Текст книги "Несуразица"

– Будешь сегодня Мадонной!

Приказал авторитетный гитарный тип, пощипывая усы. Кате вручили в руки открученную ножку от пюпитра, резиновым набалдашником ко рту и, на счёт барабанщика: «Раз-два, раз-два-три», медленно с ускорением заиграли «семь-сорок». Новоиспечённая певица силилась как-то подпеть, но тут гитарист нажал на что-то ногой, и его драйв заполнил все, доселе недоступные места ресторана, проникая в кухню, бойлерную и выходя через чёрный ход на крышу. Музон получился отпадный. Любитель рока и картины Леонардо, оторвав вторую руку от стойки, выпал. Поднимать его никто не торопился! В такт с падением прозвучал последний аккорд. Лабухи «умыли руки», присвоив купюру. Теперь надо было срочно решать проблему с Катей. Она сама уходить от популярности не собиралась, и её пришлось выносить. Когда одна нога уже проскользнула в проём, вторая – перпендикулярная, крепко зацепилась за косяк. Счастливая, насмотревшись по телевизору, как надо вести себя, если уже поёшь, но до сих пор не умеешь, в исступлении кричала:

– Я люблю вас, я не вижу и не чувствую ваши руки!

Тут, конечно, Катерина кривила душой. Может, четыре пары рук, выносивших её вперёд ногами (так вышло не специально: хотели – головой, но головой об косяк – это больно), она и не могла видеть, но не почувствовать на себе сорок пальцев было невозможно. «Дебютный микрофон» прирос, прикипел, примёрз к её ладоням, и этот алюминий из осторожности никто даже и не пытался отобрать. Наконец, Катю удалось затрамбовать в огромный производственный холодильник, из которого потом ещё долго доносились песни поэтов советских композиторов.

Четвёртый столик был особым. Это был столик Зиночки. Она изредка была с кем-то, но, в основном, грустила сама, за исключением частого «тогда», когда её печаль проходила. А проходила тоска после выпивки (не сразу, а когда – подействует). Пила Зинаида немного, как все, и после достигнутого результата её энергия восторжествовывала битой посудой, тяжёлым вскидыванием сиреневой плиссированной юбки и плясками на тему: «Загнанных лошадей пристреливают? Та ни в жизь!» …Так и сегодня, сразу после упадка «рока», Зиночка с достоинством, громко стукая пол, подкатила к музыкантам:

– Ребяяятки! Сделайте мою!

Вяло насиловала она.

Желание делать «её» у сильно поизношенных «ребяток» было даже не нулевое, а где-то далеко за минус. Но потёртый опыт говорил: играть надо, даже бесплатно. Успокаивало одно, что скулить Зиночкину «вещь» про горный цветок будет гитарист-солист, а остальные покемарят на инструментах. Иногда песню продолжали специально несколько раз подряд, делая хорошо сразу всем: и дремали – время шло, и Зиночка «тащилась» – потом целых полчаса не доставала, и солист психовал – опять же приятно. Сейчас, примирившись с судьбой, гитарист, икая только что съеденной водкой, с чувством «а почему бы и нет», объявил, накрутив ревербератор:

– А сейчас… час… час… час! Для нашей гостьи Зиночки… ки… ки… ки! Звучит следующая композиция позиция… зиция… ция… я… я… я!..

…Растягивая сладостный полусон под звуки баса: пум, пум-пум; пум, пум-пум, музыканты, не слушая отчаянного крика солиста: «кода!!»[42]42
  «Кода» – на языке всех настоящих музыкантов, умеющих играть без дирижёра, означает: последний такт, тарелка, тишина.


[Закрыть], в который раз заходили на первый куплет.

Певцу пришлось, в который раз, повторять пошлость: «В нашей жизни всё бывает…»

Зиночка томно плясала, но кроме неё никто не реагировал на висящую в душном воздухе «композицию». Да и само слово «композиция» сгорало от стыда за то, что им грязно воспользовались, объявляя дешёвку самого низкого эстрадного пошиба. Музыканты были не виноваты. Они честно профессионально работали на потребу публики, а нетребовательная потребность публики частенько опускалась до непригодного к употреблению. Вот и сейчас – инструменты были баснословно дороги, аккорды красиво безупречны, слова отменно выучены, звук чисто выставлен, но почему-то ради искушения слушать «это» не хотелось заложить душу рогатокопытному. Да и ангелы спали, устав от ритмичного: «пум, пум-пум».

– Лаван-да-а…

Выгребал на зловонную гладь певун:

– ГорДая лаван-да…

Букву в «горная» давно поменяли, в угоду Зиночке. Она требовала это несколько сезонов подряд. Видимо, с гордостью и этой мелодией у Зиночки в прошлом веке было что-то связано. Та далёкая связь так и подмывала Зиночку и, уже подмытая, она приглашала кого-нибудь идеального пройти с ней до конца долгий тур по залу. Сегодня этот «кто-нибудь» находился за шатающимся «шахматным» столиком. И, совершенно уверенно думая, что его внешность и услышанное всеми специально громкое красноречие увлекли эту женщину, смело не отказал.

Подмигнув, мол, «учись» заместителю мастера фанерного цеха, прыщавый «ловелас» заскакал за плиссированной юбкой. Сегодня он «выставлял кабак» начальству, чтоб его повысили. Но сейчас уже забыл, для чего этот праздничный стол вообще был накрыт. Неудачный подхалим, думая, что новая должность «в кармане», а методы подмазки рестораном новы, как мир, допустил непростительную глупость (похожую на всю его жизнь), и вмиг потерял будущую конструктивную зарплату старшего фасовщика в семь дополнительных рублей (грязными). Он, нестёпный, думал и дело устроить, и удовольствие получить.

Но, извините, одним пальцем на двух ласточек не укажешь! И на двух воздушных шариках в разных руках обязательно пойдёшь в разлёт!

Ему нужно было сейчас затаиться и, скромно опустив глаза, предложить женщине более достойного партнёра, пахнущего нитроглицерином от случайного приступа и нафталином – от случайной моли. Но тупая и неразумная бравада смазала все усилия продвинуться, загнав ситуацию в цейтнот, потому что Зиночка давила сейчас всей тоскующей массой, не давая дышать, а несправедливо променянный на «непонятно кто» зам достал блокнот и, имея хорошую, но незлую память, вычеркнул недостойного из претендентов. Вся идея и главное – зарплата жены, придумавшей эту ресторанную встречу, от одного неправильного движения сошла на «нет». Но зато «как потанцевали»!

Совсем подавленный Зиночкой неумеха, вернувшись на место и не найдя фигуру партнёра, покрутившись на месте, махнул дерзкой дулей на пустые двери выхода и продолжил пропивать деньги жены.

Постепенно стали вырисовываться другие столы. Как по кальке – тушью, привидения. Сначала только белая густая пустота, потом очертания карандашом, обвод контуров чернилами, в цвете, в звуке, в движениях, и вот уже невыносимо лезущий в глаза этюд, настолько живой, реальный, закладывающий уши, что невозможно стереть, жирно закрасить шариковой ручкой, придавить подушкой или вынуть из розетки. Невообразимый шум медленно поднимался, вставал столбом, а затем резко начинал метаться по залу с визгами, брызгами и жутким царапанием, как котяра, упавший в бочку с водой.

Всяких стулов, стуликов, стольев, стольчиков перестало доставать. Их стали доставать из ниоткуда и подставлять всюду, нарушая первоначальную ровность проходов. Непрерывно прибывающий люд сиропом вливался в зал и, растекаясь, равномерно заполнял пропущенные углубления и пустоты замкнутого краями пространства. Гульба каждого застолья то выделялась, как будто выхваченная порывом ветра, то пропадала в пене общего наката:

– Та не может быть!

Опять, перекрикивая всех, слышалось через два прохода:

– Ты в жизни не пройдёшь туда без блата. Не может быть!

ОН, развалившись, сквозь табачный гул искоса наблюдал голоса:

– Не думай! Я не последняя шлюха!

Верещала костистая шклявая мадемуаз.

– Успокойся, пожалуйста! Ты не последняя, нет! Ты – первая, только успокойся!

В другой стороне тарелки дребезжали от низкого женского тембра, хотя это было визжание:

– Как же ты совсем не пил! А? У тебя ж бутылка пустая на четверть, а в стакане осталось только сто двадцать пять грам. У меня глаз – топаз! Я двадцать лет в гастрономе на разливе. Или ты забыл?

– Такое забудешь! На твоём недоливе и познакомились. Лучше б я тогда не спорил!

Где-то удар кулака по бифштексу продолжился угрозой:

– Будешь плохо себя вести – на мой день рождения останешься без подарка!

– Ну, что ты, милый!..

Через два прохода, в очередной раз тем же громким нажимом неслось:

– Ага, как же! С такой высоты, а потом встал и пошёл? Не может быть!

«Задолбал! – вскипел ОН внутри. – Чё орать! Не верь молча».

Водятся в гулянии такие зипуны подчастую, которые разрушают интерес общения подчистую. И своим тяжёлым запахом недоверия-неверия портят атмосферу!

Бывает «неверующий Фрол». С того – взятки гладки. Тот – обыкновенный, нормальный идиот, и может навредить только самому себе.

«Здесь уже нет мостика, его снесли, не иди, упадёшь!»

«Да что вы там говорите! Я знаю!»

Плюях!! Только брызги – кусками. Не страшно. Нажрётся муляки, вылезет и дальше погребёт по жизни, гордо не веря.

Но бывают особи совершенно другого склада. Их неверие коварно-злое и завистливо-опасное. Отрицают эти всегда агрессивно. Кто не встречал в компании такую вот, всё отвергающую, баранную быколобость, враждующую с дружбой?!

– Он не мог за один раз бросить курить после стольких лет…

– Ты не мог решить эту задачу, потому что у неё нет решения, потому что невозможно, потому что мы не решили!

А, когда решение объясняется и оно существует, то тем же ртом, как ругательство, следует:

– Ты не мог решить эту задачу САМ!

– Это не его стихи! Даю сто процентов! Я их где-то читал.

– Где?

– Это не важно, но это – не его.

– Она не в состоянии столько выучить, значит – списала.

– Они не могли так нарисовать!

– Это не вы играете на кассете, слишком профессионально!

– Да ты бы в жизни такого начальству не сказал!

– Его приняли туда только из-за знакомых! …

Иногда вся такая желчь недоверия-неприятия исходит от зависти. Ведь сам до такого не дошёл полшага, не додумался близкой мыслью, не дотянулся кроху, не прочувствовал – остался дома, не рискнул – не выглянул, не поднял руки – не выступил, не потерпел чуток – не выстоял. …Тогда – это страшно, жди подлости.

Иногда стена неверия строится из невежества. Ожидай насмешек и сплетен[43]43
  Невежество порой не заслуживает всей правды.


[Закрыть].

А иногда «не может быть!» – из-за такого всегдашнего поведения: сперва, не думая, кричать, а потом опять кричать, не думая.

ОН любил кидать одну, самую примитивную подставу таким крикунам. Поймав момент, когда эдакая личность уже задрала всех своим всезнанием и затыканием ртов, ОН неожиданно вставлял:

– А я вчера слышал по радио, что один мужик в Китае бежит за одну секунду десять метров. Представьте: «раз и…», а тот уже где-то за четыре стола от нас!

Как правило, эта безобидная и незлая информация «не к месту» натыкалась на язвительный ответ отрицателя, с претензией на острую шутку, типа:

– А я вчера слышал, что одна баба из Зимбабвы бежит сто километров за час. Я же об этом не говорю? Хоть бы думал! По радио, видите ли. Ха, ха, ха…

(Для тех, кто забыл, не зная: мировой рекорд в беге на сто метров у мужчин уже давно меньше десяти секунд)

/Вы тоже не ухмыляйтесь, так как получили сейчас эту информацию, не приложив ни каких усилий: подумать, вспомнить, сопоставить или быстро посчитать[44]44
  Уже объявленный вслух правильный ответ всегда кажется до смеха лёгким!


[Закрыть]. А в ситуации неожиданной даже самое простое порой кажется невероятным/.

ОН заметил тенденцию. Именно те крикачи, кого ОН подсаживал на «крючок», первыми подцеплялись, как гнилая коряга. Но это почти не удивляло. Занятна была реакция остальных, принимавших участие:

60–70 % сразу тоже категорически отрицательно относились к этой, без зла умышленной, реплике про бегуна на десять метров, словами и жестами показывая:

– Ну, ты хватил!

– Та не!

– А!!! (с отмашкой вперёд рукой: «отстань»)

Или молча, сильно мотая головами, с закрытым жующим ртом переходили к запиванию.

Процентов 20–30 начинали, оторвавшись от всего, поднимать глаза к потолку, наклонять голову набок, трогать пальцем кончик носа, морщить лоб, потирать руками, поднимать нижнюю губу, делая смешной горбик на подбородке. Наклонялись вперёд, кладя руки на колени, ставили локоть на стол, подпирая нижнюю челюсть, закидывали руки за затылок «в замок», чесали ухо, притопывали ногой. В общем, задумывались (хорошее человеческое качество). Наконец додумывались и громко смеялись классной огорошине. И только один – двое сразу ловили подколку…

«Отвлекайте внимание музыкой!»

Настойчиво дёргая за карман, отрывала от всплывших раздумок ФРАЗА, и ОН привлёкся к площадке для гольфа, чулка или всякого другого элемента красивой экипировки, «невзначай», подчёркнуто показанной в выбрыке танца. С удовольствием выпитая «соточка» позволяла быть активным всёпонимающим зрителем.

Музыканты наигрывали лирический танец. Басист явно, даже в этом «медляке», не поспевал за аккордами. Вернее, аккорды, которые он брал, и мелодия на протяжении всей песни ни разу не встретились. Поэтому бас-гитара была не очень нарочно отключена от микшерного пульта, а дополнительные «низа» давал клавишник. Нет! Терпения, упорства и усердия басисту было не занимать! Он стёр до крови все свои пучки пальцев рук, учась у гитариста мастерству доходного ремесла, но оказия вышла в том, что слух участника музыкального коллектива крепко спал с рождения и просыпался с первого раза не раньше, чем в случае, когда кричали и толкали: «Витя, неси томатный сок, водку будем пьянствовать!» Сок был прерогативой только Вити! Витя мог достать его (прерогативу) из-под земли в любое время дня и ночи, весны и осени – из маминого погреба. Тем паче, что ключи у Вити водились (семья ещё ему доверяла). И, когда томат – эта густая лава – медленным, ровным помидорным слоем догоняла проскользнувшую бобслеем по жёлобу пищевода водочку, все, отведавшие раритет, с ленивым удовольствием были благодарны «басисту». Однако в «банде» Витя числился не из-за этого (во всяком случае, не только). Его положительная черта, кроме симпатичности для девок, млеющих от музыкантов из «живой эстрады», была неизвестна потребителям. Витя был единственным паяльщиком в группе и знал досконально все шнурки, джеки, штекеры. Какой из них «папа», какой – «мама», и в каких неведомых запутанных местах всё это должно законтачить электричностью, чтобы звучать. Если «усилок» вдруг переставал усиливать, а «примочка» – мочить. Ревер перевирал, а «обратка» молча фонила пробитым динамиком… Ох! Тут Витя становился солистом, и коллеги в безропотной надежде нюхали канифоль с припоем, считая, что в данный момент лучших запахов на свете не существует!

Сейчас Витя, «профессионально» не глядя на гриф, заигрывал с официанткой.

«Губите посредственности талантами!»

Карртавила ФРАЗА куском непрожёванной мясной прожилки, намекая на то, чтобы ОН пошёл «попел».

– Оставь свой язык и заткнись!

Поставив рюмку, поставил ОН ФРАЗУ в недоумение, откровенно соврав:

– Я на публику не работаю![45]45
  Лучше коротко соврать, что ничего не было, чем долго и подробно врать, как это было!


[Закрыть]

Это я должна фразировать! Ничего не подумав, ничего не сказала ФРАЗА, находясь в шоке. ФРАЗА и в этот раз нашла для себя некое новое и опять удивилась, замолкая на пару часов.

В отличие от людей, ФРАЗА была крайне тактична и, даже подтрунивая, не желала ничего плохого.

/«Труна» – по-украински «гроб». Представляете теперь, что вы желаете другому, над ним подтрунивая?/

В зал гадючника продолжала и продолжала просачиваться массовка, чтобы потратить последние кукиши с мыслью: «Плевать, один раз живём!». Потом всегда они продолжали жить здесь второй, третий, пятый, четвёртый и седьмой раз – с той же мыслью.

Но тут, на горизонте всего входа, появилась очень целенаправленно-целеустремлённая кавалькада и, расклинив всю танцплощадку, попрямувала наувпростець (направилась напрямую) к музыкантам.

– Кто здесь главный? – спросил вожак стаи.

«Халтура», – подумали в ответ «в одно слово» не доигравшие песню под улюлюканье недоданцевавших танец. /Халтура – шабашка – подработка – основной заработок/.

– Ну! – скромно подкручивая колки, отозвался гитарист.

– Свадьба у нас восемнадцатого!

– У вас в восемнадцатом?

Вырвалось у несдержанного барабанщика (привык «лупить» сгоряча). Все хором на того цыкнули и «ударник» отполз за шторку – жахнуть семидесятипятипяшечку.

Но вопрос барабанщика «поперёк такта» был действительно уместен. Заказчику свадьбы было за 60 (шестьдесят). Сзади, всё время натыкаясь на спину, шкандыбала, по-всему, «невеста» на много лет его старше. (Женщины в сельскохозяйственных районах всегда выглядят мудрее и морщинистей лет на десять вперёд, ведь им приходится каждый день «обходить» мычащее, хрюкающее, бекающее и матерящееся хозяйство, не считая десятков пернатых, ушастых и тысяч в земле растущих).

/«Обходить» – это слово придумали мужья-«хозяйны», по утрам выплывающие с голым пузом на грядку – сорвать сочный помидор и, обтерев об трусы, надкусив, скривившись, выбросить через забор к соседу/.

– Ты не остри, стукач по вёдрам! – уже давно недолюбливая барабанщика, киданул словом в спину «хозяин ситуации», по секрету слыхав от свояка о том, что кто платит – тот заказывает музыку[46]46
  Заказать можно исполнителей, а музыка – общая.


[Закрыть]. – Доця выходит! Кивнул он затылком на тридцатисемипятилетнюю «божью коровушку».

/Куда выходит все поняли и тоже кивнули, не рискуя произнести «давно пора женить внуков»/.

– Нам нужна эстрада, и точка!

– Минутку. Это… так неожиданно, настолько!

В который раз наработанно «не растерялся» гитарист, почувствовав запах свадебного капустняка из печи, гречки с парными котлетами и сельского холодца, который не трусится, не шатается, а, стоя, не пускает в себя ложку сплошным слоем мяса.

– Я должен посмотреть, свободны мы или нет.

Он достал из гофера пустой блокнот и, глядя на страничку именно с восемнадцатым числом (так всем должно было показаться), изрёк:

– Занято, как всегда! Но, но, но, но (не давая отцу семейства в бороде отрыть рот), мы можем всё исправить, если только…

– Если что – только?

Звякнул глава ходоков, чувствуя неладное. При этом все его сыновья и братья подсунулись на чрезмерно передний план, выражая выражением скул не оборонную тактику, а, скорей, «захватническую быструю победу на чужой территории»…

– Вам нужно доплатить, чтобы мы вернули задаток другой свадьбе, случившейся одновременно с вашей, – вежливо, интеллигентно-веско вставил клавишник Палыч. /Его называли по отчеству из уважения – он, в свободное от кабака дневное время, подрабатывал офтальмологом в районной поликлинике/.

…После короткой перепалки стороны сошлись в цене, и бригада поддержки невесты отвалила до восемнадцатого…

Воодушевлённые музыканты с творческим энтузиазмом, бесплатно, начали отрабатывать коронные номера под щенячий восторг вульгарно брыкающейся даром публики. Движения людей, в жилах коих сейчас бродило «чёртичё», напоминали ритуальные безумия первобытных поклонений. Только странно – вроде бы, превознося хорошее, прося доброго, желая чистого, находясь в радости, тела и гримасы почему-то разнузданно выделывали неестественные краковяки, выставляя на посмешище всё урочище человеческого облика, так тщательно прикрываемое в ежедневности насильно воспитанным поведением. Куда девались потупые взгляды, галантное уступание, поправление «бабочек» и сдувание ниточек? Куда делись следения за словами, краткое, едва заметное остроумие, незаметная поддержка за локоток, «простите» при перебивании, зардевшееся «извините» при просьбе пройти выйти? Куда подевались культурные ответы нахалу, прикрывание рта при отрыжке, тихое пукание внутрь себя и помощь при переходе через прорвавшуюся канализацию? Видимо, это всё осталось по ту сторону попойки. Общее поведение было сейчас так вызывающе, что ОН тоже не преминул вызваться. Что-что, а оттянуться в вальсе уж ОН-то умелпосиламбылокакженепоказать! Ещё где-то между юностью и молодостью, выступая за свой 211 цех, участвуя при этом в смотре завода на художественную самодеятельность, ОН получил навыки хореографии. Те два танца (народный и современный), оставили чёткий отпечаток и давали право мочь двигаться под любую музыку… Скромно, но умело показав себя в ритмах зарубежной эстрады, ОН, дыша тяжелее обычного, пробирался к недопитому графинчику, по ходу прочувствовав, что является темой разговора. По губам и мерцаниям взглядов текст был, как на ладошке, хоть и на расстоянии. А подтверждением стал резкий отворот трёх пар глаз.

– Не только сидит один, а ещё и танцует! Да и заметь, коньяк на столе, причём не весь выпит.

– Цепляй!

Подтвердила другим голосом вторая.

– Перестаньте, сучки! Он мне правда «ничего»!..

Уставшие бесплатно делать музыку, объявили последний номер и ОН специально-«случайно» столкнулся с уже собравшейся уходить, покрасневшей милой новой знакомой. Они дотанцевали до скручивания инструментов и тушения света. Пошли домой в робкую обнимку, прихватив не важное совсем шампанское со всякой шоколадной фигнёй…

Соседка поутру опять орала раньше вовремя.

ОН прокинулся не один. Чужой локоть давил на ребро, и чьё-то тело комкало простыню, но странно не раздражало. Проверяя ощущения, ОН прижался на полчаса к тёплому и податливому. Затем, немного погодя, не дыша, тихонько, медленно отстранившись, аккуратно освободился. Скользнул в душ с идиотской мыслью, что при возвращении всё «лишнее» исчезнет и с ненормальной надеждой, что – нет. Не исчезло! Обрадоваться бы! Куда там… Пришлось отбиваться от себя самого:

– У меня сегодня встреча… ранняя… важная…

– В субботу?

От этого стеснительного полушёпота ОН вообще струсил и нагрубил:

– Я не религиозный!

МЕТКА*

Грубость никогда не сделает теб храбрее!

– Ой! Я не хотела! – как-то сразу вскрикнула она и, заторопившись, не попадая в одежду, вымелькнула из квартиры с паскудным чувством во рту и на душе.

– Я тоже не хотел! – выбежал на площадку ОН…

ФРАЗА, помотав головой, добавила:

«Молчите неловкости словами!»

Дверь возразила, истошно возскрипев: «Любовью не командуют! Любви подчиняются!» и оставила себя открытой…

Сожалея о том, что не запомнил непроизнесённого телефона, ощущая на теле запах несмываемого приятного и близкого[47]47
  Чистоту не смоешь!


[Закрыть], ОН, куря с балкона, смахивал с себя пепел самоуничижения.