидзе, ни Романа Силантьева. В конце концов, они были виноваты не более, чем остальные пятнадцать миллиардов землян, великодушно простивших «братьям по разуму» ничем не оправданное преступление. Но Арамиса и Лорда она когда-то любила, – сначала одного, потом второго. Они были единственными мужчинами в ее жизни. Они клялись сделать для нее все. И не смогли уберечь ее ребенка, ее первенца, ее любимого сына.

Однажды, посмотрев исторический фильм о Китае двадцатого века, Марина вдруг подумала – а сможет ли она совершить публичное самосожжение в знак протеста? Прийти на площадь перед Тестурианским представительством, облить себя чем-нибудь сильно горючим и поджечь. Тут же отмахнулась от зряшной идеи. Во-первых, умереть от ожогов ей не позволят. Вылечат, нарастят кожу, краше прежнего Маринка-Тартинка станет. Во-вторых, единственное, что она этим продемонстрирует, – собственную истеричность и глупость. Чего доброго, принудительную психологическую реабилитацию заставят пройти, сделают спокойной, как удав. «Компенсируют личную трагедию». Нет уж, не надо. Она, Марина Валевская, не желает ничего забывать. И прощать.

Этими мыслями голова была занята, пока Валевская шла к лифту, пока поднималась на крышу шестидесятиэтажки. Пока летела в такси к шлюз-концентратору «Университет». Даже когда входила в ТЛП-кабинку.

Но в Кейптаунский исследовательский институт физики времени прибыла уже совсем другая Марина Валевская. Не мама, не жена, не уставшая шестидесятилетняя женщина. Старший научный эксперт Особой Комиссии Совета Земной Федерации по оценке перспективности и целесообразности фундаментальных научных исследований.

* * *

В Институте физики времени было на удивление тихо и безлюдно. Марина прошлась по пустынным коридорам, подергала запертые двери лабораторий. На всякий случай сверилась с часами, – может, что-то напутала? Нет, все верно, понедельник, одиннадцать утра. Понимая, как глупо выглядит, крикнула:

– Эй, здесь есть кто живой?

Под высокими сводами коридора разлетелось эхо. И затихло. Ответа не было.

– Очень интересная ситуация, – проговорила она сама себе. – Похоже, наших время-физиков корова языком слизала. Неужто всем институтом в будущее отправились?

– Скорее, в прошлое, – поправили ее сзади.

Марина резко обернулась. В десяти шагах позади нее стоял маленький старичок. Морщинистое лицо, редкий седой пух вокруг лысины, белый халат поверх вязаного джемпера.

«Зачем ему джемпер, лето на улице?» – проскользнула дурацкая мысль.

– Простите, я вас, кажется, напугал?.. Разрешите представиться: Адам Касслер, – старичок поклонился.

– Да уж, умеете вы бесшумно подкрадываться. Так вы и есть директор сего учреждения?

– Имею честь… Хотя теперь уже сомнительную.

– Почему сомнительную? – не поняла Марина. – И где, собственно, ваши сотрудники?

– Ответ на первый вопрос проистекает из второго. У моих сотрудников сегодня важное мероприятие. Простите еще раз, с кем имею честь говорить?

– Марина Валевская, старший эксперт Особой Комиссии.

– Вон оно что… – протянул старичок, грустно разглядывая гостью. – Они решили прислать к нам молодую красавицу. Значит, наша песенка спета.

– Друг Адам, вы говорите какими-то загадками! – постаралась подавить растущее раздражение Марина. – Что все-таки происходит в институте?

– Какие уж тут загадки… Однако почему же мы беседуем посреди коридора? – Директор шагнул к ней, галантно приподнял локоть. – Разрешите проводить вас туда, где еще есть живые люди.

Марина хмыкнула, но позволила взять себя под руку. Они проследовали назад, по уже пройденному ею пути, свернули к лестнице, поднялись на третий этаж, дошли до директорского кабинета. Старичок меж тем рассказывал:

– Вы спрашиваете, почему у нас пусто. Да потому, что молодежь занята более важным делом, чем в лабораториях сидеть, науку вперед двигать. Сегодня большой праздник, им надо обязательно в нем участвовать.

– А я думала, сегодня рабочий день… Это какой-то национальный африканский праздник?

– Не африканский, – индейский. Вернее, «новоиндейский». То ли «Больная Луна», то ли «Солнцестояние». Я не разбираюсь в модных веяниях, я ретроград.

– Какое отношение к индейским праздникам имеет ваш институт?

– Видимо, имеет. Тут, рядом с нами, на Столовой горе, медеанцы лагерь организовали, – на месте бывшего природного парка. Не слыхали? Наша молодежь сначала из любопытства туда наведывалась. А потом и сами начали «в индейцы записываться», один за другим. Самые талантливые, перспективные. В конце концов остались только старые перечницы, такие, как ваш покорный слуга. Ретрограды. Посадить бы нас в хронокапсулу, да и отправить в прошлое. В те времена, когда научный поиск еще что-то значил для людей.

– Хронокапсулу?! – встрепенулась Марина. – Так вы ее сделали?

– Нет, – старичок отмахнулся. – Это я образно. В тупике мы, и выхода не видим. А вы, извините, физик?

– Нет, я конфликтолог.

– Конфликтолог? Тогда вам еще сложнее будет. В той кляузе, что ваше ведомство получило, все правильно написано. За четыре года – никаких прорывов. Да что там прорывов, подвижек значимых нет. Как стойбище под боком появилось, так и все, словно наколдовали. Колдовство ни при чем, разумеется. В другом причина. Я ведь разговаривал со своими учениками, пытался понять. А они отвечают: «Внешняя наука – это замечательно. Но сперва надо собой заняться, внутреннюю силу воспитать. Чтобы человек – это звучало гордо! Чтобы не придатками механизмов, а в самом деле вершиной эволюции быть». И ведь не возразишь, верные слова. Только на душе как-то муторно от их правоты. Если вы понимаете, о чем я говорю.

– Понимаю, – кивнула Марина. Раздражения старичок-директор уже не вызывал, она слушала его внимательно. – У меня сын два года назад магистратуру бросил. «Настоящим индейцем» пытается стать.

– Вон оно что… – старик посмотрел на нее внимательней. – Ну, если вы на нашей стороне… Нет, все равно не справимся. Знаете, что мне Миша Каминский, руководитель лаборатории квантовых состояний времени, заявил? Умница, талантище, между прочим. «Не хочу тратить годы на изобретение перпетуум мобиле». А я не годы, я всю жизнь на мечту путешествовать сквозь время потратил. И ничуть об этом не жалею. Как мне их понять, молодых?

* * *

Три недели экспертизы пролетели как один день. Сначала Марине казалось, что ситуация стандартная – талантливая молодежь подросла, оперилась, готова к самостоятельным исследованиям. А патриархи из институтского руководства «не пущают». Не из-за вредности, разумеется. Просто они и сами на покой уходить пока не хотят. Они и впрямь жизнь на это потратили, вне науки себя не мыслят. Решается такой конфликт исключительно оргвыводами вышестоящей инстанции. Да, жалко. Но ничего не поделаешь – петицию подписали две трети сотрудников института. Адам Касслер сам виноват, что после стольких лет работы оказался в изоляции. Марина разговаривала с каждым из подписавших с глазу на глаз, чтобы убедиться – даже на ассистентов, молодых парней и девушек, никто не давил. Все искренне верили, что старик-директор – камень на пути речного потока. Убрать его, и работа наладится. Оставалось подготовить экспертное заключение, и можно возвращаться в Москву.

Но для того на командировку и выделяют три недели, а не три дня, чтобы не наломать дров в спешке. Когда Марина пожила среди этих людей чуть дольше и смогла взглянуть на работу института изнутри, то поняла – все не так. Адам Касслер продвижению молодых ученых не мешает, скорее наоборот. Заместителю директора института по науке Леппе – сорок два года. Главному математику Шершунову – тридцать шесть! Среди заведующих лабораториями только один – ее, Марины, ровесник, остальные моложе. Да, на административно-хозяйственных должностях сидят «патриархи». Но это синекура, своего рода награда за былые заслуги, практика общепринятая. К реальным научным задачам, решаемым в институте, их деятельность имеет весьма косвенное отношение. Причина застоя была в ином. Возможно, Касслер и в самом деле старая, замшелая запруда. Убрать его, заменить кем-то из молодых несложно. И что получится? Уйдет вода и река обмелеет? Да, в лабораториях составлялись планы и графики исследований, проводились эксперименты. Но скорее для отчетности, а не для конкретного результата. Все это весьма походило на умышленную дискредитацию руководства. То, что внутренний конфликт ударил по репутации всего института, было не виной Касслера, а скорее, его бедой. И Марине захотелось написать совсем иное заключение. Тоже с оргвыводами. Но противоположными тем, на которые рассчитывали инициаторы петиции.

Однако до окончания командировки было все еще далеко, и Валевская продолжила разбирательство. Теперь она наблюдала не за работой лабораторий в целом, а за каждым сотрудником в отдельности. Она слушала разговоры молодых ученых, заглядывала в их глаза. И видела там то, чего быть не должно: скуку и безразличие. Им было неинтересно! Больше того, они считали свою работу ненужной и бесполезной. И означать это могло только одно. Собственно, ответ на первопричину кризиса Марина услышала в свой самый первый день в Кейптауне, просто тогда пропустила его мимо ушей. Теперь вспомнила: «перпетуум мобиле». Хронофизика зашла в системный тупик. Касслер, посвятивший ей всю жизнь, не желал, – да просто не мог! – признать это. Он по-прежнему пытался крутить маховик исследований, не замечая, что машина давно работает на холостом ходу. И ученикам не удавалось переубедить учителя. Отсюда и возникла петиция в Особую Комиссию. Если Касслер уйдет на покой, его преемник быстро и четко докажет, что идея путешествий во времени не имеет практического решения. Теперь Валевская понимала, какое заключение должна написать. И чем это закончится. Три года назад она вот так же собственными руками закрыла сверхглубокую скважину на Огненной Земле. Потому что «…продолжать расходовать колоссальные ресурсы на проходку сквозь мантию нецелесообразно. Теоретическая модель земного ядра полностью соответствует наблюдаемым явлениям. Практическое же подтверждение ее достоверности более эффективно можно получить, изучая обломки землеподобных планет, обнаруженных в Дальнем Космосе». Аминь.

Марина Валевская двадцать три года проработала в Особой Комиссии. Прошла путь от ассистента до старшего эксперта, а потому имела возможность наблюдать, сопоставлять, отмечать тенденции. Они не радовали. С каждым годом все чаще закрывались темы исследований, до того считавшихся перспективными, останавливалась деятельность целых институтов. И самое неприятное – с каждым годом усиливался отток молодых ученых. Они уходили из науки без видимых причин, на взлете карьеры. Вернее, причина была – им становилось неинтересно то, что не сулило немедленной отдачи. Причем отдачи конкретной, ощутимой. Они хотели всего и сейчас. Потому в прикладных науках застоя не было. Трансгенетика, бионика, биохимия, материаловедение, квантовая энергетика чувствовали себя вполне вольготно. А те направления исследований, что помогали делать жизнь человека комфортной и безопасной, и вовсе процветали. Никто пока не пытался дать неприятному явлению официальное объяснение, но Марина его знала.

Юность человечества осталась позади, Адам Касслер и ему подобные – последние реликты той славной и немного наивной эпохи, когда можно было мечтать и стремиться к своей мечте без оглядки. Теперь на смену ей приходит зрелость. А зрелость – это ответственность за каждый поступок, это страх перед последствиями собственных решений, это неуверенность в том, какой путь окажется верным. Потому взрослеть не хочется. Потому всеми силами человечество в целом и каждый индивид в отдельности – пусть не каждый, но многие, слишком многие! – пытается сбежать назад в детство. И как же вовремя подвернулись аборигены Медеи! Разумная человекоподобная раса оказалась наглядной демонстрацией счастливого детства цивилизации, примером для подражания. Да, медеанцы, дикари, едва выбравшиеся из каменного века, и людям никогда уже такими не стать – на счастье! Но поиграть-то «в индейцев» можно! Благо богатый, благоустроенный адамами касслерами мир Земли позволяет такие игры любому. И не нужно тревожиться, бить в колокола: пройдет двадцать, пятьдесят, – да хоть сто лет! – и болезнь переходного возраста останется позади. Человечество научится быть взрослым.

Правда, однажды, когда настроение было совсем уж плохим, пришла другая мысль: а что, если это не взросление, а преждевременное старение? Некая болезнь, вирус, подхваченный земной цивилизацией и не распознанный пресловутым Кей-Кей? А игры в дикарей – первые проявления старческой деменции? «Не пори горячку и не придумывай глупости! – сказала она себе. – Ты же профессионал. Наблюдай, собирай факты. И не спеши делать выводы». Это были правильные слова. Вот только в индейцев заигрался ее собственный сын. И потому оставаться холодным беспристрастным наблюдателем не получалось.

Три недели пролетели как день. И теперь Марина не знала, что должно быть в экспертном заключении. Разумеется, правда. Только чья? Правда Касслера, верящего, что ученые должны работать на будущие поколения, и только потомки смогут понять ценность тех или иных открытий? Правда его учеников, для которых самое важное – «здесь и сейчас», в котором они живут? Или ее, Марины Валевской, правда? Но в чем она? И существует ли вообще абсолютная правда? Как узнать? У кого спросить?

– А ты спроси у тех, кто имеет возможность наблюдать за нами, людьми, со стороны, – посоветовала она себе. – Спроси у индейцев. Спроси, почему люди с таким рвением бросились им подражать. Конечно, дикари ничего не понимают в наших проблемах… Или понимают слишком много?

Идея была неожиданна и оттого интересна. Не придумав ничего лучшего, Марина взяла институтский «Стриж» и отправилась на Столовую гору.

* * *

Гора действительно походила на стол, и белое облако, свисавшее с нее словно бахрома, усиливало сходство. А еще больше она походила на крепостную стену, построенную прадревними великанами! Столовая гора поднималась над побережьем, над бухтой, нависала над городом людей. Она казалась излишней и чужеродной здесь и одновременно была неотъемлемой частью этого места. Гора словно лучилась странной силой. И какая же она была огромная, эта Столовая гора!

Первоначально Марина планировала лететь прямиком в стойбище, но не смогла устоять перед природным чудом света. Переключила «Стриж» на ручное управление, взялась за штурвал и развернула машину влево, повела ее вокруг горы. Вблизи крутые склоны оказались вовсе не такими гладкими и неприступными, какими виделись из окон Института физики времени. За миллионы лет потоки воды промыли в песчанике овраги и ущелья, террасы и уступы, «мох» и «трава» обернулись зарослями кустарников и лесом. Марина разглядела развалины нижней станции канатной дороги, некогда существовавшей здесь. А вон то – должно быть, тропинка, ведущая на плоскую «столешницу».

«Стриж» обогнул очередную «ножку стола», и она невольно ахнула. На крошечной террасе лежало бело-голубое блюдечко «Ласточки». Отчаянный пилот зачем-то посадил прогулочный автограв в совсем не приспособленном для этого месте – отвесная скала сверху, отвесная скала снизу. Искал уединения? Марина покосилась на свисающий сверху белый клок облака – тот удлинялся прямо на глазах, норовя добраться до площадки. Интересно, как этот сумасшедший взлетать собирается?

Затем она разглядела и самого пилота. Человечек сидел рядом с машиной, беззаботно свесив ноги над двухсотметровой пропастью. Увидел «Стрижа», вскочил. И энергично замахал руками.

– Что?! Хочешь, чтобы я приземлилась рядом с тобой? – изумленно переспросила Марина человечка на склоне. Вернее, кабину своего «Стрижа». – Ты и впрямь сумасшедший, но я-то нет!

Она тут же упрекнула себя за нелестный эпитет в адрес незнакомца. Возможно, у человека беда, ему нужна помощь. Нужно срочно сообщать чрезвычайщикам…

Она вновь покосилась на облако. Если оно будет двигаться с такой скоростью, то минут через десять накроет площадку. Чрезвычайка за десять минут от Кейптауна не долетит.

Марина сделал вираж, рассматривая склон. Посадить рядом с четырехместной «Ласточкой» еще и двухместный «Стриж» – задача почти нерешаемая. Почти. Но разве она не была лучшим пилотом малотоннажного планетарного транспорта на потоке, а на пятом курсе едва не выиграла континентальный кубок? Правда, с тех пор минуло почти сорок лет. Но навыки не забываются! Она решительно направила машину вниз.

Человечек стоял и смотрел, как она приземляется. Марина даже гаркнула сердито себе под нос: «Да уйди же ты, не мешай!» Только когда оставалось метров пятьдесят, незнакомец посторонился.

Едва лапы-опоры «Стрижа» коснулись каменистой поверхности, Марина откинула колпак кабины, выпрыгнула из машины: